Декабрь 1997 год.
— Сонь, я машину припаркую и зайду. — Гриш, — она нахмурилась, подцепив с пустого кресла свою сумочку, а мужчина, все никак не желающий привыкать к своему имени, звучащему вместо погремухи «Шакал», обреченно взглянул на неё. — Договаривались же. Ты до завтра свободен, — сегодня вечером был показ, а значит, до поздней ночи она будет занята, после Лёня заберет её, и присутствие охранника не требовалось. Шакал уже чувствовал, как ему влетает по шапке от Пчёлы, а потому посмотрел на неё еще более пронзительно. Девушка вздохнула. С присутствием Гриши в её жизни смирился даже Лёня, который первое время после свадьбы пламенем дышал: его жену возит натуральный бандос, где это видано? Но после Сурикова прикупила ему пару симпатичных костюмов, переодела, заставила отрастить волосы, лысина его была уж очень устрашающей, и вот на красивом мерседесе её возил уже не бык Пчёлкина, а самый настоящий личный водитель. Причем, очень даже напоминающий джентльмена. Образ получалось держать ровно до того момента, как он открывал рот. — Ты помнишь наш уговор? — она была сейчас похожа на его учительницу русского и литературы в школе. Но тогда Гриша был пацаном и боялся свою красивую, но строгую учительницу, все домашки делал, уроки не прогуливал. А сейчас он — двухметровый лоб с пистолетом в кармане, но Соне все равно перечить было трудно. Вот вроде баба бабой, а яйца — стальные. — Помню. — Кто твой босс? — Не Пчёла, — повторил он, как робот. Ей было важно, чтобы это был именно «не Пчёла». Хоть Папа Римский, но не Пчёла. Соня Шакалу за это хорошо доплачивала, но авторитет Вити все никак не перекрывался зелеными бумажками. — Но народу там дохерища. Мне лучше остаться, — он напрягся слегка, вспоминая красивые слова. — Из соображений безопасности. И… Уж больно Настя мне приглянулась. — Даже не думай, — она пригрозила ему пальцем. Её помощница уж точно не для бандитских лап. — Я знаю, что из таких историй потом получается, — Соня не стала добавлять, что знает на своем примере. История плаксивая, ни Настя, ни Гриша такого не заслуживали. Шакал повесил нос и кивнул грустно. — Смотреть издалека можно. Разговаривать — нет. Понял? — Понял. Не понял только, почему? — у него и правда плохих намерений не было. В силу того, что оба они работали на Сурикову, им приходилось часто пересекаться, девчонка была супер: светлая такая, добрая. На таких женятся обычно. Шакал в тайне мечтал о семье. Не всё же деньги. — Из соображений безопасности, — закончила она и вышла из машины, придерживая полы пальто. Декабрьский ветер ударил в лицо, слегка взбодрив: в дороге она почти задремала, сложные переговоры по поводу помещения в ЦУМе под её магазин вымотали все нервы, предновогодние пробки тоже способствовали упадку сил. Солнце уже клонилось к горизонту, но небо было еще чистое-чистое, голубое, как её глаза, и Сурикова улыбнулась невольно, чувствуя, как уже блеклые лучи играют с ней, заставляя щуриться. Хороший знак. Представители «крупнейшего department store в Европе», как ей сегодня сотню раз повторили, вечером будут главными гостями, им должно все понравиться, и тогда они перестанут, наконец, сопротивляться, спорить о цене аренды и прочим деталям. Они захотят её одежду. Потому что Соня, кажется, превзошла саму себя на этот раз. Бизнес развивался, стал приносить хороший доход, команда росла, о Софии Суриковой говорили в знающих кругах, среди покупательниц стали появляться не только жены бандитов, но и жены чиновников, а что Соне было больше всего на руку — знаменитости. ЦУМ был лишь еще одним пьедесталом, который Птичка хотела завоевать. Все-таки, это было у неё в крови. Внутри, как всегда, царила рабочая атмосфера, и едва Соня, так характерно стуча каблуками, вошла в помещение, все заработали ещё усерднее. — Паша, как дела? — София Евгеньевна, — он помог ей снять пальто. — Все полным ходом. — Отлично, — она присела на мягкий стул, глядя, как девочки строго выхаживают по подиуму, демонстрируя коллекцию с легким оттенком шестидесятых, Суриковой всегда нравились яркие цвета того времени, и под ляпистость девяностых они вполне подходили. — София Евгеньевна, чай? — Настя протянула ей чашку на блюдце. Блондинка чай не хотела, но приняла, отпивая скорее из вежливости. — Как прошло? — Сурикова лишь махнула рукой. Говорить было нечего, они уже не первый месяц топтались на одном месте, и хотя Соня могла попросить помощи у своего влиятельного родственника, на этот раз хотела все сделать сама. — Уроды старые. — Настя, — она рассмеялась впервые за день. При всей своей правильности, девчонка иногда такое выдавала, что у Сони глаза на лоб лезли. Та притупила взгляд, краснея слегка, а затем оглянулась, словно искала кого-то. Не Гришу ли? Сурикова едва не цокнула языком, но внутри всё равно было приятно и тепло. Было в этом во всем что-то до дрожи романтичное, то, чего самой Суриковой так не хватало в последнее время. — Что у нас по заполненности зала? — Аншлаг. Но улыбка вдруг сошла с её лица. Соня краем глаза смотрела на подиум, хотя была занята диалогом с помощниками, чашка с чаем дрогнула в её руке, и она передала её Насте, теперь повернувшись к «языку» всем корпусом. Глаза её цепко схватились за походку одной из моделей. — А что с Дианой? — Что… С Дианой? — почти заикаясь, переспросил Паша. София Евгеньевна в дни показов была показательно спокойна, строга, собрана, но до состояния «цунами» разгонялась за минуту. И этот вопрос вогнал его в панику. Это был не хороший вопрос. С не хорошей интонацией. Она сулила ему только проблемы. Взглядом он впился в модель. Она была их бриллиантом, самым дорогим, самым редким. Интересная, почти экзотическая внешность: копна кудрявых темных волос, кошачьи зеленые глаза, загорелая кожа. Она приковывала взгляд, и Диана могла демонстрировать любую одежду, подстраиваясь под её характер, как хамелеон. Девушка была так красива, что, выпусти её в мешке из-под картошки, на нее бы оборачивались на улице с восхищением. А походка… Она была идеальна. Но не сегодня. Паша заледенел. — Она хромает, — выдохнул он, все, наконец, понимая. Диана явно это скрывала, потому что невооруженным взглядом этого почти не было заметно, девушка была профессиональна до садизма, но то, сколько боли причинял ей каждый шаг, отражалось в этих кошачьих глазах. — Отправьте-ка её ко мне, — в голосе Сони не было злости, скорее какая-то глубокая задумчивость. Все как в тумане, иными словами. — Почти не заметно… — Паш. Не нервируй, — Соня обожгла его взглядом. — Ко мне. Тет-а-тет, — вот теперь в её голосе было много злости. Паша кивнул сконфуженно. Суриковой было тревожно. Не потому что её главная звезда могла сорвать важнейший показ в её карьере на данный момент, совсем нет. Потому что где-то на подкорке она знала, в чем дело, и знала не первый день, просто не было времени заняться этим вопросом. — София Евгеньевна? Здравствуйте. — Привет, — она улыбнулась ей с какой-то материнской нежностью, заставив девушку выдохнуть с облегчением. Паша умел нагнать паники, он с дикими глазами выцепил её из толпы моделей и отправил на ковер к боссу, что-то нелепо шепча себе под нос про конец света. — Как ты? — Хорошо. Сегодня важный день. — Да. Важный, — выдохнула Соня. — Диана, я не буду ходить вокруг да около. Что у тебя с походкой? — девушку пробил озноб, и Сурикова не могла не заметить, как в страхе дрогнуло её тело. Брюнетка спрятала глаза, собираясь соврать, но Птичка не собиралась давать ей такой возможности. — Где болит? Она задохнулась, но затараторила сбивчиво и волнительно: — София Евгеньевна, я все смогу. Я пройду на отлично. У меня обезболивающее, я вас не подведу, я… — Диана, — прервала она, подходя к ней вплотную. Соня коротко провела ладонями по её плечам, а затем перехватила её пальцы, сжимая. — Я не о показе волнуюсь. А о тебе. Что случилось? — ответом ей служило молчание. Пряча глаза, безмолвно плача, перед ней стояла девчонка. Совсем девчонка. Восемнадцать лет всего. Что Сурикова делала в свои восемнадцать? Да так же глотала таблетки, чтобы без проблем откатать тренировку, врала, чтобы не потерять свой шанс быть лучшей. Все это было так знакомо. Вот только Соня падала, разбивая коленки об лед, а Диана… Её ранил другой человек. Это было в разы хуже. — Милая, что он делает с тобой? — Ничего, — всхлипнула она. Но на коже под толстым слоем тонального крема, скатавшегося от пота, были видны синяки. Сердце Сони ёкнуло болезненно и жутко, заставив её саму поежиться, но Сурикова быстро взяла себя в руки. — Ты можешь мне доверять, — ей удалось все-таки поймать до ужаса испуганный взгляд девчонки, и блондинка вложила в свои слова тот максимум мягкости, на который была сейчас способна. Когда земля под ногами дрожит, когда она разрезается до магмы, и ты на волоске висишь от падения вниз, цепляясь за край, ломая ногти, сдирая кожу, а тебе так уверенно протягивают руку помощи, так глупо её отвергать. Диана расплакалась: — Вы говорили… Говорили не водиться с бандитами. Я не послушала. Я сама виновата. И в том, что он ударил — тоже. Я сама его спровоцировала. Соня говорила, да. Но разве кто-то её слушал? А выцарапывать каждую из чужих лап она не могла чисто физически. Про манекенщиц ходила дурная слава. Легкодоступные, проститутки, давалки, едва ли не вещи. Мужчины вообще редко к женщинам относились, как к равным себе, а если ты ходишь по подиуму — и подавно. Поэтому Сурикова всегда предостерегала. Были те, кто воспринимал серьезно. Были и охотницы за толстыми кошельками, те, кто и правда не прочь торговать своим телом, пока оно молодо и красиво, но Диана была не из таких. У Суриковой глаз был хорошо наметан. — Покажи. — София Евгеньевна… — Диана, показывай, — от мягкости не осталось и следа, и девчонке пришлось расстегнуть платье с длинным рукавом сбоку, спуская ткань с плеч и ниже. Соня почувствовала, как слезы зажгли её глаза, как внутри все сковало толстой коркой леденящего ужаса, потому что вся её спина была в темно-фиолетовых синяках, кое-где в ссадинах, начинающих покрываться корочкой. Сволочь. Бил там, где не видно. Сурикова сжала челюсти, чтобы не взвыть от раздирающей фантомной боли, потому что однажды её тоже избили. Избили и изнасиловали в том отеле в Германии. И сколько бы она ни бежала от этого жуткого воспоминания, оно все равно возвращалось и било точно в цель — в незаживающую, в отличие от любых физических, рану. И та начинала кровить, болеть, нарывать, лишая её ясности ума на время. Но Соня научилась усмирять это. Соня с этой раной свыклась. Она с ней навсегда, как и многие другие. — Не смей себя винить, — проговорила она, резко надев на лицо маску спокойствия. Такого же леденящего, как и страх, бьющийся внутри неё. — Виноват только он. Слышишь? Не ты. — Я ужасно себя вела. Мы ссорились, он ведь женат. Я лишнего наговорила. Она его оправдывала. Дурочка. Маленькая дурочка. Это если любила его. Если боялась — все вполне справедливо. — Ты имеешь право говорить и делать то, что хочешь. Он имеет право или смириться или уйти. Но не бить тебя. Это ясно? Она стыдливо одевалась и не отвечала. — Послушай, — Соня налила ей воды в высокий стеклянный стакан. — И не спорь. Сейчас ты оденешься в самую комфортную мешковатую одежду, выпьешь свои таблетки и поедешь в гостиницу. Я дам тебе денег, ты снимешь номер и дашь себе время выздороветь. — София Ев… — девушка едва водой не поперхнулась. — Не спорь, — процедила Соня. — Мир не рухнет, если ты не выйдешь сегодня на подиум, — как же натурально звучала её ложь. Очень многое строилось на Диане, но какая к черту была разница? — Я не дам тебе себя калечить, — а она знала, как ткань одежды натирала раны, не давая им зажить. — Я приеду к тебе завтра. Мы поговорим и решим, что делать. Ничего не бойся. Я тебя в обиду не дам, — в конце концов, рычаги влияния у неё были. Белый весь мозг ей выест, но поможет, если она попросит. — Мне страшно, что он меня убьет. — Не убьет. Он не узнает, где ты. — А как же показ? ЦУМ… Паша нам все уши прожужжал… — ЦУМ мы обязательно покорим, — Соня ласково ей улыбнулась и коснулась её щеки, а затем, достав из кошелька наличку, протянула девчонке. — Потому что мы всегда побеждаем. Но мне нужно, чтобы все мои бойцы были здоровы и в полной боевой готовности, хорошо? — Вы не уволите меня? — Диане было стыдно за этот глупый вопрос, но София Евгеньевна была известна своей жёсткостью, а девушка чувствовала себя виноватой, она знала, что нарушает работу идеально выстроенного механизма, знала, что подвергает опасности не один месяц трудов. — Нет. Я же сказала: ничего не бойся. Я на твоей стороне. Все, давай. Иди, — ей нужно было срочно придумать, что делать с показом, кем заменить Диану. Та кивнула и послушно пошла к выходу, но затем обернулась и сбивчивым, совсем не модельным, а таким девчачьим волнительным шагом подбежала к ней вновь, не скрывая боли на своем лице. — София Евгеньевна… Я давно хотела сказать, но никак не решалась. Вы — мой кумир. Я очень хочу однажды стать похожей на вас. Правда. Соня никогда бы не подумала, что услышит такие слова после всего того, что с ней случилось, после того, как ей долгое время буквально владела одна сплошная беспроглядная тьма. Она не просто не считала себя кем-то, кто достоин таких признаний, она не считала себя даже просто хорошим человеком. А эти слова сорвались с губ девчонки так просто и так искренне, что внутри все сжалось с трепетом и любовью. Наверное, это значило, что Сурикова на своем месте. — У тебя обязательно все будет хорошо, — ей не хотелось, чтобы Диана проходила нечто подобное, что прошла в свое время она. Соня никому бы такого не пожелала. — И все получится. Все, чего ты хочешь. И даже больше, — это звучало, как обещание, которому хотелось верить.***
Гости уже собирались в зале, играла музыка, звучали десятки незнакомых голосов, иногда раздавался звон бокалов шампанского. Соня оставалась за кулисами, предпочитая поддерживать настрой команды, а не развлекать гостей, хотя этим ей непременно придется заняться после показа. Когда штат расширился, со всем стало справляться намного проще, и Суриковой даже удавалось получать удовольствие от того, как девочки ходят по подиуму из зала, не боясь, что кто-то забудет повязать шарфик или пояс, или, например, использует не ту обувь. Сегодня обстановка была куда более нервозной, уход Дианы, как Соня выразилась, на больничный, всех поверг в легкую панику, её выходы разделили между собой более опытные манекенщицы, и одежду пришлось срочно подгонять под их параметры. Сурикова лично, вооружившись швейными иглами, ползала на карачках, подправляя дефекты то тут, то там. К внештатным ситуациям она относилась нормально, без лишней паники, работала так, как и всегда, подавая пример всем остальным, заставляя команду собраться. Только на Пашу, склонного к истерикам, она зыркнула куда более многозначительно, чем обычно; он давно понимал её без слов. Соня старалась технично готовиться к показу, оставив мысли о Диане на завтра, в конце концов, она в безопасности, и это главное. Но представители ЦУМа в зале добавляли масла в огонь, и пальцы её слегка дрожали, иглы то и дело впивались в кожу из-за нервных движений, а внизу живота будто собирался большой грузный ком, он тянул за собой все органы вниз, доставляя боль, путая мысли. — София Евгеньевна, мы готовы, — Настя забежала за кулисы, мгновенно выискав начальницу среди моделей. За кулисами тоже все были собраны и стояли друг за другом, готовые к первому выходу. — Отлично. — Старт через минуту, — скомандовал Паша. Логотип с Птичкой уже запустился по всему залу, играла музыка из бесконечно любимого Соней фильма «Завтрак у Тиффани». — Всем удачи, — она улыбнулась ободряюще. — Делайте свою работу хорошо, и мы прорвемся... Телефонный звонок, такой раздражающий и неуместный сейчас прервал её речь, Соня растерзала бы любого, кто не выключил мобильный, но это был её собственный, слегка придурковатый сигнал, который они в шутку выбрали с Лёней. Она кивнула Паше, чтобы брал контроль полностью на себя, и отошла в сторону, выискивая свою сумочку. И она бы просто сбросила вызов, даже не вникая в суть, сейчас было не до этого, сейчас ей нужно было абсолютно полностью быть в процессе, но на зелененьком табло высветилось «Сестра». — Оля, говори быстро, я… — Соня, — то, как дрогнул голос Беловой, заставил младшую сестру захлопнуть рот. Она зажала второе ухо пальцем, чтобы лучше её слышать. Холодная собранность Оли слегка пошатнулась, когда она услышала голос Сони на том конце провода. Она крепче сжала руль свободной рукой, чувствуя, как ногти сгибаются, не выдерживая столкновения с крепкой поверхностью. — Соня, ты должна ехать в Склиф. — Что случилось? — её тело холодело с каждой секундой. Узел внизу живота стал ещё тяжелее, внутри вспыхнула резкая боль, заставившая её чуть согнуться, крепко зажмуриваясь, но Соня даже не осознала её, не прочувствовала до конца, не успела задаться вопросом, что происходит. Боль эта растворилась в одно мгновение, когда Оля заговорила вновь: — Валера попал в аварию. Соня, все очень плохо. Саша и Космос думают, это Витя все подстроил. Соня замотала головой, отрицая безмолвно слова сестры. Всё это касалось бредом. Глупой шуткой. Фил не мог разбиться, он всегда водил аккуратно, а Саша и Космос просто не могли винить Пчёлкина в этом. Потому что это Витя. Их лучший друг. Нет, это какая-то ошибка. — Что с Валерой? Он выживет? — Я ничего не знаю. Соню затошнило. Она сделала глубокий вдох, стараясь привести десятки мыслей, крутящихся в голове в хотя бы какое-то подобие порядка, а Оля сумбурно объясняла что-то про бомбу в машине. — Они убьют его, Соня, — это было, словно отрезвляющая пощечина. Сурикова резко выпрямилась и коротко взглянула на девочек, что по очереди выходили на подиум. Это был самый важный показ в истории её карьеры. И он начался без неё. — Пожалуйста, поезжай туда. Поговори с Сашей. — Он меня не послушает, — она без промедлений схватила сумку и двинулась к выходу. Да, самый важный показ в истории её карьеры начался без неё, мало того, он пройдет и закончится тоже без неё. Потому что на самом деле ничего, кроме этого не имело значения. — Он всегда тебя слушает, — для Оли было загадкой, почему. На эти все сантименты не было времени, но Сурикова не была так в себе уверена, а вот Оля почему-то возлагала на неё большие надежды. — А ты где? — Постараюсь кое-что выяснить. Соня. Спаси его, ладно? — Я выезжаю, — она отключилась, не чувствуя кончиков пальцев от того, с какой болью в голосе её об этом просила сестра. — София Евгеньевна! — Паша перехватил её у самого выхода, ловко восстав перед ней, словно вырос из-под пола. — Вы куда? — она совсем забыла его предупредить. — Мне нужно уехать, это срочно. К концу показа не успею, сделайте все, чтобы ЦУМ достался нам, — впрочем, плевать ей было на это помещение, если не получится, Соня вряд ли и бровью бы повела. — София Евгеньевна… — голос его дрогнул, лицо побледнело. — Как мы без вас? — в речи снова начали появляться эти истеричные нотки. И правда, не будь Паша таким профессионалом, не умей он на публике быть таким потрясающе убедительным, не держись на нем как минимум половина бизнеса, Сурикова бы уволила его. — Это… — А за что я плачу вам деньги? — она не повысила голос ни на децибел, но лучше бы Соня накричала на него, потому что лицо её сделалось таким озлобленным, будто сейчас она просто перекусит ему сонную артерию, Паша отшатнулся на полшага. — Не за то ли, чтобы вы решали проблемы? Он закивал часто. — Я понял. Я понял, мы все сделаем. Соня качнула головой и, сжимая кулаки с силой, чтобы самой не провалиться в истерику, что накатывала на неё с каждой секундой все сильнее, вышла прочь, по пути дав сигнал Грише, чтобы следовал за ней. Он как чувствовал. Сегодня он был очень ей нужен. — Соня! — Лёня ухватил её за локоть уже на улице, резко и грубо дёрнув на себя. — Ты куда? — В больницу. Валера разбился, мне нужно быть там. — У тебя показ! — ему было совершенно плевать, ни одна мышца не дрогнула на его лице, не изменился ни взгляд, ни тон голоса, ничего. — Боже! — она зажмурилась, замотав головой. — Лёня! Я знаю! Мне надо ехать, отпусти. — Ты с ума сошла? Ты должна быть здесь! Здесь, — кажется, он правда считал, что Сурикова свихнулась. Она столько времени потратила на эти переговоры, столько нервов, а сейчас бросала всё буквально на финише. Соня была другого мнения. — Я должна быть там! — это было так очевидно. — Они — моя семья. Глаза его вспыхнули какой-то адской злостью, он как-то неоднозначно дёрнул головой, будто сомневался в том, что верно её услышал. — Я — твоя семья! — прогремел он, и его прикосновение стало почти болезненным. Костров редко злился, но сейчас эмоции взяли верх. — Я! А ты всегда выбираешь их! Эту братву, этих отбросов, у которых руки по локоть в крови, а не своего мужа! Это был первый показ, на который Лёня смог выбраться за всё время, возможно, это его так обидело. Но у Суриковой не было времени задуматься об этом, как не было мыслей спорить или припомнить все моменты, когда он выбирал не её, а службу. Потому что счет шел на минуты. Всё это того не стоило. — Заводи машину, — крикнула она Грише, обернувшись на мгновение. — Отпусти, — процедила она, вновь подняв на него взгляд таких холодных и решительных голубых глаз. Лёня смотрел на неё внимательно, но недолго. Ему хватило всего пары секунд, чтобы что-то понять, что-то прочесть, Сурикова не знала, что именно. Мужчина брезгливо разжал пальцы и шагнул назад. Сказать ему больше было нечего. Он агрессивно повел челюстью и вернулся обратно в помещение, поправляя свой парадно-выходной костюм на ходу, стараясь выглядеть, как и всегда, безупречно и невозмутимо, но отголоски злобы вспыхивали и гасли в его глазах, как искры в костре. Сурикова же быстро села в машину. Ощущение какой-то невыносимой безысходности душило её, заставляя сжиматься на заднем сидении автомобиля. Соня боялась лишний раз шевелиться, будто это могло разрушить мировое равновесие, и всё бы взлетело на воздух, как им часто обещали в школе, когда говорили о Карибском кризисе. Будь у неё выбор, она бы сейчас оказалась дома под одеялом с выключенным телефоном. Сурикова правда не хотела ничего знать, не хотела быть здесь, потому что чувствовала — на этот раз ничего не кончится хорошо. Они всегда выходили сухими из воды. Всё всегда выкручивалось в их сторону в последний момент. Но однажды фортуна непременно должна была их покинуть. Соня не хотела при этом присутствовать. Она не доверяла себе достаточно. Но выбора у неё не было, был долг, который она не могла не исполнить. Потому что это был Витя. Она смело переступила порог больницы, в нос ударил запах лекарств и крови, по коже физической дрожью прошли отголоски истерики Томы, крики которой впитались в эти стены, слезы которой навсегда въелись серной кислотой в пол, выложенный плиткой. Чужая боль была высечена рунами в этих коридорах и жутким испытанием ложилась на плечи тех, кто входил сюда в надежде на спасение. Соня не стала исключением. Какая-то адская мука отразилась на её лице, но она легко поднялась по лестнице, а Гриша следовал за ней шаг в шаг, оглядываясь подозрительно. Было совсем не ясно, кто теперь друг, а кто враг. Коридор на третьем этаже был полон незнакомых людей, но бандитов в них она узнавала легко — кожаные куртки, цепи, оружие. Они взглянули на неё со знанием дела, один из них молча проводил её до кабинета главного врача, в который Сурикова вошла без стука, нагло распахивая дверь свободной от сумочки рукой. Гришу внутрь не пустили. Никто и правда не знал, кто теперь друг, а кто враг. Конечно, доктора здесь не было, уютный и слишком дорого для больницы обставленный кабинет занял Белов. Он стоял спиной к двери, глядя в окно, всматриваясь в ночь холодными голубыми глазами, которые она увидела в отражении. Саша не удивился её появлению здесь, когда их взгляды встретились, и даже не обернулся. Наверное, заметил, как она выходила из машины у центрального входа. Он выглядел уставшим: темные круги пролегли под глазами; и злым — Соня чувствовала, как он выдыхает эту злобу вместо углекислого газа. Белов был необычайно бледным и немного растерянным, но в то же время как никогда собранным — вся его поза кричала об этом, казалось, его тело напряжено настолько, что пролети здесь комар, он схватит его тут же, размазав между подушечками пальцев. Или вместо комара они ждали другое насекомое? На столе лежал листок А4, Сурикова инстинктивно обратила на него внимание, ужаснувшись до дрожи тому, что увидела на нем рисунок пчелы и большой знак вопроса. Конспираторы хреновы. Соне стало мерзко. Даже больше, чем страшно. Она не понимала, как они могли его подозревать. Как? Кос, одетый в белый халат, поднял на неё тяжелый взгляд, не вставая с кресла. На лице у него была глубокая ссадина, на лбу черная гарь. Ей так хотелось стереть её с его лица, посмотреть точно в его глаза и что-то пообещать, что-то хорошее; хотелось подарить ему хоть немного ласки, но сейчас было не время и не место. Во взгляде Сони заскользило сожаление, но Холмогорову оно оказалось непонятно и даже неприятно. Он не принял его, жестко качнув головой, обрубая все между ними. Такая вот немая сцена. Никто не нарушал это молчание. В комнате было прохладно, но вместе с тем воздух застрял в её глотке, не желая проходить в легкие, заставляя задыхаться. Он был пропитан злостью, страхом, отчаянием и какой-то страшной решительностью. — Как Валера? — спросила она то, что интересовало её больше всего. — Трепанацию делают, — ответил сухо Белов, наконец, повернувшись к ней лицом. Соня не сдержала боли, та исказила её красивое лицо с прекрасным вечерним макияжем, девушка сглотнула ком в горле через силу, хотя все внутренности просились наружу в рвотном позыве. — Он выживет? — еще один вопрос. Тихий-тихий. Она словно боялась, что излишним напором спугнет удачу, боялась услышать отрицательный ответ, будто от тона её голоса зависело хоть что-то. Но Саша не оборвал её надежды: — Не знаю. Ждем, — и это всё же было лучше, чем «нет». — Ты здесь откуда? — подал голос Космос. И в нем было столько… Неприязни. Словно она в чем-то виновата. — Пчёлкина не видела случайно? — ах вот в чём дело. Соня сжала челюсти, сдерживая колкость, что давила на язык, стремясь наружу. Сегодня было не до этого. — Не видела, — ответила она спокойно и прошла внутрь, расстегивая тяжелое пальто. — Что у вас тут происходит? — А у нас тут, Сонечка, предательство, — выплюнул Холмогоров, встав, наконец, с места и возвышаясь над ней устрашающей тенью. Соня выглядела, как ангел смерти на своих высоких тонких шпильках, в черном облегающем платье с разрезом на ноге чуть выше середины бедра. Вся такая воинственная и решительная. И всё для Вити. Как же это злило. — Кос! — громко оборвал его Белый, но мужчина и ухом не повел. Саша покачал головой. Они только успокоили Тому, не хватало им еще одной женской истерики, однако Сурикова не выглядела даже расстроенной или хотя бы удивленной; она знала обо всем. За их спинами кто-то плёл свои сети, и если не Пчёла — то кто? Белый нахмурился. — Он бы никогда вас не предал, — процедила она сквозь зубы, глядя на него снизу вверх, и в глазах ее сверкали молнии. — Ты откуда знаешь? — она не узнавала Холмогорова. Это был кто-то другой. Ослепленный злобой, страхом, яростью, какими-то старыми обидами. Жестокий. Жаждущий крови. Соне стало страшно как никогда, и страх это вылился из неё злостью: — Вы совсем с ума посходили? — она взглянула поочередно сначала на одного, затем на другого. — Крысу в другом месте ищите! — Тебя. Там. Не. Было, — Кос прожигал в ней взглядом дыру. — Пчёлкин не сел с нами в машину. — Это не доказательство, Космос! — щеки её вспыхнули. Соня всё пыталась найти в человеке, что стоял напротив неё того, кого знала столько лет, кого любила, в кого верила, кому могла доверять. Но не могла его отыскать. Сурикова хорошо помнила, как много лет назад после взрыва в подъезде, когда они все прятались в квартире отца Космоса, Холмогоров сказал ей четко и без сомнений: «Он бы так никогда не поступил. Он брат». Может, стоило ему об этом напомнить? Отчаяние перестало биться в груди загнанной птицей, Соня впилась в него взглядом и проговорила четко и громко, в надежде достучаться: — Он же брат! Помнишь? — по глазам Космоса Соня поняла, что он помнит. — Что изменилось? Она была так близко, что он чувствовал её теплое дыхание на своей коже. Смотрела на него выискивающе, отчаянно, кусалась словами и этими взглядами, в душу зубами впивалась и выворачивала её наизнанку. Как же Космосу было херово сейчас. От всего. От Пчёлкина, от Сони, от себя самого. Но самое главное — страшно. За Фила. Ему казалось, найди они виноватого, всё кончится хорошо, Валерка к ним вернется. Нужно было просто найти, кто все подстроил. Найти и наказать. Кровь за кровь. Это же должно помочь? Хоть что-то должно было блять помочь. И он, несмотря на раздражение от этой её слепой, почти наивной веры, хотел бы с ней согласиться, перенять её взгляд на мир, но не мог закрыть глаза на то, что все пазлы складывались так, что это сделал Пчёлкин. Не могло всё просто так совпасть, Холмогоров не вчера родился. А потому Соню проще всего было оттолкнуть. Если Пчёла виноват — он умрет. Она не сможет помешать. Не должна. Космос нагнулся к её уху, заставив девушку замереть, вытянуться струной, и произнес тихо: — Все изменилось. И ты это знаешь, — а затем пошел прочь в другую комнату, задев Сурикову плечом слегка. Соня в отчаянии перевела взгляд на Сашу. Может, он окажется более склонным к диалогу? Космос часто злился на Витю по поводу и без, Сурикова сама являлись одним из этих поводов, с ним говорить, наверное, изначально было бесполезно. Белов слышал весь разговор, однако оставался безмолвным и задумчивым; Сурикову это пугало: ничего нельзя было прочесть на его лице. Прервав целую речь, которая уже слово за словом собиралась в голове Сони, скапливаясь на языке горечью, в кабинет вошел один из охранников. Он распахнул дверь, впуская в кабинет новую порцию запаха лекарств, от которого у девушки тут же закружилась голова. Вид у мужчины был мрачный, серьезный и... Кровожадный. — Привезли, — сухо сказал он. Соня вопросительно посмотрела на Белова. Кого привезли? Саша махнул рукой, без слов командуя: «ведите». Значит, Витя здесь. Радовало, что он жив. Пугало то, что здесь его жизни угрожают его лучшие друзья. Глаза зажгли слезы. — Саша, дай мне время, — взмолилась Соня, подлетев к нему в одно мгновение, вцепившись в его руку. Мужчина смотрел прямо перед собой, не давая себе опустить взгляд на Сурикову. Лицо его оставалось скрыто за непроницаемой маской. Он выглядел ужасающе спокойным, но девушка чувствовала, как бешено бьется его пульс под её пальцами. — Он не виноват, я точно знаю. Я докажу, — Белов не отвечал. — Ты слышишь меня? — в голосе её засквозила истерика. — Саша? — Соня, уходи отсюда, — он резко оторвал её руку от себя, и их взгляды встретились. Челюсть его дрогнула, но он в последний момент удержал лицо. Белов не хотел, чтобы она видела его жестокость. — Уходи. Или я выведу тебя силой. — Он не виноват, — как заклинание прошептала она растерянно, чувствуя, как слезы обжигают её лицо, но все-таки отступила. — Он бы умер за тебя, Саш. — Уйди. Забрав только сумку, оставив на диване скинутое пальто, Сурикова выбежала в коридор и тут же налетела на Пчёлкина, обнимая его двумя руками, цепляясь за него со всей силы, чтобы выиграть еще хоть минуту времени. Запах холода и дождя впился в легкие, опьяняя, как кислород после долгой задержки дыхания. Витя обнял её инстинктивно, так, словно Соня была последним его желанием. Так и было, наверное. Он не верил, что доживет до утра, так хотя бы попрощается… С ними обеими. — Они тебя подозревают, — прошептала она отчаянно. — Но я знаю, ты не виноват, — чужие руки стали оттаскивать её от него. — Не трогайте её, — процедил он сквозь зубы. — Соня, — его пальцы обхватили её лицо. Она была такая красивая… Даже плачущая. Даже такая напуганная. Где-то внутри, за слоями злости, страха, отчаяния и боли он даже радовался тому, что она так переживает за него. — Уходи. Тебе не надо быть здесь. — Оля найдет способ тебя спасти, — упрямо продолжала Сурикова. — Тяни время, Витя. Тяни время.