Птичка

Когда Космос вошел в ее комнату, на несколько секунд потерял способность видеть, в отличие от светлого коридора, здесь стояла кромешная темнота. Шторы были плотно задернуты, ни одна лампа не горела. Широкий луч света разрезал пространство, ослепив лежащую в постели Соню, и она поморщилась, но не пошевелилась. Просто плотно прикрыла веки. За последнее время она привыкла к нежеланным гостям. Доктор, психолог, тренер, бабушка, сестра, Фил, даже Пчёлкин. Все как один пытались воодушевить ее, заставить поверить в светлое будущее, но слова их превращались в тупой белый шум. Она просто не видела будущего без спорта. Чем ей заниматься? Соня ничего не умела. Ни к чему не стремилась. И самое главное, ничто больше она так не любила. За стенами ее палаты шла жизнь: пациенты сновали туда-сюда, посетителей для буднего дня тоже было предостаточно, кто-то смеялся, где-то громко был включен телевизор. Здесь же все, казалось, замерло. Ни музыки, ни голосов, даже дыхание ее было абсолютно беззвучным. Холмогоров плотно прикрыл дверь и щелкнул выключателем. Идеально прибранная персоналом комната озарилась светом. Кос прошел внутрь, на ходу снимая с себя пальто. Соня лежала под одеялом, забравшись под него едва ли не по самый нос. Распахнув глаза, девушка поморщилась от яркого света и приложила ладонь к лицу, защищаясь. Затем лениво повернула голову вбок, делая ставки, кто же сегодня ее посетил. — Привет, — подал голос Космос. В этом царстве тишины любые звуки казались чужеродными, неправильными и слишком громкими, даже если бы он говорил шепотом. — Как ты? — Привет, — Софа не ожидала его увидеть, думала, он все еще в командировке. — Нормально, — по-прежнему она не жаловалась, не скулила. Но лицо у нее было серое, безжизненное, губы лишились своего яркого манящего оттенка, а под глазами залегли темные круги. Кос знал, она ела через раз, продолжала лечение, но совершенно без энтузиазма, и показатели, как сообщил доктор, сильно упали за эти три недели. Несколько раз она просилась домой, но ее, конечно, оставили в центре. — Я тебе клубники принес, — он сел на край кровати и достал из пакета сочные красные ягоды, огромные, с ярко-зелеными хвостиками. — В декабре? — Соня вроде и удивилась, а вроде и спросила абсолютно бесцветным голосом. Кос улыбнулся. — В декабре, — кожа его загорела, значит, вернулся откуда-то с юга. Вот и вся разгадка. Но он вез ей клубнику через полстраны, чтобы вызвать хотя бы улыбку, но Соня вообще больше не улыбалась. — Спасибо большое, — сказала она однако. — Мне приятно. Холмогоров молча поставил пакет на тумбочку. Аромат свежих ягод взбудоражил обоняние, и желудок Сони, в котором со вчера ничего не было, заурчал негромко и предупреждающе сжался. — Как крещение? — нужно было о чем-то говорить, не займи она эту паузу, и Космос непременно бы начал уже давно изученную Соней песню, а девушка уже была на грани нового нервного срыва и не выдержала, если бы услышала очередное: «Ты должна бороться, несмотря ни на что». — Благодать... После церкви как новенький. Ванька плакал, конечно, но они вроде как все плачут. Тебя вот не хватало. Зря не поехала. Когда Оля предложила ей стать крестной Ванечки — Соня отказалась. «Я больше ни во что не верю, чему я смогу его научить?» — сказала она тогда. Сестра просила долго и упорно, потому что никого больше в этой роли не видела, но если Сурикова что-то решила — танком не сдвинуть. Поэтому у Вани был только крёстный папа. — Не хотела портить праздник своим видом, — не дав ему что-либо ответить, Соня спросила: — Татуировку батюшке показал? Кос, до этого абсолютно серьезный, вдруг усмехнулся. — Показал. У него такая же, прикинь. Уголки ее губ чуть приподнялись. Это был хороший знак. — Я вот знаешь, смотрю на Саню, и думаю — как же ему повезло, — заговорил он вдруг, присаживаясь рядом. Настроение у него и правда было светлое-светлое, и этим очень хотелось поделиться с Соней. — С Олей. И с Ваней. — Ты о семье что ли задумался? — она недоверчиво нахмурилась. Ей так и хотелось поддеть, спросив, не с Юлей ли Новиковой он решил семью заводить, но, побоявшись услышать положительный ответ, девушка промолчала. — А почему нет? Ребенок — это же чудо. Будто бы шанс все исправить, понимаешь? Сделать все правильно. Любить, оберегать. Создавать… Баланс. Сурикова пожала плечами. — Никогда об этом не думала. — Это потому что ты ничего плохого не делаешь. — Ты тоже можешь не делать. — Не могу, — он отрицательно качнул головой. Они все погрязли по самое не хочу, и процесс этот уже необратимый. Можно мечтать о том, чтобы соскочить, можно строить планы по легализации бизнеса, но всё кончится тем, что они или выживут, перегрызут всем глотки, или погибнут, если кто-то окажется сильнее, и глотки тогда перегрызут им. Всё, что они делают строится на зле. На жестокости. На пролитой крови. И на костях. Такие грехи не отмолить. Сурикова не была уверена, что один ребенок, пусть даже бесконечно любимый (она любовь эту знала, потому что в Ване души не чаяла, и сила ее действительно неизмерима), может что-то исправить. С другой стороны, если вокруг одна темнота, что, если не любовь может принести свет? — Может, не хочешь? — она склонила голову на бок, а затем, встретившись с ним глазами, едва не чертыхнулась. Холмогоров ее поймал. Бессовестно подловил на том, что она тоже могла, но не хотела встать. Соня покачала головой. — Сонь? — позвал он. — М? — Сурикова упорно косила под дурочку, хотя они оба все понимали. — Пошевели-ка пальцами, — смотря точно ей в глаза, он подтянул одеяло повыше, раскрывая стопы девушки. Прохладный воздух укусил Соню за пятки, она удивленно нахмурилась, впервые за долгое время девушка ощутила холод. Мурашки поползли вверх по ее телу, заставив поежиться. — Ты же знаешь, не получится. — А ты попытайся. Её от всего этого тошнило. На игры и уловки не было сил. — Помоги мне сесть, — попросила она. Хотелось быть хоть чуть-чуть на его уровне, а не лежать снова, как кукла. Кос поддержал ее, и девушка, прижавшись спиной к изголовью кровати, благодарна кивнула. Она скинула с себя одеяло и предстала перед ним в коротких шортах и объемной футболке: хотела, чтобы он видел — время идет, а ничего не меняется. Ее голубые глаза впились в него и пригвоздили Холмогорова к месту. — Кос, хоть ты не начинай. Я устала, — в ее голос был безжизненным, пустым. — Чего вы все от меня хотите? Я не супергерой. Я человек. Оголтелое отчаяние билось в ее груди вместо сердца. Соне казалось, что она тонет. Снова и снова погружается в ледяную воду и камнем идет ко дну, и кошмар этот не заканчивался. Мысли были тягучими, как карамель, мозг плавился. Каждое движение, каждый импульс измученного тела был в тягость. Каждое воспоминание о том, какая жизнь у нее была, медленно убивала. Однажды ночью ей пришла в голову идея, как все это прекратить, правда, она никогда никому в этом не признается. Она хотела, чтобы все кончилось. Она хотела умереть. Перебравшись с кровати в коляску, Соня принялась искать. Что-то острое, что угодно, но комната будто была сделана из ваты. Наверное, специально. У нее был нож, маленький, чтобы резать лимоны, но и он куда-то исчез. Может, они и предполагали, что Соня попытается что-то с собой сделать... — Суицидник без ножа. Как сапожник без сапог, — грустно усмехнулась она. Ни веревки, ни таблеток, ни даже окна, с которого небезопасно было бы спрыгнуть. В ту ночь она проплакала несколько часов, сидя в коляске и истерично пытаясь щипать себя, бить, массажировать чертовы ноги, уже казавшиеся ей чужими. Именно тогда Соня окончательно сдалась. Космос, как и все, ошибочно наделил ее суперсилой. Казалось, она может все, как минимум потому что Соня побеждала даже гребаную гравитацию, а теперь перед ним был просто человек. Уставший, измотанный, потерявший надежду и мечту. Но это был, пожалуй, один из самых важных людей в жизни Космоса, он не мог ее потерять. Там, где Соня была слабой, он оставался сильным. — Ты не просто так осталась жива, — ласковым движением он убрал прядь волос с ее лица и заправил за ухо. Соня вздрогнула от этого прикосновения, и, хотя девушка думала, что слез у нее просто не осталось, нос предательски защипало. — Я знаю, что ты устала… Сурикова, сама от себя не ожидая, откинула его руку, в ее глазах зажглась ярость. — Ничего ты не знаешь! — воскликнула она. Злоба на весь мир никуда не делась. — Вы все думаете, что я должна встать на ноги, просто потому что я, мать ее, Соня Сурикова. К черту все это, к черту вас всех, — Кос понимал, почему она злится, и был даже рад, что она не молчит. Пусть выговорится, пусть покричит, пусть подерется, если надо. — Ну что ты смотришь? — Мне отвернуться? — Да пошел ты! — она пихнула его в плечо. Когда Холмогоров не отреагировал, не нагрубил в ответ, да даже не взглянул на нее сурово или с обидой, она толкнула его снова. Ярость душила ее, схватила за горло и требовала немедленной разрядки. — Чего ты вообще со мной возишься, а? Носишь эти клубники, — пакет с ягодами полетел в Холмогорова. Космос отмахнулся, пакет упал, и несколько штук прокатилось по полу. — Ты же должен меня ненавидеть, презирать! А тут эта гребаная жалость! — она еще помнила, как он смотрел на нее тогда в подъезде, помнила, как холоден был, как отстранено держался. Сурикова ни за что его не осуждала, но эти образы не выходили из головы, и были в абсолютно другой плоскости с тем, что она видела перед собой сейчас. — Это не жалость! — это было что угодно, но точно не жалость. И тем, что Соня додумалась сказать такое, она мгновенно разозлила Космоса. Он выдохнул громко, чтобы успокоиться и тоже не наговорить ей лишнего. — А что? — прикрикнув, спросила она, а затем, поймав всего на секунду его взгляд, который говорил сам за себя, присмирела. Плечи ее опустились, затем опустился и взгляд. По коже прошла волна мурашек, сердце часто-часто забилось. Кос нервно сглотнул. Между ними по-прежнему было много невысказанного, того, о чем еще говорить было не время. Невидимый слон, стена, минное поле. Называйте как хотите. Это «что-то» одновременно мешало и спасало. — Я не дам тебе сдаться. Ты можешь быть уставшей, можешь злиться, можешь ненавидеть весь мир, имеешь на это право, — проговорил он сухо, Соня удивленно подняла на него взгляд. — Но я буду рядом и буду доставать тебя до тех пор, пока ты не встанешь. — Для чего мне это? Зачем стараться? — это были не капризы. Соня правда не видела смысла. Девушка оказалась в абсолютном тупике. — Да чтобы жить! — воскликнул он. — Судьба дала тебе шанс, так используй его, Сурикова! — эти слова были как отрезвляющая пощечина. Жить. Жить. Жить. Мамин голос: нежный, давно забытый, снова эхом повторился в голове. Сонечка. Девочка моя. Открой глаза. Горячая слезинка прокатилась вниз по ее щеке, Кос, не удержавшись, смахнул ее большим пальцем, и не убрал руку затем. — Что ты видела-то за свои двадцать лет, кроме ледового этого? — он поглаживал ее шелковистую кожу, заставляя дыхание сбиваться. — У тебя все еще впереди. Она болезненно прикрыла глаза, но потянулась за его лаской, как котенок. Кос улыбнулся уголками губ, а затем пальцы его спустились вниз по тонкой шее девушки. Пульс участился. Губы задрожали. — Мне страшно, Космос, — она всегда так по-особенному произносила его имя. — Я с тобой, — он притянул ее к себе и поцеловал в висок. Коротко и мимолетно. — У тебя все получится, — прошептал он. Губы у него были горячие, и она невольно вспомнила тот поцелуй на речке. Воспоминание это заставило ее вздрогнуть всем телом, и он отстранился, подумав, что напугал ее. Рука Коса легла на Сонину ногу, и он чуть сжал ее в поддерживающем дружеском жесте. Глаза ее расширились, Сурикова рвано и громко вдохнула. — Кос! — воскликнула она. С губ сорвался не то всхлип, не то вскрик. — Ты чего? — он испугался не на шутку и даже чуть отпрянул. — Я чувствую, — она нервно и коротко рассмеялась. Казалось, тепло его пальцев все еще оставалось на ее ноге, и это было ни с чем несравнимое ощущение счастья. Казалось, она сейчас может взлететь. По груди разлилось что-то горячее, вязкое и приятное. Глаза заслезились. Впервые за столько времени она что-то почувствовала, это было не полноценное ощущение, а нечто, похожее на воспоминания о далеком сне, но, несмотря ни на что, это было прекрасно. — Правда? — он вновь провел по ее ноге. Соня часто закивала, по ее коже от волнения пошли мурашки. Холмогоров сам засмеялся, как мальчишка. — А так? — он провел по ее обнаженной ступне, и пальцы девушки рефлекторно дернулись. — Соня… — Ты видел?! — блондинка задохнулась от эмоций. Внутри все дрожало. От необъяснимого страха, что это ей просто чудится, от восторга, что медленно перетекал в состояние эйфории. У нее пересохло во рту, мозг слегка затуманился. — Давай сама. Давай! Она сосредоточилась, закусив губу. Мозг работал на пределе, заставляя ноги пошевелиться, получилось не сразу, но в один момент длинные пальчики на правой ноге пришли в плавное, еще неуверенное движение. — Сонька! Работает! — он прижал ее к себе, заключая в крепкие, почти стальные объятия. Его запах врезался в сознание, его тепло впечаталось в душу. Соня плакала от счастья и цеплялась за него, как за спасательный круг. — Я позову дока! Ты только не убегай, — он крепко поцеловал ее в щёку. Софа рассмеялась, покачав головой, вытирая слезы. — Не убегай, слышишь? — повторил он уже в дверях. — Посмотрим, — она весело улыбнулась. Холмогоров качнул головой, а затем скрылся в коридоре, девушка снова перевела взгляд на свои ноги, и пальцы вновь пошевелились, заставив ее засмеяться. Это было чудо! У нее получилось!