Птичка

— Ты тут прописалась? — злобно выплюнула Белова, спустившись на кухню из спальни. Соня закатила глаза и с шумом демонстративно поставила банку варенья на стол. — Оль, не говори со мной так. Это и мой дом тоже, — не дав ей брызгаться ядом, Соня протянула ей ложку. — Это что? — Чай будем пить, — невозмутимо заявила она. В детстве они часто садились на табуретки, подгибая под себя ноги, и ели варенье прямо из банки. Других сладостей в доме чаще всего не было, жили они не богато, много денег уходило на их занятия спортом и музыкой. Вот и перебивались самодельным вишневым или смородиновым вареньем. — А ты заварила? — А ты сама завари, — Соня дёрнула бровями. — Займись делом. — Не смешно. — Я приехала с миром, — Соня всё решила. — Хочешь — разводись. Я тебе всегда это говорила, я своей позиции не меняю. Оля удивленно хлопнула глазами. И ей вдруг стало… Сложнее. Хотя должно было быть наоборот, ведь Соня её поддержала. Но почему-то доказывать сестре свою решимость разойтись с Беловым навсегда было проще, чем держаться теперь, когда доказывать это было некому. Это в секунду перестало быть похоже на пари, а стало реальнее, чем когда-либо. Оля сникла. — Чая дома нет. Кончился, — тихо, расстроенно проговорила она, когда заварки не оказалось на своем месте. — Ну, я схожу в магазин, прогуляюсь, подышу свежим воздухом, — Соня была с ней, на удивление, мила. — Список продуктов на столе, — Елизавета Андреевна появилась как раз вовремя, чтобы подсунуть задачку младшей внучке. — А я телевизор посмотрю. Когда Соня вернулась в дом, первым, что она услышала, были крики её сестры со второго этажа. На секунду они заставили её оцепенеть, казалось, ноги налились свинцом, и она не смогла сдвинуться с места. Страх сковал всё тело, не давая вдохнуть, не давая действовать, но позволил ей быстро сообразить, что происходит. Дверь в гостиную была закрыта снаружи, кто-то, а вернее, судя по припаркованной машине, никто иной, как Белов, постарался. — Оля! — бросив пакеты с продуктами, за которыми её отправила бабушка, что кричала как раз за запертой дверью, Соня бросилась вверх по лестнице. И тут они и столкнулись с Белым. На этой самой лестнице. Мужчина выглядел, как бешеный забитый зверь: одновременно всё еще такой агрессивный, но он… Плакал. Да, это были слезы, они застыли в его глазах ледяной коркой, и всего секунды хватило им, чтобы понять друг друга. Соня сжала челюсти и качнула головой, а он сбежал вниз, ногой отопнув лопату, которой подпер дверь чуть раньше. Следом спустилась Оля. Её потряхивало мелкой дрожью от страха и холода — она была почти не одета. Бабушка сыпала проклятиями на Белова, поднимаясь к сестрам, крепко держась за перила, чтобы не упасть. — Довольна? — крикнула Оля, метнув в сестру огонь своими глазами. — Его ты защищаешь? — голос её дрожал. У Сони не было сил ответить, не было сил защититься. Вся эта сцена вернула её в свое собственное прошлое, и стало так жутко, так до немоты страшно. Слёзы жгли её голубые глаза, подбородок трясся, и она молча опустила голову, позволяя соленой влаге опалить свое лицо, холодное после долгой прогулки. — Что он с тобой сделал? Оленька… — бабушка потянула к ней дрожащие руки, чтобы успокоить, прижать к себе, как в детстве, чтобы постараться защитить от всего, но Белова закричала так, что даже Соне пришлось прийти в себя, так, словно ей отвесили пощечину. — Да что ты лезешь вечно ко мне? Иди в комнату к себе, и Ваню домой! — она затопала ногами, лестница затряслась, истеричный возглас, как взрывчатка, распотрошил всё внутри Суриковой-младшей окончательно. — На бабушку орать не смей! — Соня сама закричала так, что Оля отшатнулась, испуганно потупив взгляд. Блондинка рыкнула и одним резким движением стерла слезы с лица. — Она единственная, кто всегда на твоей стороне! — Соня, не надо. Соня понимала, как плохо её старшей сестре, как страшно, как больно, но виноваты они вдвоем — Оля и Саша. Никто больше не нес ответственности за их грёбанный брак. И пусть Оля накричала на неё, плевать, Соня переживет и не обидится даже, но Сурикова никогда не позволит ей срываться на бабушке: — Нет, бабушка, надо, — не посмотрев больше в сторону сестры, которая поднялась с шумом наверх, она взяла бабушку за руки. — Успокойся, — продолжила девушка тихо, так, словно говорила с ребенком, потому что старушку лихорадило едва ли не сильнее, чем девочек. — Он ничего не сделал, — Соня сжала пальцы бабушки увереннее, смотря точно Елизавете Андреевне в глаза. — Оля просто испугалась. — Сонечка… Иди к Оле, — бабушка всё твердила свое. — Я выпью лекарство и заберу Ваню с улицы. Вернее. Заберу Ваню, и… — Иди пей лекарство, — прервала та. — Ваню я сама заберу. А потом пойду к Оле. Я буду с ней рядом, честно. Не обижу её, не переживай, — предупреждая все вопросы Елизаветы Андреевны, отчеканила блондинка. — Он ужасный человек, Соня. Сурикова ничего не ответила. Слова были такими пустыми сейчас. Она забрала племянника с улицы, проверила, выпила ли бабушка лекарство, уложила её отдохнуть, разобрала пакеты с продуктами, подключив к этому Ваню, а затем покормила его обедом. — Соня, — прошептал он тихо, предварительно удостоверившись в том, что ни мама, ни бабушка их не слышат. Соня нагнулась к нему ближе и кивнула подбородком. — А можно я не буду на скрипке играть? — еще тише заговорил он ей прямо на ухо, вызвав у тети смешок. — Посмотрю мультики? — Можно, — заговорщическим шепотом ответила она, взъерошив светлые кудри мальчишки. Ванечка просиял. — Но вечером поиграешь, ладно? Маму порадуешь. — А ты мне подыграешь на пианино? — он очаровательно захлопал своими глазками. Одному играть было вселенской скукой, естественно, даже не побегать, стоишь на одном месте, еще и пальцы от струн потом болят. А вот когда Соня соглашалась с ним поиграть, становилось даже весело. — Подыграю, — пообещала она, и мальчик повис у неё на шее, обнимая в благодарность. — Всё, беги мультики смотреть, я маме чай сделаю. Только не громко. Бабулю не буди. Тяжело вздохнув, она разгладила несуществующие складки на своих джинсах и принялась за дело. В чай она добавила побольше мяты, мелиссы, засушенных заботливо бабушкой на зиму: им всем бы успокоиться. Белов — идиот. Ну черт его дёрнул приехать? Почему он не сдержался? Испортил всё. Соня не любила злиться на Сашу, ей это всегда давалось тяжело, без него ей казалось, что всё лежит исключительно на её плечах. А они были, как известно, и без того перегружены. Сурикова бесновалась на него и порывалась даже позвонить, хотелось высказать всё, что она про него думает, но сдержалась, сейчас было не до новых истерик: ни ему, ни ей. Что угодно… Он мог выкинуть что угодно. Но это! Это был перебор. Соня поймала себя на том, что слишком агрессивно мешает в чашке сахар, бренчит на весь дом, перебивая звук телевизора и завывающего за окном весеннего ветра. Девушка бросила ложку на стол и провела ладонями по лицу, будто бы надевая на него маску несуществующих внутри неё сейчас чувств. Надо быть сильной и спокойной. Надо подставить Оле свое плечо, потому что она сейчас нужна своей старшей сестре. Тяжело выдохнув, девушка составила варенье и чашки на поднос. Соня тихо вошла в их комнату и нашла там Олю с её собственным плеером в руках, музыку было едва слышно, но Сурикова без труда узнала по мотиву Кейт Буш. Кажется, она была чем-то вроде мантры у сестер, когда весь мир рушился на глазах, разламываясь до каждого чертового кирпичика. Оля обернулась на неё и тут же стянула наушники, оставив их висеть на шее, смотря на Соню со слезами в светло-зеленых глазах. Блондинка поставила чай на стол. — Кейт Буш? — она мягко улыбнулась Оле и села с ней рядом на раскладной диван старшей сестры. Они никогда не сидели так в детстве, всегда рассаживались по своим углам, занимаясь собственными делами, чаще всего просто игнорируя друг друга. — Да. Помогает. — Знаю, — Соня взяла её за руку и сжала. — Ну, ты как? — Прости меня. — Я не обиделась. — На бабушку еще наорала… Я такая идиотка. Он просто… Он появляется, и у меня крышу срывает, понимаешь? Я такая нервная стала, такая истеричная. Оля действительно была похожа на оголённый провод. Он искрился, трещал, угрожая прибить каждого, кто прикоснется. Однако Соня всё равно держала её за руку, чуть поглаживая потрескавшуюся от ветра и холода кожу. — Извинишься. Бабушка простит. — Не знаю, как мне себя простить. Я только всё порчу. Может, нам с Ванькой снова в Америку уехать? Соня пожала плечами: — Разве побег поможет? — Да уж, — Белова вздохнула. — Сколько бы мы с тобой ни убегали, всё равно оказываемся здесь. Соня усмехнулась горько, не найдя больше слов, и обняла сестру, погладив по мягким волосам с нежностью. Как делала мама когда-то давно, словно в другой жизни или во сне. — Всё будет хорошо. Ты справишься. Я рядом. И бабушка. И Ванечка. — Я очень устала. — Я знаю, систер. Ничего, здесь отдохнешь. Свежий воздух. Дом. — Сможешь приезжать почаще? — она была ей так нужна. Так нужна… Оле было противно собственное нутро, то, как она дышит, то, как думает и о чем думает. С Соней все всегда становилось лучше, спокойнее. — Смогу. Конечно, смогу.

Август 1998 год.

Наверное, то, что Соня никогда не верила в брак, было не просто так. Все принимали её позицию за буйство юности, за глупость, она и сама, повзрослев, заставила себя в это поверить и согласилась выйти замуж за Лёню. Это казалось правильно и так естественно. Но их брак не оправдал ожиданий, причем, как рассуждала мысленно Сурикова, не только её ожиданий. Поговорить об этом у нее просто не хватало смелости. У него, наверное, тоже. Поэтому они жили вместе больше как соседи. Ложились вместе в одну постель, но не всегда: Костров стал чаще обычного ночевать вне дома. Они иногда ели вместе, иногда смотрели кино, оба много работали, и кроме работы им было не о чем друг с другом поговорить. Впрочем, его не особо интересовало, чем она занимается, и Соня тоже не слишком уделяла внимание его деятельности, он никогда ничего не рассказывал, ловко уходя от ответов на вопросы, это ведь государственная тайна. В общем, говорили они редко. Было глупо думать, что Соня сможет забыть его предательство, она зачем-то снова себя обманула тогда. Обиды у неё и правда не было, но любовь под каменными завалами той боли и того страха, которые она испытала, просто не могла существовать. И эта тишина между ними ядовитой отравой окончательно убила все ростки. В Суриковой не осталось ни намёка на какие-то чувства. Не было абсолютно ничего. Ей вот-вот должно было исполниться 25, а она не чувствовала в себе жизни. Совсем. Такая вот печальная история. Однако ей почему-то всё еще хотелось спасти эти отношения. Соня чувствовала себя будто обязанной это сделать, она чувствовала, что Лёня заслуживает этого, что ей самой это нужно. С ним она чувствовала надежный тыл за своей спиной, по крайней мере, когда они жили в Париже. Ей хотелось вернуть это ощущение защищенности. В браке, очевидно, любовь — не самое главное. Соня накупила всяких вкусностей на рынке и собиралась приготовить ужин под Олину диктовку по телефону, чтобы был хотя бы повод поговорить с мужем. Зайдя в квартиру она, однако, в одно мгновение всё поняла. По субботам она обычно проводила почти весь день в ЦУМе, её не было дома вплоть до позднего вечера, и Лёня, если у него был выходной, оставался дома наедине с телевизором. Сегодня она вернулась чуть позднее обеда, и не могла не заметить чужих туфель в прихожей, чужого женского запаха, такого сладкого-сладкого, почти девичьего, и сброшенных явно в порыве страсти вещей, что вели в спальню. Сурикова тихо выдохнула, закусила щёки изнутри, чтобы не издать ни звука, потому что ей хотелось расхохотаться в голос, а это, как минимум, совсем не подходило ситуации. Она оставила пакеты с продуктами прямо в прихожей, сняла пиджак, оставшись в белой майке и, не снимая обуви, ступать здесь босиком ей теперь казалось слишком мерзким, прошла по коридору прямо в спальню. Соня не стремилась ворваться неожиданно, ей просто хотелось увидеть всё своими глазами, чтобы не тратить свое время на объяснения Кострова или нелепую ложь, мол, ей почудилось. Девушка открыла дверь и замерла в проходе, глядя на то, как в их постели её муж трахает стонущую девицу, и улыбка всё же прошлась по её губам. Как же всё это было нелепо. Как в плохом кино про неудавшуюся семейную жизнь. — Привет, милый. Не скучаешь тут? — громко проговорила она, заставив их, наконец, остановиться. В постели началась возня, Сурикова предпочла отвернуться ненадолго, морща нос от этого неприятного запаха мокрых тел и секса. Когда она вновь посмотрела на них, то брови её невольно поползли вверх, а глаза округлились в удивлении. Соня хотела быть невозмутимой. Холодной. Не побежденной, если угодно. И уж точно не быть униженной. Но то, что она увидела… — София… София Евгеньевна, — плаксиво пролепетала девушка, натягивая одеяло едва ли не до подбородка, пытаясь прятаться от всегда такого пронзительного взгляда голубых глаз Суриковой. — Ты? — Соня качнула головой и усмехнулась. — Да, Диана, ты и правда очень хочешь быть похожей на меня, — блондинка вспомнила тот разговор, когда спасла девчонку, дав ей крышу над головой и защиту. — Буквально оказалась на моем месте, в каком-то смысле, — она облизнула губы и перевела взгляд на мужа. Вот он не выглядел ни испуганным, ни пристыженным, и Соня догадалась — всё это он сделал специально. Он хотел, чтобы она узнала. И не просто нашла отпечатки губной помады на его рубашке или учуяла запах другой женщины на его коже. Вероятно, Сурикова бы этого даже не заметила. Лёня хотел, чтобы Соня увидела их в своем доме, в своей постели. Он хотел унизить её. И это было хуже всего. — Простите, — Диана всхлипнула, но Соня не почувствовала жалости или сочувствия. — Простите, я не знаю, как так вышло, я не хотела, я просто… — влюбилась. Диана хотела сказать «влюбилась», но разревелась и не смогла договорить. Она и правда влюбилась в мужа своей начальницы, в мужа женщины, которой восхищалась. — Собирайся и уходи, — спокойно произнесла Сурикова. Она не смотрела на неё, предпочитала холодно и прямо пилить взглядом своего мужа. Леонид оставался спокойным, в его глазах, однако, сквозила ирония. Соня сама когда-то отправила его передать Диане вещи. У них был не лучший период, брак буквально трещал по швам, а тут эта девчонка: такая красивая, так остро нуждающаяся в крепком плече, всё само закрутилось. Соня виновата во всем сама. И Лёне хотелось, чтобы она об этом знала. Однако она не выдала нужной ему эмоции. Соне, казалось, было смешно, и его это не устраивало. Она развернулась на пятках, предпочитая не смотреть, как Диана подрывается с места и начинает собираться. Лёня провел ладонью по лицу, едва жена вышла из спальни. В Диане было много хорошего. Она была кроткой, послушной, хорошенькой до невозможности, но она боялась его жену, и, что самое грустное, кажется, действительно боготворила её. Какой это, должно быть, грех в культе Сони Суриковой, — ложиться с её мужем в постель. Костров усмехнулся. — Что мы наделали? — шептала Диана. — Лёнь… — Успокойся, — он встал, неспешно оделся и погладил её по волосам, сократив расстояние между ними. — Я разберусь. — Я потеряю всё, — девушка покачала головой. Она сглотнула ком в горле, чтобы не разрыдаться в голос, чтобы не злить Софию Евгеньевну еще больше. — Ты не потеряешь меня, — уверенно заявил Леонид, и ему показалось (как же он надеялся, что лишь показалось), что в её глазах мелькнула неуверенность, словно этого было недостаточно. И когда в коридоре все стихло, он зашел к ней в мастерскую. Соня ощутила его присутствие спиной, но продолжила работать как ни в чём не бывало, перебирая сделанные эскизы. И это было совсем не напускное спокойствие. Ей не было больно. И это как ничто иное подсказало ей, что спасать в этом браке уже нечего. Любви между ними не было уже давно, и Сурикова была готова с этим смириться. Но сегодня раз и навсегда исчезло и уважение. А это однозначно конец. — Ничего не хочешь сказать? — спросил он, сложив руки на груди. Соня обернулась на него коротко, через плечо, и произнесла мягко, даже чуть приподняв уголки губ в улыбке: — Мы разводимся, — и она сняла с безымянного пальца оба кольца, что носила: помолвочное и обручальное, с легким стуком положив на край стола, чтобы он мог забрать то, что принадлежало ему, а ей, Соне, больше не было нужно. И она почувствовала облегчение.

***

За столом шло бурное обсуждение, вилки гремели о тарелки, звон бокалов тревожил слух. Соне сегодня исполнилось двадцать пять, и она даже согласилась, правда, еще до того, как узнала, что её муж спит с её подчиненной, на праздник. Отменять что-то было уже поздно, и Сурикова проснулась утром с горьким ощущением, что ей придется перетерпеть этот день рождения. Все собрались в Дубне, у её бабушки, среди гостей были Регина с мужем, Тома, Космос, Витя, Саша (гнев сестры не сменился на милость, но с сыном Белов виделся, на удивление, регулярно) и Оля с Ваней, естественно. И всё было так хорошо, по-семейному, спокойно и гладко, от чего блондинка давно отвыкла. Она даже забыла о том, что к ней подкрадывался статус молодой разведенки, что, впрочем, не слишком пугало, но всё равно было как-то слегка волнительно, не по себе. — Сонечка, а Лёня задерживается? — спросила вкрадчиво бабушка, когда тосты ненадолго прекратились, и разговор за столом чуть поутих. По спине прошла дрожь при упоминании его имени, но она тихо вздохнула, чтобы урезонить себя. Сурикова кожей ощутила, как все гости навострили уши, и даже Космос, которого, казалось, кроме еды мало что интересовало (он вообще поднабрал вес немного, когда слез с наркотиков, и это было хорошо), замер в ожидании. Она облизнула губы, подняла взгляд от тарелки, отложив приборы, и оглядела всех быстрым взглядом. — Не хотела портить праздник, — Соня повседневно пожала плечами. — Но раз такое дело… — слова упорно терялись, и она решила не искать красивых фраз. — Короче говоря, мы разводимся. Наступила абсолютная тишина. Такая, что в моменте Соне показалось, что она оглохла, никто за столом не дышал, даже Ваня, болтающий ногами, играющий в солдатиков, последовав примеру взрослых, замер неподвижно. Однако настенные часы с кукушкой продолжали громко тикать, мимо дома проехал чей-то автомобиль, явно не местный — угодил колесом в яму; пели птицы, занавески с легким шелестом колыхались от прохладного августовского ветра. — Как это? — бабушка ахнула и приложила ладонь к груди. — Почему? — Лёня ей очень нравился. — Не сошлись характерами, — размыто ответила Соня, она не собиралась во всеуслышание сообщать, что её муж трахает её манекенщицу в их постели по субботам. — София, ты подумай хорошенько... — командным голосом начала бабушка. — Бабуль, — Оля прервала её, видя, как Соня мрачнеет, как спокойствие стирается с ее лица, сменяясь злостью. — Не надо. — Такой хороший мальчик, из положительной семьи… — продолжала причитать Елизавета Андреевна, не в силах остановиться. Она была так рада за внучку, в кой-то веки не бандит, не хам, не раздолбай, а тут такое... — Бабушка, — прозвучало угрожающе. Сурикова плотно сжала губы, чтобы не сказануть лишнего. Она прикрыла глаза на мгновение, взяв себя в руки, а затем тихо выдохнула и заговорила вновь, уже спокойнее. — Он меня обидел. Я терпеть не буду, — тон её, однако, не терпел пререканий. — Как обидел?! — взревела бабуля, губы её дрогнули. — Ударил? — казалось, она готова сейчас же встать с места, и, вооружившись садовой лопатой потяжелее, отправиться в Москву на разборки с зятем. — Боже. Нет, — она покачала головой. — Всё. Не хочу обсуждать это. Пожалуйста, — надавила она. Соня начинала нервничать, чувствуя на себе все эти вопросительные взгляды, которые гости просто не могли контролировать, ведь о том, что происходило внутри их на первый взгляд идеальной семьи, никто кроме Оли не знал. Сурикова и представить себе не могла, что это окажется так трудно. — Я выйду на воздух. Сестра вскочила следом за ней. — Не надо, — блондинка покачала головой и быстрым шагом, не взглянув ни на кого, выбежала в сад. Воздуха катастрофически не хватало, руки дрожали, и ей пришлось обнять себя, чтобы сдержать этот тремор. Нужно было что-то делать. Куда-то себя деть. И она зашагала по дороге, куда глаза глядят, лишь бы не бездействовать, потому что в этом случае её накрывала настоящая паника. Она чувствовала себя какой-то неправильной, поломанной женщиной. Ну почему всё так? Почему всё не могло сложиться нормально? Всё же было хорошо. Им было хорошо вместе. Что изменилось? Может, Соня и правда какая-то не такая? Не зря же у неё никогда не складывается… — Извините, а где тут магазин? — рядом с ней остановился мерседес Белова, он приспустил тонированное окно и прищурился от закатного солнца, что било в глаза. Сколько Соня так прогуляла, бродя по давно знакомому, но такому другому, изменившемуся посёлку, девушка точно не знала. Но стало зябко, а значит, пора была возвращаться. — Довезёшь — покажу. Он усмехнулся и кивнул на пассажирское сидение. Соня обошла машину и легко плюхнулась в кресло, стряхнув с ног галоши, в которых ушла, не став заморачиваться с обувью, и подогнула ноги под себя. — Отправили на поиски? — Да я тот еще рыцарь, сам отправился, — а кому еще было ехать? Не Космосу же с Витей. — Ммм… — рыцарством от Белова, конечно, веяло за версту. — Давай правда до магаза доедем? Мороженного хочется. — Ты ж замерзла, — губы у неё были синеватого цвета, как бывает обычно, когда ребенком не вылезаешь из воды часами, и весь дрожишь, но понимаешь — стоит выйти на берег, снова так весело уже не будет. Соня, правда, совсем не выглядела веселой. — А ты печку включи, я согреюсь. Саша послушался, и теплый воздух заполнил салон автомобиля, заставив Соню расслабиться. — Ну чё, в лесочке прикопаем твоего благоверного? Соня усмехнулась. — Не, он и так вас не любит. А тут совсем обидится. — А чё? Чем это мы ему не угодили? — Белов прозвучал даже обиженно. — А чем ты можешь нравиться? — ответила вопросом на вопрос Соня, умолчав об истинных причинах. Естественно, антипатия Лёни к бригадирам была настолько сильной, что ощущалась почти физически, и ну не могло это быть просто излишком профессии. Однажды Сурикова докопалась таки до истины, и правда была так прозаична… Совсем еще в юности некий фарцовщик увёл у него девушку, та купилась на заграничные духи и понты, а Лёня стал казаться ей слишком хорошим, скучным даже. И в то время, как он был студентом и жил на стипендию, тот парень разъезжал на жигулях, модно одевался и мог позволить себе сводить свою девушку в кафе. Кострова, который воспитывался в строгости, на идеалах СССР, злился, что, промышляя на рынке, кто-то стремительно поднимался наверх, пока он был вынужден кряхтеть над учебниками в библиотеке и бегать марафоны на физкультуре, чувствуя, что топчется на месте. Такая вот печальная история первой любви, приправленная идеалами отца, привела его к желанию искоренить бандитизм в России. — А это тебе избиратели мои скажут. — Кто? — Соня иронично изогнула брови. — Избиратели, — повторил Саша. — Я в депутаты пойду. И Сурикова расхохоталась. Громко, заливисто так, держась за живот. У неё даже слезы брызнули из глаз, когда она представила, как Белов, раздавая открытки и подарки бабкам у московских подъездов, агитирует их за себя голосовать, обещая поменять Россию к лучшему, убавить плату за ЖКХ, повысить пенсии… И она смеялась еще сильнее, загибаясь оттого, что ей уже нечем было дышать. — Вот, Сурикова, сдохнешь, а меня потом обвинят. — Будущий депутат убил родственницу в ее день рождения, — хохотала она. — Она умерла счастливой. — Ну вот чё ты ржешь? — мужчина нахмурился театрально, выглядел он сейчас так, будто случилась самая огромная несправедливость в его жизни. Соня глубоко дышала, пытаясь прекратить истерику, стирая слезы, что щипали глаза. — Какой из тебя депутат? Ты с дубу рухнул, что ли? — А чё не так? — А чё не так? — она передразнила его, повысив голос. — Ты же не знаешь, чем народ живет, что ему надо, у тебя вообще другая Вселенная. К тому же, уж извини, из братвы в думское кресло — ну это нереально. Не пропустят тебя. — Во-первых, для меня закрытых дверей нет, и ты это знаешь. Во-вторых, я не бандит, я бизнесмен. Легальный бизнес, Сурикова! Сколько можно повторять? Всё по закону, — она театрально закатила глаза, он, не выдержав, пихнул её в бок, легонько ущипнув. Поднимала ему Сонька настроение, умела она, все-таки, вернуть его лет на десять назад. — И знаю я, чем народ живет. Всё просто. Проблемы есть — их никто не решает. Денег нет. Всем плевать. Мне будет не плевать. — Ну-ка, давай не неси мне тут пурги. Зачем это тебе? — Саша ничего не делал просто так. Ни-че-го. И даже в этом резком желании стать депутатом, что, впрочем, можно было списать на потакание его раздутому эго, была своя выгода или своя причина. — Людям помогать хочу. — Грехи замолить? — Пусть будет так, — он дёрнул бровями, как бы показывая, что не собирается с ней откровенничать. Соня вздохнула и покачала головой. — Ну чё тебе не нравится? Ты же открыла магазин в ЦУМе, поменяла свою жизнь на сто восемьдесят градусов. Я почему не могу? — Ой, Белов, не нуди ради бога. Иначе голосовать за тебя не буду, — подначила она. — Ваше участие, София Евгеньевна, безусловно, будет решающим, — Саша усмехнулся. — А ты даже не сомневайся.