Сентябрь 1996 год.
— Саш, пожалуйста, улыбайся, — шепотом попросила Оля, нагнувшись к нему чуть ближе, чтобы никто больше не слышал. Немногочисленные гости уже начали собираться у дверей ЗАГСа, сегодня был большой день — Соня Сурикова выходила замуж. Белов посмотрел на неё мрачно и красноречиво, заставив жену прикусить щеки изнутри и замолчать. Ему не нравилось в этой свадьбе абсолютно ничего. Не нравился её жених — Соня совсем сбрендила, выходить замуж за ФСБшника, когда у него с ними сейчас не самые ровные отношения. Можно ли было ей доверять? Или она сменила сторону и при первой возможности распихает по их дому подслушки? Саша так злился на неё, что немного параноил (он отказывался признаваться себе, что весь негатив начался, когда она не позвала его на знакомство с Лёней). Белому не нравилось, что буквально все жрали с Сониных рук дерьмо и радостно причмокивали. Разве это можно было назвать свадьбой? Расписаться и пойти в ресторан семьей. Что это за семья, если здесь нет ни Фила, ни… Ладно, Пчёлу и Коса сюда звать не самая умная затея, может, Сурикова и права. То, что она может оказаться права, разозлило его еще больше. Нет. Фила и Тому она должна была позвать. И неважно, что они в Ялте. И Соня даже не меняла фамилию. Заявила, что для её бренда это плохо, что она должна оставаться Суриковой. Всё это был словно один большой фарс, нацеленный на то, чтобы вывести Сашу из себя, ей в последнее время, кажется, это приносило огромное удовольствие. К ЗАГСу подъехал автомобиль, благо, по крайней мере украшенный бело-розовыми лентами, сеткой, похожей на фату, и двумя кольцами на крыше. Все засуетились, подготовили букеты цветов, фотоаппараты и видеокамеру. Первым из машины вышел жених: высокий, светловолосый, в классическом темном костюме с белой рубашкой и светло-розовым галстуком. Он помахал рукой гостям, когда те захлопали радостно в ладоши, обошёл машину и открыл заднюю дверь, подавая невесте руку. Соня грациозно вышла из машины и приветливо всем улыбнулась, и то, как она выглядела, посеяло смятение среди гостей, Елизавета Андреевна даже ахнула и взглянула вопросительно на Олю, та лишь пожала плечами, и хотя улыбалась, глаза её выражали отчаяние. Невеста была в белом брючном костюме: штаны расширялись к полу и струились на ветру, верх — достаточно откровенный, с глубоким вырезом. Естественно. Какое свадебное платье? Всё это от начала и до конца — ебучий цирк. Сашу передёрнуло. Белый повел плечами нервно и осмотрел гостей. Пожалуй, сильнее него недовольна была только мама жениха: она поджала тонкие губы и смотрела на Соню с нескрываемым ужасом. Совсем не с такой девушкой она хотела видеть своего единственного сына. Это Сашу немного развеселило, он ухмыльнулся. Соня нахваталась дерьма в своей Европе, это раздражало его, но то, как она наслаждалась всеобщей растерянностью, слегка подтапливало лёд. Нет. Сурикова оставалась сама собой. Это было хорошо. День выдался теплым и солнечным, деревья покрылись золотом, которое должно было временно скрыть осеннее уродство с его холодными дождями и грязью. Сегодня погода была идеальной, в последний раз в этом году. Пахло осенней сухостью и едва заметными нотками уже ушедшего лета. Так приятно, почти будоражаще. Хотя Соню с самого утра будоражило и волновало буквально всё. Как настоящая невеста, она сильно переживала. И хотя девушка никогда не мечтала о свадьбе или о браке (и не мудрено, ведь что такое брак она в основном знала, благодаря своей сестре, а это не лучший пример для подражания), мысль о том, что она проведет всю жизнь со своим любимым, пробивала её тело легкой дрожью, ускоряла биение сердца; у нее сводило желудок. Ночью девушку буквально лихорадило. Соня мало спала. А утром не смогла позавтракать. Но сейчас выглядела прекрасно. Её тонкий стан стал только более хрупким от небольшого недоедания за последние сутки, она была похожа на балерину из фарфоровой музыкальной шкатулки их мамы: такая грациозная и уточненная. Волосы она вновь подстригла, оставив удлиненное каре, светлые медовые локоны ниспадали легкими волнами и развивались на ветру. Макияж скрыл следы бессонницы, кожа буквально сияла. И ей чертовски шёл этот костюм, она знала, как подчеркнуть свои достоинства. Несмотря на то, что наряд мало соответствовал представлению гостей о свадебном, едва она подошла ближе, все невольно залюбовались ею. Соня не шла, она порхала, как Птичка, трепыхая крылышками. Никто не мог устоять. Они с Лёней прекрасно смотрелись вместе. Пара держалась за руки, они улыбались друг другу и, кажется, всем были довольны. — Мой милый сыночек, — пролепетела сквозь слезы Наталья Геннадьевна и буквально вырвала его из рук невесты, обнимая. Лёня больше снисходительно, чем радостно обнял мать в ответ, но Соня показательно нахмурилась, пристыдив его, и кивнула одобрительно, когда он смягчился, нежно погладив матушку по спине. К будущей свекрови Соня относилась без ненависти, скорее с иронией, поэтому не была против этого выпада. — Соня! — Ваня сорвался на бег, выпутавшись, наконец, из рук матери, что удерживала его все это время. Девушка тут же опустилась на корточки, чуть подогнув штаны, и он крепко-крепко обнял её, повиснув на шее тёти. — С днем рождения! Все рассмеялись. Малыш немного перепутал праздники, да и дней лучше, чем день рождения и новый год он просто не мог представить. — Ваня… — Оля попыталась его оттащить. — Ты запачкаешь Соне костюм, — невеста только махнула рукой. — Спасибо за поздравления, — она чмокнула племянника в щеку и тут же стерла легкий след от розовой помады. — Ты такой красивый, — Соня погладила его по кудрявой голове. — В костюме, в галстуке... — Я как папа, — гордо заявил мальчуган. — Да, это точно, — Сурикова с иронией взглянула на Сашу. Тот показал ей кулак. Соня хихикнула. Все подхватили тенденцию поздравлений, хотя поздравлять пока было не с чем, и задушили молодых в объятиях и добрых словах. У Сони перед глазами мелькали лица и фотовспышки, улыбки и слёзы: бабушка с Олей развели болото. И эта суматоха её немного выбила из колеи, стало труднее дышать, ладошки вспотели. Она не раз оказывалась в центре внимания, на соревнованиях на неё смотрела вся страна, кто с трибун, кто из дома по телевизору, но никогда еще она не чувствовала такой едкой паники и страха совершить ошибку. Сейчас от неё будто хотели чего-то недостижимого, и любая золотая медаль или успех новой коллекции (а попробуй-ка всем угодить) были куда реальнее, чем соответствие пожеланиям «быть хорошей женой». Соня будто бы знала, кожей чувствовала, что хорошей женой (какой она должна быть по мнению большинства) ей никогда не стать. А Лёня знал об этом? Он знал, на что идет? Все эти мысли, вихрем крутящиеся в голове, расшатывали сознание, Сурикова чувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Ей хотелось закрыться обеими руками и закричать, чтобы все замолчали, наконец. Теплые руки Саши обвили её, он чуть дрогнул — Соня вся была ледяная. И это объятие — как соприкосновение льда и пламени, образующее резкую вспышку всего и сразу, слегка её отрезвило. Она обняла его в ответ и глубоко вдохнула, а затем выдохнула, приводя себя в чувства. Кислород разодрал легкие, но мир вернулся в свое русло, голоса теперь не казались такими громкими, а вспышки такими яркими. Всё хорошо. Всё хорошо. Как у Белова это получалось? Он часто был источником всех проблем, но одновременно с этим рядом с ним было так спокойно, так безопасно. — Почему не пятница тринадцатое? — спросил он, погладив её по руке. То, что с Соней не все в порядке он понял сразу, просто принял это за мандраж невесты, женщины очень чувствительны ко всему такому: Оля рассказывала, что тряслась, как осиновый лист перед их свадьбой. Соня тогда, к слову, предложила все отменить, а потом втюхивала его будущей жене коньяк. Саша тоже решил расшевелить невесту немного. — Суббота четырнадцатое — не в стиле этой свадьбы. Соня усмехнулась. — Я хотела, — ответила шепотом девушка. — Свекровь заупрямилась почему-то, — она чуть сморщила носик. Саша покачал головой и улыбнулся. Нет, это всё еще их Сонька. Просто она повзрослела и выходит, черт возьми, замуж. — Ты прекрасно выглядишь, — по-доброму и честно сказал он. — Красавица. — Спасибо, — она вздохнула. — Я рада, что ты пришел. — Я не хотел, — действительно, была мысль пойти на принцип. — Я знаю, — она подмигнула. На улицу вышла работница ЗАГСа в красном блестящем платье, заставив всех на себя обернуться. — Леонид Сергеевич Костров и София Евгеньевна Сурикова? — позвала она. Соня с Лёней взялись за руки, и он потянул её к дверям, гости поплелись за ними. Строгий, совсем не располагающий к созданию семьи взгляд скользнул по новобрачным. Женщина дёрнула тонкими черными бровями и чуть сморщила длинный нос, когда осматривала наряд невесты. Соня прыснула, не сдержавшись. — Проходите. Ваше время, — тоном, который еще больше не располагал к трогательности и романтике, сказала она. Сурикова закатила глаза, но, посмотрев снизу вверх на своего жениха, смягчилась, улыбнулась нежно и первая шагнула в свою новую жизнь. Они держались за руки, слушая речь работницы ЗАГСа об этом светлом дне, когда они создают ячейку общества, но Соне правда больше нравилось просто слово семья без лишнего пафоса. Обществу, как ей казалось, вообще нечего было делать в их браке. Были только он и она. — Сурикова София Евгеньевна, согласны ли вы стать женой Кострова Леонида Сергеевича? — Согласна, — твердо и четко ответила она. — Костров Леонид Сергеевич, согласны ли вы взять в жены Сурикову Софию Евгеньевну? Он взглянул на неё с теплом и любовью: — Согласен. Бабушка плакала, Оля успокаивающе гладила её по плечам, думая о своей свадьбе. Как все поменялось с тех пор… Она и сама стала совсем другой, повзрослела, очерствела. Оля скучала по прежней себе, тогда ей все казалось лучше, тогда все было проще. С Сашей ей было море по колено, теперь же ей иногда казалось, что они друг другу чужие. Не всегда. Но чаще, чем ей бы хотелось. А Соня… Она была еще совсем девчонкой тогда, такой ребячливой, показательно непокорной, а теперь сама стала невестой. У Оли заслезились глаза. Её младшая сестрёнка выросла. — Невеста, поставьте свою подпись. Соня прошла на каблуках вперед, оставив букет Лёне, дёрнув игриво бровями. Она оставила автограф на красивой бумаге. — Жених, теперь вы. Соня думала о том, что венчание в церкви где-нибудь в Англии было бы куда романтичнее, чем это сухое проставление подписей. Но большая романтика, вроде как, была не в её стиле. Но хотелось чего-то возвышенного. Боже. Она превращается в Олю. Соня сама на себя закатила глаза. — А теперь в знак уважения и любви обменяйтесь кольцами, — в зале зазвучал Марш Мендельсона, им подали хрустальную шкатулку с колечками, которые они, как самая безответственная парочка в мире, выбирали накануне свадьбы. Соня осторожно взяла кольцо побольше в руки и с легкостью надела на безымянный палец Лёни. Он же слегка волновался — руки его заметно дрожали. Сурикова сделала вид, что не заметила этого, смотрела на него влюбленными глазами, потому что даже это ей казалось в нем милым. И было в этом моменте что-то интимное. Что-то волнующее. Настолько, что ей захотелось поцеловать его сейчас же, а еще лучше — остаться только вдвоем. Скорее бы вечер... Когда кольцо, наконец, оказалась на её пальце, Соня прошептала тихо, так, чтобы услышал только он: — Теперь ты от меня не отвяжешься. Он улыбнулся. — А ты от меня. — Объявляю вас мужем и женой, — куда более чувственно, чем прежде, сказала высокая темноволосая женщина в строгих учительских очках. Раздались аплодисменты, но Соня будто их не слышала. — Можете поцеловать невесту. Ну, наконец-то. Они потянулись друг к другу и поцеловались. Нежно и осторожно, как в первый раз — не тот, когда она его оттолкнула, а настоящий первый раз. Хотя это и был их первый раз, теперь уже в новом статусе — статусе мужа и жены. У Сони перехватило дыхание от волнений и чувств, коленки слегка подкосились, но он её поддержал. Ладонь Лёни ласково легла на её щеку, и он прижал девушку ближе к себе, лаская её губы, поглаживая кожу, а сзади небольшая толпа уже отсчитывала длину их поцелуя. Но для них никого не существовало. — Я люблю тебя, — прошептал он. — Я тебя тоже. Соня любила не только его, но и саму суть их любви. Это было что-то, пусть не идеальное, но очень правильное. Настоящее, светлое, как раннее летнее утро, такое же сладкое на вкус, такое же дающее надежду. Что-то абсолютно не травмирующее. Что-то, что исцеляло раны. По крайней мере, её раны — точно.***
— Ну, мой дорогой сыночек, — тут Наталья Геннадьевна вспомнила, очевидно, о существовании Сони и добавила с явным перебоем в голосе, куда более сухо и сдержанно. — И Сонечка. Соня глянула коротко на Олю, та сидела, округлив глаза, в явном ужасе. Сурикова едва не прыснула, но сдержалась, закусив щёки. Белова посмотрела на сестру и покачала головой, Соня многозначительно приподняла брови, но затем надела на лицо улыбку и повернулась к тостующей. Оля вновь покачала головой и приложила ладонь к груди. Как же ей повезло со свекровью, Татьяна Николаевна была самой чуткой и доброй в мире женщиной и никогда бы не позволила себе такого отношения к невестке. Да что там. Вообще к кому-либо. Наталья Геннадьевна была невысокой, худощавой женщиной, и, хотя годы не пощадили её: сухое лицо её было все в морщинах, выглядела женщина ухоженно. Идеальная укладка — Соня все смотрела на её высокие кудри, прибранные волосок к волоску, и думала: она просыпается каждый раз в пять утра, чтобы сделать их? Идеальный маникюр. Идеально выглаженная одежда. Идеальные, отточенные до автоматизма движения — рук, плеч, ног: неважно, стояла она или сидела. Отец её был не последним человеком в аппарате Сталина, а муж работал в КГБ, у нее всегда был статус, у нее всегда были обязанности, и она всегда должна была держать лицо. И только свои губы, изгибающиеся в пренебрежении, она никогда не контролировала. Это в очередной раз доказывало, что нет ничего идеального. — Мой прекрасный сыночек достоин самого большого счастья. И я так рада, что дожила до момента, когда он женился. Так важно иметь за спиной надежный тыл. Рядом стойкое плечо... Ты много работаешь, трудишься сутками, конечно, Сонечка будет тебя ждать, будет тебя любить и заботиться о тебе... Если резюмировать тост свекрови, то Лёня должен был постичь счастье тихой спокойной гавани в своей семье, а Соне нужно было это обеспечить. Если еще более коротко — Лёня создан, чтобы отдыхать вне работы, Соня — чтобы работать на эту новую ячейку общества. И родить примерно штук пять детей, потому что «сыночек всегда мечтал о большой семье». Что же вы-то ограничились одним ребенком, Наталья Геннадьевна? Боялись испортить фигурку? Все за столом смотрели на Сурикову в недоумении — никто не видел её у плиты, создающую уют и комфорт, среди пеленок, распашонок и пятерых детей. Тётя Катя вообще хотела перебить Наталью Кострову, когда та совсем перешла грань в нахваливании своего сыночка. Женщина питала к Соне уж очень трепетные чувства, любимую девочку, что так напоминала ей саму себя в молодости, хотелось защитить. Ну как её дать в обиду этой мегере в дорогом красном платье? Но Саша не дал скандалу случиться. — Катя, — сквозь зубы проговорил он, когда тётка вдохнула поглубже и сжала руки в кулаки. Оля, признаться, ждала от Сони реакции, причем не самой вежливой. Но она выдержала пламенную речь стойко, не моргнув и глазом. Ради мужа. Но от этой несправедливости и гадости она сжимала челюсти едва ли не до скрипа, лишь бы смолчать, хотя бы физически удержать себя от комментариев. Ей казалось, по её лицу все понятно, однако взгляд её оставался спокойным и мягким, как и поза, а в конце она даже улыбнулась. Правда, опустошила бокал с минералкой до дна. В горле слишком пересохло. Соня успокоила себя тем, что это не её дело, не ей лечить эту женщину, не ей пытаться вбить свекрови что-то в голову, всё равно бесполезно. А главное: Лёня — не его мать. Если бы он хотел такого сценария, который она описала, никогда бы не женился на Соне. Потому что Костров был умным, он точно знал, на что шёл. Знал же? Сурикова снова задалась этим вопросом и чуть помрачнела. — Ну, и я скажу, — Елизавета Андреевна, не выдержав такого обращения со своей внучкой, поднялась с места с бокалом, заставив и Соню, и Лёню встать тут же. Сурикова смотрела на неё с такой любовью, с таким трепетом, потому что даже по тону голоса бабушки знала, сейчас её отстоят. — Лёнечка, я очень рада, что ты стал частью нашей семьи, что ты встретился на пути моей внучки. Потому что Сонечка — бриллиант, — сказала она, посмотрев на Наталью Геннадьевну крайне выразительно. — И тебе очень повезло этот бриллиант отыскать. Лёня кивнул. Его, признаться, речь бабули тоже трогала. — Она у нас умница, красавица, спортсменка, бизнес… — она чуть замялась, Оля ей тихо подсказала. — Бизнесвумен, — Соня хихикнула. — И кто кого еще будет ждать с работы, знаете ли, — гости засмеялись. Все, кроме поджавшей губы Натальи Геннадьевны. — Но это не так важно. Берегите друг друга, дети, — она посмотрела на них по очереди. — И любите. Вот это главное! И это было таким хорошим советом. Любите. Это главное. — Спасибо, бабуль. — Спасибо, Елизавета Андреевна. Глаза вдруг зажгло от слёз. Боже, как же она любила свою бабушку. Сколько в ней на самом деле было мудрости и силы. Она никогда не показывала, что ей тяжело, а ведь ей пришлось ой как не сладко. В какой-то момент она оказалась один на один с двумя подростками, которые потеряли родителей. Это не могло быть просто. Если бы не она… Где бы они с Олей были? Она всю жизнь отдала им. И всю себя. Соню совсем захлестнули эмоции. Обняв бабушку в благодарность не только за эти слова, а за все, что она сделала. — Я тебя очень люблю, бабуль. — Я тебя тоже, солнышко. А затем Сурикова прошептала на ухо Лёне: — Я отойду припудрить носик. — Хорошо. Я отвлеку их. Официанты как раз начали подавать горячее. Отлично. Соне после всех этих тостов срочно надо было покурить. Сурикова вышла на улицу, копошась в своей небольшой сумочке. Салфетки, снова салфетки, тушь, пудра, помада… Ничего из этого ей не понадобилось, но куда, черт возьми, запропастились её сигареты? И вдруг кто-то протянул ей пачку. Соня бы никогда не узнала чью-то руку, боже, сколько чужих рук мы вообще видели в своей жизни? Но золотая печатка на пальце, рисунок вен под кожей, уверенность, с которой он подал ей сигареты… Соня знала, что это Витя, даже не поднимая глаз. — Нервозно, да? — спросил он с некой иронией, когда она все-таки на него посмотрела. Сурикова захлопала глазами, глядя на него, как на призрака, и лицо её стало белеть. — В обморок только не падай, — и мужчина чуть придержал её за локоть. — Ты что здесь делаешь? — Спасибо, что пригласила, кстати, — он словно не слышал её вопроса. Курить захотелось еще сильнее. Бросив попытки быть независимой и искать дрожащими пальцами чертовы сигареты, Соня взяла пачку «Camel» у него. — А мы договорились бывших не звать, — легко парировала девушка. Витя усмехнулся. Так по-доброму и по-родному, что Сурикова слегка расслабилась. — Правда. Почему ты здесь? — у него была какая-то особенная привычка — преследовать её и появляться, как из воздуха. — Только не говори, что мне нужен друг. — А это не так? Тебя вон колотит всю, — и он накинул ей на плечи свой пиджак. Ткань сохранила его тепло и заколола кожу, едва её коснулась. Запах Вити, запах дождя и холода окутывал с головы до ног и кружил ей голову вместе с никотином, что, попадая в легкие, совсем расслабил её тело. — Передумала? — спросил он, смотря на неё заискивающе, исподлобья. — Я тачку подогнал, — он кивнул на припаркованное авто. Он правда стоял и ждал её тут? — Паспорт сожжем. Никто не узнает. — Не смешно, — Витя действительно знал её так хорошо, что буквально был уверен в том, что она в день своей свадьбы выбежит покурить? — Да нет, очень смешно, — и в его голубых глазах и правда танцевали смешинки. Соня вздохнула резко и нервно, нахмурив брови. Он тут же стал серьезным, выпрямил плечи и взглянул на неё совсем иначе. Лучше бы он продолжал паясничать. Это был тот самый взгляд. С какой-то едва сквозящей, убивающей печалью. Он отравлял Соню изнутри, и хотя Витя не говорил ничего вслух, черт возьми, он всё говорил глазами. — Ты выглядишь потрясающе, — вместо всяких громких слов произнес он пронзительно. Так, как не говорил ей сегодня никто. Даже Лёня. — Очень красивая. Витя смотрел на неё восхищенно. Вероятно, даже если бы рядом с ними сейчас прошлась, как по подиуму, Наоми Кэмпбелл, Пчёлкин не отвел бы от Суриковой своего взгляда. — Я не в платье, — так растерянно ответила она. — Все хотели, чтобы я была в платье, — Соня почему-то чувствовала себя сейчас девчонкой, которая встретила Витю много лет назад и влюбилась в него без памяти. Наивной. Ищущей одобрения. Ищущей любви и ласки. Чего-то сумасшедшего, нового, страстного. Он так легко возвращал её в юность. Соня скучала по старой себе. Но её уже было не вернуть. Всё это было ненадолго. Потому что в итоге там была только боль. Соня больше не хотела, чтобы ей было больно. — Я не видел невест красивее. Никогда, — Витя улыбнулся, но эта улыбка будто далась ему с трудом, он едва приподнял уголки губ. И в его улыбке было столько грусти, что у Суриковой невольно защемило сердце. Она нервно облизнула губы и выбросила сигарету. Надо было завязывать с этим, и срочно, но он не дал ей уйти, перехватил её ладони, сжав их. — Не уходи. — Вить, я вышла замуж, — напомнила она и себе, и ему. О, он был в курсе. Так уж вышло, Пчёлкин достаточно много знал о чужих невестах. — Я знаю, — кольцо на её пальце обжигало его кожу. — Знаю. Я не хочу тебя пугать. И я даже не буду пытаться уговорить тебя уехать со мной сейчас, — в его голосе засквозила ирония, и Соня усмехнулась, покачав головой. — Я просто хочу сказать, что рад за тебя, — улыбка спала с её лица. Было больно, потому что Соня знала — он не врёт. — Ты правда заслужила быть счастливой. С кем-то, кто лучше меня. Или... — Пчёлкин пожал плечами, но ничего больше не сказал, не стал сотрясать воздух еще и именем лучшего друга. — Я не знаю, что сказать. — Ничего. Ты не обязана ничего говорить. Просто знай, что я всегда буду где-то рядом, если понадоблюсь. А если нет… То это хорошо, — эти слова заставили её задрожать. Потому что Соня знала — он прощается. Вот сейчас он её отпускает. Потому что тогда, много лет назад, Витя сам был еще мальчишкой. Он разбил ей сердце, потому что не знал, как его сохранить, а теперь понял. Нужно было её отпустить. Это было больно. И все внутри него кипело, рвалось на части, каждая клеточка тела горела, крича, что это не то, чего он хочет. Но этого хотела Соня. И он должен быть на этот раз выбрать её. Не себя. — Я всегда тебя любил, хотя и не такой любовью, которой ты достойна. Её пальцы дрожали в его руках, и он сжал их чуть сильнее, а затем обнял её, вдыхая Сонин запах. Другой. Совсем не такой, как в юности, более терпкий, более волнующий, но все же её кожа пахла так же. Сладко. Как весна. — Будь счастлива, Соня, — прошептал он тихо. Так тихо, что осенний ветер меняющейся погоды, уже такой холодный, подхватил его слова и заглушил своим воем. Слёзы зажгли её глаза, она прикусила губу, чтобы не всхлипнуть, как маленькая девочка, которой она уже давно не являлась. — И прости, что пришел. — Спасибо, что пришел, — ответила она, мягко разомкнув объятия, и осторожно стянула с плеч его пиджак. — Я тоже всегда буду рядом, Вить. И… — она сглотнула горечь, образовавшуюся на языке. Ей всё ещё трудно было произносить эти слова, но когда, если не сейчас? — Прости меня за всё. Как давно она хотела извиниться. Соня принесла Вите много боли, где-то на подсознании считая, что он её заслужил. Но все имеют право на ошибку. Наверное, он тоже так думал, потому что оказался единственным человеком, который её не бросил. Если бы не он, Сурикова была бы уже мертва. Её убил бы или кокаин или кто-то за кокаин. Она знала — Пчёлкин спас её. Именно благодаря ему она сейчас стояла здесь, именно благодаря ему у нее была надежда на будущее. И ей хотелось, чтобы у Вити она тоже была. — Я на тебя не в обиде. Соня знала это. Но была рада это услышать. — У тебя все будет хорошо, — она привстала на цыпочки и оставила на его щеке легкий поцелуй. — Правда. Я уверена. Он кивнул и вновь слегка ей улыбнулся. Верил ли он ей? Наверное, да. Соня напоследок коснулась ладонью Витиной щеки в мягком заботливом жесте и, вдохнув, отгоняя слёзы, сделала шаг назад. Затем еще один. И еще. Они попрощались. Было больно. Но это была какая-то исцеляющая боль. Как будто рану намазали йодом. Щиплет — да. Жжет — да. Но это поможет. Так будет лучше.***
Соня ходила по квартире и нервно курила, обнимая себя двумя руками. Черт подери. Это был какой-то сюр. Ей хотелось плакать, кричать и, что самое сумасшедшее, сесть посреди комнаты и расхохотаться. И ей хотелось выпить. Так сильно, что вода не утоляла жажду, так сильно, что пальцы дрожали, а внутри всё зудело. Соня была готова кожу с себя содрать от этого мерзкого ощущения. Она цеплялась за домашний свитер, вытягивая из него нитки, чтобы хоть как-то себя успокоить, но всё было тщетно. Сигареты тоже не помогали. Холодильник был заставлен шампанским, она пару раз открывала его, а затем захлопывала дверцу в нервном движении, злясь на себя едва ли не больше, чем на Лёню. Они вернулись домой из ресторана в хорошем настроении, несмотря на все произошедшее, Сурикова, будучи мудрой, не стала говорить, что была права относительно этой свадьбы, ведь будь там больше народу, случилось бы непоправимое. — Устал? — спросила она, помогая ему развязать галстук. Глаза у него были грустные, совсем не такие, какие должны быть у мужчины в первый вечер семейной жизни. — Мне так стыдно за свою мать… — Эй, — она коснулась его щеки ладонью и, привстав на цыпочки, осторожно поцеловала в губы. — Не надо. Все нормально. — Я поговорю с ней. Она не должна позволять себе такого. Особенно на публике, — зло выдохнул он, а затем, чуть смягчившись, ласково провел по её волосам пальцами. — Не слушай её, ладно? — он приобнял её, прижимая к себе ближе. Соня сегодня была настоящим бойцом, даже его терпение было на грани, а Лёня обладал огромной выдержкой, но Сурикова его удивила. Ни один мускул не дрогнул на её лице, хотя его мать устроила настоящий цирк. — Я не слушаю, — Соня ободряюще улыбнулась. — Давай я наберу нам ванну. — Наша первая совместная ванна в качестве мужа и жены? — в голубых глазах заплясали бесенята. Вот таким он нравился ей куда больше. — Первая совместная ванна после первой совместной свадьбы, — подтвердила она, проведя ноготочками по коротко стриженным волосам на затылке. — Раздевайся. Через пять минут все будет готово, — девушка легко выпуталась из кольца его рук и упорхнула в ванную комнату. — Люблю, когда ты командуешь, — громко проговорил он, стягивая с плеч пиджак. — Я буду командовать часто, я ведь теперь твоя жена, — послышалось в ответ, и Костров усмехнулся довольно, а Соня с такой же довольной улыбкой на лице включила воду погорячее. Ей очень нравилось слово «жена». На вкус оно было приятное, как дорогой шоколад. Оно таяло на языке и оставалось во рту приятной сладостью. Соня зажигала свечи, пока вода наполняла ванну, поднимая вверх объемную пену. Им обоим нужно было расслабиться после долгого дня и насладиться друг другом, наконец. Всё-таки, свадьба, даже если она такая скромная, создана не для жениха и невесты, а для гостей, и все внимание направлено на приглашенных, а не друг на друга. Сурикова чувствовала себя весь день, как актриса, которой нужно было идеально исполнить свою роль. И она справилась. Определенно. — Всё готово, мож… — Соня замолчала, остановившись в проходе. Потому что Лёня был одет. Не в свой свадебный костюм, а в обычный серый. В один из тех, в которых он ходил на работу. — Нет, — она покачала головой. Он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, его глаза виновато блестели, и это разозлило только сильнее. — Ты не можешь уйти сейчас, — процедила она, сохраняя спокойствие в голосе. Хлёсткая обида разлилась в груди. Потому что это было несправедливо. Когда угодно — пожалуйста. Она всегда понимала и принимала в итоге, даже если в моменте было неприятно, обидно, гадко. Но Соня всегда уступала, потому что считала, что карьера — это важно. Для неё это было важно тоже. Когда угодно. Но. Не. Сегодня. — Сонечка… — Ты не можешь уйти! — прокричала она, в резком порыве злости смахнув с полки фоторамку. Она с треском разбилась об пол, дерево раскрошилось, и такая символичная трещина прошла на стекле ровно по их сплетенным рукам. Это было их первое совместное фото, сделанное в Париже у какой-то из сотен красивых дверей, кажется, в квартале Маре. Никто на фотографию не взглянул, однако. Соня испепеляла его яростным взглядом, и хотя слёзы уже собрались в уголках её глаз, она держалась из последних сил, а Лёня только растерянно разглядывал её меняющееся от эмоций лицо. — Сегодня наш день, Лёня. Наш! Он плотно сомкнул челюсти и посмотрел на наручные часы. Затем шагнул к ней в надежде прижать к себе и успокоить, объяснить что-то, но она выставила вперед руку и отвернулась, сглатывая мерзкий ком в горле. Соня знала, что он ей скажет. Потому что слышала это не один раз. — Сонь, пожалуйста. Он называл её так только когда злился. Как он вообще смел злиться на неё сейчас? Она вытерпела его старую кашолку мать, не сказав ей ни слова, она, как дура, зажигала для них эти свечи в надежде расшевелить его, а Лёня теперь злился? Злился, учитывая, что собирался оставить её одну в их первую брачную ночь? — Ты все равно уйдешь, да? — резко спокойно и холодно спросила она, а затем вновь на него посмотрела. Сколько льда было в её голубых глазах. Он будто снёс его огромной лавиной, заставив чуть отступить назад. — Что бы я ни сказала, ты все равно уйдешь? — Я не могу остаться, — он не ответил на её вопрос. — Игорь Леонидович… — Боже, — она качнула головой, вновь его перебив. — Да пусть горит синим пламенем твой Игорь Леонидович, твоя блядская работа и… — И я? — И ты, — выплюнула она. — Потому что ты бросаешь меня в нашу первую брачную ночь. Мне плевать, пусть хоть танки идут на Москву, это наша ночь! — Соня, пожалуйста, прекрати истерику. Она резко выпрямила спину, словно по ней ударили хлыстом, как обычно делают дрессировщики в цирке, когда животное перестает слушаться. Губы её дрогнули, она обожгла его взглядом и, ничего не ответив, молча развернулась и прошла в ванную. Костров последовал за ней, вновь коротко глянув на часы. Пальцы дрожали, не слушались, и она сцепила их в замок, перебирая, чтобы успокоиться, но кожа так заледенела, что Соня едва их чувствовала. В ванной приятно пахло лавандовой пеной, было тепло, пламя свечей слегка колыхалось, топя воск. Его слова эхом раздавались в голове. — Сонь? — Хорошо, — ответила она еще спокойнее прежнего, чувствуя его взгляд где-то на уровне своих лопаток. На его руке снова с характерным звуком брякнули часы, и Сурикова буквально затылком видела, как он снова смотрел на время. И вдруг душераздирающий крик раздался в ванной, врезаясь в барабанные перепонки и в солнечное сплетение, взрываясь прямо внутри, как осколочная бомба. Соня старалась выпустить всю свою злость, всю свою боль, обиду, всё то мерзкое, что, слипшись друг с другом, забило ей глотку, как сырая земля, и не давало дышать. Резким движением она смахнула свечи с краев ванной, огнем обжигая пальцы, и начала бить по стенкам ванны руками, все крича, крича, крича. Пена уже начала растворяться, и свеча, упавшая в воду, потухла не сразу, она еще горела почему-то, и Лёне эти доли секунды показались вечностью. Он видел только это. Словно то, что пламя не гасло было куда важнее того, что Соня сейчас рыдала в истерике, разбивая руки едва ли не в кровь. Он оставался спокойным. Как всегда так омерзительно спокойным, и это было так не честно. Физическая боль слегка её отрезвила, но слезы заполнили глаза, размывая пространство. Соня не видела перед собой ничего. Он всё-таки обнял её сзади, найдя на это время и силы. Но ей были противны его объятия, его голос, он сам. — Уходи! Просто уйди! — Соня… — Пошёл вон! — она отпихнула его от себя, оттолкнувшись от этой самой ванны и, стирая со щек мокрые дорожки от слез, выбежала прочь, задыхаясь от ставшей немой истерики. А он действительно ушел. И пусть Соня правда не хотела, чтобы он оставался, это стало буквально последней каплей. И теперь она так хотела выпить. Залить все это шампанским, чтобы мозг расслабился, чтобы мысли перестали жрать её изнутри, но знала — стоит сорваться, она уже не остановится. Она найдет кокаин, и всё пойдет прахом. Но это было так заманчиво. Перестать думать. Перестать чувствовать. Позволить себе насладиться этим ощущением невесомости. Сдаться. Упасть. Получить эйфорию от этого полета в небытие. И от этого она злилась все только сильнее. Потому что эта тьма, живущая внутри неё, все еще оставалась слишком сильной. У Сони было мало над ней власти. Очнулась она, уже набрав заученный наизусть номер. Так наивно. Слушая длинные гудки, Соня думала, что она последняя дура. Его не было дома. Почему она вообще звонит на домашний? Никто не ждет её звонка посреди ночи. — Алло? — его голос раздался на том конце провода, и колени подкосились. Соня осела на пол, съехав по стене вниз, сжимая трубку в руке с силой, едва ли не до треска пластмассы. — Алло? — Космос, — прохрипела она резко пропавшим то ли от волнения, то ли от истерики голосом. Она не должна была ему звонить. Это было эгоистично. Он — не её якорь. Хотя это работало в обе стороны, Соня не чувствовала, что Холмогоров достаточно силен для того, чтобы выдержать. Соня ему не доверяла. И она корила себя за этот звонок, а потому замолчала, крепко зажмуриваясь, сдерживая слезы, что вновь душили её. — Соня? — он узнал её, конечно. Хотя не ждал звонка. Не сегодня. Потому что сегодня она вышла замуж. Ему казалось, что это сон. Она молчала, только подкрепляя его сомнения. — Соня? Всхлип на том конце провода выстрелил ему точно в сердце. — Ты где? Что случилось? — Я дома, — выдавила она из себя. — Космос, прости, что звоню. Я дома. Все нормально. — Ты плачешь, — он взглянул коротко на часы. Почти полночь. — Сонечка, он тебя обидел? — Нет, — звучало неубедительно. — Просто… — идиотка. Какая же она идиотка. — Ничего. — Я сейчас приеду. — Нет! — почти прокричала Соня, резко распахнув глаза. Она сглотнула ком в горле, только сильнее цепляясь за трубку. Сурикова подтянула колени к себе, обнимая их, и облизнула пересохшие губы. — Нет, не надо. Просто… Ты можешь поговорить со мной? — Соня, что произошло? Она выдохнула рвано. В мире был только один человек, который мог понять, что она сейчас испытывает. Как иссыхают вены, как трутся друг о друга ткани внутри, словно наждачка, раня, мучая. Как каждый вдох дается с трудом. Как в голове бьется всего лишь одна навязчивая мысль. Это мог понять только Космос. Понять и не осудить. — Я так хочу... — она не смогла договорить, но он всё понял без слов. Космос крепко зажмурился. Что-то до боли сжалось в груди. Так отчаянно. Делая его в одно мгновение слабым и жалким. Он мог допустить такое с собой, но не с ней, нет. — Сонь, я люблю тебя. — Что? — это ей показалось. Послышалось. Не так ли? — Я люблю тебя, — повторил он четко и громко, не давая себе быть ни слабым, ни жалким. Сегодня он тоже хотел сорваться, но не позволил себе этого ради неё. Иронично, учитывая, что обдолбаться он хотел тоже из-за неё. Весь его мир буквально был зациклен на Соне. Она по-прежнему была для него всем. — Ты — самое светлое, что было в моей блядской жизни. Соня. Ты — свет. Слышишь? — она молчала, стараясь не стучать зубами друг от друга от пробирающего насквозь волнения. — Ты слышишь? — надавил сильнее он. Важно было, чтобы она отвечала, чтобы думала, чтобы не позволяла себе скатиться во тьму. — Да. — Хорошо. И ты справишься. Я не дам тебе сдаться. Как тогда — с твоими ногами. Помнишь? — Я помню, — она прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. — Достал тогда жутко, — на выдохе произнесла Соня. Она старалась вернуть себе только хорошие воспоминания. Только то, как без наркотиков было на самом деле светло и легко. Да, жизнь заставила пройти её через многое, но Соня каждый раз побеждала. И сейчас победит. Она справится. Он улыбнулся: — И сейчас достану. Я с тобой. Что бы ни случилось. — Можно глупость скажу? — Можно. — Я думала о тебе сегодня. Это было больно. И боль эта отразилась на лице Космоса, он прикрыл глаза и сощурился, сжал губы до побеления, как обычно происходит, когда сильно порежешься. Боже, как же он был благодарен, что Соня сейчас его не видела. Потому что ей сегодня, очевидно, боли было достаточно. Его боль была не для неё. Пусть он останется с ней один на один, но это позже. Сейчас важна была только Соня. — Я о тебе тоже. Много. Тело слегка расслаблялось. Отступала тревога, отступало это мерзкое ощущение зуда по всему телу, Соня села чуть поудобнее, запрокинув голову к потолку. Она старалась дышать и гнать тьму прочь. — Никогда бы не подумал, что у каждого из нас будет свадьба, — выдохнул он. — И это будут не связанные друг с другом события. Его голос успокаивал, как колыбельная. — Ты представлял это когда-то? — Нашу свадьбу? — Да. — Да, — легко признался он. — Я думал об этом даже когда ты уехала заграницу. Можно глупость скажу? Соня улыбнулась. — Да, — разрешила она. — Я думал об этом даже когда ты показала мне кольцо на своем пальце. Даже сегодня, зная, что ты выходишь замуж за другого, — он не дал ей ответить. — Что он сделал? — Это глупо, — последнее, чего ей хотелось — обсуждать свои отношения со своим бывшим. Это было неправильно. Космос вряд ли хотел что-либо об этом знать, на самом деле. Холмогорову не было плевать в глобальном смысле, но было плевать, что конкретно он сделал. Потому что так или иначе он хотел собственными руками свернуть Кострову шею. — Нет. Не глупо. — Он уехал. Уехал на работу в такой важный день. Ты, наверное, посчитаешь меня истеричкой, — ей почему-то захотелось оправдаться. — Я посчитаю его долбоебом. — Давай сменим тему, — предложила Сурикова. — Расскажи мне что-нибудь. — Что, например? — Про детство. — Ты все знаешь про мое детство. — Расскажи, как папа готовил ужин, а мама сидела за столом и пила вино. Я люблю эту историю. — Хорошо, — Кос тоже устроился поудобнее. — Играла пластинка. Что-то джазовое, наверно. Папа привез её из командировки… Они проговорили до утра. Лёня так и не вернулся.