Птичка

Конечно, Соня тогда не набрала номер Курс-Инвест. Не смогла, потому что знала: Саша убьет и Витю, и Олю, а она себе этого никогда не простит. Со злобой девушка отбросила прочь телефон и закрыла глаза, стараясь отогнать навязчивые воспоминания. Не думать. Не думать. Не думать. Не чувствовать. Она утрамбовала свою жгучую боль глубоко внутрь и ушла в спорт. Это был мир, огражденный железным занавесом, и туда было никому не пробиться. Соня сбежала от реальности с огромным удовольствием, мало того, это принесло свои плоды. Гул аплодисментов и торжественный гимн заставили ее распахнуть глаза. София улыбнулась приветливо, помахав трибунам. Сейчас они стояли с Ваней на пьедестале под номером один, на ее тонкой шее блестела увесистая золотая медаль. Они чемпионы России. Вот ее новая жизнь. Она полна гордости и побед. В ней нет места горечи предательства, нет места жалости к себе. — Наши чемпионы! — проговорил комментатор торжественно, поставленным голосом, от которого и правда шли мурашки по коже. — София Сурикова и Иван Соколовский! Браво, браво, браво! — Витя, развалившись, сидел у телевизора и смотрел на нее пустыми глазами. Где-то внутри ныла старая рана. Пчёла тоже нашел способ избавиться от боли. Вернее, использовал свой любимый. Старый, проверенный. Ну, вы и сами знаете. Но сколько бы он ни упивался другими женщинами, пытаясь забыть свою ошибку, унять едкое чувство вины, утихомирить свою злость, видеть ее по-прежнему было невыносимо. По крайней мере потому что он смотрел на нее и не узнавал. Соня была какая-то другая. Безусловно все так же красива: ей шло белое платье, подпоясанное под грудью голубой лентой, шла высокая прическа. Она лучезарно улыбалась и махала рукой, и ей чертовски шла эта золотая медаль. Но ее глаза… Наверное, в них было дело. Они были пустыми, стеклянными, как у куклы. — Особенно хочется отметить короткую программу ребят, напоминаем, «Евгений Онегин». Вот сейчас на ваших экранах появится повтор. Витя придвинулся ближе к экрану и едва совладал с собой, чтобы не дотронуться до ее чуть искаженного телевизором изображения. Соня и впрямь стала иллюзией. Он не просто коснуться ее не мог, порой даже думать о ней было тошно. Его ломало изнутри, словно все кости лопались разом, срастались мучительно медленно, а затем все повторялось заново. К ней все еще тянуло, как магнитом, но он раз за разом себя останавливал. — Ну и долбоеб же ты, Пчёла, — обреченно вздохнул Валера, когда услышал просьбу проверить, как там Сурикова. Витя не мог найти себе места, пришлось другу все рассказать. Ну или почти все. — Фил, и без тебя тошно. — Уж надеюсь. Такую девчонку обидел… — Валера сплюнул. — С кем хоть изменил? — Не изменял я. — Поверь, в мире хороших девочек и за руку подержать — измена. — Я не изменял. Неважно. Фила. Проверь, как она там. — И дальше что? — А дальше я ее верну, — он кинул лед в стакан с виски. Было паршиво, каждую минуту каждого дня было мерзко и гадко, а так хотя бы голова хуже соображала. — Не. Так не пойдет, друг. — В каком смысле? — В таком. Ты че, себя не знаешь? Все равно сорвешься и пойдешь по бабам. Соне это не надо, живи дальше и ей дай жить. — Ты не знаешь, что ей надо, — Витя злился. Злился на правду, если совсем уж честно. Он не хотел ее принимать, а Фил как всегда зрел в корень. Как же это раздражало. — Она меня любит. — Разлюбит. Не будь эгоистом, Пчёла. Знаешь же, ничего хорошего ты ей не дашь. Разлюбит. Да, разлюбит. Он был ей не нужен. Пчёла знал — Соня и без него справится. Эта мысль ударила под дых в тот самый момент, когда глаза ее впервые зажглись ледяной ненавистью, и теперь все время навязчиво крутилась в голове. То, что на ее груди сияла сейчас золотая медаль лишь подтверждало его суждения. Но он был за нее рад. Фил был прав. Ничего хорошего он ей дать не сможет, одни только слезы, а без него она на вершине, и это заслуженно. Соня вообще заслуживала всего самого лучшего, и Витя понимал прекрасно, что он в список не входит, а потому держался в стороне. Хоть раз он должен был сделать что-то ради нее, а не ради себя. — Впервые в своей карьере ребята сделали тройной тулуп. Внимание! Вот он. Идеально! — Ваня и Соня синхронно оторвались от земли, прокрутились в воздухе и одновременно опустились на лед, изящно расправляя руки, словно крылья, и тут же начали выполнять другой элемент, названия которого Пчёлкин не знал. Молодой человек качнул головой и со вздохом откинулся на спинку дивана, заливая в себя алкоголь. Сурикова знала — их короткая программа поразила всех точно в сердце. Болезненно, сложно эмоционально и технически, визуально красиво… Она оставила всю себя на льду, буквально. Просто не хотела этого признавать. Нет. Это были не Сонины чувства. Нет. Нет. Нет. Это Татьяна Ларина. Она любила. Она страдала. Ее чувства отвергли и растоптали. К Соне это не имело никакого отношения. Но эта песня… Тебя хоть там любят? Лелеют? Целуют? Тебя обнимают? Ты счастлив? Ты весел? Нет-нет, не печалюсь, нет-нет, не тоскую: Я вытрясла душу в унынии кресел! Она никогда еще не каталась так. Проживая каждый элемент, пропустив через себя не просто каждый поворот головы, каждый прыжок и каждую поддержку, но и каждую эмоцию. От унижения до принятия. От оглушающей боли до смирения. Соня повзрослела вместе с Татьяной Лариной, прожив частичку ее истории, что так поразительно и в какой-то мере слишком драматично перекликалась с ее собственной. — С каждым сезоном эта пара раскрывается все сильнее. Огромное упущение, что они не поехали на Олимпиаду, огромное. Посмотрите на тодес! — Ваня на повторе подкинул Соню в воздух, а затем поймал, мягко опустив вновь на лед. — Четвертый уровень сложности. Выброс двойной сальхов, параллельный флип, и все это в одном трогательном номере! Скажи что ты счастлив, скажи что весел, Я вытрясла душу в унынии слова, Чтоб больше не выглядеть слабой и скучной. Пчёла знал: она не играла. Не в этот раз. Всё было слишком реально и слишком из жизни. То, как она бежала за Ваней-Онегиным по этому льду, а он упорно от нее, то, как от боли исказилось ее красивое лицо, то, с каким надрывом она каталась, и как она в итоге его оттолкнула... Нет. Соня не играла. Он поморщился болезненно. Со стороны было определенно виднее, понятнее, да и время прошло, эмоции подутихли. Ему было искренне жаль, что ей пришлось пережить все это. Из-за него. Сейчас она стояла на вершине, улыбалась и позволила себе вдруг посмотреть на себя не со стороны, как все это время, а заглянуть глубоко внутрь. А ведь и правда. Она вынула свою душу, перекроила, перешила и вложила обратно. Соня, впервые за долгое время вернувшись в свое тело, поняла, что внутри не было больше злости и ненависти. Она не скучала. Не желала ему плохого. Пусть живет своей жизнью, главное, от нее подальше, чтобы было спокойнее. Какая трагикомедия… Внутри было тихо. И очень пусто. Она усмехнулась вдруг, поразившись своему открытию. Все кончилось. Она помнила еще эту боль, такую, что дышать сложно, такую, что ломает кости. Пусть лучше будет пусто, чем ей снова придется пройти через все это. На выступлении она оттолкнула Ваню, потому что Татьяна оттолкнула Онегина в конце произведения, отвергла его раз и навсегда. Но Сурикова видела перед собой совсем другое лицо. Девушка словно прощалась со своей первой любовью этим танцем, и эта больная история осталась на льду. Однако между ней и ее героиней было одно большое отличие: Татьяна своего Онегина будет любить всю жизнь, несмотря ни на что, а Соня?.. — Ты чего? — спросил шепотом Ваня, услышав ее смешок. Она качнула головой неоднозначно. — Просто радуюсь, — она впервые за все это время позволила себе настоящую улыбку. Соня была рада этому зияющему «ничего» внутри. Пусть лучше будет пусто. Они с Соколовским о чем-то коротко поговорили, и Витя заметил улыбку на ее губах. Глаза Сони только лишь в это мгновение загорелись каким-то счастливым огнем. Она вновь покачала головой и облизнула пересохшие от неожиданно накатившего приятного волнения губы. Но помни: родных не бросают, не губят! Ну что же молчишь ты? Ну что же молчишь ты? Ну скажи мне, не мучай: Тебя хоть там любят? На этот вопрос у Пчёлы был ответ. Никто его никогда не любил, как она. И не полюбит, наверное. Софочка, Огромный HI из далекой и, как оказалось, чертовски холодной Америки. У нас тоже наступила зима, в Чикаго выпал снег, знаешь, тут ужасные ветра, наверное, похожие на питерские. Мерзну каждый день. Погода ужасная. И люди совсем другие. Я уже писала о них в предыдущих письмах, но на мне будто были розовые очки. Они свободные, да, меня это очаровало, но такие все дикие. Чуть что сразу митинг, во всем у них дискриминация, как будто все ищут повод из-за чего-то покричать. Не знаю, смирюсь ли я с этим. Я смотрела твое выступление на чемпионате Европы, знаешь, мой друг сказал, что ты чертовски горяча, и я с ним абсолютно согласна. Надеюсь, Пчёлкин сидит и кусает локти. Я бы сожгла его квартиру на твоем месте. Но едва ли это поведение, достойное чемпионки Европы, но я готова заказать поджог сама, только дай знать! Помни. Если будет ползать на коленях — гони в шею. Хотя знаю, ты так и сделаешь, ты же умная девочка. Оля так и не звонила? Четыре месяца уже прошло… Твоя сестра меня раздражает едва ли не больше этого насекомого. Неужели боится тебя? Или боится признать вину? Так или иначе, она непременно дура. Я очень по тебе скучаю и очень хочу быть рядом с тобой! P.S. Папа сказал, что был бы рад, если бы ты ко мне приехала. Он готов оплатить билеты, подумай над этим! Регинка, привет! Письмо, кажется, шло долго, я получила его только вчера, а сейчас уже март… Жаль, что зима тебя настигла. Может, папа захочет переехать куда-нибудь в Калифорнию? Там, говорят, тепло и много серферов, думаю, тебе понравится! Когда ездила к бабушке в выходные, забежала к твоей маме, у нее все хорошо, выглядит счастливой и, если честно, мне показалось, что она собиралась на свидание. Как твоя учеба? Ты совсем об этом не пишешь… Или грызть гранит науки не так интересно, как постигать особенности культурной и некультурной жизни Америки? Я тоже безумно скучаю, послезавтра вылетаем в Чехословакию на Чемпионат мира. На той неделе упала на тренировке, Сороке не говорю, чтобы не сняла с соревнований, но жутко болит спина Соня резко прервалась, отложила ручку и вздохнула. Каждое необдуманное движение, как этот вздох, отдавалось болью. Ее всю перекосило, Сурикова заскулила едва слышно и шумно выдохнула, стараясь направить дыхание в поясничный отдел, что горел огнем. Это становилось сложно игнорировать, а обезболивающее помогало все хуже. Она нахмурилась, перечитала написанные строчки и покачала головой отрицательно. Еще одного письма с не самыми радостными новостями она подруге не отошлет. Хватит. Блондинка смяла лист бумаги и отбросила его на край стола, он мягко врезался в измусоленный Соней учебник французского, а девушка размяла затекшие от быстрого письма пальцы и начала заново: Регинка, привет! Письмо, кажется, шло долго, я получила его только вчера, а сейчас уже март… Жаль, что зима тебя настигла. Может, папа захочет переехать куда-нибудь в Калифорнию? Там, говорят, тепло и много серферов, думаю, тебе понравится! Когда ездила к бабушке в выходные, забежала к твоей маме, у нее все хорошо, выглядит счастливой и, если честно, мне показалось, что она собиралась на свидание. Как твоя учеба? Ты совсем об этом не пишешь… Или грызть гранит науки не так интересно, как постигать особенности культурной и некультурной жизни Америки? Я тоже безумно скучаю, послезавтра вылетаем в Чехословакию на Чемпионат мира, надеюсь, и там получим золото! Тогда доказывать будет уже просто нечего, и мы поедем на Олимпиаду в 94-ом. Вопрос про сестру мозолил глаза. Оля пропала с радаров совершенно, они даже в новый год не виделись, пересеклись лишь на Рождество, когда поздравляли бабушку, но Белова упорно прятала от нее глаза. С Бригадой Соня тоже совсем потеряла связь. Пчёлкин — понятное дело. Космос — тоже. Фил заезжал как-то разок, но, кажется, только чтобы проверить, жива ли она вообще. Возможно, у кого-то по ту сторону баррикад это вызывало вопросы. Но Сонька была живее всех живых, отлично выглядела и ударилась в работу. Многое она передумала за эти четыре месяца, но главным было то, что она готова пойти дальше. Я очень по тебе скучаю и была бы рада к тебе приехать! Но давай поговорим об этом после всех соревнований, только тогда я смогу выдохнуть со спокойной душой. Что за новый друг у тебя? Красивый? Витя не придет. Я уверена на сто процентов. А что касается Оли, не буду загадывать, от нее, как оказалось, непонятно чего можно ожидать. Она даже чуть улыбнулась, перечитывая последние строчки. Соня собой гордилась. Имена «Витя» и «Оля», что стояли рядом, больше не вызывали такой тягучей тоски. Пусть его сердцем владеет другая, пусть это ее сестра, так бывает, это просто жизнь. Изучая французский, Соне пришлось увлечься романами, она читала их в оригинале, чтобы быстрее пополнять свой словарный запас, и в одной из сопливо-тягучих книжек она вычитала очень хорошую фразу: «Я не могу их ни в чем обвинять, если люди любят, за них можно только порадоваться». Люблю тебя и шлю тебе, пусть редкого, но уже теплого Московского солнца. Надеюсь, скоро увидимся! 04.03.1993 Соня специально густо накрасила губы ярко-красной помадой. Чмокнув бумагу, она оставила на ней след, Регина чертовски такие вещи любила, Сурикова надеялась вызвать этим ее улыбку. Девушка вложила письмо в конверт и, мазнув языком по клейкой ленте, запечатала его. Встать удалось с трудом. Боль была меньше, чем в первые дни после неудачного падения на тренировке, но все еще слишком сильной, чтобы нормально существовать. Она надела корсет, зафиксировавший спину в одном положении, и тихо выдохнула. Хорошо, что в этот раз они вылетают заранее. У нее было шесть дней, чтобы прийти в себя. Соня быстро научилась пользоваться всеми бонусами, которые давало родство с Сашей Беловым. Вот, например, его тетя Катя договорилась, и ей назначили курс физиолечения, которое Птичка как раз успела пройти до перелета, и накануне рейса «подогнала» сильное обезболивающее. Ряд хрупких ампул и несколько шприцов Соня упаковала в чемодан, обложив теплыми вещами, чтобы не разбить, ну и чтобы Сорока не увидела. — Спасибо вам огромное! — К врачу бы тебе, Сонька, — женщина цокнула языком недовольно и присела на диван. На Суриковой был корсет, может, она храбрилась, а может и правда стало легче, но двигалась девушка вполне уверенно, однако все равно скованно. — После Мира схожу. — А если прихватит? — Если прихватит, то кольнемся, — она подмигнула. — Ну и стрекоза же ты! — Не стрекоза, а Птичка, — хихикнула Сурикова.