Птичка

Первое время нахождение в больнице было по-настоящему унизительным. К ней было подключено несколько трубок, когда их меняли, правда хотелось удавиться или исчезнуть. А что уж говорить о моменте, когда она впервые увидела свое лицо — все израненное и, как ей казалось, изуродованное. Оставшись одна, Соня долго плакала потом, а соленые слезы разъедали свежие раны, и ей бы и правда содрать с себя кожу, может, так было бы легче. Но на людях Сурикова держалась. А они держались при ней. Никакой жалости, никаких сочувственных взглядов. Один только Ваня не смог. Когда пришел к ней, буквально упал на колени рядом с кроватью Сони и плакал, извиняясь. Лучше бы он пострадал, лучше бы он сейчас тут лежал, так Соколовский думал. Сгубил девчонку. Если бы только он не настоял на этих 100 км/час… Ване было тошно от себя самого. Удавиться хотелось. Он-то отделался сломанной рукой, да сотрясением, а Сурикова теперь вот, прикована к постели. Но Соня улыбалась через силу, хотя и выходило у нее очень правдоподобно. Ваню она не винила, но оставаться сильной ей удавалось в такие моменты с трудом. — Сокол, ну ты чего? Прорвемся. — Сонечка, — он целовал ее руки. — Прости меня, я умоляю. — Я не обижаюсь. Вань, ну сама тоже хороша, не вини себя. — Я не могу. Я пиздец как виноват перед тобой. — Мы же команда? Команда. Все должны вместе делать. Даже биться, — Соня рассмеялась, но больше, чтобы его взбодрить. Ребра предупреждающе заныли. На самом деле ничего веселого, но доктор обещал, что как только снимут швы, ее выпишут, а затем можно будет начать реабилитацию. Лучший в Москве центр они уже нашли, деньги внесли. В голове Суриковой была четко сформирована цель, а желаемого она добивалась всегда, поэтому не разделяла Ваниного драматизма. Ему строго-настрого запретили даже намекать на то, что спортивной карьере Сони пришел конец, а потому он сжал плотно губы, чтобы не сказать ничего лишнего, и прислонился горячим лбом к ее руке. Неконтролируемые слезы с новой силой полились из его глаз. Деланная улыбка спала с лица Суриковой. Она прикрыла глаза и едва слышно сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, как учил доктор. — Я тебя никогда не брошу, — говоря это, Соколовский мысленно обещал, что завершит карьеру вместе с Соней. Без нее на лед он не выйдет. Оля купила лучший, буквально золотой заживляющий крем, чтобы, как говорила Соня: ни одного даже микроскопического шрамика. Что угодно она могла пережить, даже разрез во весь позвоночник, но лицо должно было оставаться идеальным. — Да на тебе как на собаке все заживает, — Оля вспомнила, как в детстве они вдвоем раздирали колени, а Соня уже через пару дней бегала на тренировки как ни в чем не бывало, старшая же сестра не могла нормально даже по лестнице подниматься — раны саднили и кровоточили. — Мажь давай, — она подняла подбородок повыше. — Не жалей. Оля улыбнулась и продолжила наносить тягучий крем на лицо, раны слегка пощипывало, но Сурикова терпела, даже не морщилась. — Космос заходит? — Ага. Каждый день почти, — Соня упорно делала вид, что ее вообще ничего не волнует, хотя эти визиты ее очень смущали, сейчас она выглядела, мягко говоря, не очень хорошо, но Холмогорову, казалось, было совсем все равно. Он веселил ее разными историями, приносил вкусняшек, а перед уходом всегда просил пошевелить пальцами на ногах. Сурикова закатывала глаза, но он не покидал палату до тех пор, пока не убедится в том, что она попыталась это сделать. «Это такая терапия. Однажды получится, и я буду рядом, вот увидишь», — уверял он, и слова эти непременно вызывали ее улыбку. Знала бы Сонечка, как он сжимал в кулаки трясущиеся пальцы, как безмолвно сглатывал слезы, когда выходил из палаты. Не из чувства жалости, а потому что ничем, кроме этих глупостей не мог ей помочь. — Ммм… — Ничего не говори. — Я молчу. — Ты громко думаешь. — Бабушка его вообще в женихи тебе записала, между прочим. — О, поверь, я в курсе, — София улыбнулась все-таки. Елизавета Андреевна при каждом удобном случае напоминала внучке, какой Космос хороший молодой человек. — Но я бы на его месте не женилась на калеке. — Соня! — Шучу! — ей по-прежнему, как и в детстве, нравилось выводить старшую сестру из себя, и все ее недовольные возгласы доставляли непередаваемое удовольствие. Вот и сейчас голубые глаза загорелись азартом, и хотя Белова радовалась, что Софа сегодня в хорошем настроении, подобные слова ее пугали. — А вообще, зря вы это. Он же с Юлей до сих пор. — Это потому что она вцепилась в него, как клещ. — Ему это, значит, нравится, — в ее голосе прозвучали нотки ревности, но осознала Соня это, когда слова уже сорвались с губ, и едва не чертыхнулась. Оля заметила, безусловно, этот эмоциональный порыв. Она даже перестала старательно смазывать царапины кремом, замерев на несколько мгновений, а на ее губах появилась крайне красноречивая улыбка. Блондинка не нашла, как исправить ситуацию и только нахмурилась. — Без комментариев, — предупредила она таким тоном, будто Оле и правда лучше бы промолчать. — Скажу только одно, систер, — передразнила её Белова. Софа закатила глаза, даже не дослушав Олю. — Он человек, и ему тоже хочется любви, — именно так она и объясняла эти странные отношения с Юлей. Сестра ничего ей на это не ответила, но притихла, глубоко задумавшись. Рожицы она больше не корчила. Через две недели ей сняли швы, еще через двенадцать дней Соня впервые села, из нее вытащили все чертовы трубки, и она начала учиться перебираться с кровати на коляску самостоятельно. Руки у нее были сильные, но получалось все равно не всегда удачно. Ее лечащий врач, Павел Иванович, все удивлялся тому, какая она целеустремленная, а Сурикова только отшучивалась, что ей надо успеть на чемпионат России. — Такими темпами точно успеешь, — отвечал весело он. — Вы выписывайте поскорее, сроки поджимают, — к слову, оставалось меньше месяца, и девушка планировала впервые за много лет смотреть чемпионат по телевизору. — В понедельник подготовлю выписку, София Евгеньевна. Радость от собственных, казалось бы маленьких, но таких важных побед, омрачил визит милиции (эту неприятную процедуру Белов оттягивал максимально, используя свои связи, но без показаний всех участников ДТП дело не могли закрыть). Ее расспрашивали об аварии, снова погружая в тот ужасный вечер, что само по себе не вызывало положительных эмоций, но именно тогда Соня и узнала, что второй водитель погиб на месте. Это выбило кислород из легких, голова закружилась, и она вся побледнела. — Вам плохо? — спросил участливый следователь (опять же не без совета от начальства быть с девушкой помягче). — Дайте воды, пожалуйста, — попросила она. Смерть Фары она до сих пор не могла осознать, казалось, что он где-то там, у себя на Родине, живой, счастливый, все так же очаровывает своим красноречием красивых девушек. В какой-то момент Соня просто перестала себя в этом переубеждать, так было легче. А теперь еще и это... Впервые Сурикова задумалась — а что ее спасло? Уже во второй раз. Много лет назад она не поехала с родителями на гастроли, потому что заболела, и только благодаря этому не села в машину, на которой они разбились. И вот теперь — парень, пусть он и виновник столкновения, погиб еще до приезда скорой помощи, у него даже не было шансов, а она, пусть и покалечена сильно, но главное — жива. — Вам обвинений выдвинуто не будет, — пообещал следователь напоследок, захлопнув папку с показаниями Суриковой. А Соня даже не задумывалась о том, что они могут быть. Мысленно она снова назвала себя дурой. Ехала без прав, нарушила скоростной режим, погиб человек… А у нее в голове были только коньки, на которые нужно было встать никак не позднее, чем через полгода (доктор на её вопрос о фигурном катании сдержанно попросил для начала встать на ноги, над чем она упорно трудилась ежедневно). В ответ она лишь сконфуженно кивнула. Нетрудно было догадаться, что добрая бригада нарисовала ей водительского удостоверение, а факт нарушения скоростного режима был чудесным образом забыт. Стыд и вина поселились в ее душе с тех пор, омрачив день выписки, хотя встречали ее из больницы едва ли не с бо́льшим размахом, чем Олю из роддома: с шарами, цветами и шампанским. — Где-то это уже было, — Кос улыбнулся, как обещал, он нес Соню на руках, а коляску сзади катил Фил. На пару дней Сурикову привезли в родной дом, к бабушке, девушка согласилась только ради Елизаветы Андреевны, которая считала, что дома и стены лечат. Если бы не она, поехала бы сразу в реабилитационный центр, где девушку уже ждали. Девушка улыбнулась. Да, и правда. Когда она упала на тренировке из-за поврежденных Сашей коньков, Холмогоров тоже весь день проносил ее на руках. Только тогда ноги ее не были похожи на плети, что свисали сейчас безжизненно и как-то уж очень некрасиво. Ей, по крайней мере, так казалось. — Где-то в другой жизни, — философски заметила она. Всё действительно очень изменилось с тех пор, и дело было даже не в эмоциях, событиях или людях. Все вокруг словно стало на несколько тонов темнее, а звуки будто бы тише. Сурикова всегда думала, что все о жизни знает, что все переживет и со всем справится, а ей, как назло, подкидывали новые и новые испытания, словно проверяя на прочность. — Ты какая-то грустная, Соф, — он, как всегда, всё заметил. — С доком прощаться не хотелось, — отвертелась девушка, Кос не поверил, конечно, но решил в душу не лезть, раз она сама поделиться не захотела: — Поверь, мы его так отблагодарили, он грустить не должен. Девушка искренне рассмеялась. Пока все рассаживались за стол, Сурикова попросилась наверх, хотелось побывать в ее родной комнате, которая хранила в себе очень много воспоминаний, тем более, что предстоящие два дня она будет жить внизу, чтобы избавить себя от падений кубарем с лестницы. Меланхоличное настроение на сегодня прочно ей завладело. — Ко мне из милиции приходили, — сказала Соня вдруг, слова сами сорвались с губ, и блондинка даже вздрогнула от собственной откровенности, но назад пути уже не было. — Рассказали, что второй водитель умер. Кос осторожно усадил ее в мягкое кресло, в котором она любила раньше читать, сидя у окна. Девушка смотрела на него своими грустными глазами и молчала. Холмогоров, облокотившись на подоконник, тоже устремил на нее свой прямой взгляд. Давно они вот так просто не смотрели друг на друга. Сначала мешала эта ссора в подъезде, потом Соня стеснялась из-за своего положения, словно если она будет прятать глаза, он не заметит всего уродства, что с ней происходило. София не обвиняла никого в том, что ей не сказали сразу, потому что понимала — они не хотели еще сильнее усугублять положение, ей и без того проблем хватало, а Космос даже и не думал оправдываться. Он считал, что все правильно. — Ты не виновата. — Я знаю. — А мне кажется, не знаешь, — он недовольно покачал головой, а затем оттолкнулся от подоконника и присел перед ней на корточки. Соня инстинктивно отвела взгляд, побоявшись такой близости, но он ласково, почти не касаясь ее уже заживающего лица, повернул голову девушки на себя вновь. Серо-голубые глаза Космоса гипнотизировали, наверное, он мог даже ничего не говорить, Сурикова бы поняла без слов. — Соня, ты в этой ситуации пострадавший. Даже закон на твоей стороне, не говоря уж о морали, — он едва не усмехнулся. Ему ли говорить о морали и законе? — Просто… — она нервно сглотнула, подбирая слова, но они терялись, как назло. — Он погиб. А мы живы. Это странно и... Страшно. Мне сказали, ему двадцать лет всего было. Мой ровесник. — Он был бухущий, ехал с какой-то тусовки за добавкой. Не врезался бы в вас, врезался бы в столб, — строго проговорил он, умолчав о том, что останься этот идиот жив, Кос лично пустил бы ему пулю в лоб за то, что случилось с Соней. О том, что водитель был пьян, девушка тоже знала от милиционеров, но легче не становилось совершенно. Какая разница? Человек погиб. Раз, и нет его. Может, не будь их с Ваней на дороге тем вечером, все бы обошлось, и парень просто мучился бы с похмелья на утро. — Я не должна была садиться за руль, — глаза защипало от слез, в этом Соня никому не признавалась, кроме себя самой. Это была ошибка, стоящая ей очень дорого. Холмогоров видел, она хочет сказать еще что-то, но София плотно сомкнула губы, останавливая себя. В голове упорно крутилось: «Я убила его». Сказать это Сурикова побоялась, ей казалось, стоит дать сорваться этим словам с губ, они обретут реальный смысл, и ярлык этот навсегда будет с ней. Кос вздохнул. Словно бегущую строку он прочел это в ее глазах. Соня действительно считала, что убила человека, и это душило ее день за днем. — Помнишь, в 89-ом Саня зависал на даче ваших соседей? — девушка кивнула. — На него тогда повесили убийство одного отморозка, но вот только его убил не он, — Холмогоров замолчал, обдумывая свои дальнейшие слова. Ни одна живая душа не знала. Никто, кроме него самого. Что будет, если он расскажет? Соня возненавидит? Будет презирать или хуже того — бояться? Но она смотрела на него так, словно кричала о помощи. Ей нужно было это услышать, нужно было узнать, что порой, не все зависит от нас. — Его убил я. Она вздрогнула, словно молнией ударило, но не отвернулась, не отодвинулась назад, хоть и могла это сделать. Космос опустил голову, ему было страшно увидеть в ее глазах отвращение или нечто подобное: — Это не оправдание, но у меня не было выбора. Или тот пырнул бы Белого, или… Мне пришлось. Он и Саше-то не рассказывал никогда об этом. Вдруг тот не поймет, осудит. Может, у них у всех жизнь сложилась бы по-другому, не грохни он тогда Муху, стал бы Белов вулканологом, Фил тренером, а они с Пчёлой… У них, может, все тоже поменялось бы. Да бог знает. — Космос… — она коснулась пальцами его подбородка и приподняла его. Они вновь встретились взглядами, и эти два голубых омута не таили в себе страха, ненависти, отвращения или осуждения. Они оставались все такими же чистыми, как летнее небо, и в них было лишь доброе сочувствие. У парня как камень с души свалился. А что до Сони, она не ожидала такое услышать, конечно, но не удивилась. Это было очень в характере Холмогорова, он за своих умереть был готов и, как оказалось, убить. Девушка задумалась на мгновение, смогла бы сама выстрелить на его месте? Ответ нашелся быстро. Смогла бы. И сделала. — Ты спасал друга. Не кори себя. — Вот так просто, — он улыбнулся, перехватил ее руку в нежном движении и чуть сжал ее пальцы. По коже пробежали мурашки, она едва сдержала дрожь в теле, как завороженная смотря на этот простой жест, который сейчас был таким правильным. Соня понимала, безусловно, для чего он признался, легко было провести параллель, и на его примере оправдать себя было куда проще. — Ты не виновата, Соф. Правда не виновата. Так бывает, мы просто оказываемся не в то время не в том месте. Или наоборот. Она кивнула и даже чуть улыбнулась. Они оба знали — как прежде уже не будет, Космос сам после того боя в Раменском стал другим человеком, и Соню это ожидало, без вариантов. Но главное было то, что она жива. Жива, уже не прикована к постели и полна решимости встать на ноги. Никто, пожалуй, не сомневался, что у нее получится, правда, с новостью про фигурное катание было решено подождать. Не только из-за страха, что Сурикова сразу сдастся, Пчёла договорился с одним хорошим врачом из Германии, ему переслали ее снимки и историю болезни. Еще надеясь на чудо, все ждали опровержения слов Павла Ивановича, что со спортом ей однозначно придется заканчивать, но ответа пока не было. — Кос, я… — дверь открылась, и их взгляды синхронно переместились влево, туда, где на пороге застыл Пчёлкин. Он, в свою очередь, смотрел на их переплетенные пальцы. То, что у них с Соней все кончено, было понятно невооруженным взглядом, Холмогоров, ясное дело, не спрашивал что к чему, гордость не позволяла, да и неинтересно ему это было. Расход и расход. Он не удивился. Однако сейчас приход Пчёлы мгновенно разжег злобу внутри него. — Хорошо смотритесь, — заявил Витя. Всё это время, сидя под дверью её палаты, Пчёла вел себя, как друг, и Соня почти привыкла к этому, даже не огрызалась, порой они даже смеялись над чем-то. Но теперь ревность рвалась изнутри него. Соня покачала головой устало и ничего не ответила. Космос мягко отпустил ее руку и поднялся на ноги, сделав пару шагов к выходу, Пчёла, в свою очередь, прошел внутрь комнаты. Встретились они ровно посередине. — Че хотел? — С Соней поговорить. Тебя не касается. В глазах обоих горела ярость. Казалось, одно лишнее слово, и цепь, что сдерживала их от мородобоя все это время, лопнет, и драки уже не избежать. Сурикова очень жалела, что не может ходить, но вовсе не потому что полезла бы их разнимать, наоборот, от этого цирка хотелось скрыться. В ее положении ей оставалось только закрыть глаза и уши, но это было совсем по-детски. — Ну, говори. — Наедине. Выйди. — Нет. — Кос. Выйди. По-хорошему прошу. Секунда до взрыва. — Вы че так долго? За стол уже все сели... Ёмоё, — Валера быстро понял по застывшему в воздухе напряжению, что дело пахнет жареным и вошел в спальню, мгновенно втиснувшись между друзьями, и развел их в стороны. — Не позорьтесь, ради бога. — Да он достал меня, — заорал Витя так, что внизу все услышали, обеспокоенно подняв головы к потолку. — Лезет куда не надо. — Заткнись, Пчёла, не доводи до греха. — Пошел нахуй, Космос! Они дернулись друг к другу с намерением все-таки сцепиться, кулаки давно чесались у обоих, и причиной тому была не только Соня, но и разногласия по работе, которые становились, порой, непримиримыми. Фил им сцепиться не позволил, больших усилий ему стоило сдержать двух лосей, но спортивное прошлое сыграло на руку. — Всё, пацаны, расход! — он еще раз с силой толкнул их в разные стороны. — Не забывайте, где находитесь. Надо подраться — идите на улицу. Оба, как ото сна очнувшись, посмотрели на Сурикову. Словно она должна была сейчас что-то сказать или сделать, но девушка была настолько измотана больницами и собственными мыслями, что едва могла себя заставить даже сидеть. Осознание этой тяжелой усталости появилось только здесь, дома. Она смирила обоих пустым взглядом и едва слышно вздохнула. — Валер, давай вниз спустимся. Есть хочу, — это была ложь, ей кусок в горло не лез. — Это очень хорошо, Сонька, — Филатов глянул на всякий случай на друзей, оба, кажется, утихомирились. — Там Елизавета Андреевна такую куру с картохой запекла, слюнки текут, — он легко поднял девушку на руки, и она ухватилась за его крепкую шею. Пчёла и Кос обреченно и тихо последовали за ними, продолжая, однако, бросать друг на друга недовольные взгляды. — Ну что загрустила, яблоко раздора? — шепнул он ей тихонечко. Соня прыснула, но заявила гордо: — Не смешно. — А по-моему, очень смешно. Два клоуна. — И клоунесса, — добавила она, скорчив рожу. Зима метелью кружила в городе. Это всегда было предвестником соревнований, а теперь стало предвестником проблем с передвижением — колеса коляски буксовали в сугробах. Соня устала от своей беспомощности, в больнице это не так ощущалось, там ей особо было нечем заняться, но дома… Было невыносимо. Она не могла сама переехать через высокий порог между гостиной и кухней, следовательно, даже стаканом воды себя не могла обеспечить. Не могла выйти на улицу, чтобы надышаться вдоволь морозным воздухом. Не могла сама одеться. Не могла ни-че-го. И она злилась, сжимала руки в кулаки, колотила ими беззвучно по подлокотникам коляски до адской боли, до изрезанной кожи, из последних сил сдерживая слезы. Поначалу все это казалось просто очередным испытанием, которое она хотела пройти с высоко поднятой головой. Теперь, когда после аварии прошло почти два месяца, у нее заканчивались моральные силы. Но она стискивала зубы и терпела. Через два дня, как и планировалось, Соня приехала в реабилитационный центр, который кардинально отличался от любых больниц, что она когда-либо видела, а, благодаря спорту, посетила она их немало. Ее встретило уютное, не громоздкое здание с круглыми окнами, просторная территория с дорожками для прогулок, ряды деревьев на аллее и гуляющие по ней пациенты. Гуляющие. Это радовало глаз. — Мы как будто не в Москве… — Софа чуть приоткрыла рот от удивления. Мысленно она попыталась посчитать, каких денег стоит курс реабилитации в этом месте, что полностью оплатил ей Белов, но, пожалуй, таких сумм она никогда не видела. — Надеюсь и лечат тут не как в Москве, — как и все женщины преклонного возраста, Елизавета Андреевна жаловалась на медицину в России. — Ладно, поехали! — но коляска снова отказывалась проезжать вперед, Сурикова чертыхнулась, а Макс, сопровождающий ее сегодня вместе с Олей и бабушкой, предупредительно поднял девушку на руки. От этого она тоже устала. Это было совсем не мило, с каждым днем подобное становилось все более и более унизительным. — Я тебя донесу, если ты не против. — Как будто у меня есть выбор, — не удержавшись, колко ответила Софа, а затем сама на себя закатила глаза. Кто-кто, а он точно ни в чем не виноват. — Извини, Макс. Я не это хотела сказать. — Без проблем. Я не в обиде. Ее приняли очень вежливо, без ненужных сочувствий и долгих взглядов, которые она начала ловить на себе на улицах. После оформления всех бумаг, их сопроводили до комнаты Сони, в которой она проведет следующие несколько месяцев. Красивую спальню «палатой» назвать не поворачивался язык. В ней было светло, просторно, уютно, немного по-отельному, но какая разница? Здесь не пахло, как в больнице и не было по-больничному пусто. Суриковой понравилось все: от кофейных обоев до большой кровати. — Михаил Александрович, ваш лечащий врач, уже ознакомился с историей болезни. Он сейчас работает с пациентом, но как только освободится, подойдет к вам. — Мы можем пока остаться? — у Оли, помимо знакомства с человеком, который поможет ее сестре встать на ноги и снова жить нормальной жизнью, была еще одна цель — успеть предупредить доктора, что Соня еще не знает о том, что ей нельзя вставать на коньки. Этот секрет начинал душить, нервы пошаливали, раз за разом кто-то норовил проколоться, но чудом спасался в последний момент. Сорока гремела, что пора сказать девочке правду, чем дальше — тем больнее. Пчёла упрямился, ждал ответа из Германии. Оля считала, что надежды быть не может. Сестра не могла ходить, о каком спорте они говорили? Однако признаться Соне было страшно, и она тоже ждала, по наивности своей веря в чудо. — Конечно. Друзья и родственники могут находиться в пределах центра до отбоя, это не запрещается. Оля быстро разложила вещи сестры по полочкам, Макс ждал в коридоре, ему и было велено поговорить с доктором об их щепетильном вопросе, а бабушка придирчиво осматривала жилище внучки, периодически проводя пальцем по гладкой горизонтальной поверхности то стола, то какой-нибудь полочки. Пыли нигде не было найдено. — Сонечка, как тебе тут? — Как на курорте. — Вот и отдохнешь. Она кивнула утвердительно, чтобы не вовлекать бабулю в спор, пусть думает так. Но отдыхать Соня не планировала совсем, ее ждала, наверное, самая упорная работа в жизни. Учиться заново ходить — куда сложнее, чем кататься на коньках или прыгать тройные, еще толком не начав свой длинный путь, девушка уже это понимала. — Слушай, ну тут даже лучше, чем я думала, — одобрительно закивала Оля. — Саша говорил, какого-то Роню тут после гранаты на ноги поставили… — она посмотрела на бабушку и прокашлялась. — Он вроде на войне был. — На какой? — спросила тут же Елизавета Андреевна с интересом. — В горячей точке где-то. Не помню, — Оля со временем научилась искусно врать, обходя в этом деле, пожалуй, даже Соню. На самом деле Роня лег на гранату, чтобы защитить братков во время одной разборки, и его в прямом смысле собирали по кусочкам часов девять. Он теперь не то чтобы бегал, но для человека, под которым взорвалась граната, передвигался вполне неплохо. Братва его вся уважала. Роня — герой.* — А вам врача ждать зачем? — Соне хотелось остаться одной. Хотелось побыть в тишине и разложить мысли по полочкам. После выписки заботы и внимания было слишком много, она к такому не привыкла. Голова пухла от вопросов и рассуждений вслух о том, как быстро получится прийти в норму. — Как зачем? Познакомиться. Сурикова закатила глаза. — Мы же не женимся с ним. Зачем это вам с ним знакомиться? — Потому что мы кому попало тебя не отдадим, — Елизавета Андреевна вмешалась в диалог сестер. — Вдруг он шарлатан. Соня нервозно забарабанила пальцами по подлокотникам кресел, но промолчала, потому что спорить было бесполезно. Бабушка предложила попить чаю, уж больно симпатичный сервиз стоял на одной из полочек, и вышла вскоре в коридор, чтобы найти кипяток. — Устала? — спросила Оля с тревогой. — От чего? Я только и делаю, что сижу, — произнеся это, девушка злобно зарычала, но не на сестру, а на себя. Не огрызаться уже не получалось. Сурикова тяжело вздохнула. — Да. Устала, — призналась она. Оля, сидевшая на кровати, поднялась на ноги и подошла к ней ближе. Лицо Сони уже заживало, на нем остались только едва заметные следы от порезов, и об аварии напоминал лишь ее грустный взгляд и обездвиженные конечности. — Терпи. Скоро начнешь впахивать в привычном режиме, — старшая сестра погладила ее по голове, и Соня даже улыбнулась. Они читали, как восстанавливаются люди после травм спины, интенсивный темп работы Птичке был привычен, она была готова. — Все будет хорошо. Ты со всем справишься. — Мне бы твою уверенность… — Ну-ка, — она присела перед ней на корточки. — Соня Сурикова никогда не сдается, — Оля смотрела на нее так, словно пыталась внушить эту простую истину, была бы возможность, она бы открыла черепную коробку сестры и вложила ее туда. Белова была непоколебима, ни в ее взгляде, ни в ее голосе не было сомнений. Блондинка закатила глаза, но в них, по крайней мере, заплясали смешинки. — Я непременно передам ей твои слова. — Передай. Пусть соберется. — По частям, как Роня? Оля сплюнула и постучала сестре по лбу. В палате раздался звонкий смех.