Март 1993 год
Перед стартом Соня с тревогой взглянула на Ваню. Пара из Канады, выступавшая до них, уже заканчивала свою программу. Обычно они настраивались на прокат каждый по-отдельности, но сегодня девушка подошла к нему и коснулась его руки осторожно. Соколовский вздрогнул от неожиданности и перевел на партнершу усталый взгляд. Парень был весь в своих мыслях, совсем далеко от льда и от Праги. — Ты точно уверен, что катаемся? — несмотря на все свои амбиции, Сурикова предлагала ему сняться с соревнований еще утром. Мама Вани попала в больницу с сердечным приступом, женщина, по словам врачей, была в тяжелом состоянии. Он не мог ни о чем кроме этого думать и, конечно, Ване было далеко не до соревнований. Ему хорошо бы сорваться домой, чтобы быть рядом с ней, но он упрямо стоял на своем. — Еще не поздно. — Мы же за золотом приехали. Мама бы не хотела, чтобы я сдался. Соня качнула головой и обняла Соколовского в знак поддержки. — Я с тобой, Вань. Всегда. — Я знаю. Оля ждала трансляцию чемпионата с самого утра. В квартире было тихо, Саша спал в комнате после длинной рабочей ночи, опять какие-то переговоры (попойка). Девушка забралась на диван с ногами и прибавила звук, не беспокоясь, что потревожит мужа — он со своими поцелуями и приставаниями в пять утра ни о чем не тревожился. — На лед выходят Иван Соколовский и София Сурикова, — занимал паузу комментатор. — Очень талантливая и прогрессивная пара. Ребята в этом году уже завоевали золото на чемпионатах России и Европы. Итак, «Евгений Онегин». Смотрим. Ваня и Соня застыли в середине льда, она позади него, трогательно обняв парня за плечи, оператор взял очень крупный план, и Белова нервно сглотнула: на лице сестры очень правдоподобно отразилась боль. Заиграла песня. Татьяна и Онегин вновь кружились в тревожном танце. Все было хорошо, ребята шли ровно и синхронно. Оля, как всегда, дрожала от волнения, с приоткрытым ртом следя за разворачивающимися на льду действиями. Пусть они с Соней уже долгое время не виделись и не разговаривали, ей, конечно, было не все равно, и Белова смотрела каждое выступление сестры по телевизору. Ваня легко поднял Соню на вытянутой руке, девушка оказалась вниз головой. Секунду она держалась за него, а затем вытянулась, словно струна, и в таком положении они зашли в поворот. У Оли екнуло сердце, в такие моменты она всегда думала — только держитесь, не падайте. А зал ликовал тем временем. Соколовский развернулся на коньках, они почти вышли из этой поддержки, Сурикова уже зацепилась за него, чтобы опустить ноги на лед, но тут Ваня поскользнулся… Оля ахнула, грудь сжало от страха до колющей боли в районе солнечного сплетения. Парень не удержал ее, рухнул на лед сам, и Соня следом, с огромной высоты. Слов комментаторов Оля не слышала, в ушах заложило. То, чего она всегда так боялась, только что произошло. На это было больно даже смотреть, Соня упала с высоты больше двух метров прямо на ребра. Дыхание Суриковой сбилось, легкие словно лопнули и отказали. Девушка проехалась по колючему льду, казалось, в спину разом всадили сто тысяч осколков. Из глаз посыпались искры, она замерла на пару мгновений, упираясь ладонями в лед, тщетно пытаясь сделать вдох. — Как больно, как обидно, такое падение… — Бедная девочка, — вторила женщина-комментатор. Прошло всего несколько секунд, но они показались вечностью. Ваня, поднявшись первым, подскочил к ней, на трибунах слышались охи и вздохи, Оля, округлив глаза, смотрела за происходящим, зажав рот ладонью. Зрителям у экранов казалось, что все произошло легко и просто, ее сестра вдруг встала, взяла Соколовского за руку, и они продолжили кататься. Белова была уверена, что Соня переломалась минимум пополам, но нет, сжав зубы, она снова пошла в бой. Ваня поскользнулся еще раз во время параллельного прыжка. Настрой был потерян, казалось, этот прокат уже не спасти. Он чувствовал перед Соней вину, думал о маме, воздух неприятно колол легкие, а в ушах шумело, и ноги просто снова его подвели. Сурикова приземлилась хорошо, но боковым зрением увидела, что партнер сдал. Им обоим как никогда хотелось, чтобы музыка, наконец, закончилась. — Даже не хочется ничего говорить. Явные фавориты сезона, и такое грустное начало чемпионата мира... — произнес тихим голосом комментатор, когда Соня-Татьяна оттолкнула от себя Ваню-Онегина в конце номера. — Ребят очень поддерживает зал, но мы все видели сами. Показали трибуны. Люди размахивали флагом России и кричали «молодцы». Народу была целая тьма, на лицах застыли разные эмоции: кто-то явно переживал, кто-то улыбался, кто-то даже плакал. Камеру перевели на тренерский штаб. Сорока стояла, закрыв лицо руками. Песцовая шуба подрагивала, тренер не то плакала, не то злилась до дрожи, было не разобрать. Оператор, наконец, показал спортсменов, и Оля смахнула со щек слезы, протерла быстро глаза, прогоняя туманную пелену. Когда музыка кончилась, Соня не стала выжидать драматичную паузу, несмотря на жжение в легких, на дрожь в коленях и адскую боль в спине, что вернулась, едва шок отступил, она оттолкнулась ото льда и прижалась к Соколовскому крепко-крепко, спрятав свое лицо у него на груди. Ваня не сдержался, и слеза прокатилась по его щеке, обжигая кожу, парень рвано вдохнул ледяной воздух, чтобы не разрыдаться, как девчонка на глазах у миллионов людей. — Прости, — прошептал он, дрожащими руками гладя ее по спине. Соня, признаться, плохо помнила, как они откатались. Ударившись, она так испугалась, что боль, в одно мгновение пронзившая ее, как десяток стрел, отступила, а голова затуманилась, все произошло само собой, на автопилоте. Но Ваня был не виноват. Все оступаются. — Все нормально, — глухо ответила она, а затем подняла на него сухие глаза и даже улыбнулась. Соколовский весь покраснел, так отчаянно он сдерживал слезы, казавшиеся ему позорными. — Прорвемся, Сокол. Тренер обняла их по очереди, когда ребята вышли со льда, и пока спортсмены одевались, что-то бегло говорила Ване на ухо, он только кивал. Ждать оценок было мучительно. И хотя Соня понимала — ничего хорошего на турнирной таблице она не увидит, сердце в страхе перед тем, насколько все будет плохо, сжималось в груди. Они с Ваней держались за руки, не расцепляясь, ни разу не улыбнулись и не помахали в камеру. Никто их не винил за это. — София Сурикова и Иван Соколовский, — произнес беспристрастный женский голос, и Соня замерла, глядя на огромный экран, где отображались имена уже выступивших пар, но их оценок там пока не было. Ванины пальцы дрожали у нее в руке. Сердце у Суриковой билось где-то в глотке, в голове неприятно гудело, она едва могла сосредоточиться на голосе в громкоговорителе. — За короткую программу набирают… 52,2 балла. — Пиздец, — Оля, сидя у экрана, без труда прочитала это по губам Соколовского. Соня лишь сжала челюсти, ни одна эмоция не отразилась на ее лице, холодная маска безразличия застыла на нем. Это были, кажется, самые низкие оценки за всю их карьеру. — Шестые, — сказала она тихо, но затем выпрямила плечи и тряхнула его за руку. — Вань, шестые — еще есть шанс. Он не ответил, опустив глаза. Было стыдно за свою слабость, за то, что не смог собраться и всех так подвел. Соня взглянула на тренера с мольбой, надеясь получить хоть слово поддержки или одобрения, та лишь качнула головой и встала с места, стремясь покинуть скорее зал, где на нее было направлено так много камер. — Идем, — голос у Соколовского был какой-то чужой. Совсем не грубый нет, просто безликий, пустой. Она повиновалась молча и, пересиливая боль, не дав никому и возможности усомниться в том, что с ней все в порядке, пошла за Ваней. Впереди были, казалось, самые трудные дни в ее жизни, но сдаваться она не собиралась. Если уж они с Ваней вписались в чемпионат мира, она — с больной спиной, он — с дырой в сердце, придется идти до конца. Но чему она научилась за последнее время: полагаться можно только на себя. Сразу после выступления, дрожащими от боли пальцами, она всадила себе укол обезболивающего, и прямо в платье, расшитом жемчугом, легла на кровать в номере, закрывая глаза. Веки горели. Мозг плохо соображал, и хотя его начинало застилать густым туманом, все ее существование концентрировалось на горящей огнем спине. Сурикова разрешила себе поспать, и когда проснулась, осознала, что боль ушла чудесным образом. Она засекла время. Нужно было рассчитать, на сколько хватает лекарства, чтобы ампул хватило до конца чемпионата. Затем, заказав международный звонок, она позвонила Филу в Москву и попросила его помочь с лучшими врачами для мамы Вани. — Сделаю, Сонь. Сегодня же все устроим. — Хорошо. И пусть ничего от него не скрывают, сразу звонят и докладывают. — Даже если все плохо? — Да. Тогда мы снимемся с соревнований, и он полетит в Москву. — Пожертвуешь золотом? — Сомневаешься? — Вот честное слово — ни капли, — она улыбнулась. — Ты как себя чувствуешь? Мы с Томой трансляцию смотрели, шлепнулась ты мощно, — Фил примерно представлял, что это за падение, остаться целой-невредимой Соня не могла точно. — До свадьбы заживет, — неоднозначно ответила она. Зажав трубку между ухом и плечом, Сурикова уже пересчитывала наличные, примерно прикидывая, сколько придется дать местному доктору, чтобы он «не заметил» ее травмы. — Птичка… Не геройствуй. Оно того не стоит, — Валера знал, о чем говорит. Одна травма, одна бумажка, подписанная доктором, и ты прощаешься со спортом. И в топку кучу сил, времени, нервов, потраченных впустую ради одной-единственной цели — быть на пьедестале. У тебя мир рушится, а тебя забывают уже через год. Обидно, горько, несправедливо. Но жизнь идет дальше, появляются новые имена, новые фавориты, а ты живи как знаешь. — Не боись, Фила, прорвемся. — Ладно, на созвоне. Держись там.***
Хороший врач действительно стал для Вани успокоением. Отношение к его маме было куда лучше и внимательнее, чем в обычной городской больнице, куда она сначала попала, и вскоре они смогли впервые поговорить по телефону. Дарья Петровна просила его передать благодарность Сонечке и обещала смотреть трансляцию по телевизору, который, какое-то чудо, у нее был прямо в палате. Голос у женщины был бодрый, что подтверждало слова доктора о том, что она вскоре пойдет на поправку, кризис миновал. Соколовский строго запретил ей даже думать о просмотре чемпионата, женщине нельзя было нервничать, а учитывая, что «крылатым» надо было прыгнуть выше головы, чтобы выбиться в призеры, нервы всем предстояли нешуточные. — Сонь, маме лучше. Я не знаю, как тебя благодарить за помощь. — Никак меня не надо благодарить. Мы же команда. — Ты мне как сестра, Сонька. Правда, — ему хотелось сжать ее в объятиях крепко-крепко, и он сделал бы это, если бы не знал, как сильно она не любит проявление чувств на людях. То, что Соня для него делала, было не просто партнерским уважением и поддержкой, это было чем-то куда большим. Сурикова и правда стала ему семьей. — Ой, ты это брось. Нам любовь играть, не забыл? — отшутилась она, толкнув его плечиком слегка. Ваня усмехнулся. Впервые за много дней его глаза, наконец, загорелись. Обезболивающего хватало на шесть-восемь часов, под конец тренировки всегда было тяжелее всего, но Соня молчала, как партизан, и каталась, сжав зубы. Доктор осмотрел ее в день короткой программы, сделал снимок и сообщил — повреждение межпозвоночного диска. — Скорее всего вы получили травму давно, — умничал он. — Произошло частичное повреждение гаилиновых пластинок, но вы ничего не почувствовали. Следом возникли условия дальнейшего проникновения травмы в тело позвонка, сформировались хрящевые узлы, — он показал их на снимке. — И вот мы здесь. — Очень… Детальное объяснение, спасибо, — она достала из поясной сумочки конверт с деньгами, и ее ладонь мягко проскользила по гладкой поверхности стола. — Но я не хочу расстраивать тренера. Давайте забудем об этом. Мужчина открыл конверт и легким движением пальцев пересчитал наличные. Он хмыкнул как-то неоднозначно и дернул бровями. Соня напряженно следила за каждым его движением. Если попадется принципиальный, ну или посчитает, что денег недостаточно — она вылетит отсюда к черту с позором. Было страшно, колени дрожали, но Сурикова старалась не подавать виду. — Вы понимаете, какие последствия у такой травмы? — он все же убрал конверт в ящик стола. — В лучшем случае нарушение работы отдельных органов. В худшем — паралич. Не то чтобы ее не пугала перспектива остаться калекой, просто сейчас не было времени думать об этом. Она определенно разберется со своим позвоночником, но уже по приезде в Москву, сейчас ей нужно было решить еще миллион проблем и постараться выползти из ямы, куда они с Ваней попали, чтобы получить хотя бы бронзу… При мысли о третьем месте ее передернуло. Нет. Нужно первое. Ей нужно золото. — Какой травмы? — переспросила Соня. Хотелось плюнуть ему в очкастую рожу. Взял деньги — молчи уже. Нервы у Суриковой явно сдавали. Она сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, кусала губы, и все это, чтобы внутренняя агрессия не вылилась наружу. Злость еще пригодится ей на льду. Он покачал головой и неприятно усмехнулся. Глупые дети… Губят свое здоровье и жизнь во имя ничего, и совершенно этого не понимают. Мужчина взял ее снимок в руки и показательно разрезал. София осталась довольна и, утвердительно кивнув, распрощалась с доктором навсегда. В этом сезоне Соне достались два совершенно разных образа. С одной стороны, кроткая и скромная, мечтательная и жертвенная Татьяна Ларина, с другой, боевая, хитрая, железобетонная Скарлетт О’Хара.* Они обе любили всю жизнь совсем не тех мужчин, и Сурикова не могла не думать о том, как слепы бывают женщины. Оглядываясь вокруг, да и смотря вглубь себя, она понимала — всех героинь из романов списывают с реальных людей. Это ее забавляло. — Это что такое!? — взревела Сорока, когда они с Ваней отважились на тренировке зайти на каскад четверной флип - тройной риттбергер, о котором договорились шепотом. — Даже думать забудьте! — это был сложный элемент, и хотя он стоил дорого, тренер считала, что так рисковать бессмысленно. — Вы будете прыгать то, что я говорю и тогда, когда я говорю! Вон со льда, чтобы я вас не видела. Спорить было бесполезно. Антонина Михайловна к непослушанию относилась как к сорняку, считала его надо выдирать с корнем. Ослушались — получили — запомнили. Когда София была подростком, и ее юношеский максимализм был куда более бесконтролен, чем сейчас, она сказанула обиженно, что, если бы они жили при Сталине, тренер бы расстреливала всех налево-направо за всякую ерунду. Сороке хотелось надавать ей по губам, но вместо этого она была отстранена от тренировок на две недели и лишена даже смотра на соревнования. Больше Сурикова не грубила. — Антонина Михайловна! — она со всей скоростью ехала к бортику. У Сони как всегда была своя правда, но она мало интересовала заслуженного тренера СССР. — Молчи, Сурикова! Лучше молчи! — женщина едва не сплюнула от негодования. Соня знала — тренер сейчас пойдет курить. Ей тоже хотелось. Девушка была вымотана как морально, так и физически, просто не подавала виду. Вряд ли одна сигарета решила бы ее проблемы, но Сурикова твердо решила, что если не покурит сегодня, точно загнется. Нервы у нее были как оголенные провода, смотреть жалко. Соня зубами вцепилась в призрачный шанс реабилитироваться и не собиралась сдаваться. — Я же говорил, не прокатит, — Ваня подъехал к партнерше, та смотрела вслед удаляющейся женщине, чувствуя, как внутри закипает неизмеримая злоба. — Она не права! Мы в жопе, — увидев не то обиженный, не то растерянный взгляд Соколовского, она фыркнула. Какие все нежные… — Уж прости, но это так! Что еще нас поднимет вверх, если не прыжки? Сороке на пенсию пора. — Не кипятись ты так, ну поговорим с ней, как остынет, может, разрешит попытаться. — Ой. Проехали. Давай еще попрыгаем, пока ее нет. — Сонь… — Идем. Терять все равно нечего, — она упрямо взяла его за руку и потянула за собой. И у них получилось! Получилось раз, второй, третий, а значит, это уже не просто удача. У «крылатых» был шанс побороться не просто за то, чтобы вспоминать чемпионат было не стыдно, а за золото, но перед ними высокой стеной стоял их собственный тренер. Публика была сегодня крайне разгоряченной, всех встречали с огромной любовью и трепетом, но обстановка была нервная. Одни сплошные падения и грязные прокаты, словно под ногами у фигуристов не лед был, а болото. У Сони гудело в ушах. Наверное, скакало давление. Бросало то в жар, то в холод. Она смотрела на турнирную таблицу и кусала губы. Глаза слезились. — Даже не думай, — Сорока, казалось, видит ее насквозь. — Пойдете на каскад — выкину вон. Обоих. Сурикова ничего не ответила на это. Бабушка во время очередной подростковой воспитательной беседы сказала ей как-то: «Зачем переть на танк, если он, очевидно, сильнее тебя?». На едкий Сонин вопрос: «А что тогда делать с танком?», Елизавета Андреевна посоветовала танк обойти и заниматься своими делами. Наверное, впервые в жизни Софа решила внять чьим-то советам. Она молча обойдет танк, но все равно сделает в итоге по-своему. — Я в уборную. Она едва передвигала ногами. Спина болела. Соню трясло. Она сделала себе укол прямо перед тем, как надеть костюм, но он почему-то не помогал. — Ты куда? Что с тобой? Ты вся бледная, — Ваня вдруг возрос перед ней. Сурикова выглядела неважно, на фоне белой, как бумага, кожи, накрашенные губы казались кроваво-красными, девушка шагала неуверенно, колени у нее дрожали, а на лбу выступила испарина. — Тихо, — шикнула она. — Мне надо… В раздевалку, — вдруг стало резко хуже, Соня пошатнулась и непременно упала бы, но Соколовский успел поддержать ее за локоть, затем перехватился, прижимая к себе. Ей не дала упасть в обморок оглушающая боль, пронзившая спину, словно молния. — Сонь, что с тобой? — В… Раздевалку. Помоги мне. Там никого не было. Ваня дважды проверил и забаррикадировал вход, как скомандовала Сурикова. Сама девушка сидела на скамейке, глотая безмолвные слезы, что душили, встав комом в горле. Она мысленно уговаривала себя, мол, осталось совсем немного, потерпи, но жалость к себе тихонечко пищала: «почему сейчас, почему именно сейчас…». — Что болит? — строго спросил он, присев перед девушкой на корточки. Птичка с трудом сфокусировала на нем взгляд. — Спина, — на выдохе произнесла она. Говорить было сложно, хотелось закрыть глаза и перестать чувствовать что-либо. — И давно? — Давно. Ваня так хотел ее отчитать как следует, но момент был неподходящий. Чувствовал же — что-то не так. На тренировках она задыхалась периодически, вся сжималась, как ёжик в клубок. Наверное, так возвращалась боль. Зачем он поверил, когда она заявила, что все хорошо? Надо было сказать Сороке, надо было что-то предпринять, но он понадеялся на ее благоразумие. Зря. — Надо звать врача. И сниматься, — он уже метнулся в сторону, собираясь претворить свои слова в жизнь, на девушку было страшно смотреть, казалось, она вот-вот упадет. — Нет! — воскликнула она, удержав его за руку с неожиданной силой, до боли впиваясь в его кожу ногтями. Глаза Сони загорелись вдруг диким огнем. — Я знаю, что делаю. Мы сегодня заберем золото, Соколовский. Ей нужна была эта победа. Третья золотая медаль за сезон. Глупости? Прихоти? Сумасшествие? Может быть. Но только вот для Сони это было единственное доказательство того, что она чего-то стоит. Смотря на себя в зеркало, она не видела красоты. Соня не чувствовала себя умной или хорошо воспитанной. Не считала себя хорошим человеком. У нее остался только спорт и больше ничего. Все остальное разбилось о предательство Вити и Оли. Внутри была пустота. Зияющее ничего. Черная дыра. Сначала это казалось спасением, правда, но теперь от шага в пропасть ее спасала только одна цель — чертово золото. — Ты сдурела? Ты себя видела? — у Сони на лице проступили мелкие бусинки пота. Ее всю трясло, как при ознобе, губы дрожали. — Так было еще на короткой. Я ее откатала отлично. Ты поставишь мне обезболивающее, и мы выйдем на лед. Лекарство в сумке. — Соня! Это не шутки! — заорал Ваня. — Ставь укол! — она тоже сорвалась на крик. — Мы выиграем! — Не такой ценой! — Любой. Ценой, — сквозь зубы проговорила она, тяжело дыша. — Сделай, что должен, — Ваня замер. Парень все понимал. Он поставил их в такое положение. Он ее уронил. Но Соня не осудила его, мало того, поддержала единственная из всех, помогла с мамой, а теперь впервые что-то просила взамен. Сурикова волком смотрела на него, покрасневшие глаза слезились. Соколовский качнул головой в отрицательном жесте, словно до сих пор не принимал происходящее, но молча достал из ее сумки ампулу с обезболивающим. Соня зажмурилась, когда игла мягко вошла ей под кожу, и лекарство растеклось по ее телу вместе с кровью. Когда они выходили на лед, фигуристка чувствовала себя хорошо. Физически. Морально она была измотана настолько, что у нее не было сил даже улыбнуться. Все, кто давно и внимательно следил за фигурным катанием и их парой, это восприняли как что-то обыденное, перед стартами Соня не улыбалась никогда. Она понимала — себя сейчас снова придется переломить. Нужно выдать не только идеальный технически прокат, но и дать людям эмоцию. Всем хотелось красивой картинки. — София Сурикова и Иван Соколовский готовятся начать программу. Наверное, самый тревожный и волнующий прокат среди российских пар. — Да, после падения на короткой программе ребятам нужно сильно постараться, чтобы выбиться в призеры. — Сколько раз они еще это повторят? — злобно выдохнул Холмогоров. Наверное, плохой было идеей поставить телевизор в приемной. На него обычно сильно отвлекалась Людочка, а теперь и он не мог отойти. У Космоса встреча была назначена через полчаса, а он замер перед экраном, ища глазами Соню. По телевизору и радио последнюю неделю он только и слышал, что новости о спорте, и все ведущие как один кричали: Соколовскому и Суриковой придется несладко. — Нагоняют интриги, — попыталась предположить секретарша. Кос перевел на нее недовольный взгляд, она пугливо втянула голову в плечи. С Космосом Юрьевичем дела у нее не ладились совершенно. — Водочки принеси, — попросил он тоном совершенно невежливым. Надо было отвлечься. Заиграла музыка. Соня стояла впереди Вани, и его руки нагло двигались по ее телу. — Очень красивые образы. Ретт Батлер и Скарлетт О’Хара. Костюм Скарлетт София придумала сама вместе с модельером из Санкт-Петербурга, Ариной Девяткиной, он вдохновлен фильмом 39-го года. На Соне было зеленое платье с длинными рукавами и обнаженной спиной, оно прилегало к телу, как вторая кожа, открывая взору красивую спортивную фигуру, и было расшито мелкими изумрудными и черными бусинами. В романе Скарлетт сшила себе это платье из штор, вокруг была война, на ней осталось огромное поместье, был неурожайный год, отец лишился рассудка, а средств на существование не было. Собрав волю в кулак, облаченная в красивое платье, сделанное из подручных средств, женщина отправилась к своему Ретту Батлеру, в надежде на его помощь. Соню она вдохновляла, потому что никогда не сдавалась. И платье это было символом непоколебимости, поэтому надев его сегодня, Сурикова решила биться до последнего. Танец был очень динамичный, страстный, Космос прежде Соню такой не видел, девушка была словно сделана из огня. Она двигалась легко, улыбалась, играя с Ваней, соблазняя его. В этом зеленом платье она была похожа на змею, очень гибкая, коварная. Кос медленно опустился на кожаный диван, стоявший в приемной и придвинулся к самому его краю, чтобы быть ближе к экрану. — Очень хорошо идут ребята. Выброс двойной сальхов сделан прекрасно, — Соня приземлилась на лед, вытянув руку и ногу. — Тройная подкрутка. Отлично. Людочка принесла водки. Он выпил стопку, на моргнув и глазом, закусил долькой лимона и махнул рукой, чтобы девушка исчезла. Приятное тепло разлилось по его желудку, но мысли не урезонились. Ваня подбросил Соню в воздухе, она прокрутилась несколько оборотов, прижав к себе руки, и упала точно в его объятия. Сурикова улыбнулась партнёру, когда он взял ее за руку, она ехала спиной вперед и грациозно вытянула ногу. Это была своего рода поддержка, одобрение, мол, все хорошо. Кос знал, что у Вани проблемы дома, и улыбка невольно проскользила и по его губам. Соня. Как всегда, не может остаться равнодушной. Сорока прижалась к бортику. Была бы она помоложе, выпрыгнула бы на лед и остановила бы это. Но поздно. Комментаторы закричали, буквально завыли от восторга, не давая никаких объяснений. — Что блять происходит? — Холмогоров вскочил на ноги. — Люда! Ты понимаешь? — Нет, Космос Юрьевич. — Какой каскад! — поставленные голоса закричали в унисон, заставляя даже равнодушную к фигурному катанию Людмилу покрыться мурашками. — Четверной флип - тройной риттбергер! Наступила небольшая пауза, казалось, комментаторы пытаются отдышаться. — Простите нас за эмоции, — Соню показывали очень близко. Как же горели ее глаза… В них искрился адреналин, тогда Холмогоров сразу понял: они сделали что-то невероятное, чтобы добрать баллы. — Простите за эмоции, это очень красиво, очень сильно и очень дорогого стоит. — Мне кажется, это новый рекорд, мне кажется, это заявка на золото! — вторил коллега первого. А танец продолжался. Все такой же чувственный, огненный, Соня выгибалась в руках у Вани, словно они были вовсе не на льду, а в постели. У Холмогорова вспотели ладошки. Соколовский прокрутил ее колесом в воздухе, она замерла, возвышаясь над ним, одной ногой опираясь на его бедро, второй сделала резкий выпад вперед, а руку грациозно подняла наверх, но сжала ее при этом в кулак. Это был словно победный жест. Баллы высвечивались в уголке экрана. И количество их крутилось, как в казино, с каждой секундой проката становясь больше. Когда ребята замерли в финальной точке, зал взорвался аплодисментами. Крики, свист, массовое сумасшествие. Камера показала трибуны — люди рыдали. Соня прижалась к Ване и завизжала, едва не прыгая на месте от восторга. Слезы зажгли ей глаза. То, что они сделали было неописуемо, невероятно. После такого страшного падения на короткой программе, после стольких испытаний и едких комментариев конкурентов, они просто разорвали этот лед. Суриковой казалось, что он плавится под ногами, но плавилось лишь ее самообладание. Девушка, так отчаянно сдерживающая внутри себя огромный снежный ком эмоций последние четыре месяца, разревелась на глазах у всего мира и поняла это только когда Ваня стал вытирать ей слезы и говорить что-то успокаивающее. Он улыбался. — Птичка, ты чего? — Я не могу остановиться, — прошептала она, и слезы новым потоком полились из глаз. На нее разом обрушилось всё: ее надежды и страхи, ее боль, одиночество, чувство несправедливости, непринятие себя, усталость от бесконечной борьбы и эйфория от победы. Соколовский целовал ей лицо, смеялся, а затем они все же оторвались друг от друга, разворачиваясь лицом сначала к одной стороне трибун, потом к другой. Публика ликовала. Люди кричали что-то, но у Сони шумело в ушах, она не различала звуков совершенно. — Это невероятно. У меня у самого слезы наворачиваются на глаза. — Вот это характер. Взяли, собрались и сделали. — Ребята просто прыгнули выше головы. Во всех смыслах. Я не видел программы сильнее на этом чемпионате. — Сейчас посмотрим, как их оценят судьи. Каков будет вердикт. А Ваню и Соню просто не отпускали со льда. Они крутились в разные стороны и кланялись, кланялись, кланялись. — Это золото! — их заключил в объятия их хореограф. Он тряхнул Соню за плечи, весь на эмоциях. Она посмотрела коротко в сторону, Сорока стояла поодаль, мрачнее тучи. — Вы понимаете? Это золото! — он был уверен почти на сто процентов, иначе это скандал. Космос видел, она никак не может отдышаться. Щеки Сони покраснели от эмоций и сумасшедшей физической нагрузки. Она сделала несколько глотков воды, что-то ответила тихо Ване, но глаза ее были прикованы исключительно к турнирной таблице. Холмогоров не услышал, что сказали комментаторы, весь офис потонул в его крике — имена София Сурикова и Иван Соколовский взлетели в турнирной таблице на первое место. Она победила! Победила!