Август 1994 год.
— Сонечка, ты документы в ВУЗ подала? — Сурикова замерла с ложкой мороженного у рта и прокашлялась. Бабушка смотрела на нее в ожидании ответа, приподняв брови. Соня поправила волосы, растрепавшиеся из-за ветра. — Подала, — невозмутимо ответила девушка, облизнув сладкий пломбир. Конечно, она ничего не подавала, даже забыла о своем обещании разобраться с собственным будущим. — А вступительные когда? — Послезавтра, — прикинув, что экзамены вполне могут быть в понедельник, сказала блондинка, теперь поправляя и без того отлично лежащий на траве плед. — И ты подготовилась? — Подготовилась. — А подала куда? — Так. Бабуля. Это что, допрос? — Софа прищурилась. В кого в Оле столько лишнего любопытства — не было сомнений. — Татьяна Николаевна вот не допытывала меня, — зная, как Елизавету Андреевну бесят сравнения с мамой Белова, произнесла вкрадчиво Сурикова, чтобы перевести тему. — Ах не допытывала… — вспыхнув, бабушка взмахнула в воздухе поварешкой, Соня почти успела подумать, что она запустит ею во внучку. — Может тебе и обеды Татьяна Николаевна варить будет? — Неее, — протянула Сурикова довольно. — Обеды самые вкусные у тебя, — она умолчала о том, что на днях с удовольствием уплетала у мамы Саши пирожки, только успевая их нахваливать. — Лиса... — Твоя любимая лиса, — она подскочила к бабушке и поцеловала её в щёку. — Мороженным своим меня измараешь, — с театральным недовольством произнесла Елизавета Андреевна, хотя непривычная нежность, что исходила от младшей внучки, не могла не подкупать. — Да не измараю, — для верности Соня ласково протерла щёку бабули, которая, впрочем, и без того была чистой. — Слушай, может Ваньку разбудить? Ну, пошуметь там. Три часа уже дрыхнет, — она коротко взглянула на коляску под деревом, в которой мирно спал малыш. — Пусть спит ребенок, раз спится. Не мешай. — Ну, я сейчас уже уеду, а мы так и не повидались толком. — Ну вот и оставайся на все выходные, никто ж тебя не гонит, — бабушка не знала, с чем были связаны редкие визиты Сони, но проницательно догадывалась, что совсем не с предстоящим поступлением. — У тебя вообще-то праздник. — Не могу, — девушка коротко взглянула на наручные часы, Космос должен был приехать чуть меньше чем через час и забрать её куда-то на день рождения; куда — Сурикова не знала, да и ей в общем-то было все равно, волнения перед праздником она не испытывала. Двадцать один год. Ни туда, ни сюда. — Вот вернется Саша из Питера, посидим, отметим. — Саша ваш в ресторан опять всех поведет, — фыркнула Елизавета Андреевна, словно не любила красивые места и вкусную, искусно приготовленную еду. — А надо по-домашнему. С семьей. Бабушка сделала почти невесомый акцент на слове «семья», и Соня знала, почему. Глава (по её собственному скромному мнению) семьи Суриковых еще лелеяла надежду помирить сестер и внушить им, что они — самое дорогое, что есть друг у друга. Спорить блондинка не стала, хотя в связь между ней и Олей верила не больше, чем в Деда Мороза, но из уважения и любви к бабуле пообещала, что семейство обязательно соберется вместе. — Как думаешь, когда бабушка прекратит навязывать мне Олю? — спросила Сурикова, колупая ноготь на большом пальце, когда Космос вывернул руль, сворачивая на проселочную дорогу. Блондинка даже ухом не повела, ни леса, ни волки ей рядом с Холмогоровым были не страшны. — Никогда, — он усмехнулся. — Смирись. — Это почему? — Ну, вы же семья. — От слова «семья» меня скоро будет выворачивать наизнанку, — Соня улыбнулась, а затем развернулась к Космосу лицом. — Что ты делал в двадцать один год? — спросила она, резко сменив тему. Это её волновало куда больше Оли. Холмогоров прикинул. Четыре года назад… — На Урале отсиживался, — абсолютно без ностальгии отозвался он. Космос эту ссылку всей душой ненавидел, в обшарпанной двушке, где они, четыре мужика ютились больше года, ему было гадко. Тоскливо, скучно, мерзко. Это не Москва с её яркой жизнью. Совсем не Москва. Она задумалась. Соня смутно помнила август 1989-го, когда впервые встретила Космоса; если бы она только знала, каким роковым станет это знакомство, была бы более внимательна к деталям. Но вот что четко всплывало в её памяти — Линкольн с огненными крыльями. — А машину ты сам себе купил? Или папа? — Сам, — в голосе его послышалось тепло и, наверное, нотка гордости. Свою первую машину Холмогоров до сих пор любил всем сердцем, и она среди прочих стояла в его гараже, хотя он не был уверен, что она еще на ходу. — Мы с Пчёлой тогда на Рижском начали дела вести, пришлось поужаться, но накопил и купил. А что за резкий интерес? — Просто, — она пожала плечами. — Сурикова… Она вздохнула и не удержалась от закатывания глаз. Ничего от него было не скрыть. — Мне завтра двадцать один год. — Я в курсе. — Поздравляю, — фыркнула она. — Я пытаюсь сравнить, что в двадцать один обычно делают люди. Вот у Оли уже была семья. У бабушки тоже. И у мамы кстати. Ты купил себе тачку и вообще бизнес мутил или как там это у вас называется. А я что? Живу за чужой счет и ничем не занимаюсь. — Ну, у нас у всех медалей твоих не было и званий. — Не актуально, — начиная с того, что её спортивная карьера в прошлом, заканчивая тем, что все медали и кубки давно на свалке. — Актуально. Сонь, ты столько лет отдала спорту, дай ты себе выдохнуть немного, — он коротко взглянул на нее, но ухабистая дорога не позволила надолго сохранить зрительный контакт. — Расслабься. — Белый мне так же сказал. — Белый чаще всего верно говорит. Слушай зятька. А себя ты еще найдешь. Нужно время. Она улыбнулась уголками губ и чуть тряхнула головой, чтобы взбодриться, внутри однако появилось давно знакомое чувство: что-то неприятно зудело где-то в зоне затылка. Блондинка облизнулась и, ловко щёлкнув пальцами, открыла бардачок. Кокаин лежал на своем обычном месте на пару с удобной гладкой досочкой и полой трубкой для вдыхания. Холмогоров только прибавил громкости, заполняя салон автомобиля музыкой. — А куда едем? — опомнилась, наконец, Сурикова, когда порошок стал медленно всасываться в слизистую, расслабляя мозг. — Сюрприз. — Будешь? — она приподняла трубочку вверх. — Когда доедем. Соне казалось, что она смутно узнает местность, но как бы она ни напрягала голову, ответ не находился. В конце концов, все леса и поля на один манер. Расслабленно откинувшись на спинку кресла, она устремила взгляд в окно, думая о том, что Космос прав. Она обязательно найдет свой путь. Холмогоров галантно приоткрыл ей дверь и подал руку, София, придерживая подол короткого красного платья, вышла из машины, вдыхая полными легкими свежий лесной аромат. Девушка коротко оглянулась вокруг, и губы её расплылись в улыбке. Она бы узнала это место из тысячи: уютные деревянные домики, большая беседка, чуть дальше — волейбольная площадка, где Регина ей призналась, что уезжает в Америку, а за ними настоящая дикая природа, небольшой лесок, а главное, речка и деревянный пирс. Казалось, слова были не нужны. Соня, приподнявшись на цыпочки, коротко поцеловала его в губы и, сплетая их пальцы, потянула в сторону воды. Вокруг не было ни души, а значит, Космос снял для них двоих целую базу отдыха. Тем лучше. Кроме него Сурикова никого больше не хотела видеть в свой день рождения, который неумолимо приближался: на часах было уже почти восемь вечера. Скинув обувь, они, все так же держась за руки, в уютной тишине, подошли к пирсу. Солнце дарило свое последнее тепло этому дню, оно пылало, окрасив небо в оранжевые оттенки, а чуть ниже, над густым темным лесом, небо было почти фиолетовым. Соня завороженно смотрела на воду, в отражении которой тонул этот день. Розовые, лиловые и оранжевые блики окрасили теплую речку, словно какое-то волшебное зелье, его хотелось попробовать на вкус, и Сурикова почему-то была уверена — вода покажется ей сладкой. — Красиво, — она нарушила тишину первой. — Очень, — он смотрел на нее. Холмогоров медленно потянулся в карман пиджака и достал оттуда небольшой пакетик с белым порошком. Соня улыбнулась ему и, поцеловав коротко в щёку, сделала несколько шагов ближе к воде, вновь вглядываясь в манящую гладь. Позади послышался резкий вдох. Она и сама прикрыла глаза от наслаждения, а затем потянулась пальцами к молнии платья. Кос перехватил инициативу и, подойдя к ней вплотную, сам опустил бегунок вниз, и после, взявшись за мягкую ткань, стянул платье с девушки, оставляя её в нижнем белье. Мурашки побежали по Сониной коже, его теплая ладонь огладила кожу спины, он провел пальцами вдоль позвоночника, по тонкому, едва ощутимому шраму, и желудок её предупредительно сжался. И как бы ни хотелось продлить эту сладкую пытку, она знала — надо прыгать. Соня развернулась к нему лицом и поцеловала. Развязно и влажно, раздвигая языком его губы, безжалостно раздразнивая, а затем чуть оттолкнула молодого человека назад, хихикнув. — Не понял... — Догоняй! — она рассмеялась и с разбега плюхнулась в воду. Вокруг разлетелись теплые брызги, пирс стал темнеть от влаги. Вскоре она вынырнула, вдыхая кислород полной грудью, в который раз давая себе новую жизнь. Соня улыбнулась этим ощущениям, проводя руками по мокрым волосам, наслаждаясь тем, как капли ласкают ее тело. Ноги её едва доставали до дна, приходилось вставать на цыпочки, чтобы чувствовать себя увереннее. Девушка обернулась на пирс, Холмогоров усиленно снимал штаны, по губам его скользила улыбка. Вновь громко рассмеявшись, Соня поплыла прочь. А ему оставалось лишь следовать за ней. Все как всегда. — Я люблю тебя, — прошептала она, обвивая его шею руками, чтобы быть ближе. Космосу не составило труда её догнать, и теперь история, казалось, повторялась. Он точно так же обнимал её два года назад, но вот только тогда Соня не смотрела на него так, как сейчас. — Я так тебя люблю, что мне кажется, если ты уйдешь, я умру, — слова сами срывались с губ и тонули на его губах. Соня гладила его по лицу мокрыми пальцами, стараясь впитать в себя каждую его черту, запомнить каждый взмах ресниц, навечно запечатлеть его в памяти. — Я никогда не уйду, — он осторожно коснулся носом её щеки и провел вверх-вниз. — Никогда. Я люблю тебя больше жизни. Она смотрела на него своими большими голубыми глазами с проблесками золота на радужке, которые тонули сейчас в черноте её расширенных зрачков, и слова его эхом отдавались в голове, заставляя внутри все сжиматься и переворачиваться. Казалось, с каждым днем он становился ей всё ближе. Суриковой казалось, что без Коса мир рухнет, что она попросту задохнется под его руинами. — Хорошо, что мы приехали сюда, — сказала она вдруг. — Мне кажется, здесь все началось, — девушка коротко оглянулась. Тот поцелуй она помнила до сих пор. — Нет, — он покачал головой. — Все началось еще тогда, на проселочной дороге. Помнишь? — Сурикова нахмурилась. — Я встретил тебя в 89-ом, ехал к Сане, на дачу Царёвых. Ты шла с тренировки. Смешная такая, с косичками. Я предложил подвезти, а ты мне нахамила, — весело рассказывал он. — Не было такого… — Соня рассмеялась. Девушка действительно такого не помнила, вот как они ссорились на пороге дачи, когда она ночью пришла разборки устраивать, потому что бригадиры шумели — помнила отлично, но вот это он выдумал, Сурикова была уверена. — Ещё как было! — он видел эту картину так четко и ясно, будто все это было вчера. — Не было! — Было-было! — Ты сказочник, — Соня облизнула губы, смотря на него искрящимися любовью глазами, а он вместо ответа поцеловал её. Под коксом мир казался другим, и чувства казались другими. Глубже, острее, сильнее. Эта любовь была как лавина, сметала все на своем пути, но главное, вперемешку с наркотиками, она уничтожала чувство вины, которым оба они захлебывались, едва оказывались трезвыми. В её глазах отражалось пламя костра, тонкие искорки поднимались в небо и таяли в ночной мгле, подобно тому, как гаснут звезды. Огонь потрескивал, создавая тихую мелодию, в которой сегодня, однако, солировали кузнечики. Соня внимательно всматривалась в обжигающее пламя, сложив руки в замок. — О чем думаешь? Она провела зубами по сухим губам, и хотя от костра веяло жаром, отчего-то поежилась. — О маме, — Сурикова пожала плечами. — Давно о ней не вспоминала, — в самом начале ей казалось, что в языках пламени она видит мамины вьющиеся волосы, её аристократичный силуэт, тонкие черты лица и тень улыбки. — У нее сегодня был бы большой праздник. Дочери двадцать один год — это серьезно. — Да, наверное, — губы Сони все же дрогнули, она вздохнула и оторвала взгляд от огня. — Который час? — Двенадцать… — он быстро взглянул на часы и чуть прищурился, фокусируя зрение на циферблате. — Две минуты первого. — День рождения наступил, — взгляд её оживился. — Я родилась в 00:01, — с легкой улыбкой, полной ностальгии, Соня вспоминала, что мама всегда говорила после удачных соревнований и в день ее рождения: «Ты родилась, едва наступил новый день. Первая из всех детишек, даже среди тех, кто уже несколько часов пытался появиться на свет. И я сразу поняла, что моя дочь теперь всегда будет первой. Во всем!». Столько лет прошло, а Соня эти слова помнила наизусть, и звучали в ее голове они всегда маминым голосом, полным гордости и любви. — Тогда пришла пора дарить подарки, — Холмогоров улыбнулся и, как Соне в моменте показалось, буквально из воздуха достал продолговатую бархатную коробочку. Молодой человек сам раскрыл её перед Суриковой, и девушка ахнула. В оранжевом свете костра перед ней в обрамлении красного бархата лежали изящные золотые часы с круглым циферблатом и россыпью бриллиантов. Она не решилась даже их коснуться, дыхание сбилось и замерло. Космос сам достал подарок из коробочки и, взяв Соню за руку, ловко застегнул тонкий золотой браслет вокруг её запястья. Металл обжег кожу, девушка вздрогнула, а затем перевела восторженный взгляд с часиков на него. — С днем рождения, — Кос улыбнулся. — Они восхитительные, — Соня бросилась ему на шею, и с губ невольно сорвался смешок. — Боже. Очень красивые! — она вновь взглянула на блеск золота на своем запястье. — Я рад, что тебе понравилось, — Сонины спортивные «Casio» уже никуда не годились, а вот «Cartier» вполне были ей по статусу. И Холмогоров был рад, что она, наконец, научилась принимать от него дорогие подарки без пререканий и стеснения. — Часы кстати к расставанию дарят, ты знал? — её глаза игриво горели, она чуть морщила носик, отчего становилась похожа на хитрого лисёнка. — А я в это не верю, — он усмехнулся и качнул головой. Софа хихикнула. Она тоже не верила.***
Где бы Сурикова точно нашла себе место — так это в театральном, жаль только, что ей в голову не пришла мысль сходить на прослушивание. Врать она умела бесподобно с подросткового возраста. Врала в школе, врала тренерам, врала бабушке, Оле, сокомандникам, кого угодно могла убедить в даже самой бредовой лжи, но когда в её жизни появился кокс, умение это, кажется, стало только прогрессировать. Соня умудрилась даже пустить слезу, когда сообщила бабушке о том, что завалила вступительные экзамены в ВУЗ, на которые даже не ходила. Все предполагаемые дни сдачи она провела с Космосом в пьяном угаре, однажды донюхавшись до того, что ей стало плохо: почти три часа Сурикова провела, склонившись над унитазом, чувствуя себя так паршиво, что ей уже начало казаться, что она умирает. С того дня с кокаином она навсегда завязала. — И что теперь делать? — Елизавета Андреевна очевидно не была рада таким новостям, плечи её ссутулились, а взгляд стал заметно тусклее, но женщина старалась сильно не причитать, чтобы не обижать внучку своим разочарованием; ей и так за последний год сильно досталось, не хватало еще одного нервного срыва, на этот раз из-за неудавшегося поступления. Соня театрально шмыгнула носом и грустно взглянула на бабушку из-под ресниц. — Поступать на следующий год, — ответила она со вздохом. — Сонечка… — Елизавета Андреевна погладила её по голове, брови женщины устремились к переносице. Просто так она это дело оставить не могла. — Мне надо было поднять дедушкины связи, тебя бы взяли, это же вечернее! Ещё можно позвонить, неси-ка записную книжку. Сурикова ужаснулась от одной мысли, что ей придется тратить свое драгоценное время на учебу, особенно по вечерам, но виду не подала, только гордо вскинула подбородок. — Я поступлю сама. Никакого блата. Я что, по-твоему, глупая? — она решила давить на больное. — Скажешь тоже! — возмутилась бабушка. — Вздорный характер — это да, сама знаешь, какого я о нем мнения, — Соня иронично приподняла брови, смотря на бабушку своими круглыми глазами: на комплимент слова Елизаветы Андреевны слабо были похожи. — Но глупой… Нет уж. — Вот и славно. Буду весь год готовиться. А потом стану академиком, вот увидишь. Никто не врал лучше Сони Суриковой. Никто бы и соревноваться с ней в здравом уме не стал. Разве что Витя Пчёлкин. — Ты что, за мной следишь? — увидев его у станции в припаркованной едва ли не в кустах машине, она остановилась ровно у открытого окна и недовольно сложила руки на груди. — Нет, — он приспустил темные очки с голубых глаз и сделал вид, что крайне удивлен её здесь видеть. — Я тут просто… Любуюсь. Сурикова усмехнулась. — Потными после электрички людьми? Ты сильно изменился во вкусах, — не жалея сарказма, издевалась она. На самом деле оба они знали, зачем Витя здесь, он вернулся после длительной командировки и хотел лично убедиться, что Соня в порядке. Сурикова мысленно благодарила себя за несколько дней чистоты. Витя вышел из машины, Соня не шелохнулась, смело заглядывая в его внимательные, пронзительные глаза, изучающие её, словно художественный критик изучает произведение искусства, стараясь докопаться до самой сути. И перед ним стояла девушка, которую он, казалось, знал очень хорошо, почти досконально, но несмотря на то, что зрачки её были нормального размера, а привычная ирония в голосе даже ласкала слух, Пчёлкин чувствовал — что-то не так. — Дима где? — в голосе её было неожиданно много гонора. — Мне Регина звонила, он на связь не выходит. — В земле, — губы Сони дрогнули, и она чуть отшатнулась назад, резко побледнев. Бодров был сволочью, конечно, но от мысли, что Пчёлкин убил его из-за нее, у нее внутри все онемело. — Да шучу я, не падай. Отправил его подальше от Москвы, — Витя усмехнулся, чуть придержав ее за запястье. — Куда? — хрипло спросила она, игнорируя белый шум в ушах и отголоски въевшегося в плоть страха, что скручивал желудок. — В Ижевск. — Куда?! — переспросила Сурикова, нахмурив брови. — Нет такого слова! — было ощущение, что оно выдуманное, уж больно некрасиво и грубо звучало. — Географию бы тебе подучить. Мы с пацанами там больше года кисли в 90-ом, связи остались. Там он полезнее будет. И от тебя подальше, — Пчёла, если совсем честно, хотел убить Бодрова, но знал, что Соня ему этой жестокости не простит. Отправить его как можно дальше от нее оказалось единственно верным решением. — Я тебе не верю, — проговорила Соня, а он развел руками в стороны, мол не хочешь — не верь. — А трубки почему не берет? — брови её поползли вверх. — А там цивилизации нет. Зато девчонки — огонь. Но об этом он умолчал. Как и Белый будет молчать о своем уральском курортном романе. — Не ёрничай, Пчёлкин! — Соня злилась, он это видел. — Да боится он. Я ему четко объяснил, что с тобой он никак соприкасаться не может, если жить хочется, Регина входит в список контактов. — Ты мне врешь. — От тебя научился. — Витя! — Боже мой. Хочешь, вместе позвоним? С моего номера возьмет. — Хочу. — Окей, — он кивнул и вновь внимательно впился в нее взглядом. Нет. Что-то не так. — До дома подвезти? — может, если у них будет чуть больше времени вместе, он всё поймет? Это ведь было не сложно, нужно было всего лишь перестать выдавать желаемое за действительное. — Ой, смотри, там не Оля из колодца лезет? — Сурикова приложила ребро ладони ко лбу, формируя козырек, и театрально вгляделась вдаль. — Сонь… — выдохнул он устало, но мысль не продолжил. Девушка хмыкнула. — Ой, извини. У вас же любовь. Не хотела ранить твои чувства. — Нет у нас никакой любви, — глаза его не добро сверкнули. — То-то ты меня быстренько ей сдал. — Я должен был уехать из города и не мог оставить тебя без присмотра. — Боже! Что за глупые отговорки? — взорвалась она и, не сдержавшись, повысила голос. — Ты меня подставил! Не разобрался в ситуации и подставил! Не надейся, что я тебе это забуду, — она ткнула пальчиком в его грудь. — Оля должна была знать, что с тобой происходит. — Ничего не происходит, — он внимательно смотрел на нее, пытаясь уличить во лжи. Но ей правда не было в этом равных. — Я в порядке, ты не видишь? — Наркотики — это не ничего. — Я завязала. — Ты мне это уже говорила. — Посмотри! Я чистая. — А глаза почему красные? — Я плакала, — в его взгляде читался немой вопрос. Сурикова цокнула языком. — Я хотела поступить в институт и не сдала экзамены, — озлобленно фыркнула она, и на подкорке сознания сама удивилась, как хорошо вжилась в роль. — И не вздумай никому звонить. Если я магическим образом завтра окажусь в списке поступивших, тебе кранты. — Потому что поступать не очень-то и хочется? — Соня почти потеряла лицо, так не ожидала его излишней проницательности, но в последний момент сдержалась и продолжила выглядеть оскорбленной. — Потому что я хочу сделать все честно. Хотя вряд ли ты знаешь, что это такое, — разочарованно выплюнула она, и Пчёла вдруг отступил на полшага назад. Он в ту же секунду опустил глаза к земле, но от Суриковой не ускользнуло то, что она сильно его задела. И ей бы радоваться, она утерла нос не просто заносчивому засранцу, а своему бывшему, но девушке вдруг стало стыдно. Соня вздохнула и посмотрела на него куда менее воинственно. — Я не осуждаю. Просто… — она пожала плечами, не найдя слов. Взгляд Вити оставался потухшим. — Извини. Неловкое молчание воцарилось между ними. Сурикова водила носком кроссовка по пыльной земле, чувствуя, как сердце неестественно сжимается в груди и болезненно тянется куда-то вниз. — И ты меня извини, — голос его резко выдернул её из раздумий, заставляя поднять голову. — Я не хотел тебя доставать, но… — Пчёлкин тоже пожал плечами. — Мне не наплевать, понимаешь? Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. — У меня все хорошо, — произнесла она уверенно. — Ну? Мир? — Софа протянула ему свою ладонь. Витя несколько секунд смотрел на ее изящные пальцы, а затем поднял взгляд на её честные голубые глаза. Сурикова ему улыбнулась. Он почти скрепил их перемирие рукопожатием, но девушка в последний момент одернула ладонь, встречая немой вопрос в его глазах. — Но никакой слежки. И никакого недоверия. Договор? — девушка медленно вернула свою ладонь на место, с некой опаской глядя на Пчёлу. — Но если у тебя что-то случается, ты звонишь мне. Договор? Сурикова вновь не удержалась от улыбки. — Договор. — Договор. Они сцепили пальцы в крепком рукопожатии. — Ладно, можешь и подвезти, — она была явно собой довольна. — Ой, там Белый, кажется, из багажника лезет, — он повторил её движение с козырьком из ладошки. На станции раздался их смех, звучащий в унисон.