***
Только по приезде в общежитие Шастун понимает, как же он на самом деле устал за последние сутки. Сначала практика эта, потом ссора с Серёжей, Арс и всё сразу — навалом. Уровень стресса зашкаливает, выливается в сильную головную боль и тяжёлые, почти свинцовые по ощущениям кости. Сил едва хватает на то, чтобы раздеться, принять быстрый ленивый душ и завалиться на постель прямо так — не расправляя. Дожидаться сообщений от друзей, которые должны поехать к Попову, ресурса нет абсолютно, поэтому Антон просто лежит, втыкая в потолок. Сон не идёт несмотря на дикую усталость, но это скорее всего из-за неимоверного потока мыслей, мозговой штурм просто не позволяет наконец-то расслабиться так, как того требует организм. Вообще следовало бы трезво проанализировать все события последнего дня, однако эта задача отложена в ящик — непонятно только в долгий или нет. Шаст просто прокручивает сцену за сценой в своей голове, как вдруг его озаряет мысль: Арсений не Антона боится. Он, блять, зашуганный, это чёртов рефлекс. Если основываться на словах Сурковой, большую часть времени, что Арсений был не рядом, он подвергался насилию, а ещё эти слова про сперму и кровь. Остаётся сложить два и два — насильником был мужчина, и реакция Арсения на банальный жест со стороны Шаста — защитная реакция. Почему-то с этим осознанием дышать становится как будто немного легче и тело сразу расслабляется как-то, тяжестью наливаются веки и парень погружается в глубокий тревожный сон.***
— Больно! Мне больно, хватит, пожалуйста, — Арсений кричит, пытается уйти от чужих ладоней, крепко сжимающих бедра. Верёвки натирают запястья, впиваются в нежную тонкую кожу, но никого кроме брюнета это не волнует. Кожу саднит от шлепков, которые продолжают сыпаться то на одну ягодицу, то на другую. Потом первый толчок и он самый болезненный — без растяжки и смазки проникновение ощущается отвратительно. Попов снова вскрикивает, плачет, старается извернуться, лишь бы это всё закончилось. Ему от себя мерзко, хочется чужие касания кипятком смыть и спиртом чистым обработать, как самую липучую заразу. — Антон, помоги, умоляю.***
Антон просыпается и подскакивает на постели. Сердце заходится в бешеном ритме, стучит о грудную клетку так сильно, что даже больно становится. Шастун в ужасе упирает взгляд в стену, сидит так с минуту и только потом начинает успокаиваться. Это сон, кошмар, вызванный последними событиями, но легче от такой мысли не становится. Осознание, что Арсений всё это ощутил на себе вживую, сводит с ума. Шаст бьёт себя влажными ладонями по щетинистым щекам, пытаясь прийти в чувство. Получается из рук вон плохо и эффект слабый. Но спасибо, что есть вообще. Успокоиться полностью удаётся не сразу, приходится долго делать глубокие вдохи и выдохи, пощипывать кожу на бедрах, отгоняя остатки сна. Лишь через несколько минут удаётся поднять свою тушу с влажной от пота постели и открыть окно как можно шире. Морозный не по-весеннему воздух отрезвляет, окончательно возвращает в реальность. За окном темень непроглядная — распознать время суток без часов невозможно, поэтому приходится ленивым жестом тянуться за телефоном, что лежит на краю тумбочки. Часы показывают половину первого ночи, а чуть ниже «шторка» уведомлений огромная настолько, что оставить её без внимания приравнивается к преступлению. Антон садится на хлипкий подоконник, прижимается обнажённой спиной к прохладному стеклу и начинает одно за другим проверять приложения, отвечает друзьям, которые успели Арсения навестить. Почти все, за исключением Эда, застали мужчину спящим, поэтому никакими диалогами поделиться не могли, лишь написали общее впечатление, неверие в ситуацию и то, что такое совпадение как встреча Антона и Арса вчерашней ночью — ничто иное как судьба. Позов, как работник той же больницы, пообещал разузнавать всё по обстоятельствам и оперативно делиться информацией. От комментариев воздержался только Матвиенко, но Шаст его и не винит. Тот только свыкся с мыслью, что человека, которого он большую часть своей жизни мог называть чуть ли не своим братом, больше нет, как вдруг он появляется — живой и почти здоровый. Антон обещает себе с другом обязательно поговорить как только появятся на это силы. Следующие сообщения уже не в общем чате, а в диалоге со Скруджи. Эдвард без беллы 21:47 хуй знает чё ты вообще щас чувствуешь, но арс мне сказал о вашем коротком разговоре и о том почему ты ушёл. тебе хуёво там, наверн, да и я не лиззка твоя, но если вдруг там тебя хуёвит — приезжай, по пивку жахнем, туда-сюда, сам понимаешь. Время отправки больше трёх часов назад и предложение вряд ли всё ещё актуально, но как только Шаст собирается печатать ответ, телефон начинает характерно вибрировать, а на экране появляется их с Эдом совместная фотка. — Да, Скря, — собственный голос звучит как из-под толщи воды, но Антон списывает это на то, что недавно проснулся. — Чё как, бро? — с Эдиком по ощущениям всё как обычно, только говорит без привычной смешливости и Антон понимает, что друг на самом деле ебать в каком ахуе от всего происходящего. — Терпимо, жить буду, — Шаст поджимает губы, ёжится от холодка, пробежавшего по спине из-за сквозняка. Разговор не вяжется, но дискомфорта это не доставляет, оба понимают, что это молчание им двоим необходимее любых слов поддержки. — Могу приехать? Эд возмущённо крякает и Антон уже готов возвращаться обратно в постель, как тот бурчит раздражённо: — У всех кореша как кореша, а у меня петушара недалёкий. Приезжай ясен хуй, я кому писал недавно? Ладно, хер с тобой, золотая рыбка, собирай свои трухлявые кости и едь ко мне. Жду. Едва договорив последние слова, Выграновский сбрасывает вызов, оставляя Антона наедине с гудками.***
— Я когда приехал, ещё ждал пока менты там его попытают по всей этой параше. Потом когда зашёл — не узнал его, ебальник такой, будто он лет тридцать про сон не вспоминал. Ну я посидел, мы там повякали немного. Шо я, шо он слишком в ахуе были, чтобы чет дельное сказать, но если коротко, то к следователям этим ему нужно прийти после выписки — показания там всякие дать полноценные, а тут они просто общую информацию добывали, наводку по местности, все дела. В больничке неделю проваляется под надзором точно. Антон слушает внимательно, потягивая пиво из бутылки. Он у Эда уже пару часов сидит и оба непонятно зачем кота за яйца тянули, прохаживаясь всё вокруг да около основной темы их сборища. Первым сказать что-то решился всё-таки Эд и делать вид, будто ничего не происходит, больше не получалось. Пусть и обсуждали они всё это так, словно говорили о погоде на завтра, оба прекрасно понимали, что спокойствие что у одного, что у другого — напускное пиздец. Правда слышна в показушно безразличных голосах и заметна в дрожащих пальцах. Для кого весь этот цирк — непонятно, но видимо привычка жить под маской порядка настолько плотным одеянием стала, что избавиться от неё даже тогда, когда хочется выть от ахуя, кажется чем-то «сверх». — Я не знаю, стоит ли приезжать к нему ещё, — выдаёт вдруг Антон, стряхивая пепел с сигареты прямо на пол под укоризненный взгляд Эда. Ничего, Шасту убрать за собой потом не сложно. — С одной стороны мне кажется, что я могу быть ему нужен, а с другой, Скря, — шатен поднимает взгляд зелёных глаз на друга и тот понимающе поджимает губы. — Три года прошло. Может, я ему нахуй не нужён уже? Может он теперь до конца жизни такой зашуганный будет и не сможет довериться ни мне, ни кому-либо другому. — Шаст, ты же сам сказал, что он оттолкнул тебя только когда ты сам к нему полез. Он боится, наверное, вот и всё, пусть привыкает там, хуё-моё, а когда готов будет, сам сделает первый шаг. Попытайся там поприезжать к нему, главное — не лезь просто так лишний раз.***
Воспользоваться советом друга Антон решается через пару дней, когда Позов сообщает, что Арсений уже спокойно живёт без подключения к различным приборам и в целом себя чувствует достаточно сносно. И вот, двадцать четвёртого марта Шаст стоит перед дверью в палату, прижимаясь виском к дверному косяку. Решив, что тянуть резину бесполезно, он стучится и, не услышав возражений, входит в помещение. Внутри всё почти так же, как в прошлый раз, только вместо света торшера — солнечный, льющийся из открытых нараспашку окон. Арсений сидит на постели, восхищенно наблюдая за деревьями, с которых порывы ветра сносят хлопья снега. Брюнет не обращает на гостя внимание всего несколько секунд, а потом поворачивает голову ко входу. Тишина звенит в ушах, воздух почти искрится от напряжения. Голубые глаза следят почти за каждым движением Антона, малейшим покачиванием отросших кудрей, болтающейся на шее подвеске. — Прости меня, — Арсений шепчет и тут же утыкается взглядом в собственные колени. Он выглядит таким разбитым, расстроенным и Антон готов поклясться, что никогда Попова таким не видел, хотя за не такое уж и долгое время их отношений, случались вещи хорошие и не очень. — Я не должен был тогда так на тебя реагировать, но я… — Не мог иначе. Я понимаю, — Шаст кивает и ловит удивлённый голубой взор. Цвет радужки теперь немного ярче, чем в крайнюю их встречу. — Я не знаю что со всем этим делать, Антон. За несколько лет я почти свыкся с мыслью, что тебя в моей жизни больше не будет. Меня заставили отречься от тоски по тебе, за неё я получал сильнее, чем за всё другое. Непослушание — пощёчина, крики «Антон» во сне — пинок под рёбра. Мысли о тебе делали мне больно не только морально, — у Шастуна от этих слов сердце куда-то в пятки уносится и хочется волком выть. — Но знаешь, любить тебя я от болезненных ассоциаций меньше не стал. Это, наверное, мазохизмом попахивает, — Арс грустно усмехается, поднимает взгляд к потолку и зло утирает выступившую на глаза влагу. — Ты расскажешь о том, что с тобой происходило всё это время? — не спросить об этом не получается и парень морально готовит себя к отрицательному ответу. Как бы то ни было, он понимает, что вряд ли там много хорошего и приятного, чем хотелось бы делиться. — Позже — возможно. Сейчас у меня нет сил, Антон. Уходи, — брюнет весь сжимается, подтягивает колени к груди и ложится на койку. Он весь болезненно худой, одет в шмотки Выграновского и в безразмерной пижаме кажется совсем крохотным, хрупким. Под тонкой тканью футболки резкими линиями торчат позвонки и острые лопатки. Между парнями в очередной раз повисает тишина — неуютная, тяжёлая, мрачная почти. Это непривычно для обоих, потому что раньше даже в самые тяжёлые моменты каждый умел найти что сказать. Но сейчас другое время, иные обстоятельства. Они раненные, обиженные: кто-то судьбой, кто-то другим человеком. Антон делает несколько шагов вперёд, останавливается в метре от больничной постели, прожигает взглядом чужую спину. Та подрагивает слегка и по комнате разлетаются тихие всхлипы — у Попова нервы сдали, он больше не выдерживает, молча лежит и плачет. — Мы оба изменились, Арсений. Я представить не могу, что ты пережил, как больно тебе было, да и есть до сих пор. Мне никогда не удастся отмотать время назад, отговорить тебя ехать на эту ебучую дачу, и тебе это тоже не под силу. Никому из нас в принципе. Но я верю, что ты сможешь дальше жить с этим. Ты не один, больше не останешься покинутым. С тобой я, Эдик, Серёжа, Дима и мы всё сделаем, лишь бы ещё раз увидеть как у тебя глаза горят. Клянусь, я не приближусь к тебе ближе, чем на метр, пока ты сам не позволишь. Только умоляю, не отказывайся от меня. Дай нам шанс. Дай шанс в первую очередь самому себе. В ответ Антону лишь молчание. Он стоит ещё несколько мгновений, но не дождавшись никакой реакции, направляется к выходу из палаты и шепчет едва слышно: — Я тебя люблю. Стоит двери за спиной Антона закрыться, как раздаётся крик, приглушённый, судя по всему, подушкой. Услышал.***
— Тох, я в тур уматываю двадцать восьмого марта, помнишь же? — Эдик отправляет в рот почти целый кусок пиццы, довольно закатывает глаза и только потом переводит взгляд на друга. Дождавшись его кивка, продолжает. — Так вот, когда я заезжал к Арсу, оставил ему шмотки свои кой-какие, телефон старый с симкой, чтобы он там от тоски не умер, предложил ему после выписки пожить со мной на хате. Сергуль и Димон у нас люди с парочками, к ним не варик, ты в общаге, а больше ему, по сути обитать негде. Но меня почти два месяца не будэ, хочешь с ним тут побыть? Шаст давится пивом. — Эдь, решение зависит исключительно от его желания. Я не смогу находиться здесь против его воли. Так или иначе он может не чувствовать себя безопасно со мной рядом, особенно если учитывать то, как он от меня рыпается, — Антон вздыхает вымученно, смотрит на друга не менее заёбано и переводит взгляд на свою бутылку пива. — Ну я ему твой номер на мобиле оставил, если решится — позвонит за пару дней до выписки.***
Антон ебать как слукавит, если скажет, что звонка от Арсения не ждал совершенно. На деле же любое входящее сообщение в любой социальной сети оказывалось прочитано спустя пару секунд, звонки с незнакомых номеров в игнор больше не летели и всё в этом духе. Подсознательно Шаст, честно говоря, надеялся на то, что Арс даст им шанс — один на двоих, но шанс. И с каждым днём, проходящим без какой-либо весточки, надежда давала парню ментальных пиздюлей. Он уже почти перестал на что-либо рассчитывать, как вечером двадцать девятого марта раздаётся звонок с номера «Эдос билайн». Антон, естественно, всё понимает и когда берёт трубку, молчит. Он должен сам. — Привет, Антон, — голос взволнованно подрагивает и Антону его жалко пиздец. — Здравствуй, Арс. — Эд тебе сказал про квартиру? — Да, мы это с ним обсуждали. Я в курсе. — Хорошо, — шумный выдох звучит по телефону как резко подувший ветер прямо в микрофон. — После того, как ты ушёл в последний раз, я много размышлял о твоих словах, да мне ничего другого и не оставалось, по сути. Возможно, ты прав — я не в силах поменять прошлое и даже на последствия полностью не могу повлиять, но в моих руках лежит возможность не прожить остаток своей жизни запуганным котёнком. Я не смогу всё время прятаться, отпрыгивать от людей точно от огня. Мне нужно заново учиться доверять, быть среди людей… Но один я не справлюсь, Антон. Я не могу обещать, что у нас всё получится, что мы с лёгкостью преодолеем любые трудности только потому, что всё ещё что-то друг к друг чувствуем. Так в реальной жизни не бывает. Но, — мужчина запинается, его голос дрожит тревожно и от этого Антон сам начинает мелко трястись. — Не попробуешь — не попробуешь? Шастун откидывается на спинку кровати, закрывает глаза ладонью и улыбается. Лыбится как дурак последний, радуется тому, что у них есть крохотный шанс помочь друг другу залатать раны. — Когда мне заехать за тобой? — Завтра в районе 13 часов будут выписывать. — Тогда до встречи? — До скорой встречи.прошу, останови меня я так больше не могу останови меня, я все падаю ко дну останови меня, не теряй и я прошу, останови меня