Птичка

Сонин лечащий врач оказался молодым и привлекательным, даже слишком. Мужчине было слегка за тридцать, высокий, широкоплечий, голубоглазый. Бабушка придирчиво спросила, не слишком ли он юн, на что доктор отозвался спокойно, что клиника работает по европейским стандартам, и врачи его возраста уже достаточно опытны, но недостаточно закостенели мозгом, что идеально для процесса реабилитации. Медсестры вздыхали, едва он проходил мимо по коридору, а как очень точно подметила Оля, пациентки быстро вставали на ноги не для того чтобы идти в здоровую жизнь, а чтобы начать бегать за красавчиком-врачом. Соня смеялась. Он ей нравился. На первой консультации Михаил Александрович рассмотрел все документы, сделал нужные ему тесты и после около получаса, проведенного с Соней, примерно обрисовал характер лечения. ЛФК, массаж, физиотерапия, затем рефлексотерапия и работа с психологом. — А это еще зачем? — ей совершенно не хотелось, чтобы кто-то копался в ее голове, ей и так с трудом удавалось наводить там порядок, а мозгоправы, так она их саркастично называла, только устраивали лишний переполох. — София Евгеньевна, важно сократить влияние негативных эмоциональных факторов. — На меня никакие негативные факторы не влияют. — Давайте обсудим это чуть позже, — он коротко взглянул на ее семью. Логинов был уверен, этой пациентке как никому другому понадобится помощь психолога, когда правда о спорте вскроется. — Хорошо, — согласилась Соня. — А что насчет физической активности? — Когда двигательная активность восстановится, мы перейдем и к этому. — Вы можете сделать какие-то прогнозы? Когда я смогу ходить? — она молчала о коньках, зная, что это вызовет массовую истерику. Он посмотрел на нее серьезно и внимательно. Разных пациентов он видел в жизни: кто-то сдавался сразу и отказывался прилагать к выздоровлению даже минимальные усилия, кто-то, как Соня, рвался в бой, но был риск перегореть, ведь результаты реабилитации чаще всего проявляются далеко не сразу. — Давайте сначала начнем лечение, а потом поговорим о сроках, — то, что она уже сидела, было неплохо, спортивный закаленный характер мог так же сыграть на руку, но о каких-то прогнозах можно было говорить только по истечении трех-четырех месяцев после травмы. С того дня Соня в шутку называла себя подопытным кроликом. По ней и ток пускали, и разные техники массажа, далеко не всегда приятные пробовали, и магнитами грели, и растягивали в разные стороны, как тряпичную куклу. Она все терпела героически, отшучивалась и ни на что не жаловалась, даже не пискнула ни разу. В центре ее прозвали «железная леди». Сурикова только глаза закатывала. Но одним декабрьским утром ее стальному характеру предстояло испытание, которое, все знали, дастся сложнее всего. Пришел ответ из Германии. Доктор Йохансон был солидарен еще с десятком врачей из разных клиник — в спорт Соне не вернуться, даже если она восстановится полностью, любая травма может спровоцировать паралич, и тогда она останется навсегда прикована к инвалидной коляске. Все эту новость принимали в гнетущей тишине и нехотя передавали друг другу, в последнюю очередь Оля позвонила Сороке. — Я заеду к ней завтра же. — Будьте помягче. Ничего не подозревающая фигуристка лежала в постели, укрывшись двумя одеялами и читала что-то на английском. После аварии языки стали слегка забываться, может, дело было в том, что она все-таки приложилась головой об руль, может, просто ленилась. Слишком много сил уходило на физические упражнения, которые выматывали не хуже сальхова, риттбергера и акселя; вечерами ей было уже далеко не до двенадцати времен глагола английского языка. За окном мела метель, крупные хлопья снега, соединяясь в страстном танце, кружились вокруг голых деревьев. Ветер выл, и, глядя на улицу, было радостно оставаться в тепле. Она устроилась еще поудобнее и перелистнула страничку. В дверь постучали, Соня отложила книгу и повернулась к выходу, нахмурив настороженно брови. Странно, завтрак уже был, а для процедур еще рановато. — Входите! — Привет, Сонечка, — ласково проговорила Сорока, проходя внутрь. — Как тут у тебя уютно, — в руках она несла пакет с фруктами, сама женщина была вся в снегу, что еще таял на дорогой песцовой шубе. — Антонина Михайловна! — воскликнула Птичка и расцвела, на лице ее появилась счастливая улыбка. Давно она не видела тренера, успела даже соскучиться: в преддверие чемпионата ей было не до посещений, в ледовом Сорока находилась едва ли не сутками. — Как ты хорошо выглядишь, деточка, — она села на край широкой кровати и похлопала её по руке. — Как настрой? — Боевой. — Ну, молодец. Разговаривала с доктором, он тебя хвалил. — Еще бы. Кто меня такую воспитал, — предыдущий тренер и правда с ее нравом не справлялся, Соня была ему за многое благодарна, безусловно, но Сорока выточила, словно из камня то, каким спортсменом стала Сурикова. — Поздравляю вас с бронзой, кстати. — Катались бы вы с Ваней, было бы золото, — в голосе ее была непомерная грусть, любимчиков выделять плохо, но «крылатые» прочно запали в душу, она прощала им все выходки, даже непослушание, любила, как собственных детей, за них болела душа, а теперь всё. Конец. Антонина Михайловна сама выла всю ночь в подушку, не представляя, как сообщит своей девочке о том, что она больше никогда не выйдет на лёд, и вот теперь у нее снова дрожали руки, а грудь сдавливало до боли. — Ну ничего, в следующем году наверстаем, — Соня тщетно попыталась ее приободрить, хотя у самой внутри все скребло и тянуло. Чемпионат по телевизору она даже смотреть не смогла, слезы душили, поэтому слушала результаты по радио. — Олимпиаду жалко, конечно, — Соня помрачнела заметно, это все еще была главная ее боль, столько лет ожидания, столько стараний, и все впустую. — Как думаете, есть шанс через четыре года поехать? Сорока вздохнула и подняла на нее печальные глаза. Вот сейчас. Пора. — Об этом я хочу с тобой поговорить, — она взяла ее за руку. Пальцы у тренера были ледяные, и Соня сразу почувствовала в них тремор. Девушка нахмурилась, тут же заподозрив неладное. Антонина Михайловна молчала, не могла подобрать слов. Все они казалось какими-то неправильными, искусственными, да и как вообще можно было найти подходящие слова, чтобы сказать такое? Она просто смотрела в голубые глаза подопечной, в которых плескались сейчас десятки вопросов, и молчала. — Поговорить о чем? — не выдержав, поторопила фигуристка. В глазах Сороки блеснули слезы. Сурикова испугалась, ее всю передернуло, но того, что она услышит, девушка и предположить не могла. — Сонечка. Ты не сможешь больше кататься. Эти слова прогремели в ее голове и еще несколько раз отозвались гулким эхом, Сорока говорила что-то еще про обследования, про доктора из Германии, но Соня уже не слышала, в ушах гудело, а комната начала терять свои очертания. Она одернула руку, словно обожглась, и отрицательно качнула головой. — Нет, — спокойным голосом отчеканила девушка. Слез не было, глаза оставались абсолютно сухими, но Антонина Михайловна увидела в них нездоровый блеск. — Это ложь. Кто вам это сказал? — Сурикова, как и любой здравомыслящий человек решила, что, если бы это было так, ей сообщили бы об этом первой. Но едкое сомнение все же зародилось внутри. Уже не раз и не два от нее скрывали то, что ей полагалось знать. — Соня, — женщина вновь постаралась взять ее за руку, чтобы создать хотя бы иллюзию контроля, но Птичка не далась, резко подавшись в сторону. — Кто вам это сказал!? — она почти закричала. — Мы отправляли твои снимки нескольким врачам. В России, в Германии. Все говорят одно и то же: тебе нельзя кататься. — Кто мы? — паника медленно разливалась по ее телу, охватывая каждую его клеточку: от солнечного сплетения, и дальше — по всем жизненно важным органам. — Я по своим каналам. Ребята по своим. Этот твой… Витя. Она замотала головой, как маленький ребенок. Перед глазами все кружилось, сердце бешено колотилось в груди, она рвано и резко дышала, девушку начинало колотить мелкой дрожью, как при ознобе. — Почему мне никто не сказал!? — Не хотели тебя расстраивать. — Расстраивать!? — она чуть откинула голову назад, лицо исказилось от боли. Мысли путались в голове, виски пульсировали. — Я как дура сутками тут… Корячусь, чтобы встать, а вы не хотели меня расстраивать? — прогремела она, выпрямившись резко. Злость охватила всё тело. Такая жгучая, что ее тяжело было сдерживать. — Мы искали возможности, альтернативные мнения, мы… — Замолчите! Я не могу… Слушать это, — она всхлипнула и замолкла. Фигурное катание — всё, что у нее было, всё, чем Соня жила. Сурикова не верила. Нет, это невозможно. — Сейчас лучшее время закончить карьеру, ты на вершине, это будет красивый уход, — конечно, все это бред, ей кататься и кататься, Птичка не достигла еще своей вершины, талант ее был почти такой же, как и упорство. Но после трех золотых медалей в сезоне уйти и правда куда лучше, чем после нескольких провалов. — Я сказала заткнитесь! — слезы брызнули из глаз. Она так хотела встать и уйти, выбежать на улицу, чтобы схватить легкими колючий морозный воздух, но Соня не могла даже пошевелить ногами. С губ сорвался злостный рык, кулаками она ударила по мягкой кровати. — Вы все знали! С самого начала вы знали и ничего не сказали! Вы меня обманывали, — она чувствовала себя идиоткой, все её вопросы о спорте оставались без четкого ответа, и теперь Соня понимала, почему. Глаза Суриковой вспыхнули, Антонина Михайловна, столкнувшись с ними взглядом, поежилась. — Ненавижу! — она заколотила кулаками по нечувствующим ногам. — Ненавижу все это! Ненавижу! — Поговори со мной, солнышко, — Сорока попыталась перехватить ее запястья, но в Соне накопилось столько злобы, столько страха, столько отчаяния, что это было невозможно, пытаясь выплеснуть все, что внутри, она снова и снова взмахивала в воздух сжатыми кулаками, но совершенно ничего не ощущала. — Соня, я помогу тебе! — Как вы мне поможете? Как? — голос окончательно сорвался на хрип, она прижала ко рту ладонь, чтобы не завыть в голос, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, слезы, однако, не останавливались. — Пришьете мне новые ноги? — ответа не последовало. — Как вы мне поможете? Больше пятнадцати лет она посвятила льду, девушка просто не представляла себе жизнь, где она просыпается и не идет на тренировку. Снова и снова. День за днем. Год за годом. Она не могла и подумать, что больше не услышит аплодисментов, не ощутит трепетного волнения перед стартом, не испытает чувства пьянящей эйфории, когда имя ее занимает на турнирной таблице самую верхнюю строчку. Больше никогда. — Я прошу тебя, — слезно умоляла женщина. — Держись. Возьми себя в руки, — если бы Сорока могла, забрала бы всю эту боль себе. Девочка не справлялась, это было слишком даже для всесильной Сони. У каждого ей крайняя точка, и это была ее. — Ради чего? — она всхлипнула. — Я ничто. Я ничто без коньков. — Нет. Нет, солнышко. Ты… — Хватит! — закричала она, едва не закрывая уши руками. — Вы хотите, чтобы я приняла правду, не отрицайте ее сами! Все кончено! Все кончено... — Ничего не кончено, все только начинается, — заканчивая свою карьеру почти в тридцать, Сорока рыдала так же. А Соня так и не исполнила свою главную мечту, так и не съездила на Олимпийские Игры. Все эти слова были фальшью, пустыми попытками минимизировать ущерб, спрятаться от бури, что невозможно было обуздать. — Успокойся... У нее все поплыло перед глазами, Соня не слышала слов тренера, не чувствовала ее успокаивающих прикосновений. Руками она закрыла лицо, пальцы дрожали, Сурикова рыдала, выла в голос, повторяя снова и снова: — Нет. Нет, нет, нет, нет. Я не могу, не могу! Я… Мне плохо, — она рвано хватала ртом воздух, держась за живот. Казалось, ей нанесли штук сорок ножевых ранений. Её рвало изнутри. Хотелось отключиться, чтобы перестать чувствовать, было слишком больно и слишком страшно. Разом она лишилась абсолютно всего, в том числе главной цели и заветной мечты. Когда она закричала истошно, тщетно пытаясь избавиться от этого удушающего отчаяния, что выжигало ей все внутренности, в комнату ворвались санитары и врач. — Я не хочу. Нет, уйдите! — она испугалась. Что они с ней сделают? Сорока отскочила. — Ставьте успокоительное, — скомандовал Михаил Александрович. — Соня! Соня, вы слышите меня? — ее пригвоздили к матрасу, держа в четыре руки, но девушка все равно металась по кровати, хоть и из-за обездвиженных ног получалось плохо. Доктор тщетно пытался заглянуть пациентке в глаза, но у нее была явная истерика, вопли не прекращались. — Не трогайте меня! Я хочу домой, я хочу уехать, — игла вошла ей под кожу, причиняя боль. Сурикова заорала, но замерла на мгновение, этого хватило, чтобы санитар ввел лекарство. — Лучше бы я умерла, — это было последнее, что она сказала, прежде чем обмякнуть в постели. Глаза девушки закатились, и мужчины разом отошли в сторону. На коже ее остались красные следы, которые, возможно, на утро станут синяками. Измученная, с мокрым от слез лицом, изломанная и физически, и морально, она лежала на кровати в неестественной позе и дышала едва-едва заметно. Логинов стер со лба испарину и взглянул безэмоционально на тренера, стеклянными глазами она смотрела на подопечную и боялась к ней прикоснуться. Хотелось поправить одеяло, убрать с покрасневшего лица спутанные волосы, погладить по истерзанным ногам, но она не могла заставить себя сдвинуться с места. — Доигрались? — грудь доктора часто вздымалась от возмущения. — Мы ждали вердикта. — Вы заслуженный тренер СССР. Вы знали все с самого начала. Надо было сказать ей сразу, — ему было по-человечески жаль Соню и жаль всех её трудов. Девушке прочно подбили крылья, и теперь неизвестно, куда все приведет. Очевидно, что Сурикова так старалась ради призрачной мечты снова вернуться на лёд, надежды на которую у нее не было с того самого момента, как она села за руль тем вечером. — Посмотрела бы я на вас! — прогремела женщина, и щеки ее опалили слезы. — Если бы вам пришлось сказать такое ребенку, который для вас все! — голос ее сорвался. — Я надеялась до последнего и не ради себя, а ради нее. Лёд для Сони — это жизнь. — Не поощряйте эту привязанность к конькам. Она встанет, это в ее силах. Но только если продолжит бороться. Не взглянув на него больше, Сорока приблизилась к девушке, уснувшей искусственным глубоким сном, поправила ей волосы, подогнула одеяло, уложила непослушные руки так, чтобы они не затекли. — Прости меня, девочка моя. Прости, — она поцеловала тыльную сторону Сониной ладони. — Прости.