Птичка

Она зашла в пустую квартиру, впервые в жизни заперев ее на все замки, и, даже не включив свет, прошла в ванную комнату. Голова раскалывалась, а в теле будто совсем не осталось сил, но сжав зубы, она начала вытаскивать из волос шпильки. Одна за другой они оказывались в раковине, и светлые волосы волнами рассыпались по ее плечам. Соня медленно подняла взгляд на свое отражение, что смотрело на нее из небольшого круглого зеркала на стене. Вся бледная, с потрескавшимися губами, продрогшая, слабая и так глупо выглядящая в своем черном костюме. Какая-то непреодолимая злость на весь мир разожглась в ее часто вздымающейся груди. Она ненавидела себя, своего тренера, всех мужчин на свете, спорт, саму жизнь. Сжимая челюсти, почти скрипя зубами, она начала стягивать с себя платье, которое ненавидела больше всего, а оно, как назло, не поддавалось, ведь пальцы ее дрожали и не слушались. Соня не то взвыла, не то зарычала, чувствуя, как пламя изнутри сжирает ее, рвется наружу. Она почти скулила, цепляясь ногтями за эластичную ткань, царапая свои плечи, стараясь стянуть чертово платье. Глаза ее, однако, оставались сухими. Хотелось громить что-то, выпустить боль через агрессию, разбить свои руки в кровь, хотелось перестать чувствовать. Платье поддалось, наконец, треснув в шве, и она быстро сняла его, отбросив в угол, чтобы не смотреть. Руки тряслись, она сжала их в кулаки, унимая тремор, и почти замахнулась на стеклянную полочку с намерением снести все на пол, но замерла, зацепившись взглядом на свое отражение. На правой руке чуть выше локтя остался синеющий след от пальцев. Она вспомнила чужое дыхание с примесью коньяка на своей коже, пожирающий взгляд, то мерзкое чувство беспомощности, когда она трогал ее в раздевалке, когда позже она стояла на льду, как на витрине магазина. Вспомнила эту немеющую боль, когда он сжимал ее руку, прижимая к себе. Девушка медленно коснулась синяка дрожащими пальцами и поморщилась. Больно. Боль эта ударила неожиданно, отозвавшись где-то внутри со страшной силой, глаза зажгло, и горячие слезы опалили, наконец, ее щеки, заскользили по приоткрытым губам. Она давилась рыданиями, смотря на след, что остался ей от сегодняшнего кошмара, словно призванный напоминать о том, как она может быть беспомощна и слаба. Она ненавидела это чувство. Ненавидела бояться. Ненавидела бездействие. И себя она тоже ненавидела. Колени подкосились, девушка опустилась на пол, сгибаясь пополам, и в пустой квартире раздался хриплый крик. Соня зарыдала в голос, крутя головой из стороны в сторону, в надежде отогнать воспоминания, что глубоко въелись в мозг. Ей казалось, что так теперь будет всегда. Что она всего лишь кусок мяса, пункт в списке чьих-то желаний. Не раз и не два мужчины разочаровывали ее, пугали, использовали, и для восемнадцатилетней девочки это было большим потрясением. И некому было объяснить ей, что она не виновата. Соня колотила кулаками об пол, выложенный холодной плиткой голубого цвета и кричала, кричала, кричала, пока боль, наконец, не покинула ее тело вместе со слезами и остатками сил. Она лежала на полу, смотрела в потолок и думала о том, что сказала ей Сорока. Ты женщина в мире, которым управляют мужчины. Тебе придется подстраиваться и выживать. Слезы медленно высыхали на ее щеках. Выжить. Она могла бы сейчас сдаться. Не будь она спортсменкой, наверное, так и случилось бы, но кому, как не Соне было знать, что можно тысячу раз упасть, разбить колени и руки об лед, но если собраться и встать, на тысяча первый раз все получится. Она была не из тех, кто сдается так быстро. Горячий душ смыл остатки этого дня, расслабляя уставшее тело. Синий отпечаток руки она намазала кремом, что часто использовала от разбитых коленок, и запретила себе ненавидеть даже этот участок своей кожи. Он будет напоминанием не о слабости, а о том, что она выжила. День был бесконечным, но несмотря на смертельную усталость, уснуть не получалось. Глаза болели от слез, голова была тяжелой, и девушка все никак не могла расслабиться. Она лежала в темноте, закутавшись в одеяло, и особенно внимательно (чтобы оградиться от любых мыслей) смотрела новости, когда в дверь позвонили. Соня вскочила с постели, испуганно вытаращив глаза. Саше она доверяла, он пообещал, что она в безопасности, а вот к Коту доверия не было. Он мог нарушить договор, в этом девушка не сомневалась. Сурикова не знала, конечно, что Алексей Котов по кличке Кот уже несколько часов как перестал дышать, а его холодному телу суждено было гнить в промерзшей земле недалеко от Москвы. Никто не смеет трогать близких Саши Белого и остаться при этом безнаказанным. Девушка замерла, не позволив себе даже дышать, но кто-то по ту сторону двери был очень настойчив и позвонил еще несколько раз прежде чем она заставила себя выйти в коридор. Она бесшумно подобралась к порогу и, встав на цыпочки, посмотрела в глазок. В подъезде, раздраженно переминаясь с пятки на носок, стоял Витя Пчёлкин. Соня и подумать не могла, что с облегчением вздохнет, увидев в своих дверях Пчёлу. Она открыла все замки и впустила его внутрь, отшагнув назад. — Привет, — они поздоровались хором. Витя, хотя и не показал этого, сразу заметил ее покрасневшие от слез глаза. Хотелось как-то поддержать девушку, кого-кого, а Соню Сурикову он не привык видеть такой: уставшей, с поникшими плечами и потерянным взглядом. Но у него не было подходящих слов (они вообще были?). Самое главное, как он считал, они уже сделали. Отомстили. Преподали всем урок. Обеспечили ей безопасность. Она этого не узнает, но так даже лучше. Соня неловко сложила руки в замок за спиной. — Ты пришел?.. — у нее не было вариантов. У него тоже их было не особо много. Он приехал домой, чуть продрогший от лесных «прогулок», отмыл руки от грязи и крови, принял горячий душ и сел на диван, уткнувшись в телевизор, но не видел и не слышал его. Соня не выходила из головы. Впервые за всю жизнь он так проникся чьими-то эмоциями, и, хотя она даже не заплакала там, в ледовом, и после, Пчёла как-то очень точно считал каждую ее мысль, всю ее боль до последней капли. Он все думал о ней, представлял, как она и что делает, а потом очнулся уже на пути к ее дому. Ему не хотелось, чтобы она оставалась одна. — Я подумал, тебе сегодня нужен друг. — Друг? — она улыбнулась уголками губ. Витя был, наверное, одним из последних людей в мире, кого Соня могла назвать своим другом. Но отчего-то, когда он пришел, ей стало куда спокойнее, пустота в груди начала заполняться теплом. Сурикова объяснила себе это тем, что ей и правда нужен был хоть кто-то. Просто человек рядом. — Знаю, мы не то чтобы друзья… Но я принес вот это, — он достал из пакета бутылку коньяка. — Очень сближает, знаешь, — Пчёла очаровательно улыбнулся, казалось бы, он снова включает свои чары обольстителя, которые внутри Сони вызывали лишь раздражение, но глаза его по-доброму горели, и она не могла на него злиться. — Я не пью, — она пожала плечами. — На свадьбе было исключение из правил. — Так и знал, ты же чемпионка, — Витя дернул бровями. — Это для меня. А вот это, — словно фокусник, он вытащил лимонад в темно-зеленой стеклянной бутылке. — Для тебя. Соня усмехнулась. Этот лимонад был у нее любимым, она не переносила ни тархун, ни ситро, ни крем-соду. Только классический. — Ладно, заходи. Только угощать мне тебя нечем. — Я все принес с собой. — Предусмотрительно. — А тебе только кажется, что я раздолбай последний. На самом деле нет, — он, водрузив пакет на стол, принялся вытаскивать оттуда фрукты, конфеты, колбасу, сыр, хлеб, даже банку икры додумался притащить. Соня вежливо промолчала, глядя на набор продуктов, но не удержалась от покачивания головы. Пчёла принес паёк на целый взвод, а половину из этих продуктов она даже не ела — было нельзя из-за чемпионской диеты. — С чего ты взял, что мне так кажется? — она поставила на стол два стакана и вопросительно взглянула на него, сложив руки на груди. Витя по-джентельменски принялся открывать ей бутылку с лимонадом. На самом деле, Соне и правда так казалось, вернее, он себя таким выставлял. Вечно на позитиве, не упустит возможности ужалить, подшутить, не парится по жизни и всех к этому призывает, флиртует налево-направо. Глубже Сурикова заглянуть и не пыталась, то ли в силу возраста, то ли в силу отсутствия интереса. Пчёлкин и Пчёлкин, пусть живет как хочет, это не ее дело. Лишь однажды он себя показал иначе. Тогда ночью на кухне у Холмогоровых, когда от злости схватил ее за руку. Была в его взгляде огромная глубокая обида и растерянность, что делало его не просто поверхностным ловеласом. И вот сейчас. Примчался же к ней зачем-то. — А я мысли читать умею, — заявил он без зазрения совести. — Ну-ка, продемонстрируй, — Соня играючи улыбнулась. — О чем думаю? — Ну… — он вздохнул, неожиданно сократил между ними расстояние, Соня почти испугалась такого резкого движения, особенно после случившегося, но веселый Витя (настроенный ее максимально отвлечь и развлечь) с небольшим хлопком положил ей на макушку свою ладонь и театрально прикрыл глаза. Сурикова расслабилась, с улыбкой наблюдая за ним из-под темных ресниц. — Глаза закрой, — проворчал он. — Зачем? — Ты смотришь, это отвлекает. — Ладно, — она послушно прикрыла веки и расправила плечи, ожидая чуда. На всякий случай мысленно девушка бесконечно повторяла: «Витя дурак, Витя дурак, Витя дурак». Пчёла в свою очередь глаза сразу же открыл. Он внимательно смотрел на ее расслабленное личико, только уголки пухлых губ чуть приподнимались в хитрой улыбке. У Сони была нежная кожа, длинные пушистые ресницы, подрагивающие сейчас от непонятных Вите эмоций. И хотя иногда мимикой, порой движением руки или взмахом ресниц, она напоминала ему Олю, с сестрой они были совсем не похожи. Миловидная Оля не имела ярких черт лица Сони, ее красивых скул и чуть вздернутого носика, что делал ее выражение лица всегда немного задиристым. В сочетании с вызывающим взглядом голубых глаз, что всегда смотрели словно в душу, Соня будто бы без слов говорила: «ну, давай, попробуй меня обойти». Соревнования в спортивной карьере невольно переносились и в жизнь, что, безусловно, не оставляло равнодушным такого азартного человека, как Пчёла. Длинные светлые волосы Сони были слегка влажными после душа и волнами спускались по плечам и ровно вздымающейся груди. Даже в объемной футболке можно было разглядеть ее подтянутую фигурку, а уж во время сегодняшнего катания, и подавно. По-мужски Витя Кота даже понимал. Запретный плод сладок. А когда плод этот — Соня Сурикова, соблазн поистине велик. — Ты уснул там что ли? — она резко распахнула глаза, и взгляды их встретились. Соня иронично изогнула брови. — Чё за фигня? — Да… Залюбовался, — Витя, конечно, понимал, что налажал, но ничего лучше, чем дерзко сознаться не придумал. Она скинула его ладонь со своей макушки. — Ну вот как после этого не думать, что ты раздолбай? — она все это восприняла как уловку с его стороны, Софии даже в голову не пришло, что он мог всерьез любоваться ею. — Ага! То есть ты так думаешь? Я прав был, получается, — они снова прошли к столу, где Соня взялась за фрукты с намерением их помыть, а Пчёла принялся нарезать бутерброды. Девушка хмыкнула. — Думаю. И что? — А я тебе докажу, что это не так. — Можешь попробовать, но все равно не получится. — Ты слишком строга... Она улыбнулась, но скрыла эту улыбку, отвернувшись от него к раковине. Пчёлкин тоже был собой доволен, по крайней мере то, что за ним было последнее слово, уже было небольшой победой. Усевшись в комнате перед телевизором со всей провизией, они смотрели трансляцию шахматной игры. Соня вообще любила все женские виды спорта, сегодня тоже играли девчонки, она заинтересованно следила за ходом игры, но постоянно хмурила брови, пытаясь понять, что к чему. Витя в шахматах разбирался чуть побольше Суриковой и объяснял ей некоторые вещи. — Мозги кипят от этих ходов, — она вздохнула. — А ведь надо предугадать еще и следующий ход противника, и как он сходит через пять ходов — тоже. Сколько они так часов могут сидеть? — Несколько дней могут играть с перерывами. Если соревнования серьезные. — Я бы с ума сошла, — Соня представила себя, сидящей за столом, да еще и несколько часов подряд, да чтобы мозги работали на износ… — Неусидчивая? — Ууу… Мягко сказано. Мама с папой в детстве хотели сделать из меня музыканта, конечно же. В их грезах я была пианисткой, но я в истерики впадала от того, что надо сидеть на месте больше десяти минут. Поэтому меня отдали в фигурное катание. — Вот он, путь чемпионки. — Я еще не чемпионка, — она отрицательно качнула головой и постучала для верности по деревянной спинке дивана трижды. — Ну, не знаю. Я в этом, конечно, ничерта не соображаю, но катаешься ты круто, лучше всех, кто был сегодня на льду. Будешь чемпионкой. Это точно. Соне сегодняшний прокат вспоминать совсем не хотелось, от него только тяжело становилось на сердце, а все мечты о золотых медалях как-то меркли. Поэтому она решила сменить тему. — Ты в шахматы играл? — В школе немного, — Вите нравилось играть в юности, в шахматах можно было выстраивать стратегию, надо было думать наперед, просчитывать риски, в жизни ему приобретенные в игре навыки нередко пригождались. — Пару турниров выигрывал даже. — До того, как стал раздолбаем? Витя глухо рассмеялся, поднеся к губам стакан с коньяком, глоток так и не был сделан, его голубые глаза поймали ее в плен. Соня чуть склонила голову, ожидая колкости в ответ, но Пчёла, хотя и сам не понял почему, проговорил серьезно, но с непринужденным выражением лица: — Видишь ли, чемпионка, мир меняется. Я, как истинный шахматист, вижу, какой лучше сделать ход. И делаю. Но ты осуждаешь, я знаю. После сегодняшнего Сонин мир перевернулся, изменился, как и мир вокруг. Раньше все четко делилось на черное и белое, она знала и без запинки могла сказать, что такое хорошо, что такое плохо. Но едва у нее возникли проблемы с «плохим», она обратилась вовсе не к «хорошему». Она обратилась к тому, что всегда было для нее тьмой, и оказалась права. Сурикова, хоть и не была шахматисткой, тоже сделала тактически верный ход. Не попроси она помощи у бригады Белого, кто знает, что бы с ней сейчас было. Поэтому нет. Она больше не осуждала. Поделиться своими мыслями с Витей она не могла. Да и не было на планете ни одного человека, которому бы она могла рассказать о том, что тревожит, что болит. — Почему ты меня никогда не называешь по имени? — резко спросила она, казалось бы, проигнорировав его слова вовсе, Витя, однако, видел, как плескаются в ее глазах тревожные мысли, словно волны в океане, ударяясь друг о друга. В какой-то мере он все же мог пробраться ей в голову. — Как это? — Так это. Чемпионка, Снежная Королева, Птичка… Но никак не по имени. Меня зовут Соня. Со-ня. — Со-ня, — повторил он по слогам в шутку, но на самом деле пробовал на вкус ее имя. — Соня, Сонечка, Софа, София, — ему нравилось, определенно да. На вкус как победа. Сладкая, долгожданная, доводящая до внутренней дрожи. Интересно, какими на вкус были ее губы? Взглянуть на них он себе не позволил. Не хотелось ее пугать после сегодняшнего. Соня молчала, как партизан, но он почему-то был уверен — что-то случилось. Что-то помимо того, что они видели своими глазами. Одно радовало Пчёлу — Кот за всё ответил сполна. Она покачала головой. Витя как всегда все превращал в цирк. — Как больше нравится? — не унимался теперь он. — Ой, уже никак. Пчёлкин рассмеялся. — Да ладно, не стесняйся. — Да не мечтай, Пчёл. — А ты? Ты меня тоже по имени не называешь. — А как тебя там? Напомнишь? — Зараза, а, — он покачал головой. Соня довольно улыбнулась и, пожав плечами, мол «не хочешь, не надо», уставилась в телевизор. Они еще долго смотрели игру, каждый погрузившись в свои мысли, и не особо следя за развивающимися на шахматной доске событиями. У Сони из груди рвались слова благодарности, но она упорно их сдерживала, не в тех они, все-таки, были отношениях. Но он ее спас по-своему и не только от незавидной участи, но и от самой себя. Соне было так горько, так плохо, так одиноко, а когда он приехал, все это показалось лишь ночным кошмаром, который остался позади. С ним она чувствовала себя в безопасности. Пусть хоть целое войско будет стучаться ей в двери, рядом с Витей ей было как никогда спокойно. Единственное, чего она не могла понять — зачем он приехал? Была же какая-то причина. Тяжело ей было смирится с мыслью, что единственный, кто догадался, что ей сегодня нужна поддержка, был далекий, даже чужой Витя Пчёлкин, и намерения его были бескорыстны. Когда Соня уснула, свернувшись калачиком на диване, а изящными босыми ступнями упираясь ему в бок, ища тепла, Витя допил свой коньяк, накрыл ее одеялом и сам, с несвойственным себе благородством (будь это любая другая, устроился бы рядом с ней, да обнял, чтобы с утра довольно наблюдать за растерянностью и краснеющими щеками), лег на соседний диван, что раньше принадлежал ее старшей сестре, но сон долго еще не шел. Знал бы он, что сейчас, стоя у подъезда, опираясь на свою машину спиной, на Сонины погасшие окна задумчиво глядел Космос Холмогоров, докуривая уже вторую сигарету. Он ведь приехал к Соне, купив огромного плюшевого медведя, что одинокий лежал сейчас на заднем сидении авто, а у подъезда увидел машину лучшего друга, которую тут же узнал. Вихрь эмоций закрутился внутри. От непонимания до злости. На нее, на него. И подняться бы, устроить разнос, да только права он не имел. У него была Юля, что проплакала у него на груди до поздней ночи, пока он не нашел, как ее утешить. Если бы не она, Космос сразу примчался бы к Соньке, а теперь его опередил лучший друг. Холмогоров и на себя злился. Он ведь сам толкнул ее в объятия Пчёлы тогда на свадьбе во время медленного танца. Уберечь ее хотел, а вот как вышло. Головой он понимал, конечно, что они свободные люди и могли делать что душе угодно. И, видимо, делали. Он сжал челюсти, на скулах его заходили желваки. Выбросив тлеющую сигарету резким, полным злости движением, Космос достал за ухо из салона авто коричневого плюшевого медведя с бантиком на шее и кинул его на сырой после дождя асфальт. Шерстка медвежонка начала пропитываться грязью и сыростью. На улице в ночи раздался лязг шин об асфальт, от которого Соня даже проснулась на мгновение, но, перевернувшись на другой бок, снова сладко засопела, обнимая подушку.