Птичка

— Оль, я не люблю сюрпризы, — ворчала Соня, намереваясь буквально через секунду сорвать со своих глаз чертову повязку, но сестра, словно предчувствуя это, накрыла черную не просвечивающую ткань своими ладонями. Этим утром Белова едва ли не силой вытащила её из дома и повезла в Москву, завязав Соне глаза еще в машине. Оля заявила, что ей необходимо взбодриться, и срочно. Глупо, не правда ли? Взбодриться, когда твой брак разрушен. Взбодриться, когда, оглядываясь назад, ты вдруг понимаешь, что он рушился с самого первого дня своего существования, а ты не хотела этого замечать. Соня не хотела быть бодрой. Не хотела улыбаться. Ей нравилось быть в этой прострации. Не чувствовать ничего, просто существовать на автопилоте. Она надеялась, что все само собой встанет на свои места, нужно просто подождать. С другой стороны, если Оля займет весь ее сегодняшний день, это еще хоть немного отсрочит звонок Лёне. Им нужно было подать заявление на развод, а для этого созвониться и встретиться. Сурикова думать об этом не хотела. — Мы почти пришли, — очередная дверь перед ними открылась, и они зашагали куда-то в полной тишине. Кожу вдруг обдало неестественным холодом, Соня поежилась. — Тадам! — торжественно воскликнула Оля и сорвала повязку с ее глаз. Сурикова зажмурилась от яркого света, что бил ей в глаза, закрыла лицо тыльной стороной ладони, и только когда привыкла, медленно огляделась. — Оль… — она испуганно взглянула на сестру, покачав отрицательно головой, но та взяла ее за руку. — Доверься мне. Они были на крытом катке, и у самого входа на лед ее ждали ее друзья. Все, вооружившись коньками, одетые совсем не так, как она привыкла — Белый был в джинсах, Космос в каком-то дедовском свитере, Регина сменила идеальную укладку на два смешных хвостика. Они все смотрели на нее и ждали, что она скажет, а Ваня — её Ваня, Сокол держал в руках коньки для неё: красивые, белоснежные коньки. Парень подошел к ней с улыбкой на лице и осторожно протянул ей их. — Ну, Птичка, тряхнем стариной? — оба они знали, что это будет скорее позор, чем что-то стоящее, но Соне вдруг так захотелось вернуться на десять лет назад. Примерить свою старую кожу, она была ей еще по размеру, но не по возрасту, не по статусу, не по душе. Однако на час… Почему нет? — А если костей потом не соберу, Сокол? — весело спросила она. — Будешь падать — я поймаю. Она улыбнулась и кивнула, ничего не сказав. Глаза отчего-то слезились. Наверное, потому что они все нашли для нее время, оставили миллион своих важных дел просто чтобы прокатиться с ней на коньках. Ну, или от холодного воздуха, так ей было легче думать, Сурикова же не из тех, кто воет по поводу и без. Когда Соня села на деревянную лавочку, чтобы переодеться, Витя радостно воскликнул: — Йес! — почти никто из них не верил, что Сурикова согласится встать на лёд. Но почему-то всем казалось, что это то, что нужно. Соня очень привычным автоматическим движением провела пальцем по лезвию, проверяя, как заточены ребра коньков — они почти оцарапали кожу. Значит, можно надевать. Ребята пропустили её вперед, хотя Ване Белову не терпелось быстрее начать кататься, вернее, не терпелось, чтобы папа его научил. Соня прошла мимо Регины, Космоса, Вити, Саши, Томы, Оли и Ванечки, Сокол ступал прямо за ней, но она была не настолько в плохой форме, чтобы свалиться еще до того, как оттолкнуться от льда. Девушка ухватилась за бортик. Было страшно. Словно она не вставала на лед сотни тысяч раз за свою жизнь. Она чувствовала каждый миллиметр острого лезвия своими ступнями, ноги плохо слушались, и, оказавшись на скользком льду, её слегка пошатнуло, но Сурикова распахнула руки, выравнивая баланс. Спиной она чувствовала, что все смотрят на нее. Смотрелась ли она жалко? Чемпионка СССР, которая сейчас едва стояла на коньках? Вряд ли. Они видели ее и в состояниях похуже. Соня вздохнула, посмотрев на Соколовского. Он довольно кивнул и повел подбородком вперед, мол, дерзай. — Это не так просто, как кажется на первый взгляд, — сказала она с иронией бывшему партнеру. Панического страха перед льдом у нее больше не было, просто идея разодрать коленки не слишком радовала: Соня теперь часто ходила в юбках. Сурикова, балансируя на льду, думала о том, что она сможет, наверное, даже кататься на коньках у ГУМа зимой, если на это будет хватать времени. Идея была отличная. — Хватит там стоять! — крикнула она ребятам. — Мне не нужна эта гробовая тишина! И Витя первым ступил на лёд и проехал вперед, но боязливо повернул ближе к бортику. — Спорим, ты меня не догонишь, Сурикова? — поддел он. — Дай мне десять минут, и ты пожалеешь, что предложил, — бросила она с улыбкой и, наконец почувствовав, что внимание к ее персоне рассеивается, что все больше людей выходит на лед, оттолкнулась правой ногой. — О! Пошла вода горячая. — Сокол, не комментируй, ты не мой тренер, — ему показалось, она сейчас его укусит. — Ладно, я просто поеду рядом, — он усмехнулся. Соня не чувствовала уверенности, ни за что бы не разогналась сразу, но толчок за толчком, она все более плавно ехала по неровному льду, чувствуя свое тело, силу в ступнях, вспоминая, как стоит согнуть колени и повернуть корпус. И в какой-то момент она поняла, что ей… Нравится. Ей нравится холод в воздухе, нравится слышать голоса вокруг, нравится, что она ни разу не упала, нравится просто медленно ездить по кругу, не думая, как бы прыгнуть повыше, как бы утереть кому-то нос, как бы в очередной раз победить саму себя. Оказывается, это было так просто — расслабленно получать удовольствие от коньков. Хотя она и раньше любила фигурное катание. Просто по-другому. Как одержимая. Как больная. Соня невольно посмотрела на Космоса. Лёд перестал быть её врагом. А они сражались столько, сколько она себя помнила. Он стремился её сломить, он хотел, чтобы она распласталась на нем, отдавая частичку собственного тепла, обагрила его своей кровью, даже если этот жар убивал его, плавил. Соня всегда сопротивлялась до последнего, зная, что это ломает её день за днем, она осознанно шла на эту битву. Теперь вражда была забыта. Столько времени прошло. Сегодня они встретились, как старые друзья. Она взглянула на улыбающегося Витю. — Смотри! Соня! — кричал Ванечка, которого держали за обе руки Оля с Сашей. Сурикова радовалась — хотя бы при нем им хватало ума делать вид, что они не на грани развода. Хотя все спектакли отчасти были и для Сони сегодня. — Я еду! — Молодец! — Покатаешься со мной? — Да, — и она резво подъехала к ним, притормозив так, как не умел ни папа, ни мама — снег разлетелись в разные стороны от острых лезвий. Ваня восторженно взвизгнул. — Я раньше еще не так могла, — она улыбнулась и, перехватив руку племянника, оставила молодых родителей вдвоем. — Давай немного вместе проедем, а потом будем учиться без поддержки. — Я боюсь… — Ниже пола не упадешь, Ванька. Не боись. И это был хороший день. Достойный экспонат в коллекции хороших дней в жизни Сони Суриковой. Они играли в догонялки и много смеялись, катались паровозиком, Космос с Витей в попытках повторять какие-то Сонины прыжки из юности, миллион раз упали на лёд, предпочитая, очевидно, кататься на животах. Оля с Томой намотали столько кругов, что могли бы сойти и за вечный двигатель, а под конец Ваня уговорил Соню на прыжок. — Ниже пола не упадешь, помнишь, Сорока говорила? — спросил он заискивающе, когда увидел сомнения, отразившиеся на ее лице. Соня выразительно закатила глаза. — Я же знаю, тебе хочется. Она цокнула языком. — Хочется. — Ну так прыгни. Ваня мог бы поклясться, что видел перед собой призрак девчонки, что каталась с ним в паре когда-то давно. Видел ее горящие глаза, ее ребяческую улыбку. Видел, как легко ей дается победить гравитацию, оставить в дураках всех, кто придумывал правила игры. Потому что со стороны казалось, что Соне по-прежнему ничего не стоит разогнаться, развернуться, оттолкнуться от земли и взлететь. Она забыла, каково это. Чувствовать себя свободной. Соня прыгнула. Не высоко. Совсем не так, как могла когда-то. Но прыгнула легко и красиво. И, что самое главное, в свое удовольствие. Впервые она не думала, на какую высоту и с какой амплитудой закрутить аксель, ей было всё равно, насколько чисто поменялось внешнее ребро со внутреннего на скобке. Она просто наслаждалась тем, как мышечная память при минимальной работе мозга помогала выкатывать шестишашку. Все захлопали, и хотя Соня прыгнула одинарный, такой она прыгала в пять лет, но в этом всё равно было много грации и силы. Соня шутливо поклонилась, осмотрев всех, кто был здесь сегодня. Такие молодые. Румяные. Счастливые. С горящими глазами. И сама она была такая же. Словно там, за дверями этого катка, мир не полыхал в адском пламени. Соня не хотела думать о плохом. Сегодня был хороший день.

***

Ей пришлось долго собираться с мыслями прежде чем заставить себя выйти из машины, и Гриша на удивление молча ждал, пока она сделает это, Сурикова была ему благодарна. Сердце предательски быстро колотилось в груди, пока лифт поднимал ее на этаж. Но у Сони буквально не было выбора: Лёня хотел поговорить, хотя плевать она хотела на его желания, но у нее закончились чистые вещи, ей было необходимо забрать хоть что-то. В своем самом страшном кошмаре Соня видела, что он снова трахает кого-то в их доме, но, на удивление, внутри было тихо. Она не стала звать мужа, надеясь, что его задержали на работе, и они не пересекутся, увидятся уже в понедельник, чтобы подать заявление. Но когда Лёне было нужно, он всегда оказывался дома. Как сейчас. Сидел в их спальне, смотря в пол невидящим взглядом, но едва она вошла, подскочил на ноги. Зашелестела упаковка от цветов, и он протянул ей красивые лилии. Соня тяжело взглянула на него из-под ресниц и качнула головой отрицательно. Он настаивать не стал — получить по лицу букетом лилий не очень хотелось. Костров отбросил цветы на кровать и почти минуту молча смотрел, как Соня забирает свои вещи из шкафа, перекладывая их в дорожную сумку. — Я матрас поменял. И постельное белье выбросил. Соне, наверное, послышалось. Она обернулась на него, нахмурившись, но он явно ждал от нее какой-то реакции. — Можешь еще член себе отрезать. Чтобы совсем все следы замести, — кажется, она говорила вполне серьезно. Сурикова показательно фыркнула и вновь принялась за свои вещи, надеясь в резких движениях скрыть тремор рук, но он перехватил ее запястья, почувствовав ее дрожь каждой клеточкой своего тела. — Отпусти, — ей физически были противны его прикосновения. — Сонь… — Отпусти. Или я закричу, — она сверкнула глазами угрожающе, попыталась дернуться, но он не ослабил хватку. — Кричи. Никто не услышит. Соседи на даче, дом такой. Одни пенсионеры. И звукоизоляция отличная. — Чего ты хочешь? — Шанс. Она усмехнулась. Так горько. Он почти почувствовал эту горечь на своем языке — настолько она была пронзительная. В ее голубых глазах заблестели слезы, но эти слезы не были похожи на слезы по погибающей любви, бывает, люди плачут от омерзения. Соня сейчас плакала именно так. — Шанс? Я давала шанс. Ты его просрал. — Сонь, я умоляю, — прошептал он, привлекая её рассеянное от эмоций внимание своей резкой переменой. Мужчина мягко отпустил ее руки, выставив ладони перед собой, как бы доказывая, что она в безопасности. — Я умоляю, — повторил он, медленно опускаясь перед ней на колени. Лёня смотрел на нее снизу вверх, и подбородок его подрагивал. — Я не знаю, что со мной было. Наваждение какое-то. Но я люблю тебя. Ты ушла, а мне как кислород перекрыли, я думать ни о чем не могу, я делать ничего не могу, даже работать, — он плакал. Умывался слезами, продолжая пилить ее своими честными глазами. — Прости меня. Я всё сделаю, всё, что ты скажешь. Соня редко видела мужские слезы, и они всегда пугали, выбивали почву из-под ног, это всегда значило, что мир рушится, как минимум. Возможно, мир и правда рушился, их с Лёней мир, но в последнее время Соня часто думала о том, что это была лишь иллюзия, нужная им обоим в определенный момент жизни, но всё же иллюзия. Соня придумала себе сказку. А Лёня придумал себе любимую женщину. В любом случае, она никогда не простит. Такое — никогда. И им точно не быть больше мужем и женой, это противоестественно, это просто невыносимо. Сурикова качнула отрицательно головой. — Мне мерзко от одной мысли, что ты еще хоть раз меня коснешься, — проговорила она, сдержав нечто еще более оскорбительное и нелестное, что хотела бы ему сказать. Соня чувствовала, как желание разрушить его искрится внутри, но сдержала его. И тут Лёня переменился вновь. Как ни в чем не бывало, он стёр с лица слезы ладонью, и на его лице не осталось ни капли сожаления, вины, горечи. Он шмыгнул носом и поднялся с колен, отряхнув брюки. Мужчина склонил голову, пройдясь по ее лицу обжигающе холодным взглядом, облизнул пересохшие губы и пожал плечами. Соня едва не отшатнулась от удивления. Она не понимала, какого черта тут происходит? — Не хочешь по-хорошему, нет проблем. Идем, — он равнодушно кивнул головой куда-то в сторону коридора и вышел. Соне ничего не оставалось, как последовать за ним. — Твой родственник, говорят, в депутаты собрался, — Сурикова не знала, можно ли говорить об этом. — Сонь, я все знаю, — даже тон его голоса изменился. Стал таким надменным. Очень похожим на тот, каким он говорил с ней, когда Соня застукала его с Дианой в их постели. Она молчала. Он взял в руки кассету, демонстративно вставил ее в видеомагнитофон и включил телевизор в их гостиной. Лёня улыбнулся довольно. Соня с непроницаемым выражением лица смотрела оперативную съемку, где ребята кого-то прессуют, потом, очевидно, радуются размеру черного нала в коробке из-под офисной бумаги. Сердце ее забилось чаще. — Могу показать эти кадры, кому надо, и кранты карьере твоего зятька, — он буквально выпрашивал ее внимание, нажав на паузу. И Костров замолчал. Сейчас он, очевидно, должен был начать диктовать какие-то условия, как террорист, но, кажется, важнее было сполна насладиться тем, как Сонины нервы оголяются до предела, начиная искрить. Она не выдержала: — Что ты хочешь? — Такая деловая, Сонь. У меня прямо в штанах твердеет. Сурикову перекосило. А Лёня упивался своей силой. Он очень долго жил правильно. Вернее, старался жить так. И он даже не мог представить, как приятно и как действенно окажется играть грязно. — Диане позвони. У нее как раз сейчас много свободного времени. — Об её увольнении тоже поговорим. Позже. Сначала о главном, — он поправил галстук. — Я иду на повышение. Даже без этих драгоценных кадров мне его дадут. Но ты знаешь, как мое ведомство относится к репутации, развод мне сейчас непозволителен. — Я не понимаю, — раздраженно рявкнула она. — Так не перебивай, — процедил он сквозь зубы. — Так вот, ты притворяешься моей женой на публике. А я не пускаю в ход пленку, даю возможность Саше попытаться занять депутатское кресло, которое ему все равно не светит, — хоть в чем-то они с Соней были согласны. — И все твои друзья остаются под присмотром, но не в клетках. Соня молчала. Правила игры она поняла сразу же, тут не нужно быть гением: Лёня хотел карьерного роста, его биография должна была быть кристально чистой, и он явно не ожидал, что она решится на развод. Раз простила тогда, простит и сейчас. Ей хотелось ударить себя посильнее. Как она раньше не замечала? Это то, что он делал всегда. Манипулировал. Он не считался с ее мнением. Делал по-своему, так умело прогибая ее под себя. Он лепил для себя идеальную женщину, а когда натыкался на сопротивление, он плакал, падал на колени, говорил, что она хотела услышать, делал то, что она хотела, чтобы он сделал. Просто раньше она давала ему шанс до того, как ему приходилось идти на шантаж. Может, он разлюбил ее уже очень давно и просто держал рядом, потому что так ему было выгодно? — А тебе в голову не приходило, что мне плевать на карьеру Белова? — это был блеф, в общем-то. — Давай, заблокируй ему дорогу в депутаты на корню, я ни слова не скажу. — Ты врешь. — Проверим? — А что насчет тюрьмы? — Не делай мне мозги, если бы их хотели посадить, уже посадили бы. Или убили. Ты такие решения не принимаешь. — Сука ты, Сурикова. — Я слышу это от тебя? — она театрально поежилась. — Кто здесь еще главная сука? — Милые бранятся, только тешатся, — он подошел к ней вплотную, и хотя Соне была омерзительна его физическая близость, она с трудом сдержала лицо. — Милая жена, — мужчина коснулся ее щеки в притворно нежном жесте. — Не трогай! — Соня отшатнулась, но он ухватил ее за руку, сдавив запястье. — Не ори, — фыркнул он. — На нервы действуешь, — Лёня никогда не был вот таким. Он, вероятнее всего, с удовольствием заставил бы сейчас ее стоять на коленях или валяться в грязи ради собственного удовольствия, если бы мог. — Отпусти. Меня, — Сурикова не могла не попытаться отстоять свою независимость. Но он со всей силы тряхнул ее снова, кожу обожгло болью, челюсти Сони клацнули друг о друга, и она замолчала. — Будешь выебываться, я передам кассету одному хорошему человеку, у него на Белого зуб. И потонет кораблик твоей бригады, утянув за собой и твою сестру, и твоего племянника. Это раз. А я вдобавок покажу твоей прекрасной бабуле твою медицинскую карту из Германии. Расскажу, что ты наркоманка. И что ты убила ее правнука в своем блядском чреве, бандитская ты подстилка. Это два. Соню словно ледяной водой окатили. Она стояла перед ним, растерянно хлопая глазами, понимая, что ей нечем крыть, вернее даже не понимая, чувствуя, как слабеет все тело, как исчезают остатки сил, что она берегла, чтобы пройти через развод. И потратила она их просто чтобы не упасть сейчас перед ним на колени, чтобы не выглядеть еще более жалкой. Девушка молчала и не спорила, смотрела будто бы сквозь него, принимая поражение. — Вот умница, — он улыбнулся и щелкнул ее по носу. Соня даже не отреагировала. Затем Лёня достал из кармана оба ее кольца: помолвочное и обручальное, и одел на её палец одно за другим. Золото оттянуло ей руку, и как только Костров отпустил, она упала плетью вниз, едва не потянув за собой к полу все тело Сони. — Спать будем по-отдельности, у меня тоже нет желания ложиться с тобой в одну постель. — Я, в отличии от тебя, не изменяла, Лёня. — А я, в отличии от тебя, любил, Соня.

***

Соня рассказала Белову про компромат через несколько дней, придя в офис. Он молча выслушал её перебивающуюся эмоциями речь: сначала сидя в своем кресле с инициалами АБ, затем стоя, опираясь на подоконник. Когда Сурикова закончила, театрально подняв вверх руку с закованным в золото безымянным пальцем, Саша так же молча закурил, думая о чем-то, пребывая явно не здесь и сейчас. Мысли бегали в его глазах, но нервозность можно было определить только по тому, как он слегка перебирал пальцами по подоконнику, словно наигрывал какую-то мелодию. Соня наблюдала за ним пару минут, пока терпение позволяло, а затем встала резко с кресла, деревянные ножки с мерзким звуком заскользили по дорогому паркету, заставляя мужчину вернуться в реальность и сморщиться. Она взяла пачку сигарет и вынула одну, подкурив с вежливой джентльменской подачи Белова. — Да может реально ёбнем его и все? — он пожал плечами, когда увидел в голубых глазах Сони немой вопрос. — Саш, я к тебе пошла, а не к Космосу или Вите, чтобы услышать что-то кроме «ёбнем его». — Зря. Я первый в очереди, он мне сразу не понравился, — Сурикова закатила глаза. — Пчёле, кстати, тоже. У него на такое нюх. — Сплетничали? — Обижаешь, — Белов хохотнул, и все-таки смог вызвать у Сони улыбку. — Ну, ладно, я понял, убивать муженька ты не хочешь. Хотя зря. И квартиру бы прибрала, и колечки продать можно. — Ты смотри, чтобы такое решение проблемы твоей жёнушке не напели. — Зануда ты, Сурикова. Водки хочешь? — он наполнил себе рюмку до краев. Соне нельзя было пить, и она прекрасно осознавала последствия, но нервы сдавали: — Хочу. — Обойдесся, — Белов опрокинул стопку одним махом и не поморщился. — Это была проверка, ты её не прошла. Сбухаться я тебе не дам, — он закинул в рот лимон и заходил по кабинету. — Слушай, а очаровать его не пробовала? Ну, вы, женщины, это умеете. — Трахаться с ним я не буду, — отрезала Соня. — Понял. Отпадает, — он остановился и посмотрел на нее долго, так, словно пытался залезть в ее голову или, что еще хуже, в сердце. Как же там было пусто. Саша вдруг резко стал серьезным, и Сурикова вмиг поняла, что всё это было фарсом. — Сонь. А потерпишь его еще чуть-чуть? Я не могу просить, но… — Но просишь, Саш. Давай без красивых оберток, — оборвала она, и Соне показалось, что во взгляде Белова мелькнуло уважение. — Время тебе выиграть? — Да, Сонька. Да. Я пытаюсь разобраться в правилах новой игры, мне нужно время. — И кто-то, кто будет давать тебе информацию. — Я не могу просить, но… — Сурикова покачала головой, обнимая себя двумя руками. Саша ведь знал, что она ему не откажет. По крайней мере потому что выбора у нее особо и не было. Сигарета ничерта не помогала, и она злобно затушила ее о пепельницу. — Сонь, правда. Если не можешь, я от него избавлюсь. Что-то не давало ей так поступить. Лёня влюбился в неё давным-давно на вечеринке Регины, а может, не в неё, а в образ, который себе придумал, но он помог ей тогда во Франции и поменял её жизнь к лучшему. Её, Сонину жизнь, не того призрака, который он полюбил. Кто виноват, что всё так случилось? Нет. Она не могла позволить Саше просто убить его. — Мне кажется, у конкурента твоего, Каверина, хорошие друзья на Лубянке, — и это был её ответ. — Я слышала, они историю ему выдумывают. Тебе тоже нужна история. — Да нанял я тут сказочников. Лёлек и Болек, — он усмехнулся. — Работаем. — Ну, значит, работаем, — Соня пожала плечами. — Ладно, поеду. Дел куча. Белов остановил её уже в проходе, с силой, ощутимо провел ладонями по ее плечам вниз, и взял её за руки, сжав. — Ты под моей защитой, слышишь? — она кивнула. — Если он тебя обидит — скажи сразу, — Белов будто гипнотизировал ее глазами, внушая цепочку действий. — Я убью его. Мне пофигу. Соня улыбнулась уголками губ. — Я приберегу эту пулю на будущее, если ты не против, — она сжала его руки в ответ. — Будь осторожен, ладно? Ты отвечаешь не только за себя. За Ваню с Олей тоже. — Хорошо. Понял, — и он её отпустил.

Январь 1999 год.

Иногда Соня забывала, с кем живёт под одной крышей. Забывала, какой сволочью Костров себя показал. Иногда он варил овсянку ей на завтрак, вернее, когда варил себе, накладывал и ей. Молча, без всяких слов, но на ее «спасибо» отвечал без надрыва: «пожалуйста». Однажды она уснула в кресле, а на утро обнаружила, что он укрыл ее пледом. Словно что-то внутри него продолжало заставлять Лёню заботиться о ней. Однажды они вдруг начали обсуждать какую-то книгу, Соня уже не вспомнит названия, не вспомнит и как начался диалог, но им вдруг стало интересно друг с другом, они жарко поспорили и даже улыбнулись друг другу в конце. Это наталкивало на мысль, что он не плохой человек. Но потом эта надежда разбивалась о скалы и растворялась, как морская пена. Потому что когда Соня получила звонок от Оли, и та сообщила ей, что Фил пришел в себя, Сурикова, не удержавшись, порадовалась вслух. Он не обязан был радоваться тоже, хотя это было по-человечески. Но он мог просто промолчать. Однако Костров, не отвлекаясь от газеты, выдал саркастичное: — Какое чудо. — Это и правда чудо, — с нажимом проговорила она. — А чему ты так рада? Он останется овощем, его жене до конца жизни придется мыть ему задницу и кормить с ложечки, — нараспев произнес мужчина так, словно наслаждался этим. У Сони ком встал в горле. Она сжала руки в кулаки, стиснула зубы так, что они заскрипели, но героически приподняла подбородок. Лёня на нее не смотрел. Продолжал читать газету. Суриковой хотелось смять ее в комок и запихнуть ему в глотку. — Ты жестокий ублюдок. — Я говорю правду. Ты бы хотела обхаживать недееспособного мужа? Просрать молодость, карьеру, да все на свете? — он, наконец, убрал газету от лица и, не скрывая удовольствия, взглянул в ее налитое злостью лицо. — Окажись ты на его месте, я бы отключила аппарат искусственного жизнеобеспечения на следующий же день. — Как мило, — Костров улыбнулся, но Соня видела, как дрогнули его плечи. — Не забудь, завтра ужин с Введенскими, — и он вновь вернулся к газете. — Тебе дали повышение, когда кончится этот цирк? — Надо укрепиться на новой должности. Но если честно, мне очень нравится тебя мучить. Соня ничего не ответила. Тем же вечером она съездила к ребятам в больницу, где не смогла ощутить настоящей радости, которую транслировали буквально все. Чудо! Очнулся! Шанс на миллион! И он выгорел! Белов закрутил ее в воздухе на радостях. Тома исцеловала все ее лицо. Витя и Космос смотрели так, словно впервые видели: по словам Оли, она похорошела. Сурикова улыбалась, смеялась, но не по-настоящему, словно у нее вошло в привычку что-то играть на публике. Говоря с Филом, держа его за руку, она обещала ему, что все вот-вот наладится, называла его, так привычно «спортсмен» или «боец», но в голове крутились только слова Лёни. И ей казалось, что она пустышка, пропитанная насквозь ложью, казалось, что Валера это знает, по глазам видит, и ей было стыдно за то, что она не может за него порадоваться и в него поверить. Вернувшись домой, Соня заперлась в ванной и, зажав рот руками, проплакала до ночи, не в силах даже сидеть: девушка распласталась по полу, глотая немые соленые слезы, проклиная себя, свою никчемность, и своего мужа. У нее не было сил. Совсем не было сил. На следующий день к ним домой приехал Введенский со своей женой. Уважали они такие домашние посиделки. Возможно, дело было в огласке. Игорь Леонидович не любил хвастаться своим положением, тем, какие подарки он может позволить дарить жене и в какие рестораны ее водить. Деньги и власть в его мире, как и счастье, любили тишину. Но Соне это казалось странным. Все и так прекрасно понимали, сколько у него власти и денег. А может быть, Игорь Леонидович любил видеть саму суть, без мишуры, и поэтому проникал сразу в дом, в семью, где все как на ладони. Сурикова, по крайней мере, чувствовала себя рядом с ним голой, как на операционном столе, а под его взглядом, как бактерия под микроскопом. Не самое приятное чувство. Ей казалось, он знает, что у них все не ладно. И знает даже, что ни одно из блюд со стола она не готовила сама (как и в прошлые разы). Все это Лёня привез из ресторана и сам разложил по тарелкам, потому что Соня после вчерашнего бунтовала. За вечер она едва обмолвилась парой слов с гостями, демонстративно глядя в одну точку, намереваясь, очевидно, проделать дырку в стене, крутя в руках стакан с водой. Костров кидал на нее многозначительные взгляды, но Сурикова лишь иронично приподнимала брови и продолжала быть показательно плохой женой, хозяйкой и женщиной. Так Лёня про неё думал. Что ж, Соня устроит ему сладкую жизнь. — Может, включим музыку? — предложила Мария, жена Игоря Леонидовича, когда ей, видимо, стало совсем невыносимо находиться в помещении, где как минимум двое людей друг друга ненавидели и как минимум трое друг другу слишком не доверяли. — Зачем включать? Сонечка, сыграй нам на инструменте, — Соня выразительно дернула челюстью. Костров прекрасно знал, что она ненавидит играть, что делает исключение только для Вани иногда, что фортепиано ассоциируется у нее с мертвыми родителями, и, черт возьми, как же он был счастлив причинить ей хоть какое-то неудобство, ведь она весь вечер вела себя как последняя сука. — Соня, вы играете? — все, казалось, были рады зацепиться хоть за какую-то тему. Игорь Леонидович всплеснул руками. — Не знал, — но, очевидно, он знал все остальное. — Чуть хуже, чем на нервах у мужчин, — пошутила она, и все посмеялись. — В этом она хороша, — Лёня ядовито улыбнулся. — Прошу, — он указал на рояль. — Порадуй нас. Мне совсем не играет, — почти шепотом сказал мужчина, обращаясь к Введенским. — Уговариваю лишь при гостях. Соня закатила глаза и демонстративно села за инструмент. Девушка открыла крышку дорогущего рояля, очередного показателя статусности. Очередной лжи. Сколько он тут стоял? С самого переезда. Никто ни разу на нем не играл. Она холодно взглянула на черно-белые клавиши, на которых не фокусировался взгляд. Все плыло, перемешиваясь в не радужный калейдоскоп. После длинной паузы всегда было трудно сосредоточиться, да и с Ваней они играли только легкие детские песенки, но потом она посмотрела на троих человек, что ждали от нее триумфальной игры, и мысленно предположила, что вряд ли они сильно разбираются в музыке. — Сыграю из современного, — заявила она, не желая мучить ни себя ни гостей классикой. Не то за столом было настроение. — Соната об измене. — Измене? — переспросила Мария, нахмурив брови. — Родине? — Нет, — протянула Соня. — Супружеская измена. Измена мужа, если точнее. Очень актуально, — она сладко улыбнулась Лёне и, тут же стерев улыбку, коснулась пальцами клавиш. Ноты она подцепила из театра, в котором работала двоюродная сестра Регины, они были на постановке не так давно, и мелодия из спектакля уж очень запала Соне в душу. Увидев название сонаты в программке, она рассмеялась. Откликнулось не просто так. И вот сейчас Соня, ловко перебирая пальчиками по клавишам, играла слишком веселую для своего названия мелодию, что не мудрено, ведь постановка была комедийной, однако юмора за столом никто не оценил. Но и пары-тройки неточностей никто не заметил, хотя в детстве Оля бы её за такое затравила. — Чудесная… Мелодия, — Мария прокашлялась. — Спасибо, — настроение Суриковой, наконец, взлетело вверх, зато Леонид помрачнел. — Вы в нашем платье, — заметила она. — Как приятно. — Новая коллекция получилась невероятной. — Я пришлю вам приглашение на следующий показ. Игорь Леонидович, вы придете? Мне сделать +1? — Если выдастся минутка, — все понимали, что она предложила из вежливости и что он ответил так тоже из вежливости. — Чудесно. Лёне очень нравятся мои показы. Да? — он не ответил. — Ты чего замолчал? — продолжала провоцировать она, коснувшись его щеки ладонью, и он едва не откинул ее руку, но вовремя вспомнил, где и с кем они находятся. Пришлось стерпеть. Глаза Сони загорелись дьявольским огнем. Не одному ему играть грязно, не так ли? Костров с радостью придушил бы ее прямо сейчас. — Я помню, — прервал их несостоявшийся диалог Введенский. — Как Леонид Вас только встретил. Вернулся из Франции, глаза горят. В кабинет влетел, говорит, влюбился. Ну, а я ему: «Влюбился — женись», — мужчина глухо рассмеялся, видимо, надеясь вновь вернуть вечеру позитивный настрой. Соня иронично приподняла брови. — Даже женился по вашему приказу. Какой ценный сотрудник, — она мечтательно покачала головой. — Соня, хватит! — прикрикнул Лёня, теряя контроль, и сорвавшийся голос мужчины заставил всех разом замолчать. Казалось, даже часы на стене перестали тикать, а соседи сверху стучать пятками по их потолку. — Наконец-то, — она легким движением бросила тканевую салфетку на стол и тут же встала. — Прошу меня простить, — улыбнувшись гостям, она бросила многозначительный взгляд на мужа и, стуча каблуками, наконец, уединилась в спальне.