Птичка

В темноте квартиры ей чудилось всякое. Что звезды расстилаются по потолку, словно по небу, что лежит она не на твердом полу, а качается на теплых морских волнах, и они убаюкивают ее. Внутри царила приятная невесомость, Соня не чувствовала ни сквозняка, что кусал обнаженную плоть, ни тепла кожи Космоса. — Соня? — голос Холмогорова выдернул ее из приятной полудремы. — Да? — глухо отозвалась она, облизнув пересохшие белеющие губы. Обиды на Космоса стерлись после пары дней и двух десятков дорожек; ей плевать было на розы, что он принес, цветы неумолимо увядали, лежа рядом с ними в гостиной; плевать было на бриллианты, что остались в прихожей рядом с его пальто, скинутым с широких плеч. — Ты самая красивая девушка в мире, — его слова не сразу, с почти десятисекундным опозданием дошли до нее, и, осознав сказанное мужчиной, Соня усмехнулась. — Чего ты смеешься? — Ты говоришь глупости. — Я люблю тебя. — Кос?.. — Да? — Принеси вина, — они лежали на полу, он — ногами к двери, она — к окну, так близко, что касались мочками ушей друг друга, и Соня, если бы ее это сейчас волновало, могла бы услышать его мысли, что вспыхивали и гасли, как молнии, в его задурманенной кокаином голове. — Я ей о любви, а она о вине, — мужчина приподнялся на локте и нагнулся над ней, глядя на Сурикову с полуулыбкой. В темноте недобро сверкнули ее голубые глаза. Соня нежно коснулась его щеки ладонью и прошептала: — Не порежься. Я не убрала там осколки, — тонко намекнув на недавнюю ссору, она улыбнулась уголками губ в ответ. Простить его оказалось проще, чем она думала. Увидев Коса на пороге квартиры, что душила ее тишиной и холодом, Соня тут же окунулась в теплые родные объятия, забыв обо всем плохом. Но без щепотки иронии девушка никак не могла обойтись. — Стерва же ты, Сурикова… — покачав головой, но продолжая довольно улыбаться, он коротко поцеловал ее в губы. — Сейчас принесу. — Спасибо, — сладко потянувшись, пропела она. Холмогоров быстро оделся, и уже через минуту на кухне открылась дверца холодильника. — Сыр будешь? — его голос прогремел по длинному коридору, просачиваясь в гостиную. Соня чуть дернулась. — А мёд есть? — громко спросила она. В одном из ресторанов, где они ужинали с Космосом (не получались у нее ни домашние котлеты, ни супы) им подали сырную тарелку, и маленькие кусочки разных вкусных сыров они макали в сладкий тягучий мед. Соне настолько понравилось, что она, наверное, могла бы всю жизнь питаться только так. — Был вроде. — Буду! Без тепла его тела девушка быстро озябла, нехотя она села на полу и недовольно сощурилась: огромная луна светила прямо в окно и била по раздраженным глазам. Соня нащупала на паркете свою одежду, отвернулась от вездесущего спутника, натягивая на себя пижамные штаны и футболку. Она все никак не могла прийти в себя, ощущения от кокаинового запоя были смежные: с одной стороны, Соня ни о чем не тревожилась, с другой, физически ей было плохо. Тело слабо слушалось, голова гудела, а потому она придвинулась ближе к стене и, прижавшись к ней спиной, обняла колени руками. Сейчас Космос принесет холодного вина, и ей станет полегче. Трель звонка в дверь заставила ее вздрогнуть, блондинка резко подняла голову. В любой другой момент она бы не двинулась с места, предоставив Космосу разбираться с ночными гостями, но сейчас Соня что-то почувствовала. Внутри неприятно заныло, и, собравшись с силами, девушка поднялась на ноги. — Кто там? — спросила она, не сумев скрыть волнения в голосе. Теплый свет коридора обжигал роговицу глаза, Соня не знала, куда себя деть и невольно заломила руки, челюсть скрежетала о челюсть. Космос смотрел в глазок, в пальцах была зажата рукоятка пистолета, но затем он с улыбкой отпрянул от двери и убрал пистолет на полку. — Оля с Витей. Соня бросила взгляд на часы, что висели на стене. Почти двенадцать. — Зачем?.. — она не успела задать вопрос, Холмогоров уже открыл дверь, пропуская своего друга и Сонину сестру внутрь. То, что они знают, Сурикова поняла сразу. По решительному взгляду Вити, по встревоженному лицу Оли. Страх волной прокатился по ее телу, заставив съежиться. — Космос, надо поговорить. — Говори, брат, — тон Холмогорова поменялся с приветливого на осторожный, встревоженный. — Уходите, — Соня, не узнав свой голос, заставила обоих резко повернуть головы. Два некогда таких любимых мужчины смотрели на нее. Один — вопросительно. Второй — с укором. — Вы. Двое, — она взглянула сначала на Пчёлу, затем на жавшуюся у двери Олю. — Уходите. — Сонь, ты че? — Космос все еще не понимал, что происходит. Тогда Сурикова сократила между ними расстояние и вцепилась в его руку, поднимая к нему голову, смотря на него с мольбой. Глаза слезились и бегали растерянно по его лицу. — Сделай так, чтобы они ушли, — прошептала она, игнорируя существование нежданных гостей. — Мы никуда не уйдем, — Витя попытался дотронуться до нее, но она шарахнулась от него в сторону, как от огня, прячась за широкую спину Космоса. — Не надо ее трогать, — предупредил друга Холмогоров. К своему стыду каждый раз, когда Витя оказывался от Сони в радиусе двух метров, у Коса закипала кровь. То, что между ними было, никак не выходило из головы, не забывалось, не стиралось. — Космос, ей надо лечиться. Я нашел клинику… — Пчёлкин сделал шаг, намереваясь оттащить Соню от друга за локоть и передать в руки сестре, пока не сбежала, а уже после решить все вопросы с Холмогоровым, но натолкнулся на сопротивление. Кос толкнул его в грудь, выбивая кислород из легких, заставив светловолосого отпрянуть назад. — Пчёла, ты белены объелся? — по лицу мужчины пробежала тень, брови невольно сдвинулись к переносице, а круги под глазами стали как никогда явными. — Какая клиника? — он начинал злиться. — Ты заваливаешься ко мне домой посреди ночи, дергаешься, несешь всякий бред... — Блять, Кос, она сидит на наркоте! — хриплый голос Вити эхом прокатился по квартире, мужчина не выдержал. Мир буквально разваливался: Белый был едва живой, в вечном запое после смерти матери, его лучший друг катился на дно, привязав к себе Соню. А вокруг эта сделка с оружием, привязавшийся, как клещ Каверин и еще куча, просто куча дерьма. — Как и ты! Гребанный идиот! — Базар фильтруй! — А то чё? И Космос бросился на него с кулаками, как сцепившаяся с цепи собака, тут же разбивая Пчёлкину нос. Потому что давно этого хотел. Потому что ненавидел своего друга за Соню, за то, что когда-то она предпочла его. Потому что в глубине души боялся, что, если выбор встанет перед ней вновь, Соня выберет не Космоса, а свою первую любовь. — Не надо! — закричала Оля, дернувшись к ним, но вовремя остановилась, вновь замирая. Женский крик, казалось, только раззадоривал. Витя бил Космоса по ребрам снова и снова, выбивая из его легких кислород. Бил безжалостно, потому что он ненавидел своего друга за то, что он так испортил его девочку, превратил ее в тень себя самой. Смех. Он раздался неожиданно, и был таким громким, что казалось, шел отовсюду. Он мгновенно проникал в души, пронзая тела, и эхом отдавался в голове. Все трое резко обернулись: Космос и Витя прекратили драку, Оля ошарашенно отступила назад, закрывая рот ладонью. Соня громко, с надрывом смеялась, а по щекам ее катились слезы, смывая тушь, что разводами текла по щекам. Девушка хохотала, сгибаясь пополам, шатаясь, как пьяная. — Как же я вас всех ненавижу, — она стерла мокрые дорожки со щек, не переставая хихикать. — Вы все просто идиоты… — шмыгнув носом, Соня подняла голову к потолку. Стирая кровь с губы, Космос отпустил друга, ошарашенно глядя на девушку. — Ей нужна помощь, Кос, — Пчёлкин вновь попытался до него достучаться. — И тебе тоже, — сами они не замечали этих изменений, но выглядели и вели они себя так, словно уже были одной ногой в могиле. — Мы разберемся без тебя! — только не подпускать его к ней. Только не подпускать. Витя знал, что ни в чем они не разберутся, был научен горьким опытом. Завтра с утра обдолбаются и обо всем забудут. — Она использует тебя! — он взял друга за ворот рубашки и хорошенько тряхнул. Пчёла был готов к тому, что сейчас получит по роже, но Космос смотрел на него выпученными глазами, молчал и слушал. — Ты ее дилер, брат, доступ к безграничному кайфу! Только сейчас он понял, что Соня замолчала. Кос посмотрел на нее коротко и увидел, как в глазах, что потеряли свою голубизну за черными зрачками и краснотой от слез, зажигается страх. Побелевшие губы дрогнули, девушка задохнулась и всхлипнула, отрицательно покачав головой. — Она сидит на наркоте с лета. Когда ты хоронил Юлю, она уже долбила, ты слышишь? У нее не так много времени, очнись, Кос! — Ты нихуя не знаешь! — проорал Холмогоров, цепляясь за его рубашку пальцами, смотря на друга потемневшими от ярости глазами, но перед ним упорно стоял образ Сони. Она была другая, чужая. Как он раньше не замечал? — Она тебя не любит! Не любит. Не любит. Не любит. — Я люблю тебя. — Кос?.. — Да? — Принеси вина. Космос резко отпустил друга и повернулся к Соне лицом. То, что он поверил Пчёлкину, Сурикова без труда увидела в его глазах. Он проверял ее. Сканировал. Так тщательно, как мог только он. — Нет, — прошептала она, снова замотав головой. — Космос, нет, — девушка кинулась к нему и, привстав на цыпочки, стала целовать его лицо, обнимать плечи, дрожащими пальцами девушка словно старалась стереть с него всю эту горькую правду. Соня плакала, задыхаясь. — Не верь ему, он все врет. В каждом ее слове, в каждом движении была одна сплошная едкая ложь. — Когда ты попробовала впервые? — он резко отодвинул Соню от себя, перехватив ее за запястья, и тряхнул со всей силы, заставив девушку замолчать. — Когда? — взревел он. Соня заскулила. — С тобой. — В глаза мне смотри! — голос Космоса проникал точно в душу и выжигал ее дотла. — С тобой! — она подняла на него глаза, и это была самая большая Сонина ошибка. Потому что Космос всегда знал, когда она ему врет. Ядовитой стрелой она ранила его этой ложью прямо в сердце. И если бы она сейчас рассказа ему всю правду про Диму, про тот вечер у Регины, про то, как ей было чертовски больно, он бы не ушел. Не бросил ее. — Врешь, — взгляд его холодной сталью полоснул по ее сердцу. — Зачем ты постоянно мне врешь? — Космос, пожалуйста, — он отпустил ее и отшатнулся назад. Девушка не почувствовала даже боли в покрасневших запястьях. — Нет! Нет, нет, нет, не уходи! — Соня упала на колени и, не видя толком ничего из-за слез, льющихся градом по ее щекам, и вцепилась в его ногу. Ткань брюк упрямо выскальзывала из пальцев, но Сурикова цеплялась за нее снова, а он шагал прочь, волоча девушку за собой по полу. — Нет, я умру, я умру, если ты уйдешь, не уходи, я умоляю тебя, прости меня, — голос ее срывался то на крик, то на шепот. Она катилась животом по паркету, рыдая. — Пожалуйста. Я все сделаю! Я все исправлю! Я люблю тебя… — Никого ты кроме себя не любишь, — он брезгливо отодвинул ее от себя, и, оставив Соню позади, ничего не сказав, не взглянув ни на Витю, ни на Олю, вышел из квартиры в ночь. — Космос! — хрипло прокричала она, утыкаясь лбом в холодный пол. Он не обернулся и не остановился, хотя голос ее нагнал его в подъезде. Вопль отчаяния взрывной волной прокатился по прихожей, заставив Олю беззвучно разрыдаться, а Витю, что намеревался поднять ее на ноги, резко замереть в нескольких шагах от нее. В голове Пчёлы промелькнула мысль о том, что он ошибся, касательно Сониной любви к Холмогорову: за ним бы Сурикова никогда на коленях не поползла. Соня с надрывом кричала, выпуская из легких весь кислород, горячие слезы лились по щекам, капая на паркет, заливаясь в рот, стекая по шее. — Соня, — на дрожащих ногах к ней подошла сестра, она с материнской нежностью коснулась ее волос, поглаживая. — Сонечка, пожалуйста... Она резко затихла. И тишина эта пугала едва ли не больше душераздирающих криков. — Если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, — не своим голосом, неожиданно тихо и спокойно заговорила Соня. Оля замерла, испуганно взглянув на Витю. Он покачал головой, стеклянными глазами наблюдая, как Сурикова медленно садится. —...кого любите, — девушка смотрела в пустоту невидящими, заплывшими от слез глазами. —...то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву*, — едкий смех пронзил пространство, она истерично хохотала, прерывисто дыша, и держалась ледяными пальцами за руку сестры. Казалось, время остановилось. Оно замерло, оставив ее в этом моменте навечно. Внутри все медленно погибало. Мучительно. С надрывом. И было так больно, что сознание вскоре невольно ее покинуло.

***

Когда Соня очнулась, не сразу поняла, где находится. Она резко вскочила на кровати, поджав ноги к себе, и оглянулась, как испуганный зверек. Спальня с мебелью из темного дерева, большое окно, из которого лился холодный солнечный свет, напоминающий о декабрьских морозах, и запах Витиного парфюма, который был здесь везде. Соня не раз просыпалась в этой комнате, и знакомые очертания в ее затуманенном мозгу становились все более знакомы. Голова гудела, глаза болели от пролитых слез. Соня провела руками по лицу, стараясь стереть с себя наваждение, но все было тщетно. Ощущение было такое, будто ее выпотрошили, вывернули наизнанку и оставили тут догнивать. В комнате кроме нее никого не было, но где-то вдали слышались знакомые голоса. Витя и Оля переговаривались о чем-то шепотом, скорее всего на кухне. Соня бесшумно поднялась с кровати и на цыпочках, огибая места, где пол скрипел, а их она знала наизусть, прошла по коридору к прихожей, держась за стены. Голова кружилась, перед глазами все плыло. На крючке не оказалось ее пальто, у двери — сапог. Сурикова поджала губы, прикидывая, пустят ли ее в метро босиком, но оставаться здесь не собиралась точно. Собрав мысли в кучу, она резко открыла замок и, не медля ни секунды, выбежала в подъезд, тут же ринувшись по лестнице вниз. Она не слышала, как ахнула Оля, дернувшись на месте, не слышала, как Пчёлкин громко ругнулся, срываясь за ней. Они наивно полагали, что ее остановит отсутствие обуви и верхней одежды, но разве наркомана вообще может что-то остановить? — Стой, Сурикова! Она не ответила, лестница расплывалась перед глазами, и Соня крепко держалась за поручни, чтобы не упасть кубарем вниз, это сильно уменьшало скорость. Витя уже однажды гнался за ней и то, что девушка сильно подрастеряла форму, было очень заметно. Он, в свою очередь, перепрыгивал через две ступеньки, и вскоре нагнал Соню, крепко ухватив за локоть, оттаскивая от нового витка лестницы. Она не растерялась и завопила истошно: — Помогите! Убивают! Помогите! — Твою мать! Заткнись, — он дёрнул ее на себя. Из квартир, однако, никто не высунул и носа. Время было неспокойное, каждый день кто-то кричал то под окнами, то за стенкой, порой слышались выстрелы, в новостях сообщали о взрывах машин, о пропадающих семьях, и люди думали в первую очередь о своей безопасности. Каждый сам за себя. — Он меня изнасилует! Позвоните в милицию! — Пчёла грубо зажал ей рот ладонью и, схватив в охапку, потащил к лифту. Соня не прекращала орать, крики ее, правда, превращались в мычание. Она пиналась, пыталась его кусать, брыкаться, но наркотики истощили ее организм, и Витя спокойно заволок ее в лифт, нажимая свой этаж. — Я тебя ненавижу, — когда створки лифта закрылись, и он ее отпустил, Соня толкнула его в грудь, отпихивая от себя. — Ненавижу, Пчёлкин! Оставь меня в покое! — Ты видела, что с тобой стало!? — Пошел к черту, это не твое дело! Как же я тебя ненавижу! Как. же. я. тебя. ненавижу, — каждое слово подкреплялось ударом. Злобно зарычав, Витя перехватил ее руки, с силой сжимая хрупкие запястья: кожа Сони загорелась под его прикосновениями. Двери лифта разъехались в разные стороны, Пчёлкин затащил ее в квартиру, бросив Оле, чтобы та заперла дверь на ключ. — Отпусти! Мне больно! Я хочу идти сама! — У тебя больше нет права выбора, понятно? Соня не понимала, что делает, не понимала, что происходит. Злоба и ненависть кипели под кожей, скапливаясь в районе солнечного сплетения, и вот сердце ее гоняло по венам уже не кровь, а чистейшую ярость. Её настоящую, Соню, которую все знали и любили, словно заменил кто-то другой, отключая контроль над телом и разумом; и человек этот был опасен. — Я убью тебя, Пчёлкин! — Успокойся! — он, однако, чуть ослабил хватку, и Сурикова, воспользовавшись этим, ловко вырвала костлявые запястья из его рук. Всего одна секунда: Пчёла и сам не понял, как прочитал ее мысли. — Соня, нет! — но она уже рванула на кухню, где висел на спинке стула его пиджак. С диким животным криком девушка бросила в него вазу для фруктов: ту самую, что сама когда-то выбирала; керамика летела точно по направлению в голову, но Витя увернулся, и ваза разбилась о стену, с едким звоном падая на пол, царапая босые ноги Суриковой до крови, но боли она не почувствовала. — Оля, уйди! — Пчёла замешкался из-за Беловой, что оказалась за его спиной, что-то тихо пища о спокойствии и почему-то о Саше, которому, очевидно, хотела позвонить, и этого времени хватило Соне, чтобы вытащить из внутреннего кармана пиджака пистолет. — Соня! — его голос эхом раздавался в ее ушах, но пальцы уже нажали на спусковой крючок. Глухой выстрел. Крик Оли. Громкий, истошный. Она закрыла лицо руками, а Витя закрыл ее собой. Соня усмехнулась, чувствуя, как металл нагревается от ее рук. Он небольшой отдачи она пошатнулась и упала на пол, тут же отползая назад, с диким восторгом наблюдая, как на них с потолка сыпется штукатурка. Она целилась в Пчёлкина. Правда, целилась. Но попала каким-то образом только в потолок. — Ну давай! — закричал он, смотря точно в дуло пистолета, что по-прежнему было направлено на него. Соне нравились Олины слезы, сестра выла где-то за Витиной спиной, сжавшись в комок, но не нравилось отсутствие страха в его голубых глазах. Казалось, это была последняя капля Витиного терпения. — Давай, Сурикова, стреляй блять! — кричал он, указывая руками на себя. Мужчина был так зол, что едва не пускал молнии взглядом. Она отрицательно качнула головой и облизнула пересохшие от волнения и эмоций губы, а затем чуть приподняла подбородок. Он резко замолчал, выпуская из легких весь кислород. Пчёла видел в ее глазах то, что, наверное, никогда прежде не встречал: безумие. Соня улыбнулась уголками губ, чуть сильнее запрокинула голову назад, но продолжала смотреть на него, наслаждаясь тем, как меняется выражение Витиного лица. От злобы к непониманию, от непонимания к страху: она перенаправила дуло пистолета на себя. Один выстрел, и она вышибла бы себе мозги. Его страх поднял внутри Сони волну экстаза, и уголки губ невольно поползли еще сильнее вверх. Глаза Суриковой слезились, но она улыбалась, царапая ногтями по тугому курку кольта. Витя был уверен: она может это сделать. Шансы пятьдесят на пятьдесят. — Нет, — выдохнул он, руками прижимая воздух к полу, стараясь тем самым ее успокоить. — Соня, — голос его стал тише. — Соня, не надо. Вот, чего она так хотела. Соня хотела, чтобы он ее боялся, и от того, что страх этот отразился в его глазах только когда она направила пистолет на себя, даже заводил в какой-то степени. — Отпусти меня, Витя, — так же тихо, копируя его тон, сказала она. — Я пытаюсь тебя спасти… — почти прошептал он, глядя на нее так жалобно, так умоляюще. «Только позволь мне помочь...». Соня дернулась всем телом, словно услышала его мысли. — Не надо мне помогать. Я не хочу, чтобы меня спасали, — горячие слезы опалили впалые щеки. Сурикова опустила руку с пистолетом, металл стукнул об пол, она тряхнула головой, словно гнала от себя какие-то мысли. — Оставьте меня в покое… Он не стал больше ждать. Резко дернулся к ней, выхватив пистолет из ее ослабленных рук, он откатил его по паркету назад. — Пожалуйста… — она больше не смеялась. Соня не то слегка успокоилась, не то силы просто покинули ее. — Я тебя прошу, просто уйди. Девушка закрыла лицо руками. Ей было больно. И внутри, и снаружи. Сердце болело о Космосе, ей было больно от его пренебрежения, было мерзко от унизительной сцены, что разыгралась вчера в прихожей. Тело болело так, будто ее били ногами. Ломало. Мысли в голове колотили по вискам, делая ее тяжелой, чугунной. Ей просто нужна была доза. Витя сел перед ней на корточки и тихо выдохнул, всматриваясь в ее закрытое ладонями лицо, будто сейчас она должна была взглянуть на него, а он понять, что все позади. Но девушка беззвучно плакала, плечи ее чуть подрагивали, и, он, хотя не был уверен, что она не вцепится ему в глотку зубами, осторожно, даже несмело погладил ее по голове. Соня никак не отреагировала на это ласковое прикосновение. — Я тебя не оставлю, поняла? — злоба внутри угасла, и произнес эти слова спокойно, касаясь губами спутанных волос. — С тобой все будет хорошо. Давай, — он легко поднял ее на руки. — Тебе надо прилечь. Ты устала. Соня слышала, как он закрыл ее на замок в спальне, чтобы не сбежала, но осталась лежать в постели, свернувшись калачиком. Сил на протесты и крики больше не было. Приласканная его прикосновениями, пристыженная этой странной заботой, которой, как ей казалось, не было места в их взаимоотношениях, Сурикова прикрыла глаза и позволила себе заснуть ненадолго. — Мне надо в офис смотаться. Дверь не открывай, — Пчёла не показывал своего страха, усталости, неуверенности. Поднял с пола на кухне пистолет и с усмешкой взглянул на него, поставив на предохранитель. — Не открою, — голос у Оли был безликий, тихий-тихий. Только сейчас мужчина заметил, что она просто смотрит в одну точку круглыми потерянными глазами. Со вздохом он подошел к девушке и опустил теплые ладони на ее плечи. — Не бойся ее. Нормально все будет. — Витя, она в нас стреляла… — губы Беловой задрожали. Безусловно, у нее были причины бояться за свою жизнь, все сегодня окончательно вышло за рамки разумного. Он отрицательно качнул головой. — Оль, это не она. Это блядская наркота. — Нет. Она… Она нажала на спусковой крючок. Она могла убить тебя, ты понимаешь? — Так, — он осторожно приподнял ее голову за подбородок, заглядывая в красивые зеленые глаза, что были сегодня светлее обычного. Наверное, из-за пролитых слез. — Когда все немного устаканится, я познакомлю тебя с одним моим другом. Лучший нарколог в городе. Он тебе объяснит, что эта дрянь делает с мозгом, — Пчёлкин был уже очень подкован в теме. Наркомания — это болезнь. Соне нужно было лечиться, и сегодняшний день — только еще одно тому доказательство. — А пока… — Витя вздохнул и еще более внимательно вгляделся в ее лицо, смотря исподлобья, словно мог забраться под черепную коробку и подшаманить там кое-что. — Оля. Ты ей нужна. Будь помягче. Но дверь не открывай. Даже если она будет говорить, что из окна выпрыгнет. — А если она и правда выпрыгнет?.. — эта мысль пугала ее еще больше, чем мысль о том, что им придется остаться наедине. — Нет. Хотела бы умереть, уже была бы мертва, — он ободряюще ей улыбнулся. Выходило из ряда вон плохо, Оля была на грани истерики. — Давай. Соберись, — Пчёла нежно погладил ее по плечам. — Ты должна быть сильной. Белова проглотила ком в горле, что наждачкой оцарапал все внутренности, и кивнула, решительно сжав зубы. Витя кивнул ей в ответ и, накинув пиджак, вышел из кухни прочь. А Оля смотрела на осколки вазы и пыль штукатурки под ногами, вспоминая оглушающий выстрел. Должна быть сильной, чтобы вытянуть Сашу из ямы. Должна быть сильной, чтобы спасти Соню. Должна быть сильной, чтобы у Вани было счастливое детство. Оля устала быть сильной. Очень устала.