И как только Хакон стал сентиментальным?

      Эйден не был тем, кто держит обиду на кого-то, но когда человек, которому он доверял, даже слишком, бросает тебя именно в тот момент, когда его помощь необходима в срочном порядке, то простить уже гораздо труднее. Конечно, со временем ненависть проходит, но само понимание того, что Хакон внедрялся в доверие, чтобы в итоге предать, злит и разочаровывает. И это разочарование не столько в Хаконе, сколько в самом пилигриме, что с необычайной легкостью поддался обману.       Сны беспорядочно сменялись друг за другом, и Эйден не в силах сосредоточиться на каком-то одном. То зараженные вломятся в дом, то он сам станет зараженным и вломится в дом к кому-то, то Хакон вернется с ножом в руке и перережет ему горло во сне, то, наоборот, Хакон не вернется и бросит его здесь одного, как прежде…       Но нет. Хакон возвращается к ночи: наверно, биомаркер снова было трудно достать. Его приятель лежит, изнуренный болью, и спит, с трудом дыша во сне и ежеминутно покрываясь потом. Оно и понятно. Как от таких сновидений-то не страдать? — Эйден..? — с опаской произнес мужчина и взял того за руку, чтобы надеть биомаркер. — Эй? Ты спишь или… — М? — невнятно прозвучало из уст младшего, и тот зажмурился, пытаясь проснуться как можно быстрее, чтобы никто не воспользовался его сонным состоянием. — Ты нашел биомаркер? — Да, конечно, — облегченно выдыхает Хакон и присаживается на корточки, устанавливая биомаркер на запястье пострадавшего. — Как себя чувствуешь? — Просто прекрасно, Хакон, можешь больше не тратить на меня свое драгоценное время, — снова съязвил Эйден, желая как можно дальше морально оттолкнуть от себя этого уебка, от которого его уже, честно говоря, воротит. Он медленно поднимает корпус, чтобы проверить, кружится ли у него голова. Хм, вроде, не так уж и сильно. — У тебя ведь еще, наверно, в запасе много таких же наивных дурачков, как я. — Черт, послушай же… — устало покачал головой старший и растерянно запустил ладони в свои волосы, путая пальцы в темных прядях и склонив лицо. — С тобой даже труднее, чем с женщинами.       Ни капли упрека, ни доли шутки: это просто констатация факта. Плавно поднимаясь с постели, Эйден с удовлетворенной душой краем глаза видел, как сейчас хуево и совестно его бывшему напарнику, а потому и силы прибавлялись как-то сами собой, следуя появившейся мотивации: «чем больше окажется сил, тем быстрее ты сумеешь отсюда смотаться». Это буквально толкало Колдуэлла к входной двери, даже несмотря на то недомогание, которое тоже управляло еще ослабленным телом. — Эйден, сейчас ночь, ты не сможешь там выжить, — взволнованно сорвался с места Хакон и уверенно встал перед пилигримом, взявшись за его плечи и удержав его. Младший закатил глаза, отвернув голову в сторону. — Думаешь, это не так? Ты сдохнешь там, парень! — Я просил тебя принести биомаркер, и ты это сделал, — хмуро смотря в карие глаза собеседника, объяснялся Эйден, всем видом показывая, насколько сильно заебался оставаться здесь с ним. — Хочешь услышать спасибо? Что ж, спасибо, но на остальном мы условились тоже. Ты меня предал тогда, а сейчас — помог: считай, что мы в расчете. — Не предал, а мне пришлось умалчивать об этом уебке Вальце, — резко произнес Хакон, опустив руки и сделав шаг назад, чтобы не лишать приятеля свободного пространства, да и просто не бесить. — И не помог, а спас. Не делай из меня морального урода, Эйден, я хочу тебе помочь. — Да-да, и это я тоже слышал, — кивнул головой Колдуэлл и прошел к двери, после чего Хакон сразу повернул его к себе, схватившись за предплечье. — Считаешь себя супергероем? — нервно и раздраженно повысил голос бывший ночной бегун и слегка оттолкнул пилигрима, отдергивая свою руку. — Так катись отсюда на хер, раз такой крутой!       И Эйден спокойно ушел, довольствуясь тем, что смог съебать от этого идиота, который с грохотом закрыл за ним дверь, напоследок выкрикнув искреннее «черт с тобой!». Да и правда, кто, если не черт, всегда рядом с Эйденом?       Как только Колдуэлл оказался совершенно один на ночной улице, ему стало не по себе. Сердце мгновенно забилось чаще, и в висках отчетливо чувствовался каждый его удар. Вены стали вздуваться, свидетельствуя о нарастающей панике, которая то и дело, что увеличивалась. УФ-света больше нигде нет. Вообще никакого света больше. Просто кромешная темнота и… крики жертв обратившихся.       Эйден глубоко вздохнул, немного пригнувшись, и тут же взял разбег, стараясь следить за тем, чтобы его ноги не путались между собой. С серьезными сомнениями, сможет ли он перепрыгнуть пропасть между крышами, пилигрим все-таки прыгает и с трудом приземляется на кровлю другого дома, перекатываясь кувырком, чтобы не разбить колени и локти. Сил немного, но даже лишь с ними он способен заниматься тем паркуром, которым вечно пользовался для передвижения.       Его уже совершенно не волновал Хакон. Его не волновало ничего, кроме собственной жизни, что сейчас в явной опасности. Вокруг то и дело визжат крикуны и умирающие, и доходит до того, что уже режет слух, но спрятаться от этого ужаса Эйден не может: у него просто-напросто нет никакого пристанища. Бежать к базарцам? Да они чокнутые, прямо такие же, как и миротворцы — как кошки с собаками грызутся и так до сих пор друг друга не загрызли. Кто знает, что у них на уме? Вдруг, им вздумается признать Колдуэлла нарушителем «порядка», и за это они его убьют? Ведь все еще не ясно, можно ли хоть кому-то из них доверять. А можно ли хоть кому-то доверять здесь, или все только за свои задницы боятся?       Эйден борется за спасение всего Вилледора, да и не только его, а всего мира сразу, наверно. Конечно, ему важна его жизнь, но каков будет ее смысл, если он будет стоять и ждать, когда все само собой решится? Никакой. Именно по этой причине Эйден здесь, но даже с этими благородными целями сейчас он — отшельник, изгой, одиночка, или лучше сказать, отшельник-изгой-одиночка, потому что он втройне отброс. Он ведь пилигрим, верно? Да-да, это так, а пилигримов надо слать на хер, как думают все. Да и пускай думают, вообще плевать на них.       Всю ночь Эйден восстанавливался, перескакивая из одного дома в другой в поисках полезных для себя предметов и убегая от погони обратившихся и мутированных. Это давалось сначала тяжело, но потом, вновь привыкнув ко всему этому, стало полегче, и его прыжки и все остальные движения казались все более уверенными.       И всю ночь Колдуэлл слышал какие-то подозрительные шорохи неподалеку. За ним словно кто-то бежал… Вальц? Нет, не может быть. Или может? В любом случае, пока что Эйдена никто не настиг, и это как-то успокаивает, потому что в ином случае пилигрим был бы уже мертв.       Ингибиторами он обзавелся на день вперед, пока бегал туда-сюда, и к утру все-таки решил отдохнуть, пробравшись в пустой, как и почти все остальные, дом, где самым прекрасным местом казался балкон, с которого открывался прекрасный вид на ужасный Вилледор. Облокотившись о перила, Эйден отчаянно вздохнул и вдруг почувствовал именно тот запах, который всегда чувствовал прежде. Это не запах смерти, но это запах… свободы. Словно он вновь тот самый пилигрим, который скитается по всему миру в поисках Мии, тот самый странник, который практически тайно помогает человечеству, ведь о нем во внешнем мире никто и знать не знает. Словно он снова тот самый пилигрим, который всегда один.       Солнце только-только восходит, и прекрасный алый рассвет здесь смотрится ужасно. Через пыль и туман эти восхитительные лучи доходят лишь бледным светом, который, впрочем, не сияет, а правда, просто и даже как-то тупо светит, являясь исключительно дополнительным фонарем. Тут солнце не греет совершенно, оно не приносит радости и не обозначает долгое лето: оно в этом месте — оружие против обратившихся. А это место — ебаный Вилледор — это место смерти в самом «ярком» ее проявлении.       «Вилледор убивает меня… прямо изнутри», — эти слова Хакона настолько сейчас подходящие, что Эйден даже не решился вспоминать бывалую злость, а просто прикрыл глаза, осторожно и медленно прикоснувшись ладонью к своей груди, прямо туда, где находится его сердце. Несмотря на вид гниющего города, восход заставлял биться это сердце довольно быстро, но ровно, тем самым нагревая его. Да, именно нагревая: внутри у Колдуэлла все как-то теплело при виде солнца. И не потому что солнце будет стараться прогонять зомби с улиц, а потому, что солнце — это солнце. Должно быть, Эйден, правда, единственный, кто видит в солнце не временное спасение, а само солнце как таковое.       Может быть, надо снова уйти? Снова странствовать, как прежде? Как он найдет здесь Мию? Тут, блядь, вообще невозможно уже что-то делать. Это мертвая зона, огражденная от всего такого же мертвого мира, здесь все разорено, все погибло. Здесь больше ничего нет. Тут все обречены на гибель.       Эйден поморщился от таких мыслей. Он вообще-то не должен так думать, потому что он — один из тех, кто все еще должен оказывать сопротивление почти уже победившей инфекции. Ему нельзя сдаваться, нельзя мириться со всем происходящим, нельзя умирать тут. А еще ему нужно найти этого гребаного Вальца и стереть его с лица тлеющей земли.       Пилигрим, передохнув, направился по крышам дальше. Перескакивая с одного балкона на другой, он заставлял себя перестать думать вообще, чтобы ему ничего не мешало сосредоточиться на своей цели. Однако какая-то неприятная, порой даже жгучая, словно ядовитая боль в груди стесняла дыхание. Прокашлявшись, мужчина понял, что это не поможет, и остановился около какого-то чердака, примкнув к небольшому выступу. Все как-то давило внутри, все выворачивало, и это было точь-в-точь, как тогда, в том месте, под заводом электромобилей. Колдуэлл становился не собой. — Нет, блядь, нет, — со злостью от того, что все это с ним происходит, Эйден быстро снял рюкзак с плеч и стал искать в нем ингибитор, и как только захотел принять, на крыше вдруг что-то загрохотало, словно метеорит внезапно свалился именно на эту крышу.       Сзади что-то начало шуметь, будто что-то огромное и страшное передвигалось отвратительными ногами. И где-то совсем рядом слышались и другие звуки: кто-то бегает там, снизу, а потом залезает на какую-то другую крышу по трубе. Но Эйден не хочет оборачиваться. Все так же прячась за выступом чердака, он принялся медленно убирать все содержимое сумки обратно и затаил дыхание, почувствовав и услышав, что что-то то самое — огромное и страшное — уже совсем близко. Оно дышит так противно, что как будто вечно простужено, поскольку звучала лишь ужасающая хрипота. Где-то Колдуэлл уже слышал подобные звуки, и от этого ему становится не по себе.       Вот, оно уже совсем близко, и дыхание Эйдена невольно и предательски сорвалось, из-за чего то самое оно резко выступило вперед. — Какого черта?! — громко вылетело из уст брюнета, и он в панике рванул куда подальше.       Это был летун. Жуткий, кошмарный и дикий летун, мать вашу. И он, блядь, на солнце, здесь, днем! От него буквально издается пар, а ему как будто бы все равно. Он вот-вот сгорит, вся его плоть уже почти сошла и покрылась кровью, и от этого вида становилось не только страшно, но и тошно.       Такого Эйден еще не видел и надеялся, что не увидит, а сейчас его подводило, действительно, все: и ноги, и руки, и голова, да и все тело в общем. Он не понимал, куда бежит, не понимал, как перепрыгивает с выступа на выступ, но прекрасно слышит, как сзади за ним гонится чудовище с еще более чудовищным воплем.       Так неожиданно и так, пиздец, некстати Эйден сорвался с небольшого забора на крыше и свалился вниз, болезненно ударившись, казалось, всем позвоночником о твердый асфальт, а заодно и стукнувшись затылком, как и полагало всеми законами физики. В голове зашумело, в глазах потемнело и помутнело, но все равно было видно этого здорового и ублюдского летуна, который со злобным любопытством посмотрел на него с крыши и явно готовился спрыгнуть вниз.       Колдуэлл даже перестал превращаться: его тело сейчас устраивалось иначе. Такое ощущение, что все кости разом переломались, а все внутренние органы одновременно перестали функционировать. Это настолько не вовремя, что хочется закричать от отчаяния, а заодно и приманить к себе и остальных зомби. Это же классно, да ведь? Ага, вообще охеренно.       Летун с отвратительным стоном спрыгнул вниз, отбил себе его полуистлевшее тело, но как ни в чем не бывало поднялся, больше не выжидая лучшего момента и бросаясь к раненому.       И все? Эйден погибнет из-за того, что неосторожно прыгнул на забор? Позор. — Эйден, беги! — послышалось громко и совсем рядом, и Колдуэлл, совершенно не понимая, что он делает, понесся в сторону услышанного возгласа.       Что-то взорвалось сзади, и пилигрим в прежнем ужасе обернулся, увидев, что летун изуродован благодаря газовому баллону, который знатно оглушил «зверя». — Не стой, парень! — снова тот же голос, и Эйден сейчас настолько в шоке, что не различает, женский это голос или мужской, а просто бежит дальше.       Он заворачивает за угол, именно туда, куда побежал его спаситель, и тут же резко упал на колени, уперевшись руками о землю. Ему снова плохо, его снова воротит.       Опасность миновала: летун либо потерял след, либо сдох, и от этого стало гораздо легче. И стало легче, когда чьи-то руки сняли с Эйдена рюкзак. И стало легче, когда кто-то вколол ему содержимое ингибитора. Дыхание немного нормализовалось, да и все тело постепенно пришло в норму, из-за чего Колдуэлл, откашлявшись, сумел подняться на ноги, опираясь рукой о стену. — Надо идти, — спаситель встал перед ним и потянул за собой, уже следуя намеченному маршруту. — Внизу нам оставаться смысла нет. — Хакон? — после усталого вздоха спросил Эйден, переводя дух. — Ну, конечно… Следил за мной? — Ты уж извини, но мне трудно усидеть дома, — с виноватой усмешкой оправдался Хакон, умело поднимаясь на крышу какого-то дома.       Пилигрим следовал за ним только потому, что не знал, что ему еще делать. Хакон был с ним всю эту ночь, это он был той самой невидимой тенью, что бегала где-то рядом. И это, на самом деле, успокаивает, потому что это значит, что Эйден не был один. — Пойдем на запад, сейчас там должна собраться группа выживших испанцев, — предложил старший, поманив пилигрима за собой. — Откуда ты знаешь, что они сейчас там? — с прежним подозрением спросил Колдуэлл, немного нахмурившись. Он до сих пор не доверяет, он до сих пор рассержен, но прямой отказ от предложения Хакона может повлечь за собой серьезные и опасные последствия. — Я же говорил, что хорошо знаю этот город, помнишь? — кареглазый подошел поближе и неуверенно положил руку на плечо бывшего напарника, слегка потормошив его, чтобы тот очнулся от страха. — А знаешь город — знаешь и людей. Они разводят костры каждое утро и начинают болтать обо всем подряд. Иногда забалтываются настолько, что говорят о том, о чем уже говорили. К тому же, защищаться умеют, раз еще живы. Славные ребята, одним словом, тебя как за родного примут. — Ага, кое-кто тоже меня как за родного принял однажды, а я, как наивный придурок, поверил, — покивал головой Эйден, впрочем, высказывая это все без злости. — Да нет же… — И Хакон на секунду замолчал и глубоко вздохнул, явно утомившись от такого отношения к нему. — Знаю, ты считаешь меня выблядком, но я хочу все объяснить и я объясню, вот только не здесь и не сейчас. Как только мы придем туда, куда нужно, я расскажу тебе все, что знаю, клянусь, Эйден.       Эйден издал короткое и сомнительное «ага», в какой уже раз показывая все свое явно не тайное презрение, а после с каким-то вопросительным видом вздернул брови, подзывая к тому, что нужно начинать ход. Оживившись после увиденного и жирного намека на согласие, Хакон двинулся в нужном направлении вместе с тем, кого вызвался провожать в безопасное место.