— Где она? Где она, сука!? — Космос перерыл всю Москву. Перерыл как полицейский пёс, стачивая когти о промерзлую землю. Он был везде: дома, у её бабушки, во всех ее любимых местах, у Регины, в каждом ночном клубе, но её и след простыл. Соня исчезла, оставив после себя вкус соленых слез на губах, зияющую рану в груди и горы пепла несбывшихся ожиданий.
— Ты ей не нужен! — он что угодно был готов сказать и сделать. После всего, что Соня пережила, он не позволит кому-либо навредить ей. А Космос сейчас как граната, у которой уже вырвали чеку. Одно неловкое движение, и она разорвется, сотрет в мелкое крошево всё вокруг себя. Соня не должна оказаться в радиусе поражения.
Голубые глаза Пчёлы сверкнули в свете переливающихся золотом гирлянд. Наступал 1995 год. Как же всем было на это наплевать.
— Пиздеж! Где она!?
Она забрала с собой весь кислород, и лёгкие жгло от каждого нового вдоха. Кос чувствовал, что тонет. Она была ему очень нужна. Очень.
— Иди проспись, брат, не начинай, — к своему огромному сожалению Витя понимал, что другу нужна помощь, может, даже сильнее, чем она была нужна Соне, иначе Пчёлкин бы уже давно сломал ему нос. То, что творилось с Холмогоровым уже нельзя было назвать временным помутнением рассудка. Это было похоже на начало конца.
— Я убью тебя! — он кинулся на друга, но так обдолбался, что едва стоял на ногах: Кос подскользнулся на снегу и упал перед Пчёлкиным на колени. Тот постарался его поднять, но Холмогоров лишь зарычал, комкая мокрый снег в больших, мгновенно покрасневших от холода ладонях.
Витя неровно выдохнул.
— Кос, мы это уже проходили. Она лечится, ты не догоняешь? Лечится.
— Я должен кое-что ей сказать, — он обессиленно прислонил к горящему лбу руки и прикрыл глаза.
— Блять, — Пчёлкин сел на корточки и стряхнул с ворота пальто Космоса снег. — Скажешь. Потом. Тебе самому помощь нужна, Кос. Я могу устроить. Поедешь? — Холмогоров ничего не ответил, но Витя почему-то был уверен, что с Космосом то, что он провернул с Соней, провернуть не удастся. — Дай ей выздороветь. Не тяни ее за собой.
— Ну, и что это? — Соня кивнула на стоящий перед ней манекен из тугой резины и устало взглянула на своего психолога. Она правда старалась себя перебороть, терапия больше не была фальшью, но каждая группа, каждое занятие, да что там, каждая минута здесь давалась ей тяжело.
— Человек, которого ты винишь в том, что с тобой произошло, — невозмутимо ответил Джон, сложив руки на груди. — И ты можешь сказать ему все, что думаешь. Можешь даже ударить. Его можно, — мужчина протянул ей палку, и Соня недоверчиво взяла её в руки.
— Только я виновата в том, что со мной произошло, — холодный февральский ветер обжёг её щеку, словно предупредил о чем-то.
— Ты берешь на себя слишком много ответственности, — Джон знал, что Соня была готова под поезд лечь ради своих родных, и порой она надламывалась изнутри, но, сжав зубы, тащила на себе чужие проблемы.
— Нет, я беру ответственность за себя и свои поступки. Я начала нюхать сама. Я врала, я…
— Ты врёшь сейчас, — Сурикова сверкнула глазами и крепко сжала челюсти, заставив себя замолчать. — Ты мне врешь. И себе.
— Ты ничего не знаешь.
Сурикову что-то держало. Не давало оттолкнуться от дна и выплыть, наконец, наружу. И, хотя они сильно продвинулись с ночи пожара, теперь прогресс замер. Джон был уверен, нужно было расквитаться с прошлым. Был там кто-то, кто не отпускал, был кто-то, на кого она, несмотря ни на что, продолжала оглядываться.
— Кто тебя подсадил? — он тряхнул ее за плечо, Соня невольно ахнула от этого грубого движения, глаза ее испуганно забегали; страх, электрическим током пробежавший по телу, заставил мозг лихорадочно заработать.
— Ну, ты же все это время за здоровый образ жизни, а теперь можно все попробовать. Есть сколько хочется, пить, расслабляться, — Дима хохотнул и повел многозначительно головой, а Соня тут же вспомнила про разноцветные таблетки.
Те самые, что он предлагал ей на проводах Регины в Америку, те самые, что должны были отключить весь мир, заставить его замолчать, а ее — забыться. Сурикова дёрнулась, словно от удара током. Это то, что сейчас было ей нужно. Соня не хотела ни о чем думать и ничего чувствовать. Она посмотрела в его красивые глаза и выдохнула, ощущая, как по позвоночнику бегут мурашки.
— Будешь? — спросил он, верно считав её взгляд. Соня кивнула, мысленно благодаря Диму за то, что ей не пришлось просить самой. Это было как-то странно. — Только таблеток нет. Есть кое-что покруче, — он достал из кармана клетчатого пиджака пакетик с белым порошком.
— Это что? — спросила она, нахмурившись. — Стиральный?
— Нет, конечно, — парень по-доброму посмеялся. — Это кокс. Тебе понравится, — он дал Соне подержать пакетик для уверенности. Сердце с тревогой забилось в груди, отдаваясь где-то к глотке. Колени задрожали. Словно собственное тело подсказывало — не надо, но девушка его не слушала, щупая кокс подушечками пальцев сквозь целлофан.
— Дима. Мой первый дилер…
— Нет, не то. Кто из твоих близких? Из-за кого ты попробовала впервые? — Джон держал ее за рукав и буквально заставлял смотреть своему прошлому в лицо.
Соня помнила тот вечер и свои ощущения. Ей казалось, что мир рухнул, и она медленно задыхается под его развалинами. У нее разом отобрали любовь, самого близкого на свете человека и лёд. Сурикова не могла даже представить, что снова улыбнется, она ничего не хотела, ни о чем не мечтала. Девушка стала пустым сосудом без цели и желания жить, а свадьба Космоса её просто добила.
Она подняла от земли сухие глаза и рвано вдохнула прохладный февральский воздух. Вместо крепкого манекена с чужим лицом, она теперь видела перед собой Холмогорова. Если бы он тогда поступил по-другому, если бы выбрал её, всё было бы иначе.
— Космос, — произнесла она немеющими губами. — Космос Холмогоров. Мой… — она пожала плечами и резко качнула головой, однако его образ не рассеивался, а только четче вырисовывался перед глазами. Соне показалось, что она чувствует его запах, терпкий, с нотками зеленого чая. — Я любила его, а он меня бросил.
— Скажи, что ты чувствовала, — тихо, почти шепотом произнес психолог, мягко отпуская Сурикову. Она втянула носом воздух. — Представь, что он слышит.
— Он и так знает, — губы её дрогнули.
— Нет. Он не знает, — голос Джона вдруг стал твердым, даже жестким. — Он не тебя выбрал. Что ты чувствовала? — слова его ударили Суриковой ровно в грудь, она едва не отшатнулась назад, и удар этот возродил внутри воспоминания.
— Злость. Я головой понимала, почему он…
—
Ты.
— Что?
— Ему говори. Я головой понимала, почему
ты…
— Почему
ты так сделал. Но
ты меня предал.
Ты меня предал! — воскликнула она, и глаза её зажгли слезы. Обида и боль колыхнулись в груди, воспоминания заволокли разум. Соня гневно вцепилась в палку пальцами, кожа ее побелела. — Я не заслужила такого! Я тебя ненавижу! Ненавижу тебя! — закричала Сурикова, а затем вдруг нанесла удар по манекену. Сначала несильный, и Соня сама себя испугалась, глухой стук разрезал пространство, и девушка замерла. Ей казалось, что это неправильно, что так не должно быть, но голос Джона подсказал:
— Давай. Бей еще. Прозлись. Прочувствуй.
Она сглотнула горьковатую слюну, палка рассекла воздух и ударилась о резину. Внутри всё зажгло, и девушка ударила снова. И снова. И снова.
— Ты больше никогда не сделаешь мне больно! Никто не сделает! Я не позволю!
Какой-то совсем детский, искренний плач разорвал воздух, Соня взревела так громко и так надрывно, что даже Вивьен, местная медсестра, что курила втихую на балконе в жилом корпусе для персонала, услышала и дёрнулась. А Сурикова колотила палкой манекен, выбиваясь из сил, ощущая, как узел в груди медленно развязывается. Срывая голос, она плакала и кричала, выпуская лаву горячей боли изнутри, а руки немели и тело слабело.
— Молодец, — прошептал он, когда девушка злобно выбросила палку куда-то в кусты и осела на холодную землю, закрывая лицо руками. Блондинка продолжала тихо плакать, дрожа всем телом, не прячась и не убегая от своих чуств. Джон осторожно опустился рядом и позволил себе её обнять, его тепло проникло под кожу, и что-то щёлкнуло внутри, придавая сил. — Ты умница, Соня, — он с акцентом произнес ее имя на русский манер.
Внутри было пусто, но это была не противная мерзкая пустота, а приятная, легкая. Словно теперь Соня могла заполнить себя чем угодно, словно её страшное прошлое, наконец, её отпустило. Девушка оторвала ладони от лица и посмотрела на Джона неожиданно ясными глазами. Она выдохнула, выпуская весь воздух из легких, лицо ее, пусть и заплаканное, красное от слез, выглядело умиротворенным.
— Ну, ты как? — спросил он, осторожно выпуская её из объятий. Соня не торопилась с ответом, девушка, казалось, еще раз заглянула внутрь себя и, шмыгнув носом, даже чуть улыбнулась.
— Хорошо, — она кивнула словно в подтверждении своих слов. Голос её охрип, горло болело от криков, но это было сейчас не так важно. — Правда. Хорошо.
— Ты всё правильно сделала.
— Оказывается так страшно носить внутри себя всё это. Я даже не знала, — блондинка провела по грудной клетке ладонью, словно проверяя, не затерялась ли там еще припрятанная тонна боли и страха. Внутри было по-прежнему сладостно пусто. Ей казалось, что все это время она носила с собой бетонную плиту, а теперь, наконец, от нее избавилась. — Представляешь, мне казалось, я трезвела с каждым ударом, — впервые за долгое время разум ее был как никогда чистым.
Джон кивнул и улыбнулся уголками губ.
— Чего-нибудь хочешь?
Соня задумалась.
— Прямо сейчас съела бы гамбургер, — психолог усмехнулся, девушка облизнула пересохшие губы. — А вообще… — глаза Суриковой вдруг загорелись, она взглянула на Джона и склонила голову на бок. — Достанешь мне хороших карандашей?
— Достану, — что ей в нем нравилось, лишний раз он не спрашивал, что и зачем. Соня думала, что психология — это всегда нудные разговоры часы напролет, а Джон, пусть и периодически клешнями впивался в ее нутро, совсем не раздражал пустой болтовнёй. Да, разговаривать приходилось, Сурикова даже научилась высказываться на группе в присутствии чужих людей, научилась думать о том, что говорили другие, часто им сопереживала и находила в их боли себя. Но все это не казалось нудным. Каким-то невероятным образом это буквально стало пластырем, который помогал залечить раны.
— Супер.
— А сейчас, — мужчина ловко поднялся на ноги и подал ей руку. — Идем, найдем из чего сделать тебе бургер.
***
The darkest hour is just before the dawn.
Самое темное время перед рассветом.
Когда Сурикова только попала в реабилитационный центр, эта фраза ее жутко раздражала. Теперь, вспоминая, что было с ней перед самым началом лечения, она была уверена — это правда.
Сломленная. Злая. Неадекватная. Жаждущая только одного — кокаина. Живущая лишь ради того, чтобы получить дозу любыми путями. Безжалостная и даже жестокая. Жалкое подобие человека.
Она была на самом дне.
Джон говорил, что нужно себя простить, это должно было ослабить тягу к саморазрушению, потому что так или иначе она себя наказывала. За эгоизм, за ложь, за предательства, за то, что не стала олимпийской чемпионкой, за то, что была плохой сестрой и внучкой, за то, что делала близким людям больно и одному черту известно, за что еще. И именно потому что она винила себя, Сурикова снова и снова выбирала мучительный долгий путь к смерти.
А теперь Соня простила себя.
Стук в дверь отвлёк ее от дела, блондинка убрала ногу с педали швейной машины, та затихла, и ткань чуть смялась под иглой. Девушка обернулась через плечо.
— Войдите.
— Привет, — Джон вошел в комнату с подносом, на нем стояли две чайные чашки и заварочный чайник. Сурикова прищурилась и развернулась на стуле к нему лицом. — Чай с лимоном? — спросил он по-русски со страшным акцентом, заставив Соню улыбнуться уголками губ. Иногда она учила его языку, в основном материться, но приятные вещи Джон тоже умел говорить.
— Подлизываешься? — Соня благосклонно перешла на английский.
— Ещё как, — он дёрнул бровями. — У нас новенький, есть подозрения, что его плохо досмотрели. Нужна твоя помощь сегодня.
— А мне что? — Джон, разливая чай по чашкам, вдруг стал серьезным и взглянул на неё исподлобья. — Нет, — предугадывая его слова, Сурикова отрицательно мотнула головой. — То, о чем ты думаешь — это не бонус, это наказание.
Брюнет усмехнулся.
— Скажи тебе в декабре, что ты не захочешь уезжать — поверила бы? — Соня закатила глаза и взяла в руки чашку, с наслаждением отпивая ароматный чай. Она собиралась совершенно игнорировать тему, которую с таким упоением пытался начать Джон. — Ты знаешь, что пора.
— Хочешь от меня избавиться?
— Хочу, чтобы ты перестала бояться жизни за стенами центра. Ты не можешь жить тут вечно.
— Пока Виктор Павлович Пчёлкин платит за мое пребывание здесь — могу, — то, что у Джона нет злого умысла и что он действительно считает, что Соня готова пойти дальше, Сурикова уже поняла. Но что было еще более ясно — директор центра алчный, жадный до денег немец, и ему выгоден лишний рот, поэтому она и провела здесь куда дольше обычного трехмесячного курса.
— Это непродуктивно.
— Какое совпадение! Этот разговор — тоже. И если ты хочешь, чтобы я развела новичка, давай просто попьем чай и обсудим погоду, — Джон закатил глаза, пробурчав что-то о том, что это не развод, но неприятную тему все-таки закрыл. — Весна в Германии чудесная, не так ли? — не жалея сарказма спросила блондинка.
— Меня тошнит от светских бесед, — Соня довольно улыбнулась. — Тебе говорили, что ты склонна к манипуляции?
— Это всё мои наркоманские привычки, — очередной аргумент в пользу того, что Суриковой еще рано прощаться с этим местом.
— Это врожденное, — он прищурился.
— Ауч. Ты точно психолог? Я чувствую давление.
— М-а-н-и-п-у-л-я-ц-и-я.
Соня вышла во двор, оглядываясь по сторонам, и сильнее закуталась в куртку: несмотря на теплое солнце, ветер продирал буквально до костей. На обеде новенького не было, в его спальне тоже, за территорию он вряд ли бы выбрался, охрану усилили после пожара.
От воспоминаний о том, что она действительно подожгла здание со спящими людьми, чтобы сбежать, по телу Сони прошла дрожь; девушка резко качнула головой и, выпуская из легких весь кислород до состояния полнейшего вакуума, шагнула вперед.
Соня теперь другая. Другая.
— Закурить есть? — она села на скамейку рядом с
новенькой: платиновой блондинкой, одетой во все, что только можно. Из-под объемной куртки виднелись свитера и кофты, сверху кареглазая была закутана в шарф, у нее слегка подрагивали губы. В том, что у девчонки ломка — не было сомнений, здесь можно было только посочувствовать. О своем состоянии в первый месяц Соня даже боялась вспоминать, однако эти страшные дни в том числе помогали держаться на плаву. Повторять весь этот кошмар она не желала.
— Держи, — у нее был хриплый прокуренный, а может, просто очень уставший голос.
— Софи, — Сурикова протянула ей руку.
— Рикки, — та слегка её пожала. — Давно ты здесь? — блондинка ей прикурила, Соня выпустила изо рта белесый дым и закинула одну ногу на сидение, с наслаждением улыбнувшись: сигареты всё еще успокаивали нервы.
— Несколько месяцев.
— Ад. И никак не сбежать? — Соня отрицательно качнула головой. — Боже. Меня отправили сюда, чтобы я не сторчалась, а я все равно откинусь.
— Почему это?
— А ты не видишь? — Рикки нахмурилась и указала рукой на свой внешний вид. Капелька пота драматично скатилась по ее виску в этот момент. — Меня рвет каждые полчаса. Я умру от обезвоживания над унитазом или от скуки. Чем вы тут каждый день занимаетесь? Часами разговариваете, а вечером раскладываете пасьянс?
— Ты драматизируешь. Это пройдет, — Птичка предпочла умолчать о том, что у некоторых ломка сохраняется месяцами, на её памяти рекорд побил мужчина по имени Ноэ, это был его третий раз в клинике, и ломало его уже десять месяцев, а здесь он мог держать себя в руках, когда было совсем паршиво.
— А ты типа местная монашка? — Сурикова усмехнулась. Так её еще не называли.
— Я просто не собираюсь тебя жалеть, я же не твоя мамочка, — она посмотрела на Рикки прямым долгим взглядом, от которого девушке стало не по себе. Блондинка невольно заёрзала на скамейке и слегка потупила взгляд. — Но если есть, что намутить — зови, — Сурикова поднялась на ноги и выбросила недокуренную сигарету.
— Серьезно? — то, что Рикки одиноко, было слишком очевидно. Когда сознание слегка проявляется сквозь пелену вечного наркотического тумана, человек вообще чувствует себя абсолютно пустым, покинутым, никому не нужным. Чаще всего это правда. Ты остаешься один. Наркотики заполоняют всё пространство, они вытесняют всё и всех.
Рикки нужен был кто-то. Чтобы выплеснуть свое недовольство. Чтобы поделиться тем, что внутри, пусть и в гадкой подростковой манере. И чтобы принять вместе, создавая новую иллюзию того, что в этом мире хоть кому-то на нее не плевать.
— А как думаешь я здесь выживаю? — без стеснения соврала Соня.
— Класс… Завтра приедет мой «брат», — Рикки нарисовала в воздухе кавычки. — Я надурила местного главаря. Ну, того, в белом халате. Это не мой брат, это мой дилер. Он привезет мне вкусненького.
— Круто! — у Суриковой резко пересохло во рту, но девушка выдавила из себя улыбку. Раньше она была здесь самой изобретательной, и если бы у нее в Германии был хоть один знакомый, кроме Пчёлы, ей бы не пришлось ничего поджигать. Естественно, она принимала бы прямо в стенах центра и сидела себе спокойненько на группах, рассуждая о причинно-следственных связях. Иногда под кокаином ей очень нравилось философствовать о вечном.
— Круто! Тогда я зайду?
— Естественно, — Соня ей подмигнула, но едва развернулась к Рикки спиной, улыбка спала с ее лица, брови девушки сдвинулись к переносице. Внутри прошла дрожь, легкий удар тока пронзил солнечное сплетение, и она быстро зашагала к открытым дверям центра.
Она ведь может не рассказывать. В конце концов, так поступают крысы. А она не крыса. Никогда не была.
В районе затылка появилось давно забытое чувство. Зудящее, заставляющее все тело невольно сжиматься. Пульс участился, дыхание сбилось. Она даже не знала, что именно принесет «брат» Рикки, но какая разница?
Сурикова сжала кулаки, впиваясь ногтями в свою кожу, и резко остановилась, прижавшись спиной к прохладной стене у кабинета Джона. Во рту вязало так, словно она только что съела целую хурму. Пальцы нервно подрагивали. К ней вернулся давно забытый ночной кошмар, и он был реален, как никогда.
— Блядство, — выдохнула она, а затем оттолкнулась от стены и нервно застучала по гладкой деревянной поверхности двери.
— Войдите.
— Завтра ей привезут наркотики. Это будто бы ее брат, но это неправда, — на одном дыхании произнесла Сурикова, ворвавшись в кабинет. Джон сидел у себя за столом, сложив длинные пальцы домиком, казалось, он совсем не удивлен. Блондинка села в удобное кожаное кресло и вытянула ноги, прикрывая глаза. — Она предложила мне присоединиться. И я очень хотела это сделать, — сказав это вслух, она замерла в ожидании приговора.
— Но ты здесь. Ты рассказала мне правду, а значит, поборола желание. Ты справилась, — его слова слегка её успокоили, но лишь на пару мгновений. Осознав их, уложив в голове кирпичик за кирпичиком, Сурикова резко села прямо и распахнула глаза. Она спустила ноги на пол и подлетела к столу психолога, упираясь руками в столешницу.
— Так это я манипулятор!? — воскликнула она. — Ты всё это придумал! Придумал, чтобы доказать мне, что я смогу сказать «нет»! — её обвинение звучало абсурдно, но для нее было как никогда обоснованным, Джон обвёл Соню вокруг пальцы и даже не чувствовал себя виноватым.
Уилкер довольно улыбнулся, продолжая сидеть напротив нее в абсолютно расслабленной позе, откинувшись на спинку кресла. Соня зарычала, ей отчаянно хотелось запустить в его голову чем-нибудь тяжелым, а губы психолога растянулись в еще более широкой улыбке.
— И я тебе это доказал.
Она нахмурилась и чуть отступила назад.
— То есть никаких наркотиков нет? — куда более спокойно, и может слегка разочарованно спросила девушка. Если никакой проблемы не было, её решение не кажется таким уж гениальным, и так отчаянно восхваляемая Джоном победа — такой сладкой.
— Ещё как есть! — уже что-то. — И сейчас мне надо решить эту проблему, — он выпрямился. — Ты как? — Сурикова пожала плечами. — Сонь?
— Да в порядке, — злость отступила, но осознание всего еще не пришло. — Иди.
— Жду вечером на группе. Обсудим.
— Чтобы Рикки прирезала меня ночью? — блондинка иронично приподняла брови. — Нет, спасибо.
— Вряд ли она спустится. Её пока знатно лихорадит.
— Циник.
— У меня такая профессия.
