Птичка

Голос Сони изменился, а ведь Оля всегда считала его мелодичным. Сейчас, когда их разделяла толстая дверь из дорогого дерева, и длинный коридор, он раздавался по квартире глухим истеричным эхом. Писклявый, надорванный, и в каждом слове ее слышалась неконтролируемая злость. Сначала Оля боялась даже высовываться с кухни и, если совсем честно, держала рядом с собой нож, но затем, набравшись смелости и оставив все острые предметы, подошла к Витиной спальне. — Я слышу тебя! Пчёлкин! Открой! — она колотила по двери ладонями, кулаками, пятками. — Отпусти меня! Открой! — шум стоял дикий, словно по ту сторону находилась не одна исхудавшая хрупкая девушка, а десяток человек. — Соня, это я, — тихо проговорила Оля. Сестра резко замолкла. Она прислонилась к двери ухом, а горящими от ударов ладонями провела по гладкому дереву и устало выдохнула. — Оля, — неожиданно ласково произнесла девушка. — Оля! — в голосе ее зазвучали нотки радости. — Ты меня услышала… Как хорошо, что ты пришла! — Соня тихо засмеялась, еще сильнее прижимаясь к двери. Оля уткнулась в древесину лбом, и, подобно сестре, ласково провела по гладкой поверхности двери пальцами. Слезы вновь щипали глаза. Да, Витя был прав. Это болезнь. Как еще объяснить эти резкие смены настроения? В ней будто и правда жило два человека. — Олечка, пожалуйста, открой мне дверь, я… Мне тут очень плохо, Оль. — Сонь… — Мне больно, слышишь? — голос ее дрогнул. — Очень больно. Все кости… Ломит, — Оля молчала. Кусала губы, глотая слезы, и молчала. Руки почти потянулись к замку, но Белова себя одернула. — Я знаю, я тебя очень обидела. Я все исправлю. Мне только… — по щекам катились слезы, Соню трясло мелкой дрожью. — Мне правда надо выйти отсюда. Мне… Надо подышать свежим воздухом. — Прости меня, — задохнувшись, проговорила Белова. — Я прощу, — Соня шмыгнула носом. Губы ее касались прохладного дерева. — Я за все тебя прощу, ты главное открой дверь, Олечка. — Сонь, — послышался протяжный всхлип, Оля заскребла по двери ногтями, почти сползая вниз. — Прости. Я не обращала внимания. Я… Я все игнорировала, потому что думала, что у меня есть дела поважнее. Я должна была что-то сделать. Прости, сестренка. Прости. — Ничего, — грудь Сони тяжело вздымалась. Губы едва шевелились, тело плохо слушалось, но она заставляла себя стоять на ногах и говорить. — Я знаю, я ведь далеко не подарок. Ты меня тоже прости. Мы все исправим, да? — Оля кивнула, но не смогла ничего произнести, слезы сдавили ее горло. — Ты можешь помочь мне. Ты только открой дверь. Оль? — было так тихо, что младшая засомневалась в том, что её сестра все еще здесь. — Ты тут? Белова стерла со щек слезы и сделала глубокий вдох. — Я не могу. Витя запретил. Соня сжала руки в кулаки, по исхудавшему лицу пробежала тень. — Да кого ты слушаешь!? — нежность и ласковость в секунду стерлись из ее голоса, слезы высохли на щеках. — Открой! Эту! Блядскую! Дверь! — почти рычала она, стирая кожу в кровь, колотя кулаками по двери. Оля отшатнулась назад, едва не упав, и медленно сползла на пол по противоположной стене. Зажав рот рукой, она безмолвно плакала, слушая, как сестра бросается на дверь, как бешеный зверь на клетку. — Что ты молчишь!? — Я не буду помогать тебе губить себя! — как никогда жёстко прокричала Оля. Соня взвыла. — Ты жена бандита, который проливает реки крови, чтобы ты ходила в норке и носила золотые цепочки, и вдруг ты стала гребанной моралисткой!? — Соня, это не ты. Это наркотики, — наверное, с этой верой было проще жить, теперь Оля была с Витей солидарна. — О да… А ты кто, Оль? Кто? Ты пытаешься вывернуться, чтобы не замараться, строишь из себя святую, но охуенно любишь красиво жить, но твоя семья построена на чужих костях! Слышишь меня? Эгоистичная, лживая тварь! Ненавижу тебя! — ответа не было. — ОТКРОЙ ДВЕРЬ! — Оля отползла дальше. Очевидно, Соня кинулась на дверь всем телом, по ту сторону едва не зазвенели кости. — Пошла нахуй, Оля! Я тебя никогда не прощу! Никогда! — Соня кричала так, что голос совсем сорвался на хрип, но и эта манипуляция не сработала. — Открой. Выпусти меня или я буду ненавидеть тебя до самой смерти! Открой! — Сурикова разрыдалась, беспомощно скатываясь на пол, но продолжала обессиленно бить по двери ладонями. — Это ты виновата! — глотая слезы, говорила она. — Ты во всем виновата! Ты никогда меня не любила… Так открой сейчас эту дверь и помоги мне хоть раз! Все ее слова Оля принимала за чистую монету. Винила себя в равнодушии и двуличии. Она знала, что Соне больно, и, хотя понимала — наркотики — это не решение проблемы, а очередной побег, но чувствовала, что еще немного, и она подастся. Только бы Соня замолчала. Только бы она успокоилась. — Я больше не могу, — прошептала Белова сама себе под нос, в который раз стерла мокрые дорожки с щек, размазав тушь, и, пошатываясь, встала на ноги. Перед глазами у нее все плыло, держась за стенку, она пошла к выходу. — Прости. Я не могу. — Куда ты уходишь?.. Нет. Оля. Нет! Не оставляй меня тут, — жалобно завывала Соня. Она лежала на полу, прислушиваясь к тому, что происходило по ту сторону двери. — Мне очень больно, Оля. Нет… — всё стихло. Сурикова уткнулась лбом в паркет и всхлипнула. Ей правда было невыносимо, хотелось содрать с себя кожу, всё внутри горело. Её лихорадило. Тошнило. Кости будто бы ломались изнутри, мучительно срастались, а затем ломались снова. Пот градом катился по телу. Слезы щипали глаза. — Прости меня, Оль, — прошептала она так тихо, что даже если бы Оля всё еще была здесь, вряд ли услышала бы. — Я не хотела тебя напугать. Я просто хочу, чтобы это кончилось… Пусть это все закончится.

***

— Ты не можешь заставить меня уехать, — Соня сложила руки на груди, мельком оглянувшись: Шмидт доставал из багажника немногочисленные сумки. Она повернула голову и пронзила Витю суровым взглядом тяжелых голубых глаз, кутаясь в пальто — ей теперь постоянно было холодно. — Могу. Ещё как, — хмыкнул Пчёлкин. — Идем. Регистрация уже заканчивается. — Я не хочу в Германию. — Сурикова, еще раз повторяю, свое право выбора ты давно проебала. Идем, — он кивнул головой и первым вышел из машины, коротко взглянув на серое небо с едва заметным блеклым диском солнца. Соня осталась внутри. Закатив глаза и нервно выдохнув, Пчёла обошел автомобиль и, кивнув Шмидту, открыл пассажирскую дверь. — Вылезай. Или я вытащу тебя силой. — Не надоело? У меня все руки в синяках из-за тебя. — Да что ты? Бедная, — сарказмом был пропитан каждый звук, вылетающий из его рта. Настало ее время для закатывания глаз. — Ты вообще в меня стреляла. — В следующий раз я не промахнусь, так и знай, — злобно выплюнула Сурикова, но едва Витя нетерпеливо потянул к ней руки, дернулась в сторону. — Сама, — она вылезла из машины и сощурилась от солнца, глаза ее все еще были слишком чувствительны к свету. Соня натянула темные очки и, обняв себя двумя руками, коротко оглянулась. В Германию ее сопровождали буквально под конвоем. Из автомобилей показалось еще человек пять и все, очевидно, были здесь для того, чтобы она все-таки села сегодня в самолет. Соня усмехнулась. — Идем, — Пчёла ее не касался, только показал дорогу и первым шагнул вперед. Сейчас, когда прошла пара дней, когда ее кровь буквально состояла из витаминов, а в желудке вместо алкоголя появилась еда, мозг Суриковой слегка очистился от вечной туманной дымки. Она понимала, что перегнула палку с пистолетом, понимала, что Витя на нее злится и имеет на это право, понимала, что наломала дров. Но ей по-прежнему нужен был кокаин и Космос. Германия в планы Сони не входила совершенно. — Дуешься? — За что? — лицо его не выражало никаких эмоций. — Ты знаешь, за что, Пчёлкин. — Нет. Не дуюсь. — Врешь. — Извинишься, когда выздоровеешь. — Я не буду ни за что извиняться. Возможно, Оля пожаловалась ему на то, что Соня кричала в припадке, бросаясь на дверь. Об этом очень живо напоминали ноющие ребра, но вот что конкретно она сказала сестре, блондинка не помнила. Кажется, там было что-то про лицемерие… В аэропорту сновали туда-сюда бездумные зеваки. Кто-то ждал своих рейсов, кто-то пришел проводить родных, кто-то, наверняка, был здесь, чтобы цапнуть что-нибудь ценное из чужого кармана. Так или иначе, народу на первом этаже было много. Соня сняла солнечные очки и убрала их в карман пальто, сделала вид понесчастнее и, набрав в легкие побольше воздуха, закричала: — Помогите! Они отдадут меня в рабство! — люди стали на них оборачиваться, и девушка едва не заулыбалась, довольная собой. — Помогите! Пожалуйста! Они продадут меня на рынке! — она металась из стороны в сторону в надежде, что сейчас хотя бы милиция решится подойти. — Блять, — у Пчёлкина уже не было сил и эмоций на очередные Сонины спектакли. То, что она была упрямая, как баран, он знал не понаслышке, и спасибо, что она просто решила покричать в зоне регистрации, а не устроила истерику в салоне самолета, заявив, что в нем бомба. Сократив между ними расстояние, он вцепился в ее локоть. — Я тебя убью, — процедил он сквозь зубы. Глаза ее довольно и безумно горели. Она улыбнулась ему одному. Коротко, едва приподняв уголки губ, а затем, мастерски поменяв выражение лица на самое испуганное в мире, продолжила ломать комедию: — Он угрожает, что убьет меня! Я прошу вас! Помогите! — Соня начала плакать, но как бы она ни старалась, семь бандитов позади и один лишь отрицательный кивок Пчёлкина, заставили движущихся к ним милиционеров сменить маршрут, а зевак попрятать глаза. Она резко остановилась, и челюсть девушки невольно опустилась вниз. Никто, абсолютно никто не собирался ей помогать. Витя довольно усмехнулся. — Ты шутишь? — спросила она у Пчёлкина шепотом, нахмурив брови и выдернула свой локоть из его рук. — Могла придумать что-то получше. — Что за равнодушие? — она одернула пальто. — А если бы кого-то реально везли в рабство? Вы совсем народ запугали. — В рабство возят другими путями и чаще всего без сознания. Еще одна выходка, и я тебя тоже вырублю. Она выпучила на него глаза возмущенно. — Руку поднимешь? — Соня знала, это очень сильно вряд ли. — Снотворного кольну. Ты же такое любишь, — Пчёла усмехнулся, а вот Сурикова наоборот, резко стала серьезной. Она подняла на него глаза, и в секунду улыбка спала с лица мужчины. Потому что он увидел в этой сумасшедшей гиперболизированной версии женщины, которую любил, свою Соню. Это правда была она. — Я не смогу завязать, — произнесла Сурикова и нервно сглотнула. — Я больше не могу без этого. Я не знаю, как, — он молчал и смотрел на нее, скрывая дрожь, что прошла волной по позвоночнику. Она говорила с такой непередаваемой неописуемой печалью, что в ней, казалось, можно было утонуть. — Головой я все понимаю, но это сильнее меня, — сердце ее тревожно сжималось, и каждый его удар причинял боль. — Ну что ты молчишь? — она сморгнула слезы, а Витя, не дав ей отвернуться, взял ее лицо в свои ладони и заглянул в кристально чистые голубые глаза с золотом у радужки. — А ты хочешь выздороветь? Сначала она молчала. — Я хочу… Нормально жить. Хочу, чтобы у меня была какая-то цель. Хочу просыпаться с утра без мыслей о кокаине, ты не представляешь, как это тяжело, Витя. Я хочу. Но у меня ничего не получается. Ничего, — девушка задохнулась от эмоций, несколько дней чистоты сильно проливали свет на её положение, и Сурикова, склонная к жесткому реализму, не разделяла Витиных надежд на свое выздоровление. — Все у тебя получится, слышишь? — она отрицательно покачала головой. Соня ему не верила. Потому что сама себе не могла доверять. — Все получится. Я буду рядом, — он приблизился к ней, и их лбы соприкоснулись. — Я тебя не брошу, — прошептал он.

***

Германия предстала перед ней во всей красе и вызвала восхищение. Соня уже видела Европу и каждый раз удивлялась тому, насколько тут все было иначе, совсем не как дома. И если ее всегда тянуло в Москву после соревнований, сейчас, глядя, как люди живут здесь, Соня отвлекала себя от мыслей о наркотиках мечтами о том, как могла бы сложиться ее судьба в этом совсем другом мире. Лечение началось с полного обследования ее внутренних органов. Врачи с серьезным видом проводили диагностику ее мозга, сердца, печени и других органов, а Соня смотрела на свои внутренности через серый экран компьютера и находила себя изнутри крайне неприятной. Один раз ей даже показалось, что от легких отвалился кусок, но никто тревогу не забил, либо это было нормально, либо ей все же почудилось. — Сыроза нет, — сообщил деловито один из докторов на чистейшем английском. — Мозговая активность в норме. Я бы сказал, все в относительном порядке. В туалет как ходите? — Нормально, — хмуро, еще больше усугубляя стереотипы о недружелюбных русских, пробурчала Сурикова. — Хорошо. Тогда подождите в коридоре. — Че он сказал? — переспросил Пчёлкин. — Что-нибудь о врачебной тайне ты слышал? — раздражительно поинтересовалась она. — Не твое дело. — Я блять переводчика найму. — Нанимай. Раздражительность и ранимость — первые предвестники ломки. Пчёла это знал и потому никак на ее грубость не отреагировал, чем вывел из себя еще сильнее. Соня ненавидела больницы, но, по иронии судьбы, часто в них оказывалась. Сначала спорт, теперь вот это. Она чувствовала себя примерно так же, как когда не могла ходить, единственное отличие — тогда у нее была цель встать, сейчас с мотивацией вылечиться было куда сложнее. Все, о чем Сурикова могла думать — был кокаин. Она шумно выдохнула, закрывая ладонями лицо, а затем провела ими по волосам, убирая мешающиеся пряди, и подняла голову. Теперь перед ней стояла хорошенькая медсестра, которая без стеснения строила Вите глазки. — Вот ваше назначение. Капельницы каждый день утром и вечером, — улыбаясь ему, но передавая бумажки Соне, проговорила девушка с ужасным акцентом, но на очень правильном русском, тщательно подбирая слова. Сурикова зыркнула коротко на Пчёлу, он очаровательно скалился ей в ответ. Девушке отчаянно захотелось пихнуть его в бок острым локтем или скинуть со стула. — Для чего они нужны? — устало выдохнула она, взяв письменное назначение, потому что не смогла разобрать ни слова. — Для восстановления вашего организма. Наркотики сильно его истощают и плохо влияют на иммунитет. — А мне никакое обследование пройти нельзя? — голос мужчины стал до невозможности ласковым, приобрел какую-то необычайно соблазнительную хрипотцу. — Вам? — медсестра прикусила губу. — Вам нельзя. — О, возьмите его. Он грёбанный алкаш, точно найдете, что подлечить, — проворчала Соня, встретив ироничный взгляд Вити, и ядовито улыбнулась. — Я устала. Мы можем уйти? — не дав Пчёле, что уже вдохнул побольше воздуха, выдать очередную порцию флирта, Сурикова тяжелым взглядом пронзила девушку, заставив ее стереть с лица улыбку и выпрямиться по струночке. — Конечно, — она прокашлялась и отступила на шаг назад, сложив руки в замок за спиной. — Завтра утром вас будут ждать с вещами в реабилитационном центре. Адрес сзади на назначении. — Спасибо, — казалось, вместо «спасибо» блондинка произнесла «иди-ка к черту». Выплюнув эту благодарность, Соня тут же поднялась на ноги и, не дожидаясь Пчёлкина, быстрым шагом пошла к выходу. Витя двинулся за ней следом, уже на ходу прощаясь с хорошенькой медсестрой. — Еще бы вылизал ее, — фыркнула она, когда Пчёла с ней поравнялся. — Что не так? — пропел он, довольно улыбаясь. Без наркотиков Соня хоть и была жуткой занозой, становилась похожа на саму себя. — Ты можешь не разговаривать со мной? — Ревнуешь? — Пчёлкин… — она скривила губы. — Не смеши.