Птичка

Медаль Соне получить, правда, не удалось. Награждение она смотрела в больничной палате, потому что боль стала такой невыносимой, что она не могла двинуть и пальцем на ноге. Но на лице ее играла улыбка. Ваня держал в руках золото, стоя на пьедестале, и послал в камеру воздушный поцелуй. Сурикова знала, кому он предназначался. Пражские врачи хорошо говорили на русском и постоянно подтрунивали над «поломавшейся фигуристкой», пока Соня мучилась в агонии, пока внутри, кажется, ломалась каждая косточка. Эти шутки ее жутко раздражали, но когда ей стало чуть лучше, она даже начала язвить в ответ. — У них что, методика такая? — спросила она однажды у медсестры, что принесла ей порцию таблеток вместо завтрака. — Бесить меня, чтобы я поскорее встала и надавала им по первое число? — Вы им просто нравитесь. — Очень своеобразное проявление симпатии, — она ловко закинула пилюли в рот и запила их водой. Доктора подтвердили диагноз повреждение межпозвоночного диска. София мастерски сделала вид, что впервые о нем слышит, глаза у нее были удивленные-удивленные. Для приличия она поинтересовалась, опасно ли это, когда была получена травма, но по-настоящему ее интересовал лишь один вопрос: — Нужна операция? — её лечащий врач удивленно вскинул брови, давно ему не попадалось столь спокойных травмированных спортсменов. Соня лежала, сложив руки на животе в замок и смотрела на него своими ледяными глазами. — Нет. Спинной мозг не пострадал. Начнем с покоя и ортопедического корсета. — И без уколов? — девушка нахмурилась недоверчиво. — О, милая, не смешите. Уколов будет очень много. Свою подбитую Птичку Антонина Михайловна окружила заботой и забыла, кажется, о ее самоуправстве. Соня принесла золото, пару вольностей ей можно было простить. — Врачи сказали, когда я снова смогу кататься? — спросила она однажды вечером, когда тренер принесла пакет с фруктами и, по просьбе Сони, целую коробку шоколадных конфет. — В следующем году Олимпиада. Скоро начнешь. У тебя нет выбора, — Сорока не сказала бы так, если бы прогнозы не были воодушевляющими. Соня улыбнулась довольно, беспощадно распаковывая сладости. За больничным окном вовсю цвела весна. Деревья набирали краску, рассветы стали ранними, а закаты поздними, пели птицы, в воздухе пахло сладко-сладко: счастьем и булочками с маком и сахаром, которые в Праге называли «трдельник». Палата у нее была светлая и просторная, да и вообще мало напоминала больницу: никаких зеленых стен с облупившейся краской и железных кроватей. Последние четыре месяца она буквально убивалась. Тренировалась по восемь часов в день, учила французский, делала новый ремонт, за день старалась умотаться так, чтобы вырубаться, едва ложилась в кровать. Все это нужно было, чтобы занять мысли, чтобы доказать себе, что она не дешевка, чтобы заставить конкурентов локти кусать, а обидчикам показать, что ее не сломить. Провалявшись неделю в постели, ей пришлось столкнуться с реальностью, свободного времени у нее теперь было предостаточно, а вот вариантов отвлечься в четырех стенах, почти прикованной к постели, не так уж и много. Но встреча эта прошла достойно. Она вышла из своей войны абсолютным победителем. Теперь лицо ее приобрело здоровый оттенок, а в глазах вновь начинала плескаться жизнь. Соня, может слегка самонадеянно, думала, что ей теперь все моря по колено. — Послезавтра тебя выпишут, поедем домой, в Москву. — Здорово. — Соня… — Да, Антонина Михайловна, — она посмотрела на нее, доедая уже третью конфету. — Оля звонила, — фигуристка даже не сразу поняла, о ком речь, и это, видимо, отразилось на ее лице, потому что тренер уточнила: — Твоя сестра. Сурикова едва не подавилась шоколадом. — Когда? — до этого ей сообщали только о звонках бабушки. Елизавета Андреевна извелась вся и проклинала «весь этот поганый спорт». — Сразу после награждения, по телевизору сказали, что у тебя травма, и она испугалась. Позвонила в отель, была очень… Взволнована. Я не стала говорить, чтобы тебя не расстраивать. — Почему я должна была расстроиться? — Соня заставила себя проглотить конфету до конца, но она словно застряла в горле. Взгляд девушки помрачнел. Сорока села на краешек ее кровати и взяла воспитанницу за руку. Пальцы у Сони были холодные, как неживые. — Ты уж прости, но слухи даже тренеров не обходят стороной. Говорят, ты с ней снова не в ладах, — Антонина Михайловна давно знала Соню, и, так уж сложилось, была осведомлена о том, что отношения между сестрами были чаще плохими, особенно в подростковом возрасте. Когда вокруг вновь заговорили о том, что у Суриковой война в семье, Сорока разнервничалась. Не хватало еще, чтобы ее лучшую фигуристку перед соревнованиями сбивали с толку, но она каталась так искусно, что женщина решила ничего не предпринимать. Эмоции Сони ушли в правильную злость. — И кто говорит? — голос у нее был стальной, о него, казалось, можно было порезаться. — Ну, по твоей реакции я вижу, что правду говорят. Что не поделили? — Мужика, — выпалила она. Просто назло. Раз Сорока такая умная — пусть дает мудрый совет. Сурикова знала, конечно, что в такой ситуации хоть засоветуйся, все бесполезно. — Правда? — Правда. — Мужа ее? — Сорока нахмурилась. — Любовника. — Издеваешься, Сурикова? — голос у нее стал строгий, но Соня так разозлилась, что ее было не напугать. Пусть хоть лупит, но это не ее дело. И не дело сплетников. Гребаный ледовый, ничего не скроешь! — Нет. Серьезно. За чистую монету ее слова Антонина Михайловна не приняла. Даже не задумалась о таком сценарии всерьез. Она выдохнула и терпеливо похлопала Соню по ладошке, хотя, по правде, треснуть бы ей разок по губам, чтобы вспомнила о вежливом тоне. Своих детей у Сороки не было, и к каждому своему фигуристу она действительно была неравнодушна, как бы ни называли ее за глаза: ведьмой или старой злобной стервой, она их любила. И заботилась, как умела. Софа никого не пускала себе в душу, Антонина Михайловна это знала. Девушка не любила непрошеных советов, но сейчас, Сорока была уверена, он был ей нужен. Женщина поднялась с места. — Что бы там ни было, сестра у тебя одна. Семья у тебя одна, — она на своем опыте знала, какого это — всех потерять. Соне она такой судьбы не желала, а Птичка была гордая, как и она сама в молодости, а потому легко могла пойти той же дорогой. — Остальное приходит и уходит. А семья остается. — И зачем мне такая семья? — А ты не разбрасывайся. Все оступаются, но нужно уметь прощать и давать второй шанс. На этом разговор был окончен.

***

Доктора хором кричали «постельный режим», и раз уж о травме знал весь мир, а главное, Антонина Михайловна и Елизавета Андреевна, Соне пришлось подчиниться. Вернувшись в Москву, она пропустила несколько внутренних стартов, по сути больше для телевидения и зрителей, и начало полноправной весны, но все это были такие мелочи, по сравнению с тем, что они с Ваней были теперь чемпионами мира в парном фигурном катании. Цвел май, Соня лежала и смотрела очередной французский фильм, от нечего делать она то повторяла реплики на французском, играя со своим акцентом, то переводила их на английский, то на русский. Дни тянулись медленно, и, если первые пару недель отдыхать было приятно, сейчас все было в тягость. Раздался звонок в дверь. Сурикова почти начала засыпать незаметно для себя, но вздрогнула, испугавшись. Спина вот уже несколько дней совершенно не беспокоила, но если уж быть послушной девочкой, то до конца. Как и было предписано, она медленно поднялась с постели и неторопливо вышла в коридор. Посмотрев в глазок, Соня отпрянула от двери, словно обожглась. Было желание перепроверить еще раз, девушка просто не поверила своим глазам. В подъезде стояла Оля. Укутавшись в плащ, она нервно переступала с пятки на носок. Сердце пропустило удар, и дыхание сбилось. О чем они будут говорить спустя столько месяцев? Сурикова нервно сглотнула, но, собравшись с мыслями, заставила себя дрожащими пальцами отпереть замок. Оля отшатнулась назад и побледнела. Возможно, в глубине души она надеялась, что Соня не откроет дверь, и этот пугающий её разговор получится отложить еще ненадолго, но теперь младшая сестра застыла в проходе с таким лицом, словно призрака увидела. — Привет, — начала Оля первой. — Я зайду? — по ее мнению, была вероятность, что Соня и на порог её не пустит. — Заходи, — она сконфуженно пропустила Белову в квартиру. Оля неуверенно перешагнула порог, и, заламывая от волнения пальцы, вдруг резко развернулась к ней лицом. Младшая аж отпрянула чуть назад от неожиданности. — Хорошо выглядишь, — Соня была румяная, отдохнувшая, острые скулы, которые резали глаза, чуть сгладились. В последний раз они виделись в январе, и кожа ее была почти серой от бессонных ночей и тренировок. Теперь, несмотря на травму, она выглядела куда лучше. — Спасибо. Ты тоже, — ей нечего было больше сказать. Оля волновалась, если приглядеться, можно было увидеть, как ее слегка потряхивает. Сестра была бледнее обычного, губы у нее подрагивали, но Соня оставалась к этим терзаниям равнодушной. Между ними почти физически ощущался холодок, но уже без лишних эмоций они смотрели друг на друга, отмечая мысленно изменения. Когда долго не видишься, всегда находишь что-то новое, даже в человеке, которого знаешь буквально всю жизнь. — Как ты себя чувствуешь? — Оля вновь взяла на себя инициативу и нарушила неловкое молчание. — Лучше. Все прошло, — Соне, видимо, выпала роль закончить этот странный спектакль. Дежурными фразами они могли перебрасываться еще долго, а у нее не было для этого должного терпения. — У тебя какое-то дело? — ненавязчиво и беззлобно поинтересовалась фигуристка. — В смысле? — Ну, ты же не просто так пришла. — А ты собиралась всю жизнь меня игнорировать? — Белова вскинула брови. Голос ее прозвучал не без надрыва. Соня пожала плечами. Она оставалась абсолютно спокойна, причем как внешне, так и внутренне. — Не строила планы так надолго, — от сарказма Птичка, однако, не удержалась. — Я пришла попросить прощения, — выдохнула она, наконец. Соня удивилась, захлопала большими глазами, переваривая услышанное. После пяти месяцев молчания она и представить не могла, что сестра решит извиниться. — Прости меня. За Витю. Я не знала. Тут ничего не попишешь. — Ты действительно не знала, — блондинка не знала, что еще ответить, как ни крути, это был неоспоримый факт. — Почему ты мне не рассказала? — Оля едва не кинулась к ней, но силой удержала себя на месте. Хотелось встряхнуть Соню за плечи. Если бы только она не была такой скрытной, все бы могло быть по-другому… Не было бы этого длинного напряженного молчания, они безвозвратно не упустили бы столько всего важного в жизнях друг друга, не было бы этой ледяной пропасти, что разделяла их сейчас. — А должна была? — Суриковой совершенно не нравилось, что сестра пытается отчасти сложить на нее вину за все произошедшее. — Да. — Нет. — Мы сестры! — вспыхнула Оля. Она вот всегда всем важным с ней делилась, и недоверие Сони она всегда воспринимала на свой счет, а теперь вот до чего все докатилось. — И что? — Я бы отговорила тебя. — Отговорила? — младшая усмехнулась. Образ Пчёлы навязчиво вспыхнул в голове. Его голубые глаза. Прикосновения его рук… К Оле. Их долгий, страстный поцелуй. Девушка едва не скривилась, но лишь помотала головой, стараясь отогнать от себя наваждение. — Потому что знала, что он влюблен в тебя? Это было как пощечина. Оля присмирела тут же, открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыла его. Плечи сестры опустились, как и ее взгляд. — Да все нормально. Я пережила, — она облизнула пересохшие губы. Было ясно, что сестринское взаимопонимание не восстановится за секунду, их и без того всегда шаткий мир был подорван, и они только спустя пять месяцев увидели полоску света из-под руин. Софа твердо решила, что на сегодня шагов к сближению достаточно, а то наговорят друг другу опять гадостей. — Слушай, мне надо лечь, так что… — Я беременна, Сонь, — выпалила Оля, резко поднимая от пола глаза. Соне показалось, что прямо у ее уха прогремел выстрел, девушка чуть дернулась. Она покачала головой, словно не поверила услышанному. — Ч-что? — блондинка аж заикнулась. Белова молча расправила полы плаща, за которым так упорно пряталась до этого, и взгляд голубых глаз заскользил вниз, к едва-едва округлившемуся животику. Соня приложила ладонь ко рту. Отчасти, чтобы не закричать восторженно, было в этом что-то необъяснимо восхищающее ее, отчасти, чтобы не съязвить, уточнив, от кого ребенок, это уже рвался наружу ее неисправимый характер. — Какой срок? — ей вдруг так захотелось дотронуться, Сурикова могла поспорить, это было бы необычное прикосновение, почти волшебное. Она едва не сделала шаг к Оле, но остановила себя, вновь замерев на месте. — Двенадцать недель. Но я недавно узнала. — Поздравляю, — нос защипало, дыхание сбилось предательски. Новая жизнь. Прямо в двух шагах. У малыша, наверное, уже вовсю билось сердечко. Ее племянник или племянница… Соню захлестнули какие-то ни на что непохожие чувства, какая-то необъяснимая любовь к еще не рожденному человеку, и этой любви было трудно сопротивляться. — Мне очень-очень нужна моя сестра, — сквозь слезы, едва слышно прошептала Оля. Это действительно было так, в этом большом и страшном мире без Сони было плохо. Одиноко, непонятно, гадко. — Мне тоже нужна была моя сестра, — блондинка шмыгнула носом. — Все эти пять месяцев. Белова всхлипнула, затем коротко смахнула мокрую дорожку со своей щеки и, собравшись, нашла в себе силы посмотреть на Софу. В голубых глазах было столько обиды, но, к счастью, не было злости. Ее хотелось обнять, прижать к себе крепко-крепко и пообещать, что все будет хорошо, но Оля не решилась, боялась быть отвергнутой. — Я знаю, — она покачала головой. — Я струсила, я была ужасной старшей сестрой и эгоисткой, ты не заслужила такого... — в этом была их неумолимая схожесть, обе девушки не умели признавать свою неправоту, а потому слова ей давались тяжело, но Белова переламывала себя. — Сонь, я умоляю тебя, прости. Не сейчас, но когда-нибудь. Я обещаю, я буду стараться. В голове эхом отдавались слова Сороки: «Что бы там ни было, сестра у тебя одна. Семья у тебя одна». Все оступаются, это правда. Сколько раз она сама делала людям больно словами и действиями? Не сосчитать. Соня не была жестокой, не была даже злой, хотя многие не согласились бы. И она хотела научиться прощать. По крайней мере хотела простить Олю, потому что любила ее, несмотря ни на что. Соня смотрела в ее зеленые, наполненные искренними слезами глаза, затем вновь перевела взгляд на живот. Губы предательски задрожали. Она кивнула несколько раз, сдерживая слезы, а затем в несколько шагов сократила между ними расстояние и обняла ее. Мягко, осторожно, так по-детски наивно боясь навредить малышу. — Спасибо, сестренка. Большое спасибо. Мне правда так жаль, — Оля болезненно прикрыла глаза. — Прости, прости, прости. — Все наладится, Оль. Все будет хорошо.