И как только Хакон стал сентиментальным?

      Сегодняшнее утро было таким же, как и все до этого. Все было такое же мертвое, сухое, гнилое и никчемное. Впрочем, первые мысли у Эйдена просто прекрасно подходили началу этого дня.       Через считанные минуты он с Хаконом двинется к Базару. А что там его ждет? Конечно же, там поджидают базарные, ненавидящие его за прочные связи с миротворцами. И почему за это надо обязательно ненавидеть? Почему бы просто не задуматься, с какой целью пилигрим вообще с миротворцами связался? Может, хоть в одном из многочисленных разумов жителей возникла бы мысль о том, что сотрудничество с военными — очень выгодное дело.       Но нет, они ничего не понимают. Они все последнее время жили в страхе и стали пользоваться вовсе не умом, а эмоциями, которые накрыли их с головой. И на что способны эти их эмоции? Трудно представить, если честно… Может, они там опять виселицу готовят?       Колдуэллу не страшно туда идти, но на душе, сука, тревожно. Это как подниматься по ветхой лестнице: ты понимаешь, что в любом случае найдешь способ выкарабкаться, если упадешь, но упасть все равно поневоле боишься. И от этого как-то непривычно жутко, будто бы такого ощущения внутри вообще не должно быть, но оно есть, причем засело так глубоко, что хер вытащишь.       Хакона с утра в комнате не оказалось, но это, к счастью, никакого беспокойства не предвещало: если тот и захотел сбежать, то миротворцы точно взяли себе это на заметку. Да и Хакону не очень-то выгодно сбегать прямо сейчас, потому что его окружают не наивные базарные, а серьезные дядьки-миротворцы, через которых невозможно пройти незамеченным в их же штабе. А хотя, в этом ублюдке сомневаться не стоит: он способен свалить из любого места, как тень, на которую никто не обратит внимание.       Однако Хакон вернулся в комнату с бутылкой крепкого алкоголя, которую вскоре положил в свой рюкзак, и делая все это тихо и бесшумно, видимо, не зная, что его напарник проснулся. Эйден внимательно за ним наблюдал, словно ждал момент, когда же тот сделает что-то подозрительное, но этого подозрительного все не происходило и не происходило. Наверно, Колдуэлл себя накручивает. Наверно, собственные мысли подводят его.       А может, он уже совсем помешался на своей недоверчивости? Может, опасности никакой не было и нет? Может, нужно прекратить через каждую секунду проверять Хакона на преданность? Он ведь с того момента, как вытащил пилигрима из туннелей, ни разу не дал повод в себе усомниться. В любом случае — сейчас надо задуматься не об этом.       Эйден быстро поднял корпус, зажмурив глаза от лёгкого и пятисекундного головокружения, а после посмотрел на Хакона, который, конечно же, обратил на него внимание. Карие глаза глядели с тревогой, и это сейчас почему-то вызывало отвращение. — Надо идти, — объявил старший, видимо, уже собрав все свои вещи и ожидая только своего товарища, который до сих пор собирался с мыслями. — Эйден? Все нормально? — Да, — глубоко вздохнул пилигрим и встал с кровати, чувствуя после сна приятный прилив сил во всем теле. Он быстро взял все то, что ему нужно, уложил это в сумку и перекусил теми же овощами, что лежали со вчерашнего вечера. — Можем идти.       Хакон тихо усмехнулся из-за того, что Колдуэлл произнес эти слова сквозь набитый рот, и двинулся в сторону выхода, а потом — и в сторону Базара. У каждого появилось вдруг неприятное предчувствие от предстоящей встречи с базарными, но каждый попытался это внутри себя подавить, чтобы оставить все плохие мысли позади: и без того хуево.       Дорога прошла в молчании, и вскоре перед ними оказался Базар со всем его шумом, со всей его грязью и со всеми чертовыми людьми, которые стоят с теми же гневными лицами, что и прежде. ⠀ — Нас точно здесь уебут, — стиснув зубы, сообщил Эйден и перевел дыхание, чтобы казаться как можно более спокойным. — Не нас, а тебя, — по-доброму усмехнулся Хакон, но на слух это воспринималось вовсе не добродушно. Колдуэлл со злостью посмотрел на старшего, и тот с поддержкой похлопал тому по плечу. — Не волнуйся, я прикрою.       Пилигрим сделал еще пару глубоких вздохов и убедил себя в том, что все пройдет хорошо. Они пошли вперед.       Как только базарные заметили шедших впереди мужчин, некоторые напряглись и зашевелились: кто-то послал человека внутрь здания. Нервы Эйдена моментально натянулись до предела, а все мышцы уже словно рвались от того же натяжения. Внутри возгорелась паника, на лбу выступил невольный пот, и дыхание сразу же сорвалось, превратившись в ряд беспорядочных вдохов и выдохов.       Сейчас? Прямо сейчас наступит эта смерть?       Из здания вышла Софи и мгновенно, даже не напрягая глаза, развидела в двух пришедших Хакона и Эйдена. В её очах зажглась ненависть, и она воскликнула одно простое, но такое грозное и судьбоносное слово: «Он!».       Одна стрела поразила пилигрима в колено, другая просвистела мимо, третьей пока еще не было, но ее уже готовят… Голова закружилась, все впереди поплыло и потемнело от боли, и в носу появился какой-то неприятный запах, который объяснить невозможно: это то самое ощущение, когда вот-вот потеряешь сознание.       К счастью, такое состояние продержалось недолго, и через полминуты Колдуэлл уже понимал, что происходит вокруг. Многочисленное «ублюдок» слышится со всех сторон, «мерзавец», «предатель», «подонок» тоже звучит отовсюду, пока сам Эйден прикрывал рукой свое ранение, стараясь сдержать кровь, что текла непрерывно. Не было страшно, не было плохо на душе: каждое чувство было подавлено болью, невыносимой и такой, сука, ужасной болью, что хотелось закричать. Но мужчина молчал: он терпел. — Стойте, блядь! Успокойтесь и послушайте меня, чертовы вы идиоты! — это твердый и громкий голос Хакона. Значит, он все еще здесь? Он не ушел? Что ж, уже хоть что-то хорошее. — Дайте вам все объяснить! — Он обвинил Барни в убийстве Лукаса! Он хотел настроить не только весь Базар против Барни, но и разжечь новые искры между нами и миротворцами! — кричала, как в истерике, Софи, легко подбирая слова, словно всю жизнь выжидала момент, чтобы все это высказать. — А что он сделал потом? Присоединился к ебучим миротворцам и захватил для них все вышки! По-твоему, Хакон, это стоит прощать? По-твоему, он заслуживает прощения? — Он спасал ваши задницы от зараженных, он не раз отбивал от вас ренегатов и сделал для вас многое, чего вы забыли, Софи! — громко, чтобы его точно все услышали, защищал Хакон, активно жестикулируя руками. — И я объясню вам каждый его поступок, только окажите ему помощь и выслушайте меня! — Твои сказки нам на хер не сдались, — злобно рявкнула женщина и с таким же взглядом обернула свое лицо к раненому. — Была бы у нас тюрьма, мы бы посадили тебя в тюрьму, Эйден, но у нас нет ни тюрьмы, ни клеток, ничего, куда можно было бы тебя закрыть и не вспоминать. Поэтому, чтобы избавить тебя от боли, мы можем предложить только… виселицу, поганый ты уебок!       Пока Хакон продолжать о чем-то спорить с Софи, Колдуэлл с трудом отбивался от тех, кто уже буквально нес его внутрь. — Эйден? Вот так встреча, — с какой-то наглой усмешкой показался из здания расплывчатый силуэт, и все снаружи немного затихли. — Подождите, дайте мне с ним поболтать.       Знакомый голос… С новыми ссадинами на лице Эйден послушно шагал за тем, кто пожелал с ним поговорить, и, только зайдя в небольшую комнату, он понял, кто его позвал.       Это был Барни. Тот самый, мать вашу, Барни. — Ну и обращаются с тобой тут, — по-прежнему с нахальной улыбкой говорил Барни, усадив гостя на стул в своей комнате. — Сестре ты совсем не нравишься… Она считает, что ты нас всех предал, хотя я вообще не признавал тебя нашим никогда и правильно делал. — Он ненадолго замолчал, пока на него смотрели грозные голубые глаза. — Ты меня тогда не убил, оставил в живых даже после того, как принял меня за убийцу Лукаса. Знаю, тебе просто не хватило времени, но всё-таки, — он раздвинул руки в стороны, оглядев себя, — я жив и практически цел. К тому же, ты сделал мне здесь репутацию: поскольку я бился с тобой, то есть, с главным врагом всего Базара, я стал для них кем-то вроде героя. — Барни негромко засмеялся, покачав головой. — Базарные — наивные куски дерьма, но этим они и хороши: их безрассудные действия дают какой-то результат, знаешь ли… В общем, я веду к тому, что я хочу тебе помочь.       Колдуэлл удивленно и недоверчиво нахмурил брови, совершенно и абсолютно охуев от услышанного. — Я уверен, что ты все еще на стороне миротворцев, но это мне и нужно. Сейчас ренегаты стали гораздо чаще нападать, они забирают наши вышки и сильно заебывают жителей. Мы, если говорить честно, не справляемся: каждый наш подход к территории ренегатов выглядит так, словно мы просто подкидываем говна им под ноги, и больше ничего. — Барни наклонился к пилигриму, уперевшись руками в свои колени. — Мне абсолютно похер, кто ты такой и что собираешься делать дальше. Мне просто нужно защитить этот ебаный Базар, чтобы я стал здесь главным, и я согласен на то, чтобы работать вместе с тобой в этом деле. Парень, я хочу, чтобы миротворцы нам помогли, иначе здесь все передохнут.       Сказать, что Эйден в шоке, это ничего не сказать. Ведь он с Хаконом думал, что здесь совершенно никто не захочет сотрудничать с миротворцами, а тут… Барни!       Режущая боль в колене на минуту исчезла из-за самого настоящего охуевания, и Колдуэлл нахмурился, действительно, задумываясь, можно ли довериться этому человеку, или тот хочет провернуть что-то плохое. — Блять, ненавижу, когда так долго думают, — свирепо прорычал брат Софи, отойдя к стене, а потом вернулся на прежнее место. — Хорошо, давай договоримся? Я спасаю тебе жизнь, защищаю от базарных, чтоб они тебя не повесили — ну, наплету всякие про тебя слова, что ты великий, что ты нам всем помогал все это время, а ты, взамен, устроишь нам помощь со стороны миротворцев?       Эйден подумал, что Барни сможет стать отличным пропуском в доверие к базарным и что согласиться на данное предложение надо. К тому же, что произойдет от того, если вдруг Барни его кинет? Абсолютно ничего. Самим базарцам только хуже будет. Да еще и шок отпустил, благодаря чему боль в колене снова стала невыносимо острой, и отказываться от условий договора будет глупо и бессмысленно сейчас. — Да, хорошо, я согласен, — кивнул головой голубоглазый, жмуря глаза. — А теперь помоги мне. — Заебись, по рукам, — мгновенно восторжествовал Барни, уже направившись за помощью.       Все недопонимания между Эйденом и Базаром слегка утихли благодаря стараниям Барни, который смог сбавить обороты злости даже у Софи. Несмотря на прежние плохие отношения сейчас между Колдуэллом и «лидером» базарцев, их общение незаметно наладилось. Оно и понятно: их взаимная неприязнь в прошлом была необъяснимой, поскольку Барни совершенно не участвовал в убийстве Лукаса. Впрочем, этот парень даже не вспоминал о том, что пилигрим ошибочно обвинял его в убийстве командира и что тот дрался с ним, видимо, на смерть. Из-за этого и складывалось ощущение, что Барни делает все не только для своей выгоды, но и для выгоды миротворцев. К тому же, и Хакон был уверен, что этот парень не станет придумывать какие-то хитрости, потому что сейчас это ни к чему.       Эйден с Хаконом поведали Барни только основную часть их с миротворцами плана и взяли Барни под свой скрытый контроль. Чем дольше они наблюдали за ним, тем больше становились увереннее в его честности. Наверно, брат Софи просто, действительно, хочет заполучить глобальную репутацию Базара и стать его официальным боссом, поэтому ждать от него предательства совершенно не хотелось. К тому же, Колдуэлл не видел в нем никакого огромного и «хищного» ума, поэтому тот и не способен на какой-то хитрый обман. А вот Хакон способен. В этом пилигриму однажды пришлось убедиться самостоятельно.       На Базаре многие люди все еще с презрением смотрели на Эйдена, но все-таки были и те, которые слепо верили новому лидеру и простили пилигриму буквально все, хоть сам пилигрим и до сих пор не понимал, зачем было так ненавидеть вообще. Однако, поделать ничего нельзя: бестолковые всегда останутся бестолковыми, это закон всей жизни.       Колено Колдуэлла уже не болело так сильно, но иногда все же напоминало о себе. В любом случае, на это было абсолютно похер, потому что размышления смогли каким-то образом перекрыть все прошлые страдания. — Эйден, — послышалось вдруг по рации, и пилигрим, остановившись в углу, где никого не было, принялся слушать Айтора, — мы разведали окрестности и убедились в том, что рядом с Базаром не осталось никаких лагерей жителей: все забрали ренегаты. Хакон сейчас сообщил мне, что ушел высматривать отряды ренегатов, и он должен будет сказать нам, когда произойдет атака. Мы уже собираемся в путь, потому что противники явно готовятся к бою. Твоя задача остается прежней: не позволяй базарным уйти из своего безопасного Базара, чтобы они ни в коем случае не понесли напрасные потери. — Понял, Айтор, — ответил Колдуэлл и уже направился к Барни, чтобы сообщить о продолжении схемы, — до связи.       Он рассказал лидеру Базара об этом и пошел в свободную, практически свою комнату, чтобы приготовить рюкзак для собственного плана. Он все еще готов идти драться с Вальцем, все еще готов делать то, что давно придумал. И никто его не остановит. Даже Хакон, который начал что-то говорить по рации. — Эй, малыш, как дела? — спросил тот, и голос старшего приятно изменялся от тихого шума устройства. — Пока что неплохо, — отвлеченно заявил голубоглазый, попутно думая, что еще необходимо взять в путь к Вальцу. — Ты узнал что-нибудь новое? — Да, даже сейчас вижу, что ренегаты вооружают всех своих, — говорил Хакон довольно внятно, хоть и голос его был немного охрипшим. Наверно, много бегал. — А ты не боишься вот так громко говорить, находясь рядом с ренегатами? — тихо вздохнул Эйден, ощутив неприятное волнение от того, что скоро встретится с Вальцем. — Нет, я не так уж и близко к ним, — усмехнулся Хакон и сделал свою интонацию более игривой. — Но можешь за меня не волноваться, я в целости и сохранности. — Ох, спасибо, что избавил от переживаний, — подстраивался под их легкую разговорную игру пилигрим. — Не за что, — явно с улыбкой ответил старший, и их разговор завершился.       Эйден невольно улыбнулся тоже.