Птичка

— Мне снится, как я пью. Каждую ночь вот уже почти неделю. И сон этот такой реалистичный, что, просыпаясь, я почти чувствую вкус ликера на своих губах, — женщина, на бейджике которой было выведено имя «Кэролайн», коснулась пухлых губ кончиками дрожащих пальцев и коротко вздохнула. — Сегодня я подскочила в четыре утра и, если честно, думала сигануть через забор, — она усмехнулась, поправив темные волосы, выбившиеся из прически, и люди, сидящие на стульях в круге, тоже засмеялись. Кэролайн продолжила говорить о ликере, о своем муже и еще о чем-то, Соня уже не слушала. Она, закусив губу, перевела взгляд на огромное панорамное окно реабилитационного центра, которое выходило прямо на высокий кирпичный забор, о котором говорила женщина. Кэролайн была красивой англичанкой с очень аристократичными чертами лица, вкрадчивым голосом и хорошими манерами. Алкоголь сделал ее худой, высветлил когда-то яркие карие глаза, заставил в руках появиться тремор. Нет, забор бы она точно не смогла перелезть, недостаточно сильное тело. А вот Соня… Она, хоть и сильно растеряла свою физическую форму, смогла бы, если очень постараться. — Софи, — здесь ее все звали на французский манер. Сурикова резко повернула голову к психологу, сидящему с ними в круге, он внимательно смотрел на нее своими спокойными голубыми глазами. Девушка коротко оглянулась, все, кто находился сейчас в большом зале для групповых занятий, устремили на нее свои взгляды. — Ты нас слушаешь? — Да. Слушаю. Мне лучше слушается, когда я смотрю на природу, — она улыбнулась уголками губ. Удивив Сурикову, Джон, так его звали, не стал, как в школе, допытывать ее, о чем они тут говорили, чтобы поймать на лжи. Он чуть продвинулся к краю своего стула и, сложив длинные пальцы в замок, нагнулся, упираясь локтями в свои ноги. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — она видела по глазам, что все присутствующие, кроме, пожалуй, самого Джона, что смотрел на нее теперь с легкой примесью иронии, ждут продолжения монолога. — Это все? — психолог знал, что она ничего больше не скажет. И не потому что она молчала вот уже почти две недели, а потому что раскусил Сурикову в два счета, едва она появилась на первом групповом занятии — к ней просто нужен особый подход. Соня дёрнула бровями и расслабленно откинулась на спинку стула. — Я просто не понимаю, как разговоры об алкоголе, наркотиках и чьих-то мужьях… Не в обиду, — она подняла ладони вверх. — Могут помочь мне перестать хотеть кокаин. Блондинка сегодня проснулась с желанием бунтовать, и ничто иное, как старая-добрая провокация, разыгрывалась сейчас перед новой публикой. Её, наконец, перестало ломать, Соня больше не мучилась от боли, не глотала слезы, не вскакивала посреди ночи вся в поту, не проводила над унитазом долгие часы, выблевывая всю съеденную еду. Иными словами, у Суриковой появились силы, и она собиралась если не сигануть через забор, то от души потрепать всем окружающим нервы. Психологам она, как почти любой человек, воспитанный в Советском Союзе, не доверяла, и даже когда снова училась ходить, посещала консультации просто для галочки. А эти люди верили и едва ли не боготворили Джона. Да и друг при друге на «группе» они говорили такие откровенные вещи, которые Соня и наедине не смогла бы никогда никому рассказать. Даже Космосу… От мыслей о нем внутри все немело и заходилось болью. Нет. Ему она вообще больше никогда ничего не доверит. Теперь, окончательно протрезвев, она поняла — он ее предал. И хотя Соня ждала пререканий, споров, волны негодования, хоть нотки хаоса в этом до тошноты спокойном месте, люди, сидящие на стульях в кругу, только улыбались, то переглядываясь друг с другом, то окидывая Сурикову пренебрежительными взглядами. Но даже пренебрежение это было какое-то понимающее. Они будто говорили про себя: «ну вырастешь — поймешь». Надо ли говорить, что она разозлилось? Соня резко выпрямилась, нахмурившись недовольно. С Олей всегда прокатывало, сестра вскипала мгновенно, а им хоть бы хны. — Мы можем обсудить это, — глаза Джона довольно блестели. — Почему ты так думаешь? — Потому что разговоры проблему не решают, — она хотела бы сказать сейчас, что «пиздеть — не мешки ворочать», но не знала, как это перевести на английский. — Блять, — оставшись разочарованной неудавшейся авантюрой, Соня выругалась по-русски себе под нос. — Ты злишься? — спросил Джон спокойно. — Да. Я очень злюсь, — она вскочила со своего места, сверкнув глазами. — И слушать чужое нытье больше не собираюсь, — Сурикова пнула стул ногой, с неприятным скрипом он проехал ножками по паркету, а затем упал с гулким грохотом, что прошелся по комнате эхом, заставив людей сморщиться, а кого-то даже заткнуть уши. Не взглянув ни на кого, она, сжимая руки в кулаки, пулей вылетела из зала. Вся ярость словно скапливалась на кончиках пальцев, и только сдавливая их внутрь ладони, Соня могла её контролировать. От злости у нее подрагивали губы. Девушка, поднимаясь по лестнице в свою комнату, перешагивая через две ступени, думала о том, что сейчас, на адреналине смогла бы с легкостью перепрыгнуть этот чертов забор и оказаться на свободе. Отголоски разума, однако, предупреждали, что днем ее точно заметят, поймают и будут следить с удвоенной силой, хотя каждый второй утверждал ей, что это не тюрьма. Да, это не выглядело, как тюрьма, здесь было светло, тепло и уютно, у нее была своя спальня и даже ванная, телевизор и книги в свободном доступе, но суть оставалась та же. Соня не была сама себе здесь хозяйкой. Она хлопнула дверью, влетев в комнату, и тут же бросилась на кровать, зарываясь лицом в подушку. Сиплый звериный рык сорвался с губ, что почти вернули свой здоровый, ярко-розовый оттенок, но утонул в мягкой перине. Сурикова, сжимая наволочку меж пальцев, била ногами о матрас и продолжала кричать, стараясь выпустить из себя всю злость. Слезы зажгли ее глаза. Да, ей больше было не больно, но меньше думать о кокаине она не стала. Внутри все по-прежнему зудело от нехватки вырабатываемого эндорфина, казалось, что где-то в районе солнечного сплетения поселилась кошка, и она то и дело царапала тонкими коготками Сурикову изнутри, намереваясь искромсать ее в клочья. Соня перевернулась на спину и, глядя влажными глазами в потолок, сложив руки на животе в замке, умоляла свой мозг начать нормально работать. Нужен был план или хотя бы его подобие, но мысли упорно растягивались карамелью в ее мозгу, заставляя раздражаться еще больше. — Нет, если думать не получается, надо просто лечь спать. Именно так Соня планировала заставить свое трехмесячное заточение здесь пройти куда быстрее. Иными словами, столько, сколько за последние две недели, она не спала уже очень и очень давно.

***

— А я тебе вкусняшек привез… — Витя обнаружил пустую не застеленную кровать с мятым одеялом, и деланная улыбка спала с его лица. Пчёлкин был доверенным лицом, Оля подписала все бумаги, и теперь все о состоянии Суриковой сообщали ему. По словам Джона, Соня сопротивлялась терапии, но он почему-то был уверен в своем успехе и велел мужчине на нее не давить, а наоборот, окружить максимальной заботой и постараться поднять ей настроение. — Соня? — Каких? — довольно улыбаясь, Сурикова показалась из ванной. Витя, что держал пакет в вытянутой руке, опустил ее невольной плетью, и крафтовая бумага зашуршала как-то особенно громко. Мужчина, не удержавшись, с жадностью прошелся взглядом по телу девушки, и неожиданно для себя самого отступил на полшага назад. Она довольно склонила голову и, осмотрев его, легкой кошачьей походкой направилась к мужчине. Волосы Суриковой были мокрыми после душа, коротенький халат из белого шелка струился по телу, облегая его. Как ни в чем не бывало, она подошла к Пчёле вплотную и мягко перехватила из его рук пакет. Пальцы их на мгновение соприкоснулись, по спине мужчины пробежали мурашки, голова слегка закружилась: от ее запаха, от ее близости, от того, как мелкие капельки воды скользили по ее бледной коже. Соня вновь улыбнулась уголками губ, она наслаждалась тем, как взгляд Вити неумолимо темнеет, но затем, никак не акцентируя внимание на собственном неподходящем внешнем виде, с интересом приоткрыла презент. — Вау, — она прикусила губу. Пчёлкин взял себя в руки и едва слышно выдохнул. — Крендели. Свежие? — достав один из пакета, она надкусила хрустящий хлеб, который буквально таял на языке. Наслаждение отразилась на ее красивом лице. — Боже… Он идеальный. Откуси, — Сурикова поднесла выпечку к губам Пчёлкина, но тесто, посыпанное кунжутом — последнее, о чем мог сейчас думать Витя. Он осторожно убрал Сонину руку от своего лица. — Я не голоден. Спасибо. — Как хочешь, — Сурикова равнодушно пожала плечами и, откусив еще, развернулась к нему спиной. Глаза ее дьявольски загорелись, она буквально чувствовала, как Пчёлкин сжирает ее взглядом. — Я смотрю, ты в отличном настроении? — следуя за девушкой, поинтересовался он, не в силах отвернуться. Ее длинные открытые ноги притягивали его глаза, как магнит. — Да. Аппетит наладился, — она снова махнула кренделем в воздухе. — А ты какой-то хмурый. — Нет, нормальный, — он поджал губы. — Можно нескромный вопрос? — будто сегодня в их встрече было место для скромности… Однако Пчёлкин кивнул. — А когда ты уедешь в Москву? — Не терпится от меня избавиться? — Что ты!? — она округлила глаза, не пожалев сарказма и артистизма. — У нас отличный отпуск, оставайся, сколько хочешь, — девушка хихикнула. — У меня здесь помимо тебя еще есть дела. — Ага, — не поверила Сурикова, а затем легко прыгнула на кровать. Витя отвернулся, почти как джентльмен. Это ее позабавило. — Чай будешь? — А ты мне сделаешь? — он опустился на край кровати, разгладив простынь, чтобы хоть куда-то деть руки. — Только когда доем, — хихикнула она, изящно проходясь ступней по голени второй ноги. — Есть сок, — она указала на тумбочку, на которой стояла пара упаковок тетрапака. У Вити, признаться, давно пересохло в горле. — Давай сок. Соня стерла с губ крошки и отложила надкусанный крендель обратно в пакет, потянувшись, уцепилась пальцами за картонную коробку и, ловко развинтив крышку, отпила немного прямо из горла, а затем протянула сок Вите. И снова это ненавязчивое прикосновение. Короткое, почти невесомое, но отчего-то заставившее Витю дернуться: внизу живота начинал закручиваться узел. Соня смотрела на него, невинно хлопая глазами, а на пухлых губах еще оставались капельки сока. Ему захотелось слизать их, смазать эту улыбку с ее лица, избавиться от этого халата, скользящего по ее стройному телу. Блядство. Пчёла сделал глоток, и приторно-сладкая жидкость сдавила глотку, заставив его кашлянуть. Лучше бы это был коньяк… Но при Суриковой ему нужно было оставаться трезвым, так велел док. — У тебя сок… Вот здесь, — она хихикнула и придвинулась к нему чуть ближе, осторожным прикосновением стирая каплю с уголка его рта. Запах ее тела врезался в нос, ее тепло почти физически окутало его трепетной волной. Слишком близко. Соня опустила взгляд вниз, а затем, казалось бы робко подняла его вновь. — Что ты делаешь? — спросил он хрипло, грудь Пчёлкина начинала чаще вздыматься, коробка с соком сминалась под прессом пальцев. — Не знаю, — сорванным шепотом произнесла она. Потянувшись к нему, Соня его поцеловала. А Витя не смог сдержаться. Его пальцы коснулись влажных волос, скользнули по скуле вниз, к тонкой шее, и мужчина притянул ее к себе ближе. От девушки пахло гелем для душа с цитрусом, а на губах был вкус этого приторного яблочного сока, коробка от которого уже полетела на пол. Всё было иначе. Не так, как два с половиной года назад, и чувства это вызывало совсем другие. Сурикова никогда прежде не целовала его так влажно и развязно, никогда так к нему не ластилась. Девушка легла на кровать, потянув его за собой за плечи, и ловкие пальцы принялись развязывать галстук, давая мужчине новую порцию кислорода, что обжигал его легкие. Пчёла целовал ее с упоением, проникая в рот языком, буквально вытрахивая его. Соня раздвинула ноги, и он устроился меж них, вжимая ее в матрас все сильнее. Стягивая с него рубашку, чувствуя под подушечками пальцев горячую кожу, она нетерпеливо покачивала бедрами, распаляя желание только сильнее. Его запах оставался на теле, впечатывался в поры, неумолимо возвращая ее в лето 92-го года, поднимая откуда-то из глубины странные смешанные чувства наслаждения и боли. Но Соня не давала им взять над собой контроль, и когда его губы скользнули по тонкой шее к ключицам, она, игнорируя гулко колотящееся сердце, головокружение и то, как низ живота стягивает от напряжения, глубоко вдохнула, очищая разум. — Забери меня отсюда, — тихо, почти не слышно на выдохе произнесла она. — Что? — он не остановился, поцелуи скользили все ниже по гладкой коже, ее тело сводило с ума, за бешеным биением собственного сердца, что отдавалось в висках, Пчёлкин правда не разобрал, что Соня сказала. — Давай уедем. Вместе. Сегодня же. Смысл ее слов дошел до него с опозданием, и Витя оторвался от нее так резко, словно его кипятком ошпарили. Он вскочил на ноги, инстинктивно отступая назад. Потемневшие на несколько оттенков голубые глаза метались по ее телу, по этому по-блядски распахнутому халату, распухшим губам, мокрым волосам... Соня приподнялась на локтях, и когда их взгляды встретились, Пчёла горько усмехнулся. В них не было ничего, и несмотря на чистый голубой цвет, Вите показалось, что в них одна сплошная чернота. — Идиот… — он покачал головой. — Я просто идиот, — хотелось курить. Он полоснул тыльной стороной ладони по губам, словно стирая с них ее вкус, тихо выдохнул и отвернулся, стараясь прийти в себя, но ее пальцы вдруг заскользили по его рукам, затем по спине, по выступающим сильным лопаткам. Пчёла прикрыл глаза и сжал челюсти. Кровь кипела под кожей, он ненавидел себя и ее, и сейчас должен был уйти, но почему-то не мог пошевелиться. — Вить… — горячий шепот у самого уха. Соня прижималась к его спине, встав на цыпочки. Губы ее заскользили по линии шеи. — Пожалуйста. Я все поняла. Я больше не буду употреблять. Давай уедем, — ее слова были похожи на заклинание, она дурманила его одним своим шепотом, не прилагая ровным счетом никаких усилий. — Я хочу домой. С тобой. Пчёла резко дёрнул головой, стараясь высвободиться из этого плена. — Ты поэтому решила меня трахнуть? — это было и смешно, и даже обидно. Он резко развернулся к ней лицом, Сурикова чуть отпрянула назад. — Чтобы я тебя отсюда забрал? — Соня потянулась к его лицу, но он грубо оборвал это движение. — На надо меня трогать. — Тебе нравится, когда я тебя трогаю, — в ее глазах снова мелькало безумие, и прежде, чем он успел что-то еще сказать, девушка, не прерывая зрительного контакта, медленно опустилась перед ним на колени. — Очень, — руки Сони потянулись к ремню брюк, и, если быть совсем честным, у Пчёлкина твердело в штанах только от одного этого взгляда снизу вверх. — Очень нравится. Ему правда нравилось. Но все происходящее было просто гребанным цирком. — Ебанутая! — взяв ее за локти, Витя резко поднял ее на ноги и со всей дури тряхнул, надеясь привести Соню в чувства, но едкое сумасшествие только сильнее разгоралось в ее голубых глазах. — Ты совсем рехнулась? — Это ты рехнулся, если думал, что я лягу с тобой в постель просто так, — наверное, если бы Соня сейчас прикусила язык, отравилась бы собственным ядом. Ей так отчаянно хотелось сделать Вите больно, что она готова была сказать что угодно. Она ненавидела его. Именно в Пчёле она видела сейчас причину своего заточения здесь и причину всех своих страданий. Он остолбенел на мгновение и резко выпустил Сурикову из своих рук. Она, злобно усмехнувшись, поправила на себе шелковый халат, завязав его на простой узел. Витя все еще пытался найти в ней хотя бы тень той девушки, которую знал, но это казалось невозможным. Перед ним стояла какая-то копия: убийственно похожая на Соню внешне, но абсолютно гнилая внутри. — Кем ты стала? Ты же ненавидишь меня, — он покачал головой. Глаза Вити блестели от ярости. — Моя Соня никогда бы не раздвинула ноги перед тем, кого ненавидит. У нее была гордость. — Твоя Соня? — Сурикова коротко рассмеялась, а затем лицо ее вдруг стало как никогда серьезным. Она облизнула пересохшие губы и иронично изогнула брови. — А что ты сделал со своей Соней, тебе напомнить? — она сделала шаг вперед, всматриваясь в его глаза, и увидела в них то, что хотела. Понимание. Витя помнил, как разбил ей сердце, эта сцена в том особняке живо предстала перед ним. — Как ты размазал ее по стенке, как ты ее уничтожил, тебе напомнить? — с каждым словом голос ее становился все громче. — Сдохла твоя Соня, и ты тому виной! — она толкнула его в грудь. — С тебя все началось! Это блядское падение в бездну! С тебя! — Сурикова задохнулась и замолчала на мгновение, а Витя просто стоял и смотрел. — Что ты молчишь? Сказать нечего? Зато как охуенно, наверное, играть сейчас в героя! — Когда ты вылечишься, ты… — Спасибо тебе скажу? — Мне нахуй не нужно твое спасибо! — прокричал он, заставив её вздрогнуть. — Мне нужно, чтобы ты была в порядке! — Так дай мне выйти отсюда, — прорычала девушка, и челюсти ее заскрежетали друг о друга. — Чтобы ты спустила свою жизнь в унитаз? — оба они знали, едва Соня окажется на свободе, она снова начнет употреблять наркотики. Витя думал, что без них Сурикова вернется к жизни, а она чувствовала, как умирает. — Блять, — она покачала головой и впилась пальцами в собственные виски. — Какой же ты идиот… Как же я тебя ненавижу. Тебя и всю вашу шайку-лейку, — Соня закрыла лицо руками. — Уходи. Уезжай блять в Москву, я видеть тебя не хочу. Он молча одевался, а Соня продолжала сыпать проклятиями. — И хуйню свою эту забери, — пакет с кренделями врезался в захлопнувшуюся за Пчёлкиным дверь. Сурикова зарычала и обессиленно опустилась на пол. Она закусила подушечку большого пальца и начала раскачиваться вперед-назад, ощущая, как страх, смешивающаяся со злостью, адреналином, желанием, прокатываются дрожью по позвоночнику. Ей было и жарко, и холодно одновременно. Губы задрожали, и по шее стекла капелька пота. Голова загудела. Началось. Снова. Сурикова свернулась на полу калачиком, прижав колени к себе, и болезненно прикрыла глаза. Сегодня она еще немного потерпит, но завтра, когда станет полегче, она непременно придумает, как отсюда сбежать.