***
После переезда Соня, наконец, смогла найти в себе моральные силы приехать к Филу в больницу. Никто не осуждал её за временное неучастие, ей пришлось несладко после той ночи, но она всё равно чувствовала себя ужасно плохим другом. Войдя в эти стены, пахнущие лекарствами и чужими слезами, ей, однако, стало еще хуже. Но, собрав все силы в кулак, Соня не развернулась и не ушла, хотя в первые секунды порывалась это сделать. Она поднялась на этаж, переоделась в стерильный белый халат, оставив вещи в коридоре, и тихо постучала. Валерка никогда не оставался один. И дело было не в персонале, который постоянно держал ситуацию под контролем. Тома буквально жила в больнице. Она приезжала каждый день, часто оставалась ночевать у Валериной постели, боялась, что когда он проснется, её не будет рядом. Но он не просыпался. Дни тянулись медленно, мучительно медленно, раздирая рану в её душе тупым лезвием, до мяса, до крови, до боли, что не успокаивалась ни на секунду. Он будто бы спал, и было бы проще думать именно так, если бы не пикающие аппараты, кислородная маска и тусклые стены больницы. — Войдите. Соня? — Тома улыбнулась, как всегда так мягко и нежно, встав резко с места, но тут же расплакалась, едва не падая. Сурикова в пару широких шагов преодолела расстояние между ними, подхватывая её под локоть. — Прости. — Ничего, Томочка. Ничего, — Соня обняла её, позволив девушке уткнуться носом в свое плечо и замочить белый халат своими слезами. Они плавили ткань, Сонину кожу и кости, будто кислота. Сколько боли было в её слезах. Сколько безысходности и страха. — Как ты? — она погладила её по голове, не решаясь опустить взгляд на больничную койку, где лежал в глубоком сне её друг. — Нормально, — это была, конечно, такая глупость. — А Валерка? — Без изменений, — она тихонько завыла, не сдержавшись, но тут же сжала зубы, покачав головой. Надо быть сильной. Валера хотел бы, чтобы она была сильной. — Стабильно-тяжелое состояние, — Тома слышала это от врачей каждый день. Каждый день одно и то же. — Но он обязательно справится. — Конечно. Конечно, справится. Казалось, никто так не верит в наилучший исход, как верит Тамара. Но на самом деле девушка каждый день гнала от себя мысли о его смерти, но они всегда возвращались, как буря. И буря эта безжалостно сметала все надежды, всю веру, всё светлое и хорошее, поглощая Филатову своей страшной тьмой, полной боли. Обвивая её, словно кокон, не давая двигаться. И она ненавидела себя, ей казалось, таким образом она лишь приближает его конец. Нельзя было думать об этом. Но она все равно думала. — Мне так жаль твоего ребеночка, Сонь. Оля сказала. Извини, — и несмотря на то, сколько ей приходилось преодолевать каждый день, в ней оставались силы заботиться о ком-то еще, думать о чужой боли, о чужих страданиях. — Как ты? Держишься? Сурикова знала, для Томы будет дикостью услышать, что Соня не хотела этого ребенка, что все это было не по ее воле. Сводить Филатову с ума не хотелось, ровно как и не хотелось складывать на ее плечи еще один неподъемный груз. — Все нормально, — она ласково улыбнулась и погладила её по щеке, стирая влагу. — Я в порядке. Спасибо, Том. — Я всё думаю… Вот бы мне узнать, что я беременна, — она коснулась своего живота, говоря это вроде и не Соне даже, а самой себе. Глаза ее, по крайней мере, заволокло какой-то пеленой этой несбыточной мечты. — Я бы тогда ждала Валерку назад не одна. А с малышом. Соне так больно стало от этих слов. Ну почему так? Она не хотела ребенка, а всё случилось. А Томе, возможно, так и правда было бы лучше, легче. Она бы жила, а не существовала в этих четырех стенах, теряя нить реальности. Валера поправится. Непременно. Он сильный. И было бы так здорово, если бы он проснулся, а его ждали такие новости. Но Тома не была беременна. — Когда он поправится, у вас обязательно будет малыш, — уверенно сказала Сурикова. А убеждать она умела. — И вы все будете счастливы. Втроем. А потом, если захотите, и вчетвером. Тома улыбнулась, но влага вновь стала скапливаться в уголках её глаз. — Сонь, ты посидишь? Мне… Мне надо в уборную. И я не ела, кажется, со вчера, — возможно, ей просто хотелось побыть в тишине, а не среди не замолкающих аппаратов, возможно, ей просто нужен был хоть глоток свежего воздуха, не пропитанного лекарствами. — Конечно, — она взяла её за руку и сжала. — Не торопись. Я посижу столько, сколько нужно. Мы давно не виделись, — Соня замялась, покусывая губы, сжимая ладонь девушки все сильнее. Не больно, а трепетно, по-семейному. Не могла отпустить, не сказав главного. — Том, я еще извиниться хотела, я просто выпала из строя, я… — Сонь… Ты чего? — она обняла её, прижав к себе сильно-сильно. — Я все понимаю. Не вини себя, тебе пришлось тяжело. Я не обижалась ни секунды. Я знала, что ты придешь. Соня села на место Томы, когда за той мягко и тихо закрылась дверь, и девушка нашла в себе силы, наконец, взглянуть на Валерку. Он лежал, подключенный к аппарату искусственного жизнеобеспечения, такой бледный, сам на себя не похожий, не умиротворенный, скорее, просто безэмоциональный. И всё это так не вязалось с тем, каким Соня его знала. Добрым, улыбчивым парнем, но обладающим такой силой, что с ним всегда было безопасно. И ничего не страшно. Слёзы застелили глаза солёной, жгущей пеленой, и Сурикова всхлипнула тихо, осторожно и нерешительно взяв Валеру за руку. Она не знала, чувствует ли он её прикосновения, слышит ли он её, но всё-таки сжала его пальцы чуть крепче и заговорила сдавленно, мешал ком, застрявший в горле: — Привет, спортсмен, — всхлип сорвался с её губ. Соня зажмурилась, так надеясь, что когда она откроет глаза, он тоже посмотрит на неё, улыбнется так по-доброму, как умеет только он, и скажет весело: «Птичка! Ты чё ревешь? Ну-ка, собрались!». Но он по-прежнему не открывал глаз и не сжимал в ответ ее руку. — Фил, ты давай… Не сдавайся, ладно? — попросила она, и это было единственным Сониным желанием. Она бы всё отдала, чтобы он очнулся. Не думала бы ни секунды. Валера не заслужил быть здесь сейчас. — Борись. Ты же всегда… До последнего борешься, — Соня не раз видела его на ринге, когда была ещё совсем девчонкой. Валера не пасовал, никогда. Если был шанс выстоять — он держался. — Не бросай нас тут. Мы без тебя таких дел наворотим, мы без тебя не сможем. Валера оставался равнодушным к её словам, по крайней мере видимо. Лицо его не поменялось, аппарат пищал все с такой же частотой, но Сурикова всё равно верила, что он её слышит. Он ведь слышал, правда? Он всё еще был здесь. И он все еще был собой. Её другом. Нет. Глупости. Старшим братом. — Космос, ты где там застрял?.. Птичка? — за спиной Космоса появился Валера Филатов. — Фил? — Вот это встреча, — он по-братски приобнял девчонку за плечо и потрепал за волосы, Космос наблюдал за ними с нескрываемым удивлением. — Ты какими судьбами тут? — Мне на тренировку завтра, проследи за своими друганами, — она недовольно зыркнула на Космоса, тот в ответ скривил губы. — Понял тебя, сестренка. Шуруй домой, будем потише. — Сигареткой угостишь? — она резко перевела тему, ощутив еще более острое желание покурить, чем когда выбегала из дома после ссоры с сестрой. — А ты не маленькая для сигаретки? — спросил Валера, хотя Пчёла уже полез в карман за новенькой пачкой. — Не маленькая. Мне восемнадцать. Скоро, — добавила она в конце, увидев ироничный взгляд Филатова в зеркале. — Ну, два месяца осталось, подумаешь. — Ну что, Птичка, страшно? — Валера по-дружески закинул ей руку на плечо, когда они решили немного прогуляться по городу. — Не, — качнула она головой. — Это прибережем на завтра. — Ну и правильно, че переживать, делай ровно, и всё. Ты всех порвешь, — он сделал хук в воздухе, кажется, поймав ностальгию по своей былой спортивной карьере. — Ало, голубки, вы скоро там? — послышался голос Валеры из коридора. Соня закатила глаза и шагнула вперед. — Птичка, харэ сердца разбивать, ну! — Чья бы корова мычала. — А что? Многим разбил? — заинтересовалась Тома с хитрой улыбкой. Конечно, не могло ей не льстить, что такой ловелас как Фил ей так дорожил и с такой искренностью к ней относился. — Ой… Томочка, не сосчитать, — Соня лично на сборах видела не одну рыдающую из-за Валерки девчонку. — По губам бы тебе надавать, — шикнул Филатов. — Ты как себя чувствуешь? Мы с Томой трансляцию смотрели, шлепнулась ты мощно. — До свадьбы заживет, — неоднозначно ответила она. — Птичка… Не геройствуй. Оно того не стоит, — Валера знал, о чем говорит. — Не боись, Фила, прорвемся. — Ладно, на созвоне. Держись там. — Птичка, — кто-то потряс ее за плечо. Софа нахмурилась, не открывая глаз, и завернулась в плед по самый нос. Хриплый смех донесся до нее из-под пелены тягучего сна, который все никак не хотел заканчиваться. — Просыпайся, Птичка, — Валерка снова коснулся ее и тихонечко встряхнул. Она резко распахнула веки и села, чуть не врезавшись в лоб Фила своим лбом, но, как истинный боксер, он успел вовремя отклониться назад и рассмеялся: — Доброе утро, страна. София сонно огляделась по сторонам: Валера сидел перед ее кушеткой на корточках. — Вы где были!? — она толкнула его в плечо. — Совсем охренели? — без стеснения она метнула взгляд на Коса и Витю, на Фару, который вообще ни в чем не виноват. Был бы тут Белый — вот ему бы досталось точно. — Мы все провода оборвали! Где вас носило? — Тихо ты, — Фил коснулся указательным пальцем губ. В глазах его, однако, плясали смешинки. — Шесть утра, не шуми. — Всё, пацаны, расход! — он еще раз с силой толкнул их в разные стороны. — Не забывайте, где находитесь. Надо подраться — идите на улицу. — Валер, давай вниз спустимся. Есть хочу, — это была ложь, ей кусок в горло не лез. — Это очень хорошо, Сонька, — Филатов глянул на всякий случай на друзей, оба, кажется, утихомирились. — Там Елизавета Андреевна такую куру с картохой запекла, слюнки текут, — он легко поднял девушку на руки, и она ухватилась за его крепкую шею. Пчёла и Кос обреченно и тихо последовали за ними, продолжая, однако, бросать друг на друга недовольные взгляды. — Ну что загрустила, яблоко раздора? — шепнул он ей тихонечко. Соня прыснула, но заявила гордо: — Не смешно. — А по-моему, очень смешно. Два клоуна. — И клоунесса, — добавила она, скорчив рожу. — Валера! — на секунду она оказалась в его крепких объятиях, но столкнулась не с теплом его кожи, а с холодной, как сталь, бронированной жилеткой. — Ты живой? — не веря, что он действительно целый и невредимый стоит сейчас перед ней, переспросила девушка дрожащим голосом. — Живой-живой. Не переживай, — краем глаза Сурикова заметила, что у него что-то с рукой, но он уже подталкивал её к машине, куда только что забрались Оля с Ваней. — Все будет хорошо, Птичка. Всё будет хорошо. Он обещал. А Валера всегда держал слово. — Я пока послежу за всеми, но ты обязательно возвращайся, Валерка. Обязательно, — она замолчала на секунду, а затем распрямила плечи и добавила уверенно: — Всё будет хорошо.***
Соне не хотелось говорить в этот день, казалось, из неё разом выкачали все силы, но она надеялась все-таки, что раз ощущает себя такой пустой, слабой, у неё получилось подарить частичку себя Валере и Томе. Если она их сделала чуть сильнее (а Тамара даже отвлеклась с ней немного, говоря не о своей боли и своем страхе, а о чем-то отвлеченном, почти веселом), то Соня была согласна терпеть. Говорить не хотелось, да. Но на группу нужно было сходить точно. Это всегда помогало справиться, а Суриковой очень нужна была сегодня поддержка, и каково было её удивление, когда среди знакомых и незнакомых лиц, она не то чтобы увидела… Почувствовала Космоса. Волна страха прокатилась по её телу, девушка отвернулась, вжавшись в свой стул, хотя точно знала, что Холмогоров её заметил. Соня почти могла поклясться, что за ту долю секунды, когда их взгляды пересеклись, она рассмотрела толику боли и вины в его серых глазах. И вот уже второй раз за несколько часов она почувствовала желание сбежать, почувствовала, как мозг лихорадочно подавал ногам сигналы, но тело её совсем ослабло от всех потрясений, и девушка так и осталась сидеть на месте, словно приколоченная к сидушке пластмассового стула. Люди говорили о своей боли. И об успехах. О радостях и трудностях. О том, как сдались, или почти сдались, или о том, как хорошо им без своих темных зависимостей. — У кого-то есть сегодня юбилей чистого времени? — спросил Егор. Все молчали. Соня будто очнулась, ощутив, как продрогла в этом холодном подвальном помещении и поежилась, отказываясь смотреть по сторонам. — Я знаю, что да, — очевидно, руку никто не поднял. — Космос. Поделись с нами. Дрожь прошла по позвоночнику, и Соня невольно повернула голову в его сторону. Несмотря на свой очень высокий рост, Холмогоров старался быть незаметным, ссутулился, сидел хотя и расслабленно, но съехал на стуле вниз, вытянув ноги вперед. Он явно очень не хотел всего этого внимания. Однако было поздно. Кос под взглядами посторонних людей выпрямился, сел ровно, прокашлялся как-то неловко и пожал плечами. — Ну, да, — сказал он, поднимая всё-таки руку ненадолго, а затем вновь её опустил. — Тридцать дней, — все захлопали в ладоши, Кос быстро кивнул, принимая эту похвалу, но смущаясь так искренне, буравя глазами пол. — Большое спасибо всем за поддержку. Без вас бы я не справился, — он не знал, что еще сказать, поэтому просто повторил фразу, которую часто слышал здесь. Это было самое долгое его «чистое время». Это было важно. Соня тоже похлопала, чувствуя, несмотря ни на что, радость за него. А ведь она ещё не знала, что все это время он исправно ходил на группы, один раз даже высказывался, что было для него испытанием едва ли не более тяжким, чем ломка. — Ты молодец. Так держать. На сегодня всё, всем спасибо. Ножки стульев заскрипели о бетонный пол, все стали вставать со своих мест, прощаться. Кто-то похлопал Космоса по плечу, кто-то подошел к Соне узнать, все ли в порядке. Гул голосов и шаги медленно затихали, последний раз хлопнула входная дверь, по помещению прокатилась волна морозного воздуха с улицы. Стало еще холоднее. И стало очень тихо. Так тихо, что был слышен гул ветра где-то над ними, скрип веток деревьев и собственное оглушительное сердцебиение. Соня и Космос продолжали сидеть на своих местах в опустевшем подвале. Она смотрела прямо перед собой, сжимая пальцами до боли свой стул, а он смотрел на неё, умоляя, чтобы она обернулась, но Сурикова держалась, хотя и чувствовала его просящий горячий взгляд на себе. Слёзы застелили её глаза. Девушка почти задыхалась от эмоций внутри, которые не стихали, не успокаивались. Та ночь не стиралась из памяти, его злость, нет, ненависть, настоящая, всеобъемлющая, разбивала ей сердце. Космос говорил, что любит её, но в тот момент, когда он высыпал ей в лицо кокаин, в нем не было ни капли любви. Возможно, он сам себе врал. И Соне тоже. Человек, который любит, никогда не поступил бы так. Это было еще одно большое предательство. Нож, вонзенный не в спину, нет, а ровно ей в грудь. Космос сделал это, глядя ей в глаза. — Ты всегда говорила, что я должен завязать ради себя. У меня так не получалось, — заговорил он вдруг, и голос его эхом разнесся по помещению. Соня почувствовала себя на реанимационном столе, словно по ней пропустили разряд дефибрилляции. Сердце почти не билось, но тут триста шестьдесят джоулей, без подготовительных двухсот и трёхсот, заставили его вернуться к жизни. Удар. Удар. Удар. Сурикова повернулась к мужчине медленно, сморгнув слёзы. Теперь Холмогоров сидел, глядя перед собой, в пустоту. — Я за тебя очень испугался той ночью. Я виноват. Я пиздец как проебался, Сонь. И впервые за всё время я не захотел обдолбаться, чтобы заглушить это, — он показал куда-то в область груди. — Я сделал тебе больно, я себе этого не прощу. И я понял: вот оно, — Кос повернулся к ней, и взгляды их встретились. — Я не позволю себе больше никогда обидеть тебя. Я чистый тридцать дней ради тебя. Вот так это работает. Она облизнула пересохшие губы. — Ты не виноват в том, что я потеряла ребенка, — и ему должно было, наверное, стать от этого легче, но не стало. — Всё началось раньше. Он уже был мертв, когда ты это сделал. Так что... Можешь долбить дальше. Он принял этот удар достойно. Соня всегда била в ответ, в этом была её сущность. Космос спросил только: — Зачем ты так? Соня злилась. Но вовсе не на то, что Космос так поступил с ней, она злилась, потому что он продолжал обманываться и обманывать. — Пытаюсь вытащить из тебя правду! — силы резко вернулись, и Соня буквально вскочила с места. — Что? — он поднялся следом, сокращая расстояние между ними. — Я нихера не понимаю, — процедил он. — Мы хоть один раз можем поговорить нормально?! — Ты же не доверяешь мне, — она покачала головой. — Не доверяешь, потому что я сделала тебе больно, потому что я тебя обманывала, потому что из-за меня ты подсел на наркоту! — Соня знала, Космосу просто нужно было признать правду и не бежать от неё больше. Только так тридцать дней превратятся в сто тридцать. В триста тридцать. И так далее. — Дура. Какая же ты все-таки дура… — он отвёл взгляд на мгновение, но затем снова посмотрел на неё так, что пригвоздил к месту. — Это было давно! Ты меня не остановила — да! Но я начал сам. Это было мое блять решение! — Бред! — прокричала она ему в лицо. Соня не видела другой стороны медали. Его стороны медали. Давным-давно она винила его в своей зависимости, и значит, он должен был винить ее. Может, так оно и было на самом деле. Но Холмогоров старался быть хорошим, он так старался, а она выворачивала его наизнанку, впиваясь когтями, зубами, разрывала все внутренности. Зачем она блять всё это делала? — Знаешь, что реально «бред»? — в ответ на вопрос она лишь иронично дёрнула бровями. — Что несмотря на то, сколько всего было между нами, несмотря на всё, что мы пережили, ты… — он задохнулся эмоциями, резко дернул головой, словно старался отрезвить себя тем самым, но всё было без толку. — Ты, Соня, не веришь, что ты единственная, кого я когда-либо любил! Помимо любви было еще много всего. И самое главное — это его злоба. На то, что она уехала; на то, что вылечилась, а он так и не смог остановиться; на то, что она спасала Витю так яростно, будто будь на его месте Космос, она не сделала бы то же самое; на то, что она замужем… Она опешила, услышав это, но постаралась собраться. Потому что сейчас ей нужно было клешнями вырвать из Космоса все чувства, что убивали его. Вытащить, как пулю из груди, а для этого нужно было замарать руки, проникнуть пальцами прямо в мясо, разрывая ткани, и дёрнуть со всей силы. — Хватит повторять это! — взвизгнула она так, что Космос даже слегка отпрянул. — Ты злишься на меня, признай уже это! — Злюсь?! Да я в ярости, Соня! — Так давай! Выплесни это! — кричала она. Пусть Космос даже ударит её, Соне было всё равно. Хуже вряд ли могло быть. — Давай! Сделай то, что хочешь! — глаза его недобро сверкнули, и вдруг его рука сдавила её тонкое горло, с силой, но не больно. Холмогоров толкнул её к стене, прижимая к гладкой холодной поверхности, заледеневшей, казалось, тысячу лет назад. Девушка не могла вдохнуть, хотя рефлекторно пыталась это сделать, тщетно ловя ртом воздух, когда его пальцы сжались чуть сильнее. Ей не было страшно. Не убьет же он её… Наверное. Пусть выпустит эмоции. Пусть примет их, наконец, такими, какие они есть, со всей темнотой, страхами, со всей болью, что была между ними. Но дальше произошло то, чего она совсем не ожидала. Ощутив власть, ощутив, что только он контролирует ее дыхание и биение ее сердца, он ослабил хватку, но не отпустил. Космос, все еще сдавливая пальцами ее горло, нагнулся к Соне и поцеловал. — Сделай то, что хочешь, — её слова крутились в голове, и он сделал. Космос всё еще помнил вкус её губ, и несмотря на то, как Соня изменилась, они были все такими же сладкими и мягкими. Пальцы поднялись выше, он сдавил ее челюсть, заставив разжать зубы силой, и нагло проник языком в её рот. Упрекая его во лжи, в нежелании сделать то, что хочется, сказать то, что на душе, она делала ровно то же самое. Нет. Космос ей не позволит. Если между ними должна остаться голая правда, пусть будет так, но это не игра в одни ворота. И она ответила на поцелуй. Поддалась. Позволила себе сделать то, что хочется. Потому что сейчас Соня хотела быть в его руках. Она обняла его за шею, встав на цыпочки, Кос подхватил её под бёдра, приподнимая, вжимая в стену сильнее своим телом. Дыхание перехватило вновь, но виной тому были не его пальцы, что забрались под свитер, лаская ребра и грудь. Губы Космоса с силой и страстью, со злостью терзали её. — Ты разбил мне сердце той ночью, — прошептала она, когда его губы спустились к шее. — Ты… — Соня застонала от удовольствия, впиваясь ногтями в его плечи. — Уничтожил меня. Всё уничтожил. — Я знаю, — сквозь поцелуи шептал он. — Я был так зол на тебя. Я постоянно на тебя злюсь, Соня. — Это не любовь, — она обхватила его торс ногами крепче, оттягивая волосы мужчины. — Она не должна быть такой. — Прости меня. — Нет, — она заставила его посмотреть в свои глаза, взяв его лицо в свои руки. — Не извиняйся сейчас. Скажи. Несколько мгновений он молчал. — Ты меня обманула. Если бы ты тогда не соврала, все было бы по-другому. — Да. Все было бы по-другому. Все эти признания и обвинения совершенно не сочетались с тем, как яростно они целовались, начиная медленно раздеваться. — Ты так долго меня не замечала в самом начале, Соня. Ты должна была выбрать меня, не его. Ты слышишь? — Я знаю. Знаю. — И ты так быстро меня забыла, когда уехала. — Глупости. Я не забывала, — в груди разливалось тепло, оно вихрем закручивалось меж ребер, спускаясь в самый низ её живота. — Боже… Поцелуй меня, — и он тут же выполнил просьбу. Запах её духов, совсем другой, более взрослый, волнующий, даже пьянящий, не перекрывал запах её тела. Это была его Соня. Его. Она податливо двигала бедрами, гладила его по плечам, цеплялась за него, словно теряла сознание, возможно, так и было, потому что в тот самый момент, когда ветки забили от сильного ветра по окнам в подвальном помещении, царапая стекло, она будто пришла в себя. Соня разорвала поцелуй, распахнув веки испуганно, и буря в ртутных глазах Холмогорова снесла всё внутри неё разрушительной волной. — Нет. Я не могу, — она замотала головой, отталкивая его. Кос осторожно поставил ее на пол, поднял руки вверх и отступил на шаг назад. — Я не могу… — Сурикова, казалось, была в панике, и едва не плакала. Она быстро схватила с пола свой свитер и натянула его, едва не побежав к выходу, так она испугалась всего, что сейчас произошло. Он бы никогда не сделал ничего без её согласия, он бы никогда не взял её силой, даже если бы знал, что Соня хочет, но просто боится. Оба они тяжело дышали, и желание наплевать на всё, вернуться друг к другу, подкашивало колени. — Блять, — она закрыла лицо руками и покачала головой обреченно. — Космос, что я делаю? Я замужем. Я замужем, — повторила Соня сама себе. — А ты мой бывший, — девушка взглянула на него и словно кричала: «а ты-то что творишь?!». — И мы оба наркоманы. — Выздоравливающие. Что? Она сощурилась, и он сказал еще раз: — Выздоравливающие. Это было важно. — Выздоравливающие, — повторила она куда спокойнее и прижалась затылком к стене, закрывая глаза, стараясь расслабиться. Губы горели от его поцелуев, как и всё тело. Голова плохо соображала, и она пока не могла осознать всего, что произошло между ними, но знала наверняка — наконец, все было по настоящему. Даже если это окончательно разрушило ее жизнь, им нужно было оказаться здесь сегодня. Им обоим. — Я не могу быть с тобой, Космос. У них не получится. У Сони было плохо с математикой в школе, у Космоса получше, но оба они знали, что всеми этими переменными уравнение не решится. Слишком много слагаемых, слишком много неизвестных, всё это возвели в четвертую степень, нагородили скобок, и никто, даже преподаватели высшей математики из МГУ нихера бы не нашли значение переменной, которая распутала бы этот клубок из неизвестных. — Сонь, ты думаешь, я ничего не понимаю? — он покачал головой. — Я не идиот. Я знаю, тебе с ним лучше, — особенно после того, что Космос сделал в ночь аварии, у него не было в этом сомнений. Сурикова же задавалась вопросом: «… а лучше ли?». Почему-то с Лёней она чувствовала себя мёртвой. Что в этом было хорошего? Соня молчала, и он продолжил: — Думаешь, я не думал приехать на вашу свадьбу, закинуть тебя на плечо и увезти? — она открыла, наконец, глаза. — Думал. И я бы сделал это, если бы не понимал, что ты сделала правильный выбор. И ты права, я злюсь на тебя. Но люблю. И тут, — он стукнул пальцами по груди. — Пиздец полный. — И что делать? Что мы будем делать? — ей так хотелось, чтобы кто-то сказал ей, что блять делать в этой жизни. — Не знаю. Жить, — просто ответил он. — Всё будет хорошо. У нас всё будет хорошо. Даже если мы не вместе… Мы рядом. Я уже через это проходил, я справлюсь. Она опустила глаза в пол, закусив нижнюю губу. Соня тоже справится. Она сильная. Сурикова в этом давно перестала сомневаться. Она всё выдержит. Девушка, повинуясь внутреннему порыву, который не хотела губить в себе, не хотела сдерживать, преодолела расстояние между ними и крепко-крепко обняла Холмогорова, прижавшись к его груди, зажмуриваясь. — Я тебя прощаю, Космос. За всё. — Я тебя тоже. — Честно? — Честно. А ты? Честно? — он вроде играл с ней слегка, а вроде и говорил серьезно. Было не разобрать. — Честно. Было приятно, наконец, друг другу не лгать.