19 декабря 1999 год.
Этим зимним солнечным утром Соня проснулась рано, хотя ей было никуда не нужно. И сразу на нее напала какая-то необъяснимая тревога, которую она никак не могла унять. На сердце скребли длинными когтями кошки, не давая ей возможности заставить себя снова уснуть. Покрутившись в постели полчаса, она злобно откинула одеяло и встала. Настроения не было. Занимайся она делами, день пролетел бы куда незаметней. Соня злилась. Зачем она так волнуется? Ну, проиграет Белов выборы, мир же не рухнет. Но сердце то тревожно сжималось, то разжималось, то замедляло ход, то билось, как сумасшедшее. Все органы скручивались в узел, болела голова, мутило. Чувствовала она себя просто отвратительно. — Истеричка, — фыркнула Сурикова сама на себя, умывшись холодной водой уже в третий раз. Можно ли было ее осуждать? Станешь и не такой истеричкой после всего, через что она прошла. Лёни дома не было, в воздухе почти растворился запах его парфюма, так что она не могла представить, во сколько он ушел. Она ходила по квартире, как призрак, который не мог найти себе покоя. Бабушка всегда говорила: волнуешься — займи чем-то руки. Соня приготовила завтрак, но не съела ни кусочка омлета с сыром, не смогла себя заставить, тошнота подкатывала к горлу каждый раз, когда она думала о том, что откроет рот и положит туда еду. Она просто выпила кофе и позвонила бабушке. На удивление Елизавета Андреевна не заговорила о выборах, сегодня ей было важнее, что их соседка, Мария Петровна выдала замуж внучку, а у Царёвых появилась новая машина. Деревенские сплетни Соне пришлись по душе, они отвлекали. И она хохотала, когда бабушка рассуждала о зависти к ней буквально всех соседок, хотя новой машины у нее не было, да и внучек всех она давно пристроила. Соня не стала напоминать ей про скорый развод одной из них и про постоянное нахождение на грани развода другой. — И чем ты вызвала такую всеобщую зависть, бабуль? — Чем-чем? Я успешная. — Тут не поспоришь, — она покачала головой и улыбнулась. — Успешная и любимая. Потом ей позвонила Оля. — Ну, как дела у первой леди? — голос Сони звучал бодро. — Ты что-то путаешь. — Смотрю наперед. Если выиграет, лет через десять президентом станет. А ты, соответственно, Mrs President, — эта мысль Сурикову и забавляла, и утешала. — Сплюнь. И Соня сплюнула, а для верности еще и по дереву постучала. — Как там Саша? — Не знаю. Нормально вроде, но он не показывает же никогда… Сказал, в офисе будет весь день, — сестра немного помолчала. — Он мне загадку вчера смешную загадал, — Оля, очевидно, тоже старалась себя отвлекать, как могла. — Какую? — Любимую свою. Зимой и летом одним цветом. Угадаешь? Соня усмехнулась, ведь именно она когда-то давно придумала эту загадку, но решила подыграть сестре. — Ёлка? — Не-а. Саша Белый. — Смешная, да. Они снова замолчали. — Голосовать ходила уже? Участки открылись. Об этом трубили все телеканалы, смотреть невозможно. — Нет пока. Но собираюсь. — Сходи обязательно. — Хорошо. — Ну, ладно? Вечером увидимся, сестрёныш. Соня улыбнулась: Оля тысячу лет не называла ее так. Она прижала трубку поближе к уху и кивнула сама себе. — Да. Увидимся. В уже более хорошем расположении духа Сурикова собиралась, чтобы отправиться выполнять свой гражданский долг. День был ясный. Светило холодное зимнее солнце, так ярко, что она жмурилась, мечтая о солнечных очках. Дул ветерок, и снег с голых деревьев, словно конфетти, падал на голову. Народу на улицах было много, выходной, канун нового года, выборы. Слившись с толпой, она словно впитывала в себя чужие эмоции, вытесняя при этом свои. Радость от скорого праздника, какие-то простые бытовые заботы, по типу: купить сахар, выбрать подарки детям, были куда лучше ее собственной тревоги. Она почувствовала себя лучше, а затем вдруг осознала, что невольно улыбается всему происходящему вокруг нее. Получив бюллетень и зайдя в закрытую неплотной тканью кабинку, она усмехнулась, глядя на имена кандидатов. Что-то ребяческое и озорное внутри нее проснулось вдруг и предложило отдать свой голос за Каверина. Просто чтобы похихикать потом над этим, поддразнить Сашу, а может, чтобы сделать этот день менее напряженным этой глупой шуткой. Соня закатила глаза и уверенной рукой поставила галочку напротив напечатанного крупным шрифтом БЕЛОВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ. — Ты мне должен, Белый, — подумала она про себя, не переставая хитро ухмыляться. Она рисовала новый эскиз, сидя в гостиной, а фоном все еще шли новости, когда дверной замок щелкнул, и Лёня вошел в квартиру. Соня тут же посмотрела на время, хмуря брови. Девять вечера. Слишком рано для такого дня. На него не похоже. Но Сурикова промолчала, продолжив разукрашивать женский костюм-тройку цветными карандашами, хотя пальцы ее ощутимо дрожали, штрихи стали неточными, резкими и слишком размашистыми. Он заглянул в комнату, блондинка почувствовала на себе его тяжелый взгляд, однако Костров ничего не сказал, а она даже не повернула головы. Едва он ушел, Соня нервно отложила карандаш и прошлась зубами по нижней губе. Они с Лёней должны были согласовать детали их развода, но она боялась завести об этом разговор. Если он в плохом расположении духа, может и передумать, просто назло. Диктор в новостях рассуждал о больших шансах Каверина победить. Она покачала головой. Возможно, настроение у Кострова неплохое. — Ты можешь это выключить? — бросил он, садясь на диван. Нет, все-таки, не очень хорошее. Соня перевела на него вопросительный взгляд. Лёня переоделся в домашнее, а значит, не собирался сегодня больше покидать квартиру. — Надоело, — как бы в подтверждение он устало потер виски, прикрыв глаза. — Я думала, ты сегодня до утра, — она сделала потише, звук едва был слышен, чтобы разобрать слова нужно было сильно напрячь слух, желательно в полнейшей тишине. — Я там не нужен. Осталось только ждать, — Соня кивнула в ответ, хотя бы в этом они были на равных. Но она дома оставаться не собиралась, обещала Оле, что подъедет в офис, когда объявят результаты, Гриша должен был забрать ее сильно после полуночи. — Сегодня наш последний вечер, — он вздохнул. Да. Последний вечер. Будет символично, что под утро она уедет к людям, которых он всегда будет считать своими врагами. — Разводимся без скандалов? Бизнес твой. Квартира моя. Как же Соня была рада, что он сам завел этот разговор. — Да. Согласна, — это было справедливо. Она не вкладывалась в жилье. Он в ее бизнес. Каждый останется при своем. — Может, поужинаем? — вдруг предложил Костров. Соня дёрнула бровями иронично. — Отпразднуем? — оба они улыбнулись. Лёня покачал головой. Всё это было так сюрреалистично, но почему бы и нет? — Ресторан? Он задумался ненадолго, проведя большим пальцем по подбородку. Так, словно от этого решения что-то зависело. — Лучше дома. Приготовим вместе. Выпьем вина. — Хорошо, — она пожала плечами, Соне вот было все равно. — Только продуктов нет. — Я схожу в магазин. Зная уровень Сониниых умений на кухне, Лёня купил всё для мяса по-французски. Не слишком сложно, но и не гречка с курицей. Они медленно попивали вино, нарезая картофель, делая соус, а потом выкладывая все в форму для запекания. И впервые за долгое время они разговаривали. О чем-то отвлеченном, неважном, порой даже глупом, но в их разговоре, опять же, за очень долгое время, не возникло ни одной паузы. А когда они поставили блюдо в духовку, он поймал ее взгляд, и лицо Лёни стало таким серьезным, что Сурикова не решилась отвернуться. — Ты рада? Что мы разводимся? — спросил он тихо, почти едва слышно. В голубых глазах было много эмоций, но Соня не могла отделить печаль от разочарования, злость от обиды. Все слишком смешалось. — Я не рада, — немного помолчав, ответила девушка и вздохнула. Соня поставила бокал с вином на стол и пожала плечами. — Но я думаю, нам обоим так будет лучше. — Не понимаю. — Мне жаль, что у нас не получилось, — постаралась объяснить она. — Но я знаю, что пытаться снова — бессмысленно. — Ты не простила меня за тот случай, — Соне было одновременно приятно и неприятно то, что он не называл вещи своими именам. Тот случай. Беременность. Выкидыш. Обман. Предательство. — Тогда всё и рухнуло. Тогда всё действительно рухнуло. Не только их брак. Хотя Соня и была уверена, что ничто никогда не сможет вновь переломить её стержень, та ночь доломала ее окончательно. И она все еще не могла заделать этот надлом, он просто не поддавался. Но, как известно, не все можно починить. Жаль только, что, например, разбитую, десятки раз переклеенную вазу можно заменить, а жизнь — нет. Ваз она за всю жизнь перебила немерено. Может, кто-то мстил ей за угробленный хрусталь. Она не нашла, что ответить, только сглотнула ком, вставший в горле, и покачала головой растерянно. Лёня понял ее и без слов. Кивнул сдавленно и опустил глаза в пол, перебирая в голове мысли, будто больше шанса высказаться у него не будет. Соня заметила, как он заставил себя выпрямить спину, расправить позвонок за позвонком, как он смог найти в себе силы на то, чтобы снова поднять голову и посмотреть ей в глаза. — Мне тоже жаль, что у нас не получилось, — сказал Костров, поджав губы. — Но, наверное, у нас и не могло получиться. Они не подходили друг другу с самого начала. Лёня придумал себе образ спортсменки и комсомолки еще тогда на вечеринке у Регины, едва увидев Соню. Давным-давно Сурикова с натяжкой могла сойти за такую, но не тогда, когда они вновь встретились в Париже. Однако его желание любить этот образ, когда его оболочка, все такая же прекрасная, вдруг возникла перед ним вдалеке от дома, был сильнее кричащей об обратном реальности. Воспитанный в семье истинно воплощающей собой Советский Союз, он думал, что спортсменка и комсомолка, вырастая, превратится в хорошую жену, которая будет ждать его дома, которая станет надежным тылом, которая захочет стать матерью его детей. Не сложилось. Соня не обратила на него внимания при первой встрече. Потому что он был совсем не её типаж. Её типаж — ровная противоположность. Не спокойные. Не стабильные. Но по крайней мере действующие в лоб. Сейчас Сурикова знала, то ли ввиду профессии, то ли ввиду воспитания, Лёня из другого теста. Но когда они столкнулись тогда в Париже, Соне была нужна твёрдая почва под ногами. И он мог дать ей это. Спокойствие. Уверенность в завтрашнем дне. Стабильность. Она спряталась за его спиной от бури и влюбилась в это чувство безопасности. И он помог ей выбраться из болота. Помог не сорваться. Помог не бояться жить. Вот только о жизни у них были разные представления. Не сложилось. Телефонный звонок прервал глубокое молчание. Оба думали о своем, возвращаясь воспоминаниями назад, задавая себе один и тот же вопрос. Могли ли мы что-то исправить? Соня дёрнулась, чтобы выйти в коридор, где на зарядке стояла переносная трубка. Она чувствовала острую необходимость больше не находиться с ним в одной комнате, но Лёня, взглянув на часы, резко преградил ей дорогу. Она испуганно отшатнулась назад. — Это меня. По работе. — Хорошо, — задохнувшись, сказала она. — Я буду в кабинете, — он рассеянно проверял карманы в поисках мобильного телефона, смотря сквозь Соню. Этого звонка не должно было быть. — Я налью еще вина, — вложив в интонацию все спокойствие, на которое она была способна, произнесла Сурикова. Но едва за ним закрылась дверь в кабинет, Соня резко подняла глаза от бокала, по стенкам которого стекало красное сухое. Что-то на уровне инстинкта заставило ее беззвучно поставить бутылку на стол и на цыпочках выйти в коридор. Она перешагнула все участки, на которых скрипели половицы паркета и остановилась перед широкой тумбой, на которой стояла трубка. Сурикова никогда не отличалась любопытством, в основном ей было плевать, кто чем живет, дышит, кто с кем спит и так далее. Но сейчас желание поднять трубку и послушать, с кем и о чем он говорит, было практически непреодолимым. Или роковым? Где-то на подсознании она почему-то подумала о том, что маме бы такое точно не понравилось. Подслушивать чужие разговоры? Верх невоспитанности. Даже для Сони, от которой с детства не ждали высоких поступков. «Оторви да выбрось», — говорила про нее бабушка, когда девчонка, чумазая и с разодранными коленями, садилась за стол, тут же хваталась за хлеб, вгрызаясь в него зубами, будто в жизни никогда не ела. Но девушка, отогнав от себя приступ морали, подняла трубку и, не дыша, прислонила ее к уху. — …да тут жопа. Если он победит, — говорил незнакомый голос на том конце провода, и Соня инстинктивно сжала трубку в руке сильнее. — …Змей использует бомбу. Я уверен. — Они все умрут? — Карельских будет бить по больному. Они все умрут? Соня не смогла разобрать интонации Лёни. Он говорил холодно и равнодушно? С надеждой? Со страхом? Она не знала. На осознание не хватило сил, здравого смысла, времени. На неё словно обрушилась бетонная плита, весом в тонну, оглушив, вогнав под землю едва ли не до самой магмы. Девушка замерла с телефонам в руке, и комната поплыла перед глазами, Соня потратила последние остатки самообладания на то, чтобы не упасть. Лёня ругнулся. Он не любил произносить имена, это было не профессионально. Хотя Соня и без имен понимала, что Змеем могли называть только Каверина с его привычкой мерзко нашёптывать, словно гипнотизируя. Его собеседник на выпад не отреагировал: — Держи жену дома. Соня вцепилась руками в стены, сдирая ногтями верхний слой обоев, как Витя когда-то давно, и тихий, едва слышный вздох сорвался с ее губ. В секунду она пришла в себя. Едкий испуг прожег грудную клетку, как кислота. Но пальцы тут же перестали дрожать, она бесшумно отключила телефон, поставив его на место и так же не слышно вернулась на кухню. Сердце бешено колотилось в груди, и пульс, бьющий по вискам, заглушал мысли. Сурикова заставила себя сесть за стол, небрежно положила ногу на ногу, взяла в руки бокал с красным и включила телевизор. Результаты выборов еще не были оглашены. Сорвись она прямо сейчас — Лёня все поймет, и неизвестно, чего от него ждать. Ей нужно хотя бы несколько минут, чтобы усыпить его бдительность, и тогда она сможет предупредить Сашу. Сука. Сука. Сука. Сука. Она невольно задёргала ногой, но тут же себя приструнила. Макс — предатель? Он никогда ей не нравился. Всё это не было подкреплено аргументами, но особенно по началу, когда она видела его, мороз шел по коже. Было в нем что-то неживое. А как оказалось сейчас, просто не настоящее. Среди своих завелась крыса. И на этот раз предатель был слишком близко, он мог ударить в любой момент по любому из них. По Саше, по Валере, по Вите или по Космосу, по Соне, по Оле или по Ване. Дрожь прошла по ее позвоночнику. В уголках глаз зажгли слёзы. Счёт шёл на часы, не на минуты, это давало ей тоненькую ниточку спокойствия, за которую Сурикова держалась обеими руками, но она резала ей ладони, словно колючая проволока. Такова была цена того, что она продолжала вжиматься в стул, а не бежала, срывая дыхание, к телефону. Лёня вернулся на кухню, как ни в чем не бывало. И хотя от одного его вида у нее отнялись ноги, а все органы от страха опустились куда-то вниз, Соня ему улыбнулась и глотнула вина. — Снова новости? — спросил он спокойно и, последовав ее примеру, тоже взял в руки бокал. Однако он не отрывал от Сони взгляда, он читал каждое ее движение, каждый вдох, каждый взмах ресниц, выискивая подтверждение своим опасениям. В этом была его сущность. Он сканировал. Перепроверял. Он всегда искал подвох, и на этот раз он действительно был. — Мне интересно знать, кто победит, — она пожала плечами. — Мы поспорили с Белым. — На деньги? — Естественно. Молодой разведёнке нужно на что-то жить, — пошутила она, но каждое слово давалось с трудом, ком застрял в горле, и она говорила не своим голосом. Слишком натянутым, слишком другим даже для последнего совместного вечера замужней пары перед разводом. Соня улыбнулась, хотя глаза ее оставались пустыми, совсем безжизненными, но когда они пересеклись взглядами, в них загорелся дикий животный страх. Сурикова редко чего-то боялась. И вряд ли когда-либо по-настоящему боялась его. Но сейчас он явно приводил её в ужас. Лёня сжал челюсти, зубы скрипнули друг о друга. Он сдавил бокал в руке, одной силой воли заставляя себя стоять на месте и ничего не предпринимать. — Так или иначе, я желаю ему победы, — ровно произнес он, не скрывая даже прищура. Она побледнела и поджала губы. Это была проверка. Потому что теперь оба человека на этой кухне знали, к чему приведет победа Саши. — Тебе нехорошо? — он поставил бокал на стол. — Да… Голова закружилась, — соврала она. Сурикова умела это делать, но Лёня слишком хорошо читал ложь, он чуял ее за версту. — Я пойду в комнату, ладно? — сердце Сони билось, как ненормальное, а мысли бились о виски до боли. Где ее мобильный? Кажется, в спальне. Оттуда она позвонит Саше, и все кончится, не начавшись, он знает, что делать, он всегда знает, что делать. — Конечно. Приляг, — он вновь смотрел сквозь нее. Соня кивнула. Поставила бокал на стол и заставила себя подняться на ноги. Колени предательски дрожали, грудная клетка с каждой секундой сжималась все сильнее, сдавливая легкие в тиски. Не дыша, не чувствуя своего тела, которым вообще-то нужно было управлять, она почти вышла с кухни, надеясь, что едва ступит в коридор, побежит искать телефон. — Прости, — послышалось позади, а в следующее мгновение на ее голову обрушился тяжелый удар.***
Соня медленно открыла глаза, чувствуя, как неведомая сила тяжелым прессом давит на виски. Так, словно с двух сторон две огромные плиты сжимали ее голову в попытке раздробить череп. В попытке изгнать эту боль из своего тела она тихо застонала, вновь прикрывая глаза — свет лампы бил по сетчатке, буквально обжигая. Воспоминания мозаикой восстанавливались в голове, легко складываясь в картинку. Финальным пазлом было то, что Лёня приложил чем-то по ее голове. Сурикова вновь распахнула глаза, в одно мгновение собрав себя с кожаного дивана в его кабинете. Затылок болел, перед глазами все плыло. Её замотало по пространству, ноги заплетались друг о друга, и Соня буквально бросила себя на дверь, цепляясь за ручку. Та не поддавалась. Он запер ее в своем кабинете снаружи. Это была единственная комната с замком, помимо ванной. — Лёня! — закричала блондинка не своим голосом, как сумасшедшая дёргая дверь. Ответа не последовало. — Лёня! — она забарабанила по дереву со всей дури, не боясь даже содрать с себя кожу. Боль хотя бы изгоняла из нее бешеный страх. Не переставая биться о дверь кулаками, Соня мельком глянула на большие настенные часы, которые всегда показывали верное время, не отставали ни на минуту. Было начало четвертого. — Успокойся, — голос Кострова послышался по ту сторону, и девушка тут же замерла, жадно вслушиваясь в его шаги и голос. — Ты как там? — Лёня, выпусти меня, — она абсолютно проигнорировала его вопрос, ровно как и боль в голове, что жгла затылок при каждом движении. Соню жутко тошнило, дверь двоилась перед глазами, но она продолжала упрямо стоять на ногах. — Я не могу. — Лёня, пожалуйста! — Соня сорвалась не то на истерический крик, не то всхлип, прижавшись к двери всем телом. — Я умоляю, — прохрипела девушка, стараясь совладать с собой. — Не совершай ошибку… Это неправильно. Это бесчеловечно! — как еще можно было назвать убийство? Сначала он молчал. Соня слышала, как тикают часы, и это был уже не просто циферблат в ее доме, это была настоящая бомба. И времени обезвредить ее было все меньше. — Я всё решил. — Лёня, там моя сестра! Мой племянник! Они не заслужили! — горячие слезы обожгли щеки, и Соня зажмурилась, пытаясь отогнать их. Слезами тут явно не поможешь. — Ты о них печешься или о своих ёбырях? Ей было дико от того, что он говорит такое. — Прекрати, — она замотала головой, словно он мог её видеть. Такого леденящего ужаса она никогда не испытывала, ровно как и такой беспомощности. Вдруг она резко распахнула глаза, всем телом оттолкнулась от двери и развернулась к столу, бросаясь к телефону. Она приложила трубку к уху, но услышала лишь тишину. Дрожащими пальцами Сурикова провела по проводу, пока не наткнулась подушечками на перерезанный кабель. — Телефон не работает, Сонь, — он читал каждое ее действие наперед. Отчаянно взвыв, она снова вернулась к двери. Соня села перед ней на колени, подняв голову вверх, надеясь, что вымолит шанс все исправить. — Лёня, я все сделаю. Все, что ты хочешь. Но прошу тебя — останови это. — Всё? — переспросил он. — Да. Да, всё. Всё, что скажешь, — она была готова хоть Дьяволу душу продать, как сделал это Дориан Грей в романе Оскара Уальда. Но он сделал это за вечную молодость, а Соня бы сделала ради своей семьи. Возможно, сам Дьявол предстал перед ней, разговаривал с ней через дверь. Это была уже совсем не игра. — Останешься моей женой? — Сурикова замерла, не дышала, не шевелилась, её легко можно было принять сейчас за искусно вылепленную восковую фигуру. Свобода была так близко, но какое она имела значение, если все, кто ей дорог, могли умереть этой ночью? — Только по-настоящему. Родишь мне детей. Будешь беречь очаг. Всё это было похоже на сюр. Блядское представление, поставленное идиотом, с ужасным сценарием и плохими актерами. И Соню поместили в эту мерзкую реальность, заперев, заковав в кандалы. Да и плевать. — Да, — она резко мотнула головой, не почувствовав боли. — Да, я всё сделаю. Он усмехнулся. Соня не услышала горечи в его голосе, она сейчас была на это не способна. Не увидела, как он обреченно прикрыл глаза, чувствуя, как их жжет слезами так, будто ему в лицо брызнули кислотой. Так больно. Лёня прислонился к двери лбом и слушал ее тяжелое дыхание по ту сторону. Сердце болело. Билось медленно-медленно, но каждый удар вгонял его в адскую агонию. Ему было физически мерзко от всего происходящего. Было гадко от неё и от себя. — Я не знаю, почему не позволю тебе умереть. Не могу, — тихо сказал он. — Хоть ты и оказалась продажной тварью. — Что? — заливаясь беззвучными слезами, Соня через силу подняла себя на ноги, цепляясь пальцами за дверь, ломая ногти. — Лёня, о чем ты говоришь?! — закричала она, когда ответа вновь не последовало. — Не будет никаких детей, Сонь. Я просто проверял, как низко ты готова опуститься, — еще одна усмешка. Сурикова зажала рот рукой, чтобы не заорать в голос. Перед глазами все упрямо плыло, и она уже не понимала — от слез или от его удара. Лёня отодвинулся от двери и сделал шаг назад. — Белов получил депутатское кресло. И он потеряет все. А затем она услышала, что он уходит. Срывая голос, колотя по двери и стенам, Соня звала его, но с каждым звуком, который вырывался из ее забитой пеплом грудной клетки, Лёня все тверже был уверен в своей правоте. Он сегодня избавит мир от грязи. Омоет кровью и выжжет дотла. Как и всегда хотел. А то, что Соня останется жива, будет его подарком на расторжение брака. Его последним подарком. Очень благородно, если не учитывать того, что ему почти нравилась мысль о том, что она будет страдать всю оставшуюся жизнь. Когда она услышала звук закрывающейся входной двери, Соня замерла. Всего на мгновение. Она закрыла глаза, переводя дух, успокаивая пульс. Казалось, ничего уже не исправить. Но Соня была спортсменкой. Всегда, когда она падала, она вставала. Даже если разодрала колени о лёд. Даже если знала, что прокат уже не спасти, она вставала, потому что не могла не попытаться. Опускать руки было не в ее характере. Веки девушки распахнулись, Сурикова упрямо стерла со щек слезы и развернулась к столу. Обогнув его, блондинка выглянула в окно. Двор был тих и пуст. Всё словно замерло в ожидании развязки. Даже природа. Сурикова чертыхнулась. Гриша всегда ждал ее у второго выхода, с улицы, так что докричаться до него через окно она не сможет. Только если он поймет, что что-то не так? Когда звонки останутся без ответа, он ведь поднимется наверх, он увидит свет в окне, он догадается. А если будет слишком поздно? Вот сейчас счет шёл на минуты. Соня, облизнув пересохшие губы, открыла ящик в столе. В глубокой выемке покоился тяжелый металлический сейф, в котором Костров хранил какие-то семейные реликвии типа золотого портсигара своего деда, наличные, бумаги и оружие. Не дыша, она набрала код. Сурикова молилась всем богам, чтобы Лёня не успел его сменить, потому что в своей бесконечной обиде, толкнувшей его на участие в убийстве, он мог это сделать. Ведь кодом был её день рождения. Блондинка была уверена, что раньше это был другой, случайный набор цифр. Но после выкидыша, чтобы загладить свою вину, Костров дал ей безграничный доступ к деньгам (которыми она ни разу не воспользовалась), и, чтобы показать, что самое материально ценное запечатано самым духовно ценным, выставил пароль, напоминающий об августовском дне, когда родилась его жена. Соня тогда не особо выпад оценила, но промолчала. А сейчас она была благодарна этому пафосу, который каким-то неведомым образом вплелся в личность ее мужа, хотя был в ней совершенно не к месту. Но замок податливо щёлкнул, дверца отворилась, и Соня едва не взвизгнула от счастья, твердой рукой взяв пистолет. Шесть патронов она истратила на то, чтобы выбить замок из двери в кабинет, и ей было плевать, что пуля может отрикошетить ей в ногу, главное было добраться до телефона. Но все провода были перерезаны, а свой мобильный она не нашла, конечно, Костров его забрал. Натянув свитер, не удосужившись взять пальто, она обулась, стянула с тумбочки ключи от машины Лёни, он, вероятнее всего, уехал на служебной, как часто делал по ночам, и, спрятав пистолет, чтобы не напугать случайно разбуженных криками и выстрелами соседей, выбежала в подъезд. Не дожидаясь лифта, она, управляемая исключительно адреналином, который тек по венам вместо крови, позабыв о травме головы, быстро спустилась по лестнице вниз, перебирая ногами с такой скоростью, с какой не могла даже лет в шестнадцать. Сурикова выбежала на мороз, не почувствовав, как холодный зимний воздух впился в легкие, и почти сразу попала в крепкие объятия Гриши. Он выбежал из машины, едва увидел её, буквально вывалившуюся из подъезда. — Соня! — он смотрел на неё дикими глазами. На лице девушки остались ошметки растекшейся туши, волосы в свете фонарей отливали красным, это была запёкшаяся кровь. — Что случилось? — Дай телефон! — прокричала она. — Белому набери! — Он вне зоны доступа сегодня для всех. — Блять! — она зажмурилась. Не став слушать его вопросы, предложения присесть, она завопила: — Космосу! Пчёлкину! Звони, ну! — Щас… Щас! Но в офисе игнорировались абсолютно любые телефонные звонки. Все хотели поздравить новоиспеченного депутата, первыми подлизать Белому зад, чтобы иметь в будущем шанс погреться в лучах его славы и его власти. Это, конечно, никому нахрен не сдалось, поэтому Пчёлкин брал трубки только с поста охраны. На всякий случай. Соня тогда этого не знала. Люди праздновали. Алкоголь лился рекой, и даже Шмидт, всегда остававшийся в ледяной готовности действовать, спал едва ли не лицом в торте. Среди трели бесконечных звонков никто не различил тревожный сигнал СОС. — Гриша, слушай, — она потеряла терпение, когда уже четвертый абонент оказался недоступен. — Оружие есть? — Соня, я не понимаю… Сурикова и сама плохо понимала, вернее, не осознавала почти ничего. Мозг работал в разы быстрее, чем мысли успевали выстраиваться в голове, а звуки превращаться в слова. — Бери все, что есть, едь в больницу к Филу. Увидишь Карельских — стреляй, ты понял меня? — Гриша моргнул и слегка отшатнулся. Он, очевидно, решил, что Соня сошла с ума. Она была очень похожа на умалишенную, по крайней мере внешне, а то, что она говорила, только это доказывало. — Гриша, он предатель! Он работает на Каверина, он хочет убить их! Ты слышишь меня? — она тряхнула его за плечи, и только тогда Шакал очнулся. Он быстро сложил, откуда Соня могла узнать, он прекрасно был осведомлен, кто её муж. — Уверена? — Сто процентов. — Хорошо, — он машинально проверил наличие пистолета во внутреннем кармане. — А ты? — Я в офис. Предупрежу их. — Соня, это опасно! — он не успел ухватить ее за руку, Соня уже юркнула к машине Лёни, припаркованную прямо под их окнами. — Спаси Фила! — крикнула она напоследок. — Спаси его.