Птичка

Когда Саше позвонили и сообщили, что в «Dolls» приехала его жена и, кинув в охрану свой паспорт со звучной фамилией, завела за собой неких подруг, он давился коньяком с Пчёлкиным в офисе. Повода особого не было, просто… Среда. У Ольги, очевидно, тоже. На удивление Саша даже не разозлился, наоборот, на губах его заиграла улыбка. — Что делать, Александр Николаевич? — неуверенно спросил охранник. Он, если честно, не представлял, как ему выставить жену Белова за дверь, но в то же время не представлял, что будет, если оставить в клубе эту шумную, неуправляемую компанию. — А пусть развлекаются, — с барского плеча он подарил им разрешение на праздник. — Никого не впускай только, закройтесь на спецобслуживание. Мы чуть позже подъедем. — Куда подъедем? — Витя хмуро оторвал взгляд от пола, который в своем состоянии алкогольного опьянения находил очень интересным. — На частный корпоратив, Пчёла, — хохотнул Белов. — Обычно девочки приезжают к нам, а тут мы. Как на заказ. — Ну я еще под сраку лет на заказы не ездил. — Никогда не поздно что-то поменять. Когда через два-три часа они приехали в клуб, то удивились тому, насколько одетыми их встретили стриптизерши. Вернее, до них всем было абсолютно все равно, девочки танцевали на сцене, держа микрофоны, и лениво допевали балладу Татьяны Булановой про любовь; и вот, когда заиграла старинная песня Ветлицкой, они заголосили с особым надрывом, хотя музыкальная композиция того не требовала. С ними на сцене в почти непростительно коротких платьях были и Оля с Соней, Региной и Томой. Регина с Соней всегда были при параде, их обязывало рабочее положение, а вот Тому с Олей Саша давно не видел такими красивыми. Его жена ярко накрасилась, завила волосы и танцевала сейчас у микрофонной стойки, соблазнительно покачивая бедрами. И впервые за долгое время она показалась ему сексуальной, Белов почувствовал, как внизу живота при виде нее закручивается давно забытое желание. Тома, заживо похоронившая себя в стенах больницы на несколько лет, тоже выглядела прекрасно, и даже глаза ее сейчас горели намного ярче обычного. Дело было не в том, что она подвела их черным карандашом впервые за вечность. Наверное, ей давно пора была хоть ненадолго вырваться на свободу, не чувствуя себя при этом предательницей. То, что Валера пришел в себя, дало ей такое право. Сонин голос среди остальных было слышно отчетливее всего, она почти с отчаянным старанием пропевала припев своим звонким красивым голосочком. И, несмотря на то, что в своем красном платье она выглядела потрясающе, Витя, даже несмотря на свет софитов, на всю эту праздничную мишуру, видел, как ей беспросветно херово. Посмотри в глаза, я хочу сказать: "Я забуду тебя, я не буду рыдать" Я хочу узнать, на кого ты меня променял Но больше не звони и меня не зови Я забуду про всё, что ты говорил Вместо строчки «Я верну тебе всё, что ты подарил» она громко прокричала в микрофон: — Хуй тебе, ничего я не верну! И девочки радостно захлопали в ладоши и поддерживающе закричали. Кажется, уровень ненависти к мужчинам достиг своего пика в стенах этого помещения, и у каждой на эту ненависть были весомые причины. Боль от измен и предательств, боль от разбитых сердец, боль от физического насилия, одна сплошная боль. Витя смотрел на этих сломленных женщин, которые, пьяные вдрызг, как одурелые скакали по сцене, смеялись, кричали, и ему было не по себе. Совсем не до смеха. Потому что хотелось самого себя взять за грудки, встряхнуть хорошенько и спросить: «ну какого хуя ты сделал?». В глобальном масштабе — очень многим. В локальном — Соне Суриковой. А потом их заметили, и вечеринка стала сразу намного тухлее. Девочки из «Dolls», которые оказались по пьяному мнению сестер Суриковых просто золотыми людьми, стушевались при начальстве, хотя, Соня была уверена, не раз и не два они танцевали перед ними в куда более неприглядном виде; у Оли пропало настроение, а Тому затошнило от выпитого. — Твоя идея? — спросил Пчёлкин, когда Соня спустилась со сцены и закурила. — Моя, — она не по-девчачьи запрыгнула на стол, уселась поудобнее и борзо улыбнулась, проводя языком по губам, горьким от никотинового осадка. — Не сомневался, — взгляд невольно пробежался по обнаженным ногам в этом коротком платье. — В честь чего банкет? — он коротко оглянулся, кажется, у них была цель пооткрывать все бутылки из бара и не допить ни одну. — В честь развода, — она вновь затянулась. — Он всё-таки случился? — Нет. Но раз я тону в болоте, то хотя бы с музыкой! — она пьяно усмехнулась. Сурикова не пила уже очень давно, и разум заволокло приятной туманной пеленой после второй рюмки водки. К этому часу она была уже безобразно пьяна, и ей совсем не было стыдно ни за срыв, ни за свое поведение. — Сонь… — Ничего не говори, — улыбка спала с ее лица в одно мгновение. — Ничего. — Скоро все кончится, — ему очень хотелось пообещать ей что-то. Хоть что-то. — Ты прямо как Саша, — она покачала головой и затушила сигарету о пепельницу. — Займу депутатское кресло, нагну и выебу, — Сурикова горько усмехнулась, театрально цитируя Белого. — Жду с нетерпением. — Соня. — Всё. Не надо, правда. Вечеринка окончена. Пойду попрощаюсь с сестрой. — Я довезу. — Гриша ждет у входа, — оборвала она и спрыгнула со стола. Витя перехватил ее руку, сам не понял, зачем. Просто ему очень хотелось ее коснуться. Пчёлкин смотрел на неё умоляюще. Старался как можно быстрее проникнуть сквозь черепную коробку, выуживая оттуда разрешение ей помочь. А она коснулась его щеки ладонью, заставляя замереть на месте и растерять все мысли в одно мгновение. В этом жесте было много нежности, но Пчёлкин кожей чувствовал, что она не настоящая, выдуманная, выдрессированная. — Витя, — девушка отрицательно помотала головой. — Нет. — Хорошо, — он по-настоящему ласково взял ее руку в свою и коснулся холодной кожи губами. Ему хотелось сказать: «вот, посмотри, это не сложно». И он говорил это глазами, а Соня с грустью наблюдала за этим его жестом. — Как скажешь. — Пока. Соне было хорошо сегодня. Он пела во весь голос с подругами и сестрой, танцевала в своем красном платье, чувствуя себя красивой и свободной. Ей удалось забыться в своем алкогольном опьянении, и она ни разу за вечер не вспомнила, в какую пропасть катится ее жалкая жизнь. Но реальность все равно догнала ее, надолго убежать не получилось. Она догнала и выбила из легких кислород точным ударом прямо под дых, с явной насмешкой напоминая, где Сонино место. Сурикова начала трезветь, когда пересеклась взглядом сначала с Сашей, а потом с Витей, еще на сцене. И ей не понравилось, что они здесь. Хуже могло было быть только если бы она встретила сейчас Лёню. — Что он хотел? — спросила Оля, кивнув на Пчёлкина, что, расставшись с Соней, нервным движением шарил по карманам в поисках сигарет. — Я так устала, Оль, — проговорила она, не посчитав нужным ответить на вопрос. — Даже словами описать не могу, насколько. — Я понимаю, — старшая погладила ее по обнаженной спине. — Потерпи чуть-чуть. — Ты читала «Портрет Дориана Грея»?* — Оля отрицательно покачала головой. — Там про молодого человека, который в своей жизни познал много соблазнов, — Соня вздохнула, поймав себя на мысли, что красиво пересказать сюжет в таком состоянии не сможет. — Косячил короче жутко, бухал, трахался направо-налево, людей убивал. Но не старел внешне, оставался таким же красивым, молодым, — почти лениво говорила она, смотря куда-то в пустоту. — Вместо него за все его грехи отдувался его портрет. Дряхлел, гнил. Типа это его совесть. Или его душа, — Сурикова замолчала и нахмурилась. — Вот и мне кажется, если бы у меня был такой портрет, он был бы насквозь прогнивший, — голос у нее был тихий-тихий, усталый, почти глухой, но не расслышать ее было невозможно: Соня сказала это уверенно, так, словно такой портрет у нее действительно имелся, и она видела его, знала, что за ужасы на нем изображены. — Соня… — Оля испугалась таких слов. Заметив, как округлились в ужасе зеленые глаза сестры, не желая на самом деле обсуждать свои страхи, девушка улыбнулась и ткнула ее локотком в бок. — Да ладно, шучу я, — она усмехнулась. — Поеду-ка домой. — Давай Сашу попросим? — Соня иронично приподняла брови. — Просто довезти, — объяснилась Белова. — Меня Гриша ждет. Можем и тебя докинуть, — видя сомнения на ее лице, Сурикова покачала головой. — Поняла. Ладно, удачи вам, семья. — Он просто довезет меня до дома. Соня не верила в такие «просто». Особенно, учитывая то, как Оля сейчас выглядела и как они друг на друга смотрели. — Ага, — она, однако, не стала спорить. — Завтра созвонимся, — чмокнув сестру в щеку, она забрала пьяную вдрызг Регину и, проконтролировав, что Пчёлкин довезет Тому, вывела подружку на улицу. — Дыши, Королёва! — она махнула рукой Грише, он тут же выбежал на улицу на помощь. — Не падай только. — Я не пьяная… — проговорила она невнятно, и понять, что именно Регина сказала, Соня смогла лишь потому что знала ее тысячу лет. — Знаю, ты самая трезвая, — просюсюкала она, передавая брюнетку в сильные руки Шакала. — Так, сначала Регинку домой, — она уже набирала номер Ромы, готовая получать выговор за то, что напоила его женушку до такого состояния. — Потом… Домой. Но когда Рома забрал Регину, ловко подняв ее на руки, когда она прижалась к мужу и обвила его шею руками, почувствовав (она даже не открыла глаз), что это именно он, что она дома, с ним, Соне вдруг стало так тоскливо. Так одиноко... И она уже не могла вообразить, как приедет сейчас домой, зайдет в эту проклятую квартиру, почувствует запах своего мужа, от которого ее воротило, а еще хуже, увидит его. Лёня точно не упустит возможности уличить ее в позднем возвращении домой и в алкогольном опьянении. Ох, как он будет рад, с каким удовольствием он вцепится ей в шею зубами и попьет у нее крови. Их брак был сплошной фикцией, они давно спали в разных комнатах, но страдала она совсем не фиктивно. — Давай на Патрики, — сказала она вдруг Грише, когда он уже выехал на дорогу, что должна была привести ее домой. — К Косу? — он недоверчиво нахмурил брови, глядя на Соню через зеркальце заднего вида, однако, продолжал ехать не в том направлении, удаляя ее от квартиры Холмогорова, будто бы давая возможность передумать, но на самом деле просто решил, что ему послышалось. — Да, — снимая с пальца кольца, уверенно сказала она. Глаза Холмогорова округлились, когда в три часа ночи на его пороге появилась Сурикова, она же оставалась абсолютно спокойной, приподнялась на цыпочки, стараясь заглянуть за его плечо, но это было невозможно даже на каблуках. — Привет, — глухо проговорил он, часто моргая, все еще сомневаясь, реальность ли это. Однако Соня не растворялась в воздухе, он не просыпался, все шло так, как шло. — Привет. Ты один? — Один. — Я зайду? — Заходи, — и он пропустил ее в квартиру. Соня, оглядываясь по сторонам, словно была здесь впервые, шла по широкому коридору, а он за ней, едва ли не шаг в шаг. — У тебя есть выпить? — Ты же не пьешь. — Сегодня пью. — Сонь… — Поздно читать нотации, я уже состою из водки, — она устало опустила плечи и почти по-детски скуксилась. — Я не об этом, — они вместе прошли на кухню, где он достал стеклянный графин с горькой и щедро налил в две рюмки. — У тебя все в порядке? — глупо было спрашивать. Было бы с ней все в порядке, Соня не оказалась бы сейчас здесь, Космос знал это, но очень хотел помочь. А чтобы помочь, мало было ее напоить, надо было с чего-то начать разговор. Прежде чем ответить, она взяла стопку и замахнула ее, опустошив разом. Лицо девушки скривилось, она поднесла ладошку к носу, чувствуя, как алкоголь раздирает глотку и спускается ниже, в пищевод. Внутри все как ржавым гвоздем оцарапали, но следом по телу стало разливаться приятное тепло. Соня вдохнула поглубже, будто до этого долго была под водой. Она подняла на Космоса свои ясные голубые глаза и сказала тихо: — Поцелуй меня. Внутри сначала что-то ёкнуло, затрепетало, а потом рухнуло в мгновение, как карточный домик, но заставив землю под ногами трястись так, как если бы до кирпичика разрушилась еще одна многоэтажка в Москве. Он медлил. С одной стороны, когда женщина просит о таком, глупо отказываться, а он ведь не глупец. С другой стороны, с Суриковой все работало не так, если она просила о таком, значит, все совсем вышло из-под контроля. Космос не подошел к ней, не выполнил ее просьбу, стоял и рассматривал ее лицо, словно стараясь прочитать на нем то, о чем Соня никогда бы не заговорила вслух. А она упрямо покачала головой, не давая Холмогорову этого сделать. В несколько решительных шагов она сократила расстояние между ними и, привстав на цыпочки, поцеловала его сама. Губы ее были холодными. На вкус этот поцелуй был горький, как водка, с едва заметным привкусом сигарет. И вишневой жвачки — это было единственным, что напоминало о юности. Но Космос не смог оттолкнуть ее, у него не хватило воли. Вся она, впрочем, была положена на борьбу с другой зависимостью, наверное, это может стать смягчающим обстоятельством? Он ответил на поцелуй, согревая ее губы своими, обнимая, прижимая к себе ближе, буквально впечатав в свое тело, и Соня задрожала. Кожа начала покрываться мурашками, сердце впервые за долгое время заколотилось чаще обычного, разгоняя густую кровь по венам, заставляя тело просыпаться ото сна. Кос целовал требовательно, будто за всё это время Соня задолжала ему эти поцелуи. Хватая ртом воздух, она позволила его языку скользнуть внутрь, и поцелуй стал глубже. Его вкус, его запах, тот самый волнующий запах зеленого чая, который она помнила так живо и ясно, заполнял ее, как кислород, разжигая почти потухший внутри огонек. По венам будто бы тек жидкий огонь, он топил все ледяные своды, что строились внутри нее годами. Космос знал это, чувствовал кожей, чувствовал сердцем, и давал ей то, в чем Соня так отчаянно нуждалась. — Что случилось? — настойчиво спросил он. — Нет-нет-нет, — она вновь притянула его к себе и вовлекла в новый поцелуй. Он легко приподнял её и усадил на кухонный гарнитур, Соня развела колени в стороны, и мужчина устроился между ее ног, сжимая бедра через тонкую ткань платья. Губы его скользнули ниже, по тонкой шее, языком он чувствовал ее бешеный пульс, и короткие поцелуи сменились легкими покусываниями. Ночную тишину, прерываемую до этого только их тяжелым дыханием, слившимся воедино, разорвал ее стон. Соня впилась в его плечи ноготками, выгибаясь в пояснице. Он стянул тонкие бретельки платья с ее плеч, его рука скользнула вниз, по груди, по ряду ребер, а затем под подол платья. Внутри бушевало пламя. Оно жгло так, что в груди все болело, ныло с надрывом, но эта боль была такая приятная. Даже боль лучше, чем ничего. Соня стянула с него футболку-поло, касаясь пальцами его груди, чувствуя, как бешено колотится его сердце, как оно трепещет перед своей единственной хозяйкой. Затем ладонь спустилась ниже, благоговейно коснувшись выступающих мышц пресса, и Космос, издав глубокий рокочущий звук, прижался лбом к ее лбу, замирая. Она знала, что он хочет сказать. Вернее, Кос не хотел этого говорить, но должен был. Должен был попытаться ее образумить, сыграть роль рыцаря, которым уже давно не являлся. Сурикова не дала ему даже шанса. — Пожалуйста, — прошептала она ему в губы. — Ты мне нужен, — дрожащие пальцы гладили его лицо. Ее желанные губы были всего в паре миллиметров, но боль его отрезвляла. Ему правда было больно слышать это. — Соня… — с надрывом, как самую отчаянную молитву, произнес он полушепотом. Его дыхание обожгло кожу, и она распахнула глаза. Зрачки ее были расширены почти так же, как если бы она снюхала несколько дорожек. Сурикова видела, как он пытается бороться. Пытается сделать все правильно, но они уже давно все разрушили, ни одно правильное решение уже ничего не исправит. Девушка отрицательно качнула головой. — Космос, — она произнесла его имя, как раньше. С нежностью. С трепетом. С любовью. Лицо мужчины исказилось. Он чувствовал, будто она безжалостно разорвала его грудную клетку и вложила в нее гранату. Взрыв прогремел, оставив вместо сердца рваную рану, кровоточащую, безнадежную. Ему оставалось лишь умереть, но Соня не сжалилась. Она поцеловала его, хотя Кос не ответил, просто стоял, не в силах оттолкнуть ее, но сдерживаясь, словно сковал себя цепями. — Пожалуйста, — вновь повторила она, глядя ему в глаза с мольбой. — Мне очень нужно почувствовать себя живой. Соня замерла, губы ее дрожали возле его губ, и он дал ей то, чего она хотела. Он поцеловал ее вновь, требовательно и страстно, вдыхая в неё жизнь. Сурикова просунула руку между его крепким торсом и резинкой спортивных штанов, забралась под ткань трусов и коснулась пальцами затвердевшего члена, проводя рукой вверх вниз. Он тихо простонал ей в рот, полоснул зубами по ее губам, прижимаясь ближе всем телом. Мужчина задрал её платье, рывком стянул с нее нижнее белье, и Сурикова обняла его за плечи, позволяя целовать свою шею, покусывать кожу, оставляя отметины: красные следы, которые наутро превратятся в маленькие синяки — еще одно доказательство, что она еще жива. Она дышала. Дышала полной грудью, и легкие буквально разрывало от кислорода. Она чувствовала каждое прикосновение. Чувствовала дрожь, что электрическим покалыванием шла по телу. Мысли вспыхивали и гасли. Но они точно не имели сейчас никакого значения. Как и его слова. Он что-то говорил, но Соня не могла разобрать, что именно. Кос ввел в нее палец, поймав губами тихий стон девушки. Она сжала его плечи, впиваясь ногтями в кожу, царапая, когда он медленно, растягивающе, двигал им, добавив затем второй. — Это приятно, — прошептала она. — Я знаю. Соня отвыкла от его тела, но была удивлена, как он помнил ее. Он знал, как ее целовать, знал, как двигаться, знал даже в какой момент она по-настоящему захочет большего. — Не здесь, — оба они помнили, как когда-то давно они сильно поругались на этом самом месте, и Соня сидела на полу, забившись в угол, среди осколков своего любимого чайного сервиза, и рыдала. И он на руках отнес ее в гостиную, поставив на ноги лишь чтобы избавиться от одежды. Космос спустил штаны, а она толкнула его на диван, усаживаясь сверху, и, помогая себе рукой, наконец, ощутила его внутри. Она почти вскрикнула, ощущая легкую сладкую боль от первого проникновения. Он вновь что-то сказал, прорычал ей в плечо нечто нечленораздельное, саданув по ее коже губами. Соня плавно шевельнула бедрами, чуть приподняв их вверх, а затем опустилась вновь. Еще. И еще. Он впился пальцами в ее талию, контролируя темп движений, не позволяя ускоряться. Медленнее. Нужно было медленнее. Космос словно старался продлить удовольствие, выторговать им побольше времени вместе: он привык к тому, что это всегда ненадолго. Но Соня не собиралась исчезать. Было чувственно и сладко. Все внутри пульсировало, сжималось от истомы, и удовольствие зарождалось внизу живота от одной мысли, что они сейчас занимаются сексом. Мира не существовало. Боли не существовало. Она выгнулась, обхватив рукой его шею, но продолжала смотреть в его потемневшие от желания глаза, чтобы не терять нить реальности. Он целовал ее бережно. Вкачивал в неё кислород этими поцелуями, как аппарат искусственного жизнеобеспечения. В таком деле нельзя торопиться. — Я скучал, — повторил он. И тут Сурикова поняла, что именно об этом он говорил ей чуть раньше. — Я тоже, — как в лихорадке прошептала она. — Очень. Он всё-таки перевернул ее на спину, оказываясь сверху, и Соня цеплялась за его спину, плечи, подстраиваясь под ускоряющийся темп, вновь вверяя ему себя от и до, без страха. И жизнь текла по ее венам вместо крови. Это было самое сладкое ощущение, которое Сурикова давно забыла. Наслаждение растеклось по телу приятной горячей волной, одновременно будоражащей и успокаивающей. Время, казалось, замерло вместе с ними. — Космос, — она звала его будто бы из глубокого сна, не чувствуя под спиной обивки дивана, чувствуя себя будто бы в невесомости. А затем она тихо выдохнула, прижавшись лбом к его плечу, прикрыла глаза, обнимая Космоса крепче, надеясь впечататься в него, раствориться в нем, чтобы реальный мир никогда не смог ее найти, никогда не смог сделать больно. Чтобы навсегда остаться в этом сне. Ей очень этого хотелось. — Всё хорошо. Я с тобой. Он гладил ее по мокрым волосам. Целовал их. Гладил по лицу, шее, ключицам, рукам, словно убаюкивал. — Можно остаться до утра? — спросила она тихо, едва слышно. — Да.

***

Соня плохо помнила, как они ложились спать. В голове был туман то ли от алкоголя, то ли от сладкой дрожи, что, казалось, продолжала терзать ее тело. Но она отчетливо помнила сон, который ей приснился. Сновидение подняло ее на рассвете, когда небо было серым, блеклым, словно ленилось просыпаться. Но Сурикова упрямо вскочила с кровати, путаясь в одеяле, и начала спешно одеваться. — Сонь, ты чё? — пробормотал Космос скорее во сне, чем в реальности, обнимая подушку. — Отвези меня домой, — звякнули часы, это Холмогоров взял свои с тумбочки. — С ума сошла? Шесть утра. — Шесть двадцать. Кос, вставай. Или я буду ловить такси, — он неохотно поднял голову, протер слипающиеся глаза рукой и помотал головой из стороны в сторону, стараясь проснуться. Соня усмехнулась. Она подошла к постели и села на краешек, взъерошив его и без того лежащие в беспорядке волосы. Он ластился к ее руке, опять же скорее сонно, чем осознанно стремясь к этой ласке. — Мне очень надо. — В такую рань? — он перехватил ее руку и нагло потянул обратно в постель. Сил ему хватило, Сурикова легко оказалась под ним, в тепле, спрятанная надежно между подушек и простыней. — Мне надо съездить кое-куда, а для этого надо переодеться, — Холмогоров оставил ряд коротких поцелуев на ее шее, поднимаясь вверх, к подбородку, и Соня не была уверена, что он вообще ее слушал. — Кос… Ну, правда. — Зануда, — он разочарованно вздохнул, Соня хихикнула приглушенно. — Ладно. Встаю. — А может ты меня и свозишь? — глядя на то, как он натягивает брюки, задумчиво спросила она, продолжая греться в постели, что все еще хранила их тепло. — Гришу будить жалко. — А меня не жалко, — он покачал головой, хотя уголок его губ приподнялся. — Интересная ты такая, — Соня закатила глаза. — Куда ехать-то? — Кос не то чтобы был очень против, но лучше все вот эти вылазки и срочные поездки совершать после двенадцати дня. Она прикусила губу и улыбнулась невинно. — Честно? Не помню. Три часа от Москвы на электричке. Деревня… Какая-то. — Издеваешься? — Нет, — она пожала плечами, в который раз за утро напрягая память. Она отчетливо выдавала картинки из прошлого: дом, заснеженный двор, старуха, свечи, песок, камни, ее юное, бешено колотящееся сердце. И страшное предсказание, которое сбылось до последнего слова. Но название деревни — нет, никак. — Не помню, как называется. Но надо. Очень надо, Космос. Холмогоров включил заднюю, но Соня пообещала, что к моменту, когда они доедут до ее дома, она уже будет знать, куда им ехать. Зачем в шесть утра стартовать в глухую неизвестную деревню, Сурикова наотрез отказалась отвечать: Кос бы ее на смех поднял. Соня тоже в сказки не верила. Но хриплый голос старухи звучал в голове этой ночью так четко, словно прямо сейчас, еще та, восемнадцатилетняя Соня, сидит перед ней, вглядываясь в песчинки, разбросанные на столе, а щеку ей греет пламя свеч. — Хочешь на вершине быть — будешь, не сомневайся. Но испытаний тебе пройти придется не мало. Ты как Птичка все летаешь, но будь осторожна. Еще раз крыло подобьют — не оправишься. Бойся белого снега. Его виной погибнуть можешь. На вершине она была. Не раз. И сейчас тоже. Показы, продажи, магазин в ЦУМе. Испытаний на ее долю выпало так много, что если бы каждый раз Соне оставляли отметку на теле, свидетельствующую о потере, предательстве, о пролитых слезах, об упущенных возможностях, о неудачах, сейчас на нем не осталось бы живого места. И крыло ее было подбито. Та авария. Под лопаткой у Сони остался шрам, такой, словно то самое крыло, о котором говорила баба Маня, ей просто-напросто вырвали. Так и было, ведь после той ночи Сурикова не могла больше вернуться на лёд. Белый снег. По молодости его можно было связать с коньками, со льдом. Но теперь она знала, о чем на самом деле говорила старушка. О кокаине. И он едва не убил ее, оставалось всего-ничего. Бабка предупреждала её и о том, что Витя может разбить ее сердце. Соня тогда не поверила. А ведь так и вышло. Кто знает, не выброси она тогда этот камень-талисман в порыве злости, может, все было бы иначе? Или это глупо — винить во всем ничего не значащую горную породу? Так или иначе, Сурикова твердо решила найти старушку и заставить ее вновь заглянуть в свое будущее; Соня не хотела терять, что имела, она не вынесла бы этого еще раз, но ей казалось, что вот-вот это случится. Она не чувствовала, что контролирует свою жизнь хоть немного. Так что если нужно было хоть десять камней на себя повесить, она повесит. — О чем задумалась? Проснувшись окончательно, он начал соображать ясно, и желание спросить у Сони, что теперь изменится между ними, заставляло его нервно курить всю дорогу. Кос, если честно, чувствовал себя из-за этого тупой шестнадцатилетней девчонкой и то и дело мысленно над собой усмехался. Вопросов он не задавал. Взрослый мужчина в нем знал, что ответ они с Суриковой сейчас не найдут. Поэтому он решил придерживаться прежней тактики — просто жить. А дальше будь что будет. — Да так, — она покачала головой. — Оля название деревни скажет. Наташе только позвонит, у нее тетка там жила, она точно знает. — Кто это? — Неважно. Жди тут, я быстро. — Может, мне подняться с тобой? Соня задумалась на мгновение, найдя взглядом окна их квартиры, но солнце уже поднялось над горизонтом, свет везде был выключен. — Не надо. Его уже нет дома, — как же она надеялась, что так и было. Но, едва ступив на порог, она почувствовала запах его парфюма, казавшегося теперь резким и даже едким. Он забился в глотку, раздражая, заставляя приступ кашля разорвать тишину квартиры. Лёня брызгался парфюмом ровно перед тем как пойти пить кофе, чтобы запах немного развеялся прежде чем он сядет в служебную машину. И действительно, ложка едва слышно загремела в кружке на кухне. Соня прикусила губу, но, не послушав какое-то совершенно детское желание быстро и незаметно прошмыгнуть в комнату, спокойно сняла плащ и повесила на крючок. Костров показался в прихожей, одетый в костюм, держа кружку в руке. Он всегда пил крутой кипяток, над кофе струился пар. Сердце Сони в страхе забилось чаще, словно Лёня мог выплеснуть напиток ей в лицо. — Где ты была? — выплюнул он. Сурикова смирила его долгим красноречивым взглядом и промолчала, оставив сумочку на высокой тумбе в коридоре прямо рядом с телефоном. — Я задал вопрос, — молчание его разозлило, она чувствовала каждую смену его эмоций, и, хотя этот разговор не приносил ей удовольствия, Соня не собиралась сдавать позиций. — Я не спрашиваю, где ты бываешь, когда не ночуешь дома, — девушка прошла мимо него, направляясь в свою комнату, снимая украшения на ходу. Лёня, как дрессированный пёс, тут же учуял запах другого мужчины на ее коже. Непрошенные картинки тут же замелькали перед глазами, заставляя его дыхание сбиваться. Чтобы как-то сместить фокус внимания, он зацепился глазами за потемневшие засосы на ее шее, но что разозлило Кострова больше всего — отсутствующие на ее безымянном пальце кольца. Это была его метка, и Соня посмела её снять. — Потому что я не шляюсь по притонам, как шлюха, — когда Соня на него обернулась, он застыл, так резко она это сделала, словно выстрелила ему точно в лоб. — Да, ты ебешь шлюх в притонах. Это сильно меняет дело. Ответить он не успел, Соня захлопнула дверь спальни прямо перед его носом, и Лёня счел это достаточной причиной, чтобы не ломиться к ней дальше. Он лишь стукнул ладонью по деревянной поверхности, выплескивая злость, считая, что Сурикова должна быть благодарна — он не делает это с помощью ее лица. Соня и не подумала быть благодарной. Она вжалась спиной в дверь, на всякий случай защищаясь: от Кострова так веяло ненавистью, что она за себя боялась. — Веди себя прилично! — процедил он сквозь зубы. Достаточно громко, так, чтобы она точно услышала. Видимо, ему было совсем наплевать, какой ад творится в их доме, главное — внешний порядок. — Не буди во мне зверя.

***

Холмогоров ворчал, что они увязнут в грязи и не выберутся из этой глухой деревни никогда, ну точно, никогда, а Соня внимательно смотрела в окно, пытаясь вспомнить, в каком именно доме жила Баба Маня. — Стой! — скомандовала она, прервав мужчину на полуслове. — Вот здесь, — смутно вспомнились голубые наличники на окнах, правда, сейчас от голубой краски остались только редкие неотколупанные остатки. — Ну и нахера мы сюда притащились? — Молока деревенского купить, — заявила она, оглядывая покосившийся забор. — Оно молодость продлевает, — Сурикова подмигнула и открыла дверь машины. — Жди тут, — и она ступила сапожками в чавкающую грязь, вдыхая поглубже чистый деревенский воздух, от которого слегка закружилась голова. Восемь лет назад, идя по этой улице, Соня тряслась от страха, она вроде и не верила во все эти сказочки, но ее девичье нутро всё кричало: поверь! Калитка скрипнула, и Сурикова вошла в просторный двор, разглядев вдалеке прогнившую качель, что при ее первом визите утонула в сугробе. Дом был в еще большем упадке, чем много лет назад, а значит, хозяев или не было вовсе, или Баба Маня все еще жила здесь, не в силах должным образом следить за хозяйством. Жаль, они не встретили никого по пути, чтобы спросить. Соня прошла вперед, обнимая себя двумя руками. Здесь было куда прохладнее, чем в Москве, а под ногами грязь мешалась с прошлогодними осенними листьями и жухлой травой. Кое-где еще виднелись остатки снега, ставшего черным, но Сурикова все равно постаралась почистить о него сапоги. Получилось плохо. Она оставила их на невысоком крыльце прежде чем войти в сени. На деревянных полочках в ряд стояли заготовки, не так много, зима уже прошла. В нос бросился запах трав и масел, в основном мятных. Соня старалась дышать полной грудью, здесь это было легче: воздух будто прочищал легкие, выводил из них всю грязь. — Баба Маня? — позвала Соня, смело шагнув вперед и открыла дверь в дом. Никто не ответил. — Баба Маня! — Чего раскудахталась? — у Сони сердце в пятки ушло, она резко обернулась на хриплый старческий голос, и глаза ее расширились в удивлении. Баба Маня, казалось, совсем не изменилась. Она уже тогда была ужасно старой, видимо, у старения есть лимит, которого она достигла. — В огороде я была. — Здравствуйте, — чуть заикнувшись, произнесла Сурикова. Бабушка оставалась такой же худой, сморщенной, и это было видно даже несмотря на довольно объёмный пуховик до пола. Седые волосы на этот раз были заплетены в длинную косу, а среди прядей Соня разглядела цветные ленточки. С этим румянцем на щеках ведьма выглядела очень даже здоровой, несмотря на худобу и очень явный возраст. — Здравствуй, — и старушка тихонько толкнула ее в дом, заходя следом. — Помоги-ка мне, внучка, я слепая совсем. — Чем помочь? — Телевизор купила, — объяснила Баба Маня, указав рукой на новенькую плазму. Соня удивленно вскинула брови. Ну бабка… — А включить не могу, инструкцию не вижу почти. А правнук антенну подключил и уехал, балбес. На работу мол срочно. — Хорошо. Давайте, — Соня в принципе не торопилась, вернее, не знала, как ей о себе лучше напомнить, что говорить. Поэтому планировала обдумать речь, пока возится с телевизором. Но пока она вставляла вилку в розетку, а затем запустила автоматическую настройку каналов, подключив антенну, Баба Маня сама завела разговор. — Я тебя ждала. — Ждали? — Ты камень оставила. За ним приехала? — А вы его сохранили? — спросила она, задохнувшись от волнения. Баба Маня посмеялась добродушно, и Соня заметила, что ее рот полон зубов. Видимо, многим нынче были нужны услуги ведьмы, раз бабуся накопила себе на такие хорошенькие коронки. — Он же твой. Сохранила, конечно. Выкинуть нельзя. Отдать кому-то — тоже. — Я зря тогда разозлилась. — Зря. Но юная была, горячая. Понимаю, — Соня усмехнулась. — Идем, внучка. Найдем твой камушек. И они вновь вошли в комнату, залитую сегодня ярким весенним солнцем. Здесь стоял все тот же круглый стол, на нем были расставлены потухшие свечи, разложен песок, а на самом краешке лежала колода карт. Баба Маня, словно действительно ждала ее, очень быстро отыскала талисман, достав его из скрипучего комода, а затем дрожащей сморщенной рукой протянула его девушке. Соня, не думая, взяла. Она и не помнила, но оберег был черным, как ночное небо, но переливался на солнце десятками звезд. — Поможет? — скептик в ней не спал, ну неужели этот небольшой камушек мог исправить то, что все вокруг пылало адским пламенем? — А чего ты от него ждешь? Чуда? — Чуда. — В чудеса верить надо, — ответ был краток. Видимо, как и много-много лет назад говорила старушка, все зависело от Сони. Когда-то было иначе? — Можно еще вопрос? — Можно. — Что мне делать? Я как будто в клетке. Я так устала, — ведьма глянула на нее недоверчиво, почти с иронией приподняв брови. Но все-таки кивнула на стул, взяла ее руку в свою и посмотрела на разбросанные на ладони линии. Так внимательно, с такими ясными глазами, будто про зрение всё были байки. Баба Маня молчала, а лицо ее стало непроницаемым. Как книжку перед сном, она отложила Сонину руку и разбросала по столу песок, перебирая его подушечками пальцев, а затем вгляделась в невидимый Суриковой рисунок. Белесые брови сдвинулись к переносице. Она вздохнула. — Освободишься из клетки, — пообещала она, а затем ласково погладила Соню по тыльной стороне ладони, сжав. — Скоро все разрешится. В выходные Белов позвонил Соне и сообщил, что контора готова пустить компромат в ход. Едва Сурикова начала возмущаться и пытаться предлагать какие-то решения вплоть до переговоров с Костровым, он с тихим смешком прервал ее: — Не кипятись, Сонька. Зато можешь смело подавать заявление на развод, — его, казалось, ничего не заботило. За это Соня страшно уважала Сашу: даже если все рушилось, он почти никогда не подавал виду. Рядом с ним казалось, что ничего плохого произойти не может. А если и произойдет, он не даст волне цунами добраться до тебя. Он защитит. — Биографию мы тебе подчистили, ни в одной базе России или Германии о том, где ты лечилась, ни слова. О выкидыше тоже ничего. — Допустим, документов у него нет, но он ведь просто так может приехать к бабушке и вывалить на нее все. Больше всего Соня боялась не вскрытия самой правды, а того, что бабуля просто не вынесет её груза. Сурикова не простила бы себе, если бы из-за нее погиб самый родной ей в мире человек. — Значит отправим бабулю на месяц-другой в санаторий на море, чтобы твой благоверный не мотал ей нервы. Белов, признаться честно, не видел Кострова, оббивающего пороги в Дубне, с целью довести Елизавету Андреевну до инсульта страшными историями о внучке. Он припугнул тогда Соньку и своего добился, она осталась с ним. Но раз Сурикова волновалась — надо было ее успокоить, дать ей ключ к решению проблемы, да и тёще отдых будет на пользу, и Оле эта идея понравится, а ему уж очень нужна была благосклонность жены. Саша всё очень хорошо придумал, он был собой доволен. — Ты уверен, Саш? Я точно могу это сделать? — она нервно кусала подушечку большого пальца, наматывая круги по комнате с телефоном в руках. — Да. Намучилась уже. Пора освободиться. И она просияла. Кажется, замок в ее клетке действительно щелкнул, открывшись.

***

Когда по телевизору начались дебаты, Оля была в страшном волнении, таком, что даже сахар высыпала на стол вместо того, чтобы попасть ложкой в кружку. Соня ничего не сказала, только улыбнулась сама себе, качнув головой. Естественно, развод не состоялся. Белов своего добился — вернул ее, снова сделал из них семью. Оля была довольна. Муж — депутат. Другой статус и никаких черных дел. Все-таки, государственная служба. Соня, правда, не была уверена, что новая должность как-то повлияет на характер или источники дохода Саши, но ничего не говорила. Не ей судить. Столько лет она удивлялась, как так Оля все обещает уйти, но не может, а в итоге сама оказалась в такой же ситуации и очень долго жила с человеком, от которого хотела, но по многим причинам никак не могла избавиться. Теперь правда у нее было заявление на развод. Оставалось совсем чуть-чуть до окончания срока, который дали на «подумать», и хотя Лёня до сих пор отказывался мирно разойтись, по суду их все равно разведут. Рано или поздно. Единственной проблемой оставалось то, что она все еще жила с Костровым в одной квартире. В ее собственной жила их с Олей троюродная сестра с ребенком, и выселять ее Соне было жалко, они остались без главы семьи, денег едва хватало, а бесплатное жилье пришлось кстати. Съезжать к бабушке было неудобно, Сурикова много времени проводила в дороге, когда перебиралась в Дубну, а с ее новыми проектами каждая минута стоила денег. Мотаться туда-сюда каждый день казалось непозволительно. И хотя она уже подыскала новое жилье, приобрести его хотела уже не в браке, чтобы Лёня вдруг не придумал делить имущество. Она ожидала от него любой подлости. Но сейчас она смотрела на экран, с дрожью думая о том, что в прямом эфире могли пустить компромат, которым ее так пугал Лёня. Белов ведь все предусмотрел? Наверняка, да. По крайней мере, Саша смотрелся хорошо, улыбался, явно выводя своего оппонента на эмоции. Он говорил уверенно, так, что даже Сурикова ему верила, возможно, у Саши и правда что-то получится, возможно, в попытке замолить свои грехи, он сделает что-то хорошее для простых людей. Соня и правда собиралась отдать за него свой голос. А вот Каверин казался ей жутким. И дело было даже не в его железной руке, спрятанной под толстой кожаной перчаткой, а в диком взгляде. Он смотрел на Сашу так, словно вот-вот сорвется с места и начнет душить его этой самой рукой киборга, как в американском кино. Соню пугал его шепчущий змеиный голос, он словно гипнотизировал, вгонял в состояние не то сна, не то транса. И было между ними что-то сугубо личное. То, что они говорили друг другу, то, какие вопросы они задавали… Соня всегда знала, что Белов пошел в политику не просто так. Это были не просто понты, не новая недосягаемая вершина, которая нужна была ему, чтобы потешить свое эго. Или это были лишь побочные цели. Приятный бонус. А вот Каверин... В него он целился на самом деле. Ему нужно было это депутатское кресло, чтобы уничтожить противника, раз и навсегда показать ему его место. — А что у них за история с этим вторым кандидатом? — спросила невзначай Соня, когда эфир кончился. К большому облегчению вместо обещанного видео в эфире включили «Крестного Отца», а затем резко запустили рекламу. Это было так нелепо, что она долго и нервно смеялась, мысленно представляя, как краснеет, бледнеет и задыхается от злости сейчас Костров. — Да я не знаю толком. Что-то из прошлого, — Оля, казалось, особо не переживала по этому поводу. — Он жуткий какой-то. — Я надеюсь, избиратели решат так же. Каково же было Сонино удивление, когда, вернувшись домой, она обнаружила жуткого кандидата в своей квартире. Играла музыка, явно из Лёниной коллекции пластинок, слышались посторонние голоса, но в прихожей обуви не было. Высокопоставленные гости любили ходить по чужим домам в ботинках. Лишней обуви не было. Зато был лишний Каверин. Стоя у зеркала в коридоре, он приглаживал редкие волосы ладонью. Человеческой. Соня замерла в дверном проеме, так и не сделав шаг внутрь. Ком отчего-то встал у нее в горле, и она не смогла даже поздороваться. Этот мужчина, хотя она видела его в живую первый раз в жизни, вызывал у нее ужас. — Добрый вечер, — змеиное шипение заставило ее вернуться в реальность. Сурикова все-таки перешагнула порог своей квартиры и кивнула. — Добрый вечер, — повторила она. — У вас праздник? — она дернула бровью, снимая пальто. Он подошел к ней сзади и галантно помог избавиться от верхней одежды. Соня невольно напряглась всем телом и поспешила как можно скорее прервать с ним любой физический контакт. — Скорее деловая встреча, — коллекционный виски в стакане это подтверждал. А вот веселая обстановка в гостиной — нет. Тем не менее праздновать им было нечего, дебаты были для него провальными. — Мы не знакомы. Владимир Евгеньевич. Каверин, — он протянул ей здоровую руку. — София Евгеньевна. Сурикова, — хотя она была вежлива и никак не показывала своей неприязни, сложно было не почувствовать, что большим желанием общаться девушка не горит. Каверин окрестил ее сукой в своей голове. Соня пожала его руку, пусть и прикосновение это далось ей тяжело. — Очень приятно, — пот скопился у него над губой. Будто он волновался. От необходимости отвечать ее избавил Лёня. — Соня, — он позвал ее по имени. — Ты рано сегодня. — Надо поговорить, — без лишних эмоций проговорила она, но продолжала быть на публике вежливой. — Наедине. Пожалуйста, — в тоне ее голоса не было издевки или грубости, но Костров чувствовал, как кипит ее кровь, и как ей вероятнее всего хочется плюнуть кому-то из них в лицо. Он улыбнулся. — Идем, — он по-хозяйски указал рукой на кухню. И правда. Хозяин в этом доме был один. Соня себя причастной не чувствовала. — Что? — прикрыв за собой дверь, ограждая их от чужих глаз и ушей, спросил он спокойно. — Ты говорил, ты не на чьей стороне, — было не трудно догадаться, что она говорит о выборах. Сейчас, когда Саша был так близок к победе, его сход с дистанции из-за чьей-то личной неприязни казался слишком несправедливым. — Говорил, что то, что ты против Белова, не значит, что ты за Каверина. Лёню одновременно и удивляла, и поражала, и доводила до тошноты эта собачья верность. Было очень просто ненавидеть Соню, но еще проще было порой ей восхищаться. — Лично я не вмешиваюсь. Это правда. — Ты за идиотку меня держишь? По-твоему то, что Каверин встретил меня в прихожей — не твое личное вмешательство? — За идиотку я тебя точно не держу, — мужчина усмехнулся. — Мне правда наплевать, кто пройдет в думу. Но я тебе уже говорил, Белому кресла не видать, это факт. Соня закатила глаза. Нет. Это не факт. Сегодня всё изменилось, Костров просто не хотел в этом себе признаться. Или снова дурил ей голову, кто же его разберет? — Ты поэтому так радостно слил компромат? — она сложила руки на груди. — Из уверенности, что Белов проиграет? — Это политика конторы. Я отдал его по приказу, — он лениво опёрся спиной о стену. — Но не делай вид, что не рада. Едва он пошел в ход, ты подала заявление на развод, это твоя вольная грамота. Так что ты от этого компромата выиграла больше всех, — он усмехнулся. Почти горько. И в том, как он смотрел на нее, Соня рассмотрела боль. Сурикова не хотела знать, что ему больно, это мешало, но выкинуть это из памяти уже не получалось. Она покачала головой. — Ты считаешь меня своим врагом? — А ты меня нет? — То, что Каверин в нашем доме, разводит нас по разные стороны. — Ты вспомнила, что у нас общий дом? — он почти рассмеялся. — Ничего себе. Вовремя. — Я не договорила, — нетерпеливо бросила блондинка, и он замолчал. — Это разводит нас по разные стороны, но мы не враги. — Тогда кто? — ему, казалось, было проще сделать Соню именно своим врагом. Как и ей все это время было проще не замечать, что ему больно. И если бы Сурикова не чувствовала вины перед ним, то принялась бы объяснять что-то. Но если ненавидеть ее для него спасение — пусть. Она промолчала. — Знаешь, я дам тебе развод, — сказал он вдруг, и девушка заметила, как потухли его глаза. — Не хочу тебя здесь видеть. Соня кивнула. Сама она решила, что наоборот, не спустит с него глаз.