Птичка

Телефон Космоса трезвонил в прихожей раз тридцать, но они даже не слышали сначала. Уже ночью, когда все стихло, трель звонка стала отчетливой, но Холмогоров только вынул аккумулятор и выбросил подальше. Отвлекаться на проблемы внешнего мира Космос не был намерен, потому что сегодня он был счастлив в этом своем маленьком мирочке, где были только он и Соня. — Тебя потеряли, — она дернула бровями. На девушке по-прежнему не было одежды, лишь тонкое одеяло скрывало ее тело от его прожигающего взгляда. Сама же она любовалась им, Кос был такой взъерошенный, такой непривычно… Домашний. От его вида внутри все трепетало. — Так как сегодня я готов теряться часто, — Холмогоров вернулся в постель, захватывая ее губы в плен. Соня провела пальчиками по его груди и ниже, к прессу, то поглаживая, то невесомо царапая ногтями. Он вновь прижал ее к матрасу своим телом, поцелуи спустились ниже, к скулам, линии подбородка и шее. — Кос! — воскликнула она вдруг. Молодой человек поднял голову и вопросительно взглянул на нее. — Цветы в вазу не поставили! — молодой человек глухо рассмеялся, и, хотя Соня сделала попытку выпутаться из его хватки, он не позволил. Нет. Сегодня он ни на сантиметр ее от себя не отпустит. — Ну, завянут, жалко… — Я куплю тебе целый цветочный магазин. Соня засмеялась, и, конечно, позволила ему продолжать себя целовать. Это была самая сладкая ночь в ее жизни. И, как ей показалось, невыносимо короткая, хоть он и ушел почти в обед, оставив после себя на подушке свой запах. Сурикова, казалось, могла пролежать с ней в обнимку весь день, прикрывая глаза, вспоминая каждое его слово, каждый поцелуй, каждое трепетное прикосновение пальцев. Ближе к четырем в дверь позвонили, Сурикова, что было ей не совсем свойственно, готовила индейку в горчичном соусе, чтобы накормить ей Космоса вечером. Чертыхаясь, она на ходу вытирала руки о полотенце, спеша к двери. — Кто там? — на пороге стоял незнакомый мужчина, за ним виднелись еще несколько человек. Сердце с тревогой забилось в груди, она нахмурилась и тут же взяла свой мобильный в руки. — Доставка. — Доставка чего? — Доставка цветов, — девушка еще раз посмотрела в глазок — никаких цветов у них в руках не было. — Цветов? — Софа продолжала тянуть время, набирая номер Холмогорова. — Я не заказывала цветы. Уж очень это было странно. Вчера Космос пропустил какое-то важное мероприятие, сегодня к ней домой заваливается толпа незнакомцев. А он, как назло, не брал трубку, разгоняя панику внутри Суриковой еще сильнее. — Значит, заказали вам. Девушка, откройте дверь, у нас дел много. — Алло, — зашептала она, когда долгие гудки закончились, наконец, и на том конце провода послышался голос Космоса. — Да-да, сейчас открою, — сказала София громко «доставщикам». — Кос, тут кто-то пришел, незнакомцы. Говорят, доставка цветов. Что делать? Холмогоров расхохотался. Она нахмурилась, перепроверив, тот ли номер набрала, на всякий случай, а затем вновь приложила телефон к уху. — Если скажу в окно прыгать — прыгнешь? — Сурикова, понимая, что он над ней издевается, закатила глаза. Кос продолжал смеяться. — Да иди ты, — она сама усмехнулась, однако, с души словно камень свалился. Со всей этой бандитской драмой у нее, кажется, начинала развиваться паранойя. — Сонь, это правда доставка. Перепугалась? — Кос продолжал веселиться, хотя в голосе его была слышна ласковость, от которой у Сони заходилось сердце. — Нет, — бессовестно соврала она, просто потому что знала — Холмогорова больше всего бесит, когда она говорит ему неправду. — Ну-ну. — Девушка! — нетерпеливо забасили по ту сторону двери. — Ой, — спохватилась Соня. — Я перезвоню! — она сбросила звонок и распахнула дверь. — Что так кричать? Заходите, мужчина. Правда, зашел не он один, а целая толпа с огромными коробками, которые молодые люди начали выгружать, как со склада в магазине. Соня, ошеломленная, стояла в коридоре и молча наблюдала за происходящим, забыв даже о своей драгоценной индейке. Через полчаса коробки были ликвидированы, а вся ее квартира была заставлена цветами. Розы, ромашки, сирень, пионы, тюльпаны, георгины, лилии… Шикарные букеты по сто штук, чуть поменьше и совсем маленькие. — Ты купил цветочный магазин? — это было первое, что он услышал, когда она позвонила вновь. — Я же обещал, — он всегда держал слово, данное ей. — Сумасшедший, — она покачала головой, оглядываясь вокруг. Соня стояла словно посреди цветочного поля. Все благоухало, яркие краски не резали глаз, а наоборот, на контрасте с серым небом и бесконечным дождем, что зарядил еще ночью, только поднимали настроение. — Это очень красиво, Космос. Но что мне с этим всем делать? У меня ваз столько нет. — Значит, куплю тебе магазин с вазами, — она рассмеялась, а затем вспомнила, что вчера хохотала вот точно так же, а теперь будет жить посреди оранжереи. — Магазин не надо! — воскликнула она. — Штук… — девушка вздохнула, еще раз оглядывая свой персональный цветочный. — Восемь, — остальное она планировала складировать в ванной и в ведра. — Хорошо, — он закурил. — Куплю восемь. — Во сколько ты приедешь? — Вечером. Пока не знаю. — Хорошо, — она прикусила губу, испугавшись сказать вслух то, что упрямо крутилось на языке. Но с Космосом хотелось быть честной и искренней. Хотелось, чтобы все было по-настоящему на тысячу процентов. В конце концов, это было единственное, о чем он просил. Выдохнув, чтобы набраться смелости, произнесла тихо: — Я скучаю. Повезло, что он вышел покурить на улицу. Повезло, что никто не видел, как он сейчас улыбался. Как влюбленный мальчишка. Как дурак. Как самый счастливый на свете человек. Никого нельзя было впускать в мир, где у Космоса была такая слабость, как Соня Сурикова. Потому что бить будут сразу по ней. — Я тоже. Она зажмурилась, улыбалась, но стискивала челюсти сильно-сильно, чтобы не завизжать от счастья. Холмогоров слышал, как она задохнулась от эмоций прежде чем произнести спокойно: — Тогда до вечера. Он покачал головой. Соня оставалась собой, несмотря ни на что. — Увидимся. Целую. Целую! У Сони опять подкосились колени. Кажется, рядом с Холмогоровым ногам доверять было опасно. С другой стороны, он всегда поддержит, если вдруг что. — И я тебя. Он отключился первый, а она еще долго стояла, прижимая телефон к уху, не в силах поверить, что все это происходит с ней на самом деле. — Блять! — воскликнула она, почувствовав вдруг неприятный запах, и рванула на кухню. — Индейка! Ужин сильно подгорел, мясо напоминало скорее уголь, чем что-то, что было безопасно пробовать. Соня встречала его в коридоре с подносом сгоревшего ужина и смеялась. Окна были открыты уже несколько часов, в квартире стоял колотун, на улице выл совсем не майский ветер. Сурикова была в длинном свитере и… Всё. Кос хотел не то снять его с нее, не то одеть ее во что-то потеплее. — Что это? — Ужин, — она торжественно приподняла поднос. — А вазы где? — В машине. — Надо принести. — Так пойдешь? — молодой человек кивнул подбородком на ее голые ноги. — Да. А что? — она покрутилась вокруг своей оси. — Не нравится? — вместо ответа он качнул головой и, сбрасывая на ходу пиджак, подошел к ней. Поднос полетел на пол, Космос приподнял ее, впиваясь пальцами в ягодицы, в тонкое кружево трусов, а Соня обвила руки вокруг его шеи. Секунда. Глаза в глаза. Холмогоров словно снова просил разрешения, а она не собиралась отказывать. И он поцеловал ее. Сладко, настойчиво, страстно. Сурикова приоткрыла рот, впуская его язык, и он столкнулся с ее. Переступая через бесконечные цветы, он пронес ее в спальню, единственную комнату, которую она оставила пустой, лишь разбросав лепестки роз по полу, где был постелен плед. — Это настоящий ужин? — он мягко поставил ее на ноги, обнимая, прижав к себе близко-близко, вдыхая запах ее тела, ее волос. Сладкий. Любимый. Дурманящий мысли. Взгляд коротко скользнул по накрытому импровизированному столу. Бутылка вина, бокалы, еда, зажженные свечи. — Я купила в ресторанчике неподалеку, — она улыбнулась, поднимая голову на него, словно проверяла реакцию. — Потому что хозяйка из меня не очень, — честно призналась девушка. Он улыбнулся. — Думаешь, мне не плевать? — пальцы путались в ее мягких волосах, перебирая. Соня обнимала его, поглаживая спину через ткань рубашки, чувствуя жар его тела. Внутри все дрожало, но нужно было держать лицо, хотя бы притворяться, что она не теряет нить разговора. — Ммм, — она пожала плечами. Его руки поползли под свитер: от бедер и выше, к тонкой талии, ряду выпирающих ребер, заставляя ее покрываться мурашками. — Это я и хочу узнать. Должна ли женщина готовить? — Не должна, — Кос действительно был так воспитан. Воспоминаний о детстве у него было не так много, еще меньше — хороших. Но он отчетливо помнил, как мама, сидя за столом, смотрела, как отец готовит ужин, держа в руках бокал хорошего вина. Они оба улыбались, говорили о чем-то, чего маленький Космос, помогавший папе посыпать мясо специями, не понимал. — А если ты врешь, чтобы затащить меня в постель? — Я затащил тебя в постель уже вчера, какой понт? — он улыбнулся. Сурикова прищурилась и сморщила носик. — Пообещай мне кое-что, — неожиданно серьезно заявила она. Соня смотрела так, будто от того, что он сейчас скажет, зависит ее жизнь. Он нахмурил брови и кивнул, давая ей возможность продолжить. — Давай всегда говорить друг другу правду. Всегда, — они с Космосом с самого начала были откровенны друг с другом, ни с кем в этом мире она не говорила так честно, так открыто и так бесстрашно, но ей нужно было это обещание. Больше лжи она не вынесет. Никаких двойных игр. Ничего подобного. Даже во благо. Он улыбнулся уголками губ, коснулся пальцами ее лица, поглаживая бархатную кожу. — Не боишься? — Нет, — она ответила сразу, уверенно, не раздумывая. — И ты не бойся. Я не буду осуждать, никогда. — Я знаю. Дело было совсем не в этом. В его жизни было много зла. Наверное, даже больше, чем Соня могла когда-либо представить, и делиться им с ней Холмогоров не хотел. Знал, она не бесконечный источник света, к которому можно просто подключиться и разгонять вязкую темноту, в которую он год за годом погружался все сильнее. Её нужно было оберегать, хоть Сурикова и храбрилась, выпрямляла гордо спину, притворяясь железной, титановой, на самом деле она была хрупкой, нуждающейся в заботе. — Ты обещаешь или нет? — Софа не отрывала от него глаз, пытаясь найти в них ответ. Ему было трудно просто сказать «да», потому что дай он это обещание — обратного пути уже не будет. Но она как никто другой заслуживала правды. — Да. Обещаю. — Я тоже. Обещаю. Этой ночью горели свечи. Языки пламени танцевали со скользящим по полу весенним воздухом, сладковатым, пахнущим сиренью и дождем. Две стихии. Как известно, одна из них без другой существовать не могла. Этой ночью было нежно. Медленно, трепетно. Было так искренне. Было сладко. Она всхлипывала от удовольствия, он ловил ее стоны ртом, тела, покрытые испариной, обжигало прохладным воздухом, ломило от наслаждения, от любви, от нежности. Этой ночью она так и не смогла уснуть. За окном неумолимо занимался рассвет, небо светлело, дождь прекратил стучать по крыше, и мир погрузился в тишину. Тягучая, как карамель, она прерывалась его ровным дыханием и биением её сердца, таким громким и неуёмным, что Суриковой казалось, Космос мог проснуться. Его веки чуть подрагивали, рука, закинутая на ее талию, иногда комкала одеяло, и Космос только прижимал ее к себе сильнее, словно даже в глубоком сне боялся, что она убежит. Соня молила солнце подождать, взойти попозже, не хотела, чтобы эта ночь заканчивалась. Она любовалась его лицом: точеными скулами, выразительными губами, словно вылепленными греческим скульптором; украдкой она касалась его щеки подушечками пальцев, чуть поглаживала, стараясь не разбудить. Внутри все дрожало. Ей нравилось к нему прикасаться. Нравилось на него смотреть. Нравилось слушать его дыхание и чувствовать его руку на своей талии. Было ли в мире что-то правильнее, чем любовь к Космосу, которая годами зрела внутри нее, смешивалась с кровью, медленно овладевая каждой клеточкой ее тела? Вряд ли.

***

Трель телефонного звонка заставила вздрогнуть и рвануть к трубке, забыв напрочь о недокрашеных ногтях. София схватила мобильный, сжав его в руке с такой силой, что пластмасса, кажется, почти треснула. Девушка выдохнула из легких весь сбившийся в комок воздух, заставляя себя успокоиться, и спокойно нажала на зеленую кнопочку. — Да? — в голосе ее, однако, все равно слышалась тревога. — София Евгеньевна, — голос дока она узнала сразу. Сердце бешено забилось в груди, и она, зная, что не удержит себя на ногах при любом раскладе, опустилась на диван в гостиной. — Добрый день. — Добрый, доктор, — Соня не была уверена, добрый ли? Но Логинов мог ответить ей на этот вопрос, и только он. Этого вторника она ждала сильнее, чем дети ждут день рождения, новый год и летние каникулы вместе взятые. — Какие новости? — Я отправил запрос в швейцарскую клинику, доктор согласился Вас посмотреть, — в трубке Михаил Александрович услышал победный клич, который Соня просто не смогла удержать в своей груди. Душа рвалась наружу, металась в районе солнечного сплетения, перекрывая доступ к кислороду. Улыбка, подступающие слезы, шум в ушах. Девушка замотала головой, не веря своему счастью, но затем заставила себя вновь прислушаться к неожиданно строгому голосу своего врача. — Вы же понимаете, это не значит, что он согласится оперировать? — Да, — она нервно сглотнула. Пальцы затряслись от волнения. — Я понимаю, но если есть хоть один шанс из тысячи, я буду бороться. — Я еще раз хочу отметить, вам пересобрали позвоночник. И сделали это хорошо. Еще одна операция — такой же период восстановления. Долгий. Тяжелый. — Я это понимаю. — И это дорого, — он словно старался её отговорить. — Я знаю. Я поеду. — Хорошо. Сможете заехать на неделе? Я передам документы. — Да. Завтра? — После обеда буду свободен. — Спасибо вам огромное. За всё! — Соня, — сказал он вдруг, заставив ее замереть. Это было что-то личное. Уже не просто формат доктор-пациент, а, признаться честно, человек-человек. — Я бы на вашем месте подумал миллион раз. Спорт того не стоит. Соня давно все решила. Еще тогда, когда впервые после аварии сделала самостоятельный шаг. Было радостно, волнительно, здорово, но мало. Привыкшему летать, ползать попросту скучно. — Вы не понимаете. Это как если бы… — девушка вздохнула, подбирая сравнение, которое было бы понятно врачу. — Талантливому хирургу отрезали руки. Вот так. Нет их. Смысл теряется, он больше не сможет никого спасти. Я тоже потеряла смысл. На том конце провода послышался вздох. Тяжелый. Обреченный. — Хорошо. Я жду вас завтра. — До встречи. Соня положила трубку, а затем тут же, уже не пряча улыбку, начала набирать новый номер. — Сокол! — воскликнула она. — Что делаешь? — С работы только пришел, — Ваня теперь трудился в автомастерской, благодаря вечно отказывающемуся ездить москвичу про машины он узнал всё, а фигурное катание, как бы Сорока ни просила, он забросил. — Надо встретиться. Через час в кафе у ледового. Сможешь? — Смогу. А что случилось? — Перетереть надо. Всё лично. На круглом столе стояло два стеклянных стакана с приторно-сладким чаем, к которому никто из них не притронулся. Раньше оба так его любили, он буквально наполнял силами после выматывающих тренировок, а теперь, глядя на светло-коричневую жидкость, хотелось отставить ее подальше. Ваня был первым человеком, кому Соня рассказала все от начала и до конца: как слезно умоляла Михаила Александровича снова посмотреть ее снимки, сделать новые тесты, как он проговорился нечаянно, что в России ей точно помочь никто не сможет, как Сурикова зацепилась за это «в России». Значит, вне России это реально? Тогда он вынужден был поведать ей про коллегу-хирурга, который жил в Швейцарии. Золотые руки, невероятный талант, собирал людей, как пазлы, да так, что после операции они становились едва ли не лучшей версией себя, чем до. Условно говоря. Он не брался за что попало, лечение стоило огромных денег, очередь к нему была — не пробиться, но Соня тонко намекнула, что доку нужно постараться пропихнуть ее как можно скорее. Ради хороших отношений с Сашей Белым. И вот она получила положительный ответ. — Ты с ума сошла, Сурикова! — воскликнул Ваня. Пара посетителей кафе, где они всегда ели булочки с сахаром, обернулись на молодую пару. Соня шикнула на него, Соколовский подался вперед и заговорил шепотом: — Ты еле выбралась, о какой второй операции может идти речь? — О той, которая поставит меня на коньки. — Это опасно. Она так и знала. Сейчас все, кому она ни расскажет о своем плане, будут кричать, что это опасно, неоправданно, что это сумасшествие. Но у Сони была цель — вернуться в спорт. И она, как известно, в таких случаях не видела препятствий. — Он профи. Если согласится оперировать — всё будет хорошо. А с реабилитацией я справлюсь, не впервой. Ваня покачал головой. Он знал этот взгляд. Горячий и полный решимости, может, даже с толикой азарта. Обычно Соня всегда получала, что хотела, может, и сейчас получится? Он откинулся на спинку железного стула и нервно забарабанил пальцами по столу. Вина перед ней никуда не ушла, и то, что Соня не сдавалась было… Утешением. Для его ноющей души, для сердца, для кипящего мыслями мозга. Если всё и правда можно исправить, ему станет легче. И они вернутся на лёд. Как же Ваня скучал по спорту, тело ныло от отсутствия тренировок, но совесть не позволяла заниматься из-за Сони. Соколовский вздохнул. — Что от меня требуется? Сурикова засияла и задрыгала довольно ногами. — Помочь мне уговорить Сороку не давать ходу заявлению о завершении нашей карьеры. Все медицинские справки у меня будут, у федерации взбрыкнуть не получится. Больничный и больничный. — Она на это не пойдет. Среди наших кататься на золото некому, конечно, но юниоры-то сильные. Видела старты? Дай им год-два, и всё, не догнать. — Вань, она нас любит. На этом и сыграем. — И на чувстве вины? — Соня пожала плечами. — Как ты играешь на моем, — добавил он почти обвиняющим тоном. — Я не играю на чувстве вины, — Сурикова нервно сжала руки в кулачки. Все словно позаражались друг от друга драматизмом, её это раздражало. — Если абстрагироваться, мы все хотим одного. И я, и ты, и Сорока. Мы снова можем стать командой. Я готова побороться, и я хочу, чтобы вы были на моей стороне, — она смотрела на него своими большими голубыми глазами долго и внимательно, не моргая. Словно гипнотизировала, подчиняя своей воле. Наверное, без Вани она тоже смогла бы уговорить Антонину Михайловну притормозить, но с Соколовским было явно проще. — Ладно, — сдался Ваня. — Я в деле. Соня взвизгнула тихонечко и уже через секунду обнимала любимого партнера за шею. Он, хотя и планировал держаться отстраненно, обвил вокруг нее сильные руки и крепко прижал к себе. — Но я тебя к батарее прикую, если узнаю, что это опасно. Поняла? — Поняла, — без шуток ответила она. Во-первых, их таких целая очередь выстроится. Во-вторых, Соня и сама не дура. Рисковать своими ногами больше не будет, Ваня был прав, она еле выкарабкалась в первый раз. — Ну что, к Сороке? — А аргументы ты придумала? — Золото — наш лучший аргумент. Погнали, будем импровизировать, — ждать она больше не хотела, и так сидела, сложа руки, слишком долго. Разговор вышел долгий и тяжелый. Присутствовали тренеры и хореограф, мнения разделились, но все знали, за кем последнее слово. По сути, Сорока ничего не теряла, ну тормознет она бумаги, оформит все как больничный, да, очень длительный, но Соня — чемпионка мира, её будут ждать. Но правильно ли это? Сурикова выглядела здоровой, ноги были сильными (немало времени она убила в зале, чтобы из безвольных плетей снова сделать мышцы), а главное — в ней бил энтузиазм. Но не болезнь ли это? Не одержимость ли? Антонина Михайловна четко помнила слова врача о том, что еще одна травма может обернуться полным параличом. А ее получить в большом спорте можно на раз-два. — С таким успехом я могу снова на машине врезаться, — контр аргументировала Сурикова. — Или с лестницы упасть. — Еще что выдумаешь… — Или сбить могут. Велосипедисты. — Не перебарщивай, — Ваня ее прервал. Сурикова взглянула на него с нескрываемой обидой, иронично приподняв брови. В ее понимании он должен был быть всецело на ее стороне. — Давайте в центр позвоним. Пусть врач все популярно объяснит, — в ответ на негодование Сони, он лишь сказал: — Я тоже хочу просчитать риски. Не смотри так. Софии оставалось лишь закатить глаза и достать мобильный. Михаил Александрович вежливо объяснил, что всё замыкается на докторе из Швейцарии, если он даст добро — всё будет хорошо, если застопорит процесс — шансов нет. Сурикова плотно сомкнула губы, чтобы не иронизировать, ведь она им говорила ровно то же самое, ничего не утаивая (в отличие от них в свое время). — Он волшебник что ли, этот его доктор из-за бугра? — в пустоту спросила Сорока. — У них прогресс там. Техника. Оборудование. Может, в этом дело, — предположил Ваня. — У хирурга главное руки, — не согласился их местный фельдшер. Антонина Михайловна, сложив руки в замок на столе, напряженно думала, а Сурикова, не отрываясь, смотрела на нее исподлобья, ожидая вердикта. Коленка спортсменки чуть дергалась от волнения, а в голове было лишь упрямое: «давай, давай, давай, давай». — Антонина Михайловна, — не выдержала она в конце концов, когда поняла, что стрелка часов с ее бесконечным «тик-так» гудит в голове. — Ну что вам стоит попробовать? — тренер подняла на нее свои строгие глаза, но Соня не дрогнула, героически выдерживая колкий взгляд, от которого, по правде говоря, хотелось спрятаться. — Да за тебя я переживаю, деточка, — она покачала головой, и девушке даже показалось, что она увидела блеснувшие в омуте ее глаз слезы. — Понадеешься на чудо, а его может и нет там вовсе. — Я буду с холодной головой. Честно. — Знаю я тебя… — женщина покачала головой и вздохнула горько. Сонино горячее сердце ей нередко мешало, ни о какой «холодной голове» даже речи быть не могло. — Ну я прошу вас! Дайте мне шанс. Если не получится — на лёд ни ногой. Сорока прикрыла глаза. Конечно, ни ногой. Ни один тренер в здравом уме её не возьмет с такой травмой, какой ей лед — только если самой начать тренировать. Но Сурикова так на нее смотрела, отказать было просто невозможно. Прав был Ваня — чувство вины мучило многих, а Сонина надежда неумолимо проникала точно в душу и пробуждала в ней веру в лучшее. В конце концов, куда без нее, без веры? Никуда. — Глупая ты, Сонька. Глупая, — она усмехнулась. — И я, видимо, тоже, раз ведусь, — на лице Суриковой расцвела улыбка, девушка от волнения вцепилась пальцами в плечо Вани. Сегодня был однозначно её день. — Продлеваем больничный. — Спасибо! — воскликнула она. — Антонина Михайловна, дорогая моя, спасибо! — не удержавшись, она подскочила с места и обняла тренера, вдыхая запах ее духов, знакомый с детства. — Я не подведу. — Я в тебе не сомневаюсь, — Сорока нежно похлопала ее по плечу, а затем прижала к себе, глаза женщины защипало, но она спрятала слезы, отвернувшись от коллег, хотя они и без того знали, как Соня Сурикова дорога её сердцу. — Ну, идите давайте. Нам работать надо. — А что, чай с конфетками не попьем? — Соня, накидывая легкую клетчатую рубашку поверх футболки, улыбнулась и заиграла бровями. Девушка знала, у тренера всегда припрятана коробочка шоколадных, с ликером. — Какие тебе конфетки? — загремела она, хохотнув. — В форму пора приходить, давайте, шуруйте. Ваня с Соней вышли из тренерской со смехом. Он, закинув ей руку на плечо, вел девушку по давно знакомым коридорам, вдали слышался скрежет лезвий об лед, и чем ближе они подходили, тем холоднее становилось. Сурикова отвыкла и от этого звука, и от морозного воздуха, что щипал щеки. — Щас бы покататься… — Угу, — согласилась она, с воодушевлением глядя, как на льду занимаются угловатые подростки. Кто-то валял дурака, стоя у бортиков, кто-то, несмотря на то, что тренера не было, упорно отрабатывал прыжки. Себя она тоже такой помнила. Соню тогда со льда было не согнать, она была готова тренироваться до поздней ночи, особенно когда что-то не получалось. Увидев Сокловского и Сурикову, несколько ребят на всех порах рванули к ним здороваться. Юные дарования на них смотрели с любовью и восхищением, с искренним желанием еще встретиться на льду. — Вы когда вернетесь? — спросил Рома Иванов, опираясь на бортик. Видимо, он остался за старшего, но к юниорам был абсолютно равнодушен, впрочем, как казалось Ване, к спорту в целом тоже. — Из старичков не осталось почти никого, я себя дедом чувствую. — Не сегодня, дел много, — отшутилась Сурикова. Признаться, ей было страшно. Страшно, что боль вернется, стоит только приземлиться с прыжка или поддержки на лёд. Поэтому с тех пор, как она начала ходить и даже бегать, Соня не примеряла коньки. — Вы давайте, не тормозите. Эти ракеты нас скоро вытурят отсюда, — он кивнул на молодежь, и в этот момент какая-то шустрая девчонка прыгнула двойной аксель. Соня дёрнула бровями. Хороший получился прыжок: техничный и красивый. — Это мы еще посмотрим, — не согласился Ваня. — Ну что, до метро? — спросил он, чуть встряхнув Сурикову за плечо, выводя из небольшого транса, в который она впала. — Да, — они распрощались с Ромой и уже двинулись в сторону выхода. — Ой. Телефон в тренерской забыла, — мобильный был тяжелый, как кирпич, но все настаивали, что его нужно носить с собой постоянно, чтобы в случае чего быть на связи. С непривычки девушка часто оставляла его дома, он трезвонил, пугая соседей, а абонент на том конце провода, например, Оля, с ума сходил. — Я быстро! — Я жду на улице. — Ну, и последнее, — вздохнула Сорока, оглядывая тяжелым взглядом тренерскую. День сегодня был какой-то сложный, полный неоднозначных событий и ответственных решений. — Пришли анализы Новиковой. Соня затормозила у двери, прислушиваясь. Тонкое женское шестое чувство подсказало ей, что сейчас не надо заходить внутрь. Едва заметную щелочку в двери они не нарочно оставили с Ваней, когда уходили, и теперь голоса тренерского штаба отчетливо были слышны в коридоре. — Что там? — обеспокоенно спросила Елена Геннадьевна, а вместо ответа получила в руки больничную справку. — Господи. Как это возможно!? — воскликнула она. — На больничном она была. Таблетки не пила. Справка гуляла по рукам, и раз за разом на лицах тренеров и врачей застывало недоумение. — Я все равно не понимаю. Как же так… Сурикова прикусила губу и едва ли не прислонилась к тонкой двери ухом. Да что там такое? В голове крутились мысли — Юли не тренировке не было, Рома сказал, что из старичков почти никого не осталось… Что-то неладное. — А вот так, — Сорока чертыхнулась. — Девочка и мальчик любят друг друга. Бац. И ребеночек. И минус медаль, как следствие, — горько подытожила она. — Хорошо, что на Соню с Ваней еще можно надеяться. Соню словно поразило молнией, она отшатнулась от двери, уставившись в пустоту круглыми глазами. Сердце замерло, застыло, буквально, а затем болезненно ёкнуло. Ребёнок. Ребёнок. Ребёнок… У Юли будет ребенок от Космоса. Эта мысль билась в голове, причиняя почти физическую боль. Хотелось сжать черепную коробку ладонями и раздробить ее к чертовой матери. Девушка закрыла рот рукой, чтобы не выдать себя: крик горького отчаяния рвался из ее груди. В ушах зашумело, и она не слышала больше ни слова: о том, что срок почти три месяца, о том, что Новикова решила рожать. Белая, как бумага, неслышно, словно призрак, она вышла из ледового и даже не заметила Ваню. Он широким шагом пошел за ней. — Соня! — окликнул он, но девушка не обернулась. — Соня! — он догнал ее и схватился за локоть, разворачивая к себе. Чужие цепкие пальцы слегка привели ее в чувства. Сурикова подняла на него глаза, полные слез. Губы ее дрожали, но она держалась. — Что случилось? — Ваня пытался найти ответ в ее глазах, они горели диким огнем. Страшным, безумным. — Ты меня пугаешь. Скажи, что стряслось? — Пиздец, — Соня вдруг расхохоталась. Громко и с надрывом, почти сгибаясь пополам, из голубых глаз неконтролируемо брызнули слезы, а она все смеялась. Ваня поддерживал ее под локоть, потому что она могла в любую секунду упасть на землю. Ошарашенный, он просил рассказать, что произошло, но она просто не могла заставить себя произнести это вслух. — Мне кажется, это всё шутка, — проговорила она охрипшим от смеха голосом, смахивая со щёк мокрые дорожки от слез, кажется, успокаиваясь. Но лишь внешне. Внутри билось слишком много чувств. Ей было и больно, и плохо, и мерзко, хотелось крушить все вокруг и одновременно, забившись в угол, остаться одной, зализывать раны. — Меня как будто кто-то проверяет на прочность, так вот… Я не могу так больше! — последние слова она прокричала во весь голос, глядя в безоблачное небо. Солнце палило, обжигая щеки, асфальт плавился под ногами. — Я больше не могу! — кричала Соня, обращаясь невесть к кому. На девушку оборачивались прохожие. — Не могу, не могу, не могу! — Сонечка, я тебя прошу… Истошный крик прервал его, по-другому она не знала, как выпустить эту боль, что рвала изнутри на части. Соня опустилась на колени, раздирая их о горячий асфальт и заплакала, уткнувшись лицом в ладони. — Я правда больше так не могу, — немеющими губами прошептала она, когда Ваня ее обнял.