***
Поездка получается неловкой, некомфортной, но Антон обещает себе, что давить не будет, ведь последнее, чего хочется — это ещё больше заставлять брюнета чувствовать себя ещё хуже. — Проходи, — Шастун открывает дверь и пропускает Арсения вперёд. Тот заносит пару пакетов с едой и только потом вслед за ним входит сам Антон, стараясь держать дистанцию, как и обещал. Они топчутся неловко в узкой прихожей, раздеваются торопливо, только бы разойтись поскорее, чтобы не ощущать это напряжение. Первым заканчивает Шаст, поэтому он подхватывает пакеты и отправляется на кухню. Стоит ему войти в помещение, как руки начинают подрагивать от волнения. Находиться с Арсением вот так — непривычно до ужаса, как себя вести — тоже непонятно и вообще вся эта задумка жить вместе начинает казаться какой-то идиотской. Будто без Антона Арсению было бы лучше и комфортнее, жилось бы проще. Но что сделано, то сделано, сбегать сейчас будет совершенно по-детски, да и упускать шанс наладить взаимоотношения с близким человеком не хочется совершенно. — Всё нормально? — за спиной слышится голос Попова, и шатен отвлекается от разборки пакетов, оборачивается не спеша и сталкивается своим взглядом с чужим. Арсений успел переодеться в домашнюю одежду — серые свободные спортивки и растянутую футболку с изображением какой-то анимешной девчонки. Антон осматривает мужчину вскользь и взгляд цепляется за худые предплечья, покрытые широкими фиолетовыми рубцами. Арс мгновенно обнимает себя руками, словно спрятаться от чужого внимания хочется. А Антон так и замирает, не в силах оторваться. Внутренности словно скручиваются тугой спиралью, и тошнота подступает к горлу. Арсений, некогда такой жизнерадостный, всегда умевший найти выход из любой ситуации, стоит здесь, покрытый шрамами. Поверить в то, что он терпел такое, из-за чего хотел покончить с собой — тяжело, даже думать становится больно. — Да, я в порядке, — наконец-то отвечает Шаст и поднимает взгляд обратно к бледному лицу. Арсений мнётся неловко на месте, но всё же делает пару шагов и останавливается совсем рядом, после чего делает то, чего Антон совсем не ожидает — протягивает обе руки, а взгляд отводит куда-то в сторону. — Можно? Арс кивает, но ответить на пристальный взор не решается, только делает вид, будто невероятно заинтересован в разглядывании какого-то постера на стене. Шаст же аккуратно протягивает ладонь и обхватывает мягко чужое изящное запястье. Скользит кончиками пальцев верх, ловит кожей чужие мурашки и наконец дотрагивается до выпуклых шрамов. Кожа на них гладкая и будто едва влажная. Совсем рядом видны крохотные точки, видимо, от неаккуратно наложенных швов. Антон плавно переходит от одного пореза к другому, рассматривает их внимательно, оглаживает нежно и трепетно. — Когда? — Не знаю когда точно, у меня даже ебучего календаря нигде не было, знаешь ли, — Арс язвит, но Антон его не винит, понимает, что это такая защитная реакция, поэтому пропускает едкое замечание мимо ушей. Арсений на это реагирует странно — смотрит наконец-то прямо в глаза, передёргивает плечами и всё-таки отвечает. — С момента, как я туда попал, прошло уже достаточно много времени по ощущениям, в подвале было сыро очень и я часто слышал как за стенами льётся дождь, так что осень, наверное. Первая, скорее всего, — шатен жалостливо поджимает губы и мягко сжимает чужую ладонь своей. Арс смотрит на это с минуту, после чего аккуратно выпутывает свою руку из хватки и прижимает её к груди. — Ладно, всё, хватит. Давай… Давай приготовим поесть, — мужчина тут же старается переключиться на осмотр кухни и поиска утвари. Антон думает, что первый шаг сделан.***
На следующий день после выписки Антон отвозит Арсения в полицейский участок, где тот торчит около двух часов, а выходит уже заплаканный и с опухшим от слёз лицом. Шаст тактично молчит и дома просто заваривает чашку чая, пытаясь будто сказать «эй, ты не один, окей?». Конечно же, блять, хотелось наконец-то узнать, что происходило всё это время, понять, кто же виноват, но единственное, что Шастун знал точно, так это то, что давить на Арсения не стоит. Если будет готов — поделится. Следующие несколько недель проходят относительно спокойно. Парни почти не пересекаются — Антон либо на практике, либо обитает в гостиной, а Арсений большую часть времени проводит в спальне Эда. Выбирается только в уборную или на кухню, о существовании улицы вообще вспоминать не пытается. Шастун несколько раз заглядывал в комнату, чтобы спросить, хочет ли он чего-то конкретного поесть, но в итоге натыкался на одну и ту же картину: Попов лежит, свернувшись крохотным комочком — то ли спит, то ли просто пялится в окно напротив. Беспокоить мужчину не хочется, поэтому каждый раз Антон быстро ретируется, готовит что-то на свой вкус и оставляет порцию для брюнета. Так длится примерно до середины апреля, когда до дня рождения Антона остаётся четыре дня. Шаст тогда только приехал в квартиру после очередного дня своей практики и всё, что ему хочется — просто завалиться на диван и проспать следующие несколько веков. Однако желаниям сбыться не дано — по крайней мере вот так сразу. В гостиной обнаруживается Арсений, сидящий на полу и рассматривающий какую-то доску с кучей фотографий: там и одиночные снимки Скруджи, фотки с концертов, а ещё обычные тупые селфи с друзьями. Антон старается не выдавать своё удивление, молча проходит в комнату и разбирает рюкзак. — Ты пригласишь парней на свой день рождения? Вопрос кажется Антону максимально неожиданным, он сначала даже не понимает о чём речь, поэтому приходится проверить дату на дисплее телефона. За всей суматохой он упустил момент, что совсем скоро ему должно исполниться двадцать лет. — Не знаю, если честно. Я как-то не задумывался над этим, вообще забыл про это. Но, наверное, всё-таки не стану никого звать, тебе же некомфортно, когда вокруг много людей. — Знаешь, я был бы не против, если бы они пришли, — откровение звучит неожиданно и Антон переводит взгляд на брюнета. Тот же пристально разглядывает узоры на своих пижамных штанах. — Всё-таки это твой день. — Оу, эм, да, спасибо. Позову их, действительно. Ты не против, если приглашу ещё пару подруг? Парни их знают, мы познакомились с ними уже после… ну вот этого всего, ты понял. Арсений поджимает губы как будто бы недовольно, но всё равно кивает. Мужчина поднимается с пола и окидывает комнату ещё одним внимательным взглядом, после чего направляется к выходу. — Арс, стой, — Шастун делает несколько шагов к брюнету. Тот останавливается, привычным жестом обнимая себя за плечи и смотрит прямо на Антона. И впервые за долгое время в этом взгляде проскальзывает какое-то непривычное тепло, родное и бесконечно дорогое сердце. — Просто хотел сказать, что я очень ценю то, что ты жертвуешь своим комфортом ради моего дня рождения, но ты не обязан так. Пусть для меня это и правда очень важно. Арсению кажется, что у них не всё потеряно.***
— Почему ты не позвал Белого? — Шастун вытягивается на постели, удовлетворённо мыча от звука щелкнувших позвонков. Арс на это морщится недовольно и плечами передёргивает. Поразмыслив о чём-то, он встаёт из-за рабочего стола и опускается на чужие худые бёдра. — Как ты себе это представляешь? Мой бывший и мой нынешний парни на вечеринке в честь моего дня рождения. Схема — во, блять, — Арс язвительно оттопыривает большой палец в жесте "класс", а после кладёт ладони Антону на талию. Царапает короткими ногтями обнажённые бока, скользит вверх по груди и останавливается на линии челюсти, обхватывая ладонями красиво лицо. — Но вы же вроде хорошо общаетесь, я думал, вы остались друзьями. Если ты это из-за меня, то я вообще-то не против, то что вы встречались — окей, сейчас-то ты со мной. — Антон, мы старосты двух групп одного потока и оба состоим в студенческом совете универа, мы обязаны поддерживать нормальное общение, сечёшь? Да и к тому же, мне кажется, на таком празднике со мной должны быть только самые близкие, люди, которых я правда люблю.***
Антон вспоминает тот диалог, стоя посреди небольшой комнаты и понимает, что наконец-то с ним те самые близкие и любимые. — С днём рождения тебя! С днём рождения, Анто-о-он! — ребята поют чуть фальшиво, но улыбаются широко и так счастливо, что Шастун готов им простить всё на свете. Ира держит в руках большой торт с вставленными свечками и, кажется, светит ярче этих самых свечей. Чуть поодаль ото всех стоит Арсений, укутанный в толстовку, чтобы закрыть руки, но даже он выглядит вовлечённым в празднование. — Спасибо, ребят, вы у меня самые лучшие, — Шастун поправляет дурацкий картонный колпак на кудрявой макушке. На фоне из колонки доносится какой-то трек почтисчастья, на стенах куча гирлянд и атмосфера в целом донельзя уютная и комфортная. В квартире собрались самые близкие Антону люди, а большего для счастья ему и не нужно. — Так, всё, давай, загадывай желание и пошли за стол, — Матвиенко смеётся и пихает друга в плечо. — Только не говори никому. — Оке-е-ей, хорошо. Дайте мне минутку, — Шастун ещё раз окидывает пристальным взглядом собравшихся и задерживается на брюнете. Кажется, кое-что Антону всё же очень даже нужно. Свечки одна за другой гаснут. Вечеринка проходит достаточно спокойно, почти все увлечённо болтают друг с другом, рассказывают какие-то истории из своих жизней, смеются оглушительно громко и от этого на душе Антона стремительно разрастается целое поле ярких цветов. В какой-то момент, болтая с Катей, Шаст резко понимает, что не замечает на кухне Серёжу и Арсения. Попросив прощения перед подругой и сказав, что ему нужно отлучиться, шатен поднимается со стула и выходит из помещения. В гостиной совсем пусто, зато из комнаты, в которой живёт Арс, доносятся негромкие голоса. Шастун мнётся недолго, но всё же пристраивается у двери. Мама его, конечно, учила, что подслушивать плохо, но у Антона сегодня день рождения — можно и простить такую пакость. — Я не знаю как вести себя с тобой. Я не знаю, что можно говорить, а что нет, как ты отреагируешь на мои действия. Я всё время смотрю на тебя и вижу только чужого человека. Ты не делаешь ничего, чтобы как-то улучшить ситуацию! Я не могу вечно биться в закрытую дверь, Арсений, блять. Ты не даёшь кому-либо из нас шанс тебе помочь. — Серёжа, — голос звучит уставшим, вымотанным почти и Антону самому почти больно слышать эти замученные нотки. — Мне жаль, что я доставляю вам проблемы, и вы лишний раз из-за меня треплете свои нервы, но я не могу заставить себя делать вид, будто всё хорошо, словно я полностью в порядке. — Да тебе как будто просто нравится делать из себя мученика, страдать и сутками сидеть в четырёх стенах! Я кучу раз предлагал тебе выйти из дома, пройтись, чтобы ты осваивался, но ты каждый раз меня тупо игнорировал или отказывался. — А ты ни разу не приехал сюда за то время, что мы с Антоном здесь живём! Не попытался войти в моё положение, хотя знаешь, что мне тревожно выходить на улицу, даже банально до магазина за продуктами — всем занимается Шаст. — Да ты чёртов эгоист, Арсений, ты ничего кроме своей боли не видишь, — за стенкой слышен скрип кровати, и чуть позже Матвиенко пулей вылетает из комнаты, Антон едва успевает вжаться в нишу, чтобы остаться незамеченным. Но даже эта попытка оказывается проваленной, потому что уже совсем скоро Арсений снова подаёт голос: — Ты топаешь как слон, я удивлён, что Матвиенко тебя не услышал. Можешь зайти, если хочешь. Антон чувствует, как стремительно краснеют щёки, но всё же заходит в комнату. В помещении темно, свет идёт только от уличных фонарей, он просачивается через незашторенное окно. Арс лежит на постели, притянув к груди колени и обнимая одну из множества подушек. Он выглядит расстроенным и разбитым совершенно, видно, что разговор с Серёжей его сильно задел. — Можешь лечь рядом, — мужчина сдвигается ближе к краю кровати, освобождая шатену противоположную часть. Антон жуёт губы чуть нервно и присаживается рядом с Поповым, и после небольших раздумий всё-таки опускает голову на плюшевое авокадо (к Скруджи однозначно есть кое-какие вопросики). — Как ты? — Да ты и сам всё слышал, наверное. Не зря же под дверью стоял. — Прости, не должен был я так делать. — Знаешь, может так оно и лучше, что ты подслушивал, — Арсений наконец поднимает взгляд и выглядит при этом так печально, как побитый щенок. Антон сжимается весь внутренне, сам чуть ли не плачет от обиды за мужчину. — Я всё время отмалчиваюсь, не говорю тебе ни о чём. Ты вряд ли от этого в восторге, я же знаю… — Арс, послушай меня сейчас, хорошо? — Шатен переворачивается на бок, поднятой ладонью молча попросив собеседника прекратить оправдания. — Да, я правда не в восторге от того, что мы ничего с тобой не обсуждаем, но я ведь всё понимаю. Если ты не готов со мной поговорить обо всём сейчас, то окей, я клешнями выпытывать не собираюсь из тебя ничего. Твой комфорт для меня не на последнем месте стоит, просто знай это. Я прихожу в ужас, когда понимаю каких вещей ты мог натерпеться за эти годы, меня парализует от одной только мысли об этом. А ты в этом всём жил. Каждый божий день открывал глаза после сна, мучился и засыпал. И так по кругу, сутки за сутками. Я не имею никакого морального права лезть в это, потому что как бы то ни было, всё случившееся — твоя жизнь, я не обязан знать всё, пока ты сам не разрешишь узнать. Знаешь, мы можем попробовать сводить тебя к психотерапевту, если тебе покажется, что это может помочь. Я сам к нему хожу периодически, в этом ничего страшного нет. У него, возможно, получится хоть что-то сделать для тебя. Единственное, что под силу мне — быть рядом. Спасибо, что позволяешь хотя бы это. Антон сам от себя таких откровений не ожидает, особенно с учётом того, что за дни совместной жизни они почти не переговаривались. Но ещё большим удивлением становится чужая тёплая ладонь, касающаяся его собственной. Шаст опускает взгляд и наблюдает за тем, как Арсений дрожащими пальцами аккуратно оглаживает изящные серебряные кольца, задевает мягким жестом выглядывающие венки и наконец переплетает пальцы. Внутренности на это действие отзываются каким-то давно забытым трепетом, уютным теплом, разливающимся в груди. Шатен чуть сжимает ладонь, покрепче соединяя их руки в плотный замок и вновь смотрит на лицо напротив, пытаясь отыскать ответы на неозвученные вопросы, но, так ничего и не отыскав, шумно выдыхает. Они молчат, просто рассматривают друг друга и в этом моменте интимности с доверием больше, чем во время любого секса. Касание ощущается таким привычным, будто и не было разлуки, долгих дней порознь. Вокруг весь мир замирает крохотными в тех местах, где кожа к коже. — Знаешь, наверное, это самый лучший подарок на день рождения. Арсений наконец-то улыбается искренне.***
После того вечера квартира всё чаще стала наполняться небольшими короткими диалогами хотя бы пару раз в сутки, отмерла от извечной тишины, нарушаемой лишь робкими шагами. Не сказать, что разговоры были наполнены каким-то особым смыслом, обычно это просто обсуждение как Антон провёл свой день с парочкой вопросов от Арсения, но даже такие диалоги становились поводом для радостного трепета у обоих. Только касаний больше не происходило. В остальном же жизнь оставалась всё той же — спокойной и размеренной, лишь иногда Попова просили приехать в участок по поводу каких-либо новостей по его делу. Однажды, в один из спокойных и домашних дней, когда Антон занимался выполнением очередного заказа на фрилансе, в гостиную заглянул Арс. Он неловко остановился в дверях, накручивая на пальцы рукава длиной безразмерной кофты. Первое время Шастун и не замечал его и только спустя пару минут, отметив периферией зрения какие-то изменения, всё же обращает внимание на брюнета. Переводит на него взгляд, улыбается уголками губ и мягким кивком указывает в кресло, стоящее у шкафа с разными подарками Эду от фанатов. Мужчина мнётся недолго, но всё же проходит и опускается на указанное место, поджимая под себя одну ногу, а колено другой подтягивая к груди. — Как ты, всё нормально? — Шастун кидает быстрый взгляд на ноутбук и, чуть задумавшись, всё же закрывает его, отодвигая в сторону. Арс пожимает плечами, разглядывая свои цветные носки с пончиками. Он всё ещё болезненно худой, весит, наверное, килограмм шестьдесят с ростом своим немаленьким, поэтому мёрзнет постоянно и кутается по максимуму, хотя в квартире обычно достаточно жарко из-за не отключённого до сих пор отопления. Антону на эту картину смотреть больно почти физически. Из раздумий вырывает тихий голос: — Да, всё окей, — Попов жуёт губы задумчиво и, шумно выдохнув, резко смотрит прямо в глаза напротив. — Антон, прости, если я мешаю или отвлекаю, но… Помнишь, ты говорил про психотерапевта? Я обдумывал твои слова и подумал, что ну, наверное, хотел бы попробовать походить к нему. Не знаю будет ли от этого какой-то эффект, однако же начинать с чего-то нужно, правда? У Шастуна улыбка непроизвольно на губах растягивается и он кивает ободряюще: — Конечно, Арс, это отличная мысль. Ты молодец, что решился на это! Давай попробуем подыскать тебе кого-нибудь, кто тебе понравится? Подсядешь ко мне или сам поищешь на ноуте, — шатен возвращается к макбуку, берёт его в руки и протягивает Попову, но тот качает головой и пересаживается на диван. Держит дистанцию небольшую всё ещё, но не шугается больше почти. Со временем за скроллингом аккаунтов глаза начинают замыливаться, но на очередном профиле у обоих перехватывает дыхание буквально секундно. И даже обсуждений как таковых не нужно, всё решается как будто само собой. «Ваша запись к Добровольскому Павлу Алексеевичу подтверждена».***
— Пожалуйста, прекрати, хватит! Нет-нет, отпусти, мне больно, — крики раздаются по всей квартире оглушительно громко в перемешку со скрипом кровати. Антон сначала не понимает, что вообще происходит, только глаза сонно потирает и пытается отыскать пижамные клетчатые штаны. Голос Арсения громкий и крики почти надрывные, поэтому Шастун выбегает из комнаты, направляясь в чужую спальню, на ходу собирая все косяки и углы плинтуса. Шипя и ругаясь на идиотскую планировку, он оказывается у двери, за которой раздаются болезненные стоны. Стыд за то, что он ворвался без стука, накрыть ещё успеет, но сейчас так глубоко на это насрать, поэтому Антон входит в помещение, включает настольную лампу и кидает взгляд на постель. Арсений мечется по кровати, стискивая одеяло пальцами, кончики которых побелели даже от напряжения. Скулит жалостливо и шепчет иногда слезливое «не трогай», а у Антона от этого сердце кровью обливается. Он присаживается на край матраца, ловит чужие запястья ладонями и опускает их ласковым жестом на сбившиеся простыни. — Эй, Арс, тихо-тихо, это я — Антон, всё хорошо, тут никого нет больше, — зелёные глаза отслеживают эмоции на бледном худом лице и с облегчением отмечают то, как расслабляются мышцы, разглаживается морщинка меж бровей, разжимаются искусанные губы. — Вот так, да, отлично. Я рядом, а это всего лишь кошмар, — ладонь сама тянется к взъерошенной тёмной челке, зачёсывает её набок, пробегается по боковой поверхности лба и останавливается на подушке совсем рядом щекой. Арсений жмурится пару секунд и затем приоткрывает лениво глаза, подёрнутые пеленой. Смотрит непонимающе сначала, а потом стонет недовольно: — Кричал, да? — получая утвердительный кивок, стыдливо накрывается одеялом с головой. — Павел говорил, что после первых сеансов может быть такое, приходится же ворошить воспоминания, всё в этом духе. Прости, что разбудил. — Ничего, я понимаю, — Антон приподнимает уголки губ и осматривает спрятанный под одеялом силуэт. Арсений не шевелится совсем, только дышит шумно. Просидев так с минуту, Антон поднимается на ноги. — Ладно, доброй ночи. Попов садится резко и хватается за чужое запястье, смотрит жалостливо и кивает на другую половину. — Ты… можешь остаться? Если хочешь, конечно, — Арсений одёргивает ладонь и берёт скомканный в ногах тёмно-зелёный плед, расправляет его и протягивает парню. Шаст замирает и у него в груди воют котята. Он кивает и осторожно опускается на постель, принимает плед из чужих рук и накрывается мягкой тёплой тканью. Кутается в ткань, тратит какое-то время на то, чтобы устроиться поудобнее и улёгшись наконец, поворачивается лицом к брюнету. Тот уже тоже принял лежачее положение и следил за действиями Шастуна. От взгляда этого почему-то неуютно становится, а сама ситуация кажется какой-то неправильной почему-то. В слабом освещении от настольной лампы на лице Арсения тени будто резкость прибавили, вид сразу в сотни раз более уставший, замученный. Взгляд изумрудных глаз скользит по созвездиям родинок, подрагивающим губам и спускается ниже — к неприкрытым ничем плечам. В этот момент Антону кажется, что всё увиденное раньше — просто мелочи. Помимо привычной россыпи веснушек, фарфоровая кожа контрастирует с широкими полосами едва-едва затянувшихся шрамов и неровными силуэтами красных точек, будто от ожогов. Внутренности скручиваются и грудь словно загорается огнём испепеляющей злости к тому, кто эти раны нанёс. Арсений взгляд этот Шастов, конечно, замечает и, поразмыслив, неловким движением откидывает одеяло, вновь садится и предстаёт перед Шастуном только в чёрных боксерах. Вид этот не возбуждает совершенно, только вводит в состояние ужаса, потому что почти каждый сантиметр груди, плеч и бёдер пестрит разными оттенками от бледно-розового до тёмно фиолетового. Антон подрывается, накидывает плед на плечи и садится, поджимая ноги под себя. Спрашивает одним взглядом «можно?» и получив неуверенный кивок, прижимается самыми подушечками пальцев к порезам, что ближе к внутренней стороне бёдер. Кожа там тонкая, чувствительная наверняка и Антону даже думать больно становится, когда он представляет ощущения мужчины во время их нанесения. Фантомные крики режут слух и приходится на секунду зажмуриться, отгоняя наваждение. Когда это всё-таки получается, шатен возвращается к изучению изувеченного тела. Оглаживает выпуклые следы от порезов и с изумлением понимает, что это не просто рандомные полосы. Напрягая зрение, Антону удаётся разглядеть бледно розовую вырезанную надпись «моё». Скользит ниже, ближе к колену и находит такую же. — Боже, — Антон прижимает вторую ладонь ко рту, сдерживая себя от вскрика. — Это пиздец, какой ужас. Арсений весь сжимается под чужими прикосновениями, но ничего не говорит, лишь позволяет себя изучать. И даже не спорит, когда тёплые подрагивающие ладони аккуратно поворачивают его спиной к Шастуну. Он рассматривает острые лопатки, обтянутые кожей шейные позвонки, а когда замечает десятки красных следов от ожогов, с тихим стоном прижимается лбом к влажной от пота коже. — Сигареты? — Да, — у мужчины голос тихий, хриплый и оседает в висках белым шумом. — Какая же мразь, — Антон зло стискивает кулаки, хотя и понимает, что агрессия ничем совершенно не поможет. И всё же успокоиться получается плохо, для этого приходится сделать несколько глубоких вдохов. Арсений заводит одну ладонь за спину и находит ей пальцы Антона, сжимает слабо. — Когда я выехал из города, успел сотню раз пожалеть, что не послушал тебя и не остался. Злился, немного, конечно, сам не знаю почему, но хотел развернуться и вернуться к тебе, завалиться смотреть фильм, а на следующий день спокойно поехать. Но что с меня взять — я всегда упрямым был, гордость верх взяла, — брюнет усмехается тоскливо и сильнее сжимает ладонь. — А дальше всё в тумане словно, я помню только как еду мимо леса какого-то, темно и резко фары загораются, выезжает машина с обочины со стороны встречки и едет прямо на меня. Потом в бок тачки моей вписывается, я слетаю с дороги, головой об окно со всей дури ударяюсь и вырубаюсь. Последнее ощущение — как кровь по виску течёт. Очнулся уже в помещении, сыром каком-то и маленьком, там метра четыре квадратных, вряд ли больше. На полу матрац валяется ватный такой, старый очень, весь в пятнах, дверь железная, а с потолка лампочка свисает. И это всё. Меня в панику сразу кидает, я кричу, звать кого-то пытаюсь, а в ответ тишина. И только я успокаиваюсь, потому что силы заканчиваются, как дверь отпирается и он входит. Это Белый был, Антон. Он всё подстроил. Услышал, как мы с тобой обсуждали в коридоре, что отмечать будем и видимо начал придумывать всё. Орал всё, что я шлюха продажная, променял его на такое чмо как ты. Грязью поливал, но говорил, что отпустить меня не может — это зависимость идиотская, хочет мной обладать точно вещью. Первое время просто голодом морил, если я не разговаривал с ним, потом я начал во сне тебя звать часто и стал получать за это — пощёчины, пинки, толчки. А потом он как с катушек слетел совершенно. Мог трахнуть меня несколько раз за день, не размениваясь на банальную растяжку, оставлял порезы в моменты, когда злился особенно. Иногда накачивал наркотой, чтобы я был не такой амёбой во время секса. А я тебя постоянно звал, имя твоё выстанывал и только тогда мог кончить. За это больше всего влетало. — Арсений, господи, — Антон не сдерживается и обхватывает ладонями трясущееся от плача тело. Прижимает спину к своей груди и обнимает так отчаянно, будто Арс вот-вот растворится в воздухе, исчезнет теперь точно навсегда. — Я пытался покончить с собой, когда он впервые вырезал «моё» на ноге. Я чувствовал себя вещью, тряпкой какой-то и это самое ужасное ощущение — не принадлежать себе. Руслан напился тогда очень сильно и уснул пока трахал меня, а нож у двери оставил. Проснулся, наверное, от скулежа моего, ну и дальше всё понятно, — голос у Попова дрожит, слёзы стекают по лицу и крупными частыми каплями приземляются на Шастовы ладони. Арсений поворачивается в тугом кольце объятия и прижимается своей грудью к чужой. Прячет нос в основании шеи, всхлипывая надрывно. Он жмётся доверчиво так, будто ищет в чужом теле защиты от воспоминаний. И Антон эту защиту даёт — обнимает крепко-крепко, пальцами зарывается в волосы на затылке и шепчет поддерживающие слова на ухо. — Как ты выбрался? — Последние несколько месяцев я не буянил особо, и он разрешил мне на день рождения выйти на улицу — это был подарок. В подвале-то окон не было, а в основную часть дома меня выпускали редко — в уборную, да помыться изредка. Я мир за пределами дома только через стекло видел и то пару минут в месяц. Когда мы вышли, я заметил, что руки он мне связал слабовато, может, был слишком пьян, не знаю. И пока он расхаживал и хвалился тем какой щедрый, я выпутался, оттолкнул его в стоявшую рядом машину и побежал. Он, видимо, головой об капот ударился, так что отрубился почти сразу. Мне просто повезло. Не знаю, что бы сделал со мной, если бы поймал, — Арсений сейчас совсем не похож на двадцатипятилетнего мужчину, больше напоминает маленького испуганного мальчика, и Антону от этого хочется крушить всё вокруг. Но в его руках сейчас трепещет тело близкого человека, которого нужно защитить от его собственных воспоминаний, поэтому Шаст мягко отстраняет брюнета от себя и обхватывает ладонями заплаканное лицо. — Эй, смотри на меня. Да, вот так, умница, — Антон ловит синеву своими изумрудами и большим пальцем стирает солёные дорожки с кожи. — Арс, ты сейчас здесь, со мной. Руслана тут нет и не будет. Он тебя больше не обидит. У тебя есть защита, больше не нужно сражаться в одиночку. Ты обязательно переживёшь это, когда-нибудь станет лучше, я обещаю. — Знаю, Антон, знаю, — брюнет трётся щекой о влажную от собственных слёз ладонь. — Прости, что не рассказывал. Мне так страшно было представить, что ты увидишь меня таким, испытаешь отвращение. Для меня это было бы концом. Шастун выдыхает тяжко и, не отпуская Арса, опускается на подушки. Прижимает худощавое тело к груди и поглаживает успокаивающим жестом лохматую макушку. — Всё хорошо, слышишь? Не извиняйся. Давай постараемся уснуть? Ты так устал. Брюнет шумно шмыгает носом и прижимается щекой к горячей груди. Впервые за несколько лет они наконец-то засыпают не порознь.