И как только Хакон стал сентиментальным?

— Я должен тренироваться, — каждый день, каждый час, каждую минуту твердо и со всей решительностью говорил Эйден, когда Хакон предлагал ему отдохнуть от всех тех обстоятельств, что происходят вокруг.       Все это потому, что восстановление от травм и практически полного превращения проходило не так быстро и правильно, как прежде. Скорее всего, виной этому само состояние пилигрима: несмотря на внешнее спокойствие, что-то внутри него все-таки засело, причем так глубоко, что вытащить уже практически невозможно. И это не та апатия, о которой утверждал Хакон. Это тот самый зверь Эйдена, который стал его частью, который не дает покоя, не позволяет жить так, как, может быть, хочется. Иногда зверь управляет Колдуэллом, заставляет нервничать, когда это не нужно, заставляет повышать голос, когда стоит быть тише, заставляет злиться или вообще ненавидеть человека, который этого совершенно не заслужил.       Хакон его понимал и уже привык к такому настроению своего напарника. Если уж ничего не скрывать, то Эйден относился к нему немного иначе, нежели к остальным: он особо не злился, а так, лишь сердился, если это того стоило. Наверно, именно в благодарность за такое хорошее отношение старший и не бросал голубоглазого, находился с ним рядом всегда, когда его приятелю это нужно, всегда был готов дать какой-то совет, к которому прислушивался пилигрим, и всегда пытался поддержать, но Колдуэлл отказывался от любой помощи, утверждая, что уже сам со всем разобрался.       Но он нихера не разобрался. Он до сих пор не понимает, что именно там, внутри него, сидит и насколько большим и сильным оно станет? Вдруг, Эйден не сможет его перебороть? Вдруг, сопротивление заражению совсем исчезнет? И знаете, здесь все очевидно: если это произойдет, то мужчина превратится буквально в чудовище и будет тем же самым скитальцем, что прежде, но только… мертвым. Это так воодушевляет.       Колдуэлл всегда тренируется усердно. Находясь под руководством опытного Хакона, он через боль выполнял все физические интенсивные упражнения, двигался по трубам и стенам, улучшал выносливость с помощью длительного бега и практиковал разные виды прыжков. На первых порах это давалось тяжело, от усталости у пилигрима кружилась голова и вообще было как-то херово, но его характер и его принципы не позволяли ему останавливатья: он хотел добиться максимума, чтобы всегда быть сильным.       Хакон же, внимательно за ним наблюдая каждый день, обнаружил нечто иное. Ему казалось, что его напарник просто пытается забыть о всех психологических неурядицах, так усердно, буквально до истощения, занимаясь тренировками. Отчасти так оно и было, но Эйден об этом, конечно же, не говорил.       С того момента, как миротворцы отбили ренегатов на Базаре, прошло уже чуть больше недели. Миротворцы и базарные уже не «огрызаются» друг на друга, а наоборот, обсуждают совместный план действий по борьбе с бандитами. Все знали, что ренегаты еще вернутся, знали, что вскоре будут не только нападения, но и настоящие бойни, поэтому об осторожности никто не забывал. Эйден именно для этого и тренировался: он пытался стать таким же крепким, как прежде, чтобы оказать существенную помощь в дальнейшем. Он даже хотел встать в отряды Айтора, но Хакон ему запретил, убедив, что слишком изнурительные тренировки лейтенанта только усугубят его состояние.       Поэтому сейчас пилигрим лез на высокую башню Вилледора, умело цепляясь даже за небольшие выступы, и, напрягая все свои мышцы, делал это быстро, чтобы как можно скорее стать сильнее и ловчее. Его стремление к физическому восстановлению было заметно каждому, и даже Барни иногда восхищался такой целеустремленностью. — Неплохой здесь вид! — сверху крикнул уставший Эйден, который все-таки залез и уже осмотрел окрестности. — Ага, охотно верю! — с усмешкой ответил тем же тоном Хакон, наблюдая за своим подопечным с низкой крыши. Улицы были все такими же грязными и мертвыми, как прежде.       Жаль, что старший не имеет возможности увидеть лицо своего напарника: наверняка, на нем сейчас приятная улыбка.       Колдуэлл спешно спустился обратно и, глубоко вздохнув от усталости, встал рядом со своим приятелем, ожидая оценку за выполненное упражнение. — Что ж, было неплохо, — обобщил Хакон, выглядя немного взволнованным. Впрочем, он всегда таким был, когда Эйден тренирует лазание на большую высоту. — Неплохо? По-моему, это было превосходно, — с поддельно возмущенной суровостью опроверг пилигрим, скрестив руки на груди. — Ты ужасный судья. — То есть, мне надо было тебя нахваливать? — с счастливой усмешкой спросил старший, и его напарник уверенно кивнул головой. — Ладно. Ты молодец, Эйден, так держать.       Вообще-то Колдуэлл рассчитывал на то, что они продолжат друг друга подкалывать, но голос у Хакона был нежным, дружелюбным и очень чутким, из-за чего Эйдена охватила какая-то приятная волна трепета и даже, возможно, робости, которая заставила сменить игривую ухмылку на слабую, такую искреннюю улыбку. — Доволен? — видимо, тоже заметив непонятную и неловкую паузу в их разговоре, разбавил тишину Хакон, улыбаясь кончиком губ. Голубоглазый отвернулся и утвердительно промычал. — Хорошо. Теперь вернемся к миротворцам на базу. Айтор сказал, что у них там есть отличное место для тренировок.       Эйден, конечно же, согласен, но, как только они собрались уходить, рядом послышались женские крики, которые доносились словно из какого-то здания. Переглянувшись, мужчины бросились бежать в сторону звуков и обнаружили девушку, которая рыдала и кричала от страха, закрывая лицо руками, чтобы не видеть, что перед ней происходит. А перед ней зомби кусал горло взрослого человека, чья шея уже залита кровью и чьи руки крепко удерживали монстра, должно быть, пытаясь отодвинуть от себя. Везде кровь. Везде боль. Везде страх. Впрочем, в этом и заключена вся жизнь Вилледора. — Тише! — негромко принудил молчать Хакон, быстро подошедший к девушке и закрывший ее рот своей ладонью, чтобы их ни в коем случае не услышали остальные мертвецы. Эйден же бросился на зараженного, спешно и мощно ударив ногой по его страшной голове и после раздавив его некрепкий череп ступней. Кровь снова хлынула отовсюду. — Ебаный рот, — без страха и лишней паники прошипел сквозь зубы спасенный человек, с трудом поднимаясь на колени и держась одной рукой за свою рану. — Когда же это закончится…       Девушка, на чьем лице было еще много слез, слегка успокоилась, что позволило Хакону обернуться и убедиться в том, что все прошло хорошо. Но обернувшись, он вдруг стал немного взволнованным, как показалось пилигриму, и словно принялся раздумывать, как же быстрее отсюда убраться. Эйден же начал искать, как помочь умирающему. — Хакон? — через боль произнес раненый, все так же держась за свое горло и, видимо, совсем не боясь того, что недавно был на волоске от смерти. Хакон нахмурился, немного отвернув голову. — Давно мы с тобой не виделись. — Да уж, действительно, давно… — поджал губы Хакон и опустил взгляд, явно не желая встречаться с голубыми глазами. По всей видимости, он даже боялся в них посмотреть. — Я бы с радостью поболтал, Дор, но у меня есть некоторые дела. — Уходишь от разговора… Сбегаешь… — говорил тот мужчина, как-то по-злобному улыбнувшись и отчаянно вздохнув. — Как это на тебя похоже. — Давай в следующий раз поворошим прошлое? — и правда, пытаясь избежать общения с этим мужчиной, предложил с натянутым дружелюбием Хакон. — Хотя, наверно, вообще не стоит этого делать. Что там, в прошлом? Надо бы забыть, мой старый друг. — Трудно… забыть… — не сопротивляясь помощи со стороны пилигрима, говорил Дор, тяжело дыша, и опустил взор на землю, должно быть, поддавшись воспоминаниям. — Забыть что? — с опаской спросил Эйден, возвращаясь к тому состоянию, когда он подозревал всех и вся в обмане и лжи. — Прошу вас, проведите его в убежище, — умоляла девушка, только-только успокоив свое тревожное сердце. — Ему нужен покой.       Хакон прикрыл глаза на глубоком вдохе. Он явно не хотел никуда идти в компании своего, видимо, бывшего товарища, но он был уверен, что Колдуэлл, который вновь в нем засомневался, точно поможет этим двум беднягам, и кареглазый решился пойти за ними. Он не хотел оставлять пилигрима с ними. Он боялся потерять то доверие, которое так усердно зарабатывал все это время.       Дор жил в небольшой комнате с двумя кроватями, маленьким столиком и полкой, на которой находились оружие и какие-то вещи. Девушка, видимо, его дочь, уложила своего отца на постель и принялась за его рану, из которой уже не так сочилась кровь благодаря стараниям пилигрима. УФ-свет был, конечно же, единственным светом, освещающим комнату, но, впрочем, и осматривать здесь практически нечего. Избавившись от желания осмотреть здесь все вдоль и поперек, Эйден присел на другую кровать, в то время как Хакон стоял у стены, чувствуя себя здесь совершенно чужим и лишним. — Хватит… — махнув рукой, заявил Дор и приподнялся в постели, явно отказываясь от дальнейшей помощи, которую ему оказывала дочь. — Я прекрасно себя чувствую, Лили.       Колдуэлл посмотрел на него. Дор был уже зрелым человеком, явно повидавшим мир и испытавшим огромное количество бед, судя по его многочисленным глубоким шрамам. У него и частично поседевшие локоны, и небрежная щетина, и впалые серые глаза, которые источают лишь страдания, которые засели глубоко в душе. Несмотря на еще крепкое и достаточно сильное тело, было заметно, что никакой энергии в этом человеке уже нет. Дор — один из тех, кто проживает жизнь в воспоминаниях, оставивших неизлечимую рану в его сердце. — Ты спрашивал, что именно мне трудно забыть, — обратившись к Эйдену, начал Дор, рядом с которым присела печальная и юная Лили. — Мне трудно забыть тот день, когда погибла надежда на спасение. — Колдуэлл немного нахмурился, не понимая, о чем идет речь. — Ты не знаешь об этом дне? — Пилигрим покачал головой. — Значит, Хакон не рассказывал тебе о ночных бегунах… Впрочем, он не имеет права даже вспоминать об этой команде.       Хакон удрученно вздохнул, неподвижно стоя у стены, и отвернул голову к двери, чтобы ни в коем случае не видеть упрекающего взгляда своего напарника. Эйден обратил на него внимание лишь на секунду, а после вопросительно посмотрел на Дора, который казался отчаянным. — Я знаю о ночных бегунах только то, что они помогали людям и спасали их, — произнес Колдуэлл, и Дор покивал головой. — Да… — своим грубым голосом протянул он. — Их всех до одного называли благородными смельчаками. Они были настоящими героями в глазах жителей. А на деле оказалось, что далеко не все являлись героями. — Дор кивнул в сторону Хакона, который отвернулся еще сильнее. Эйден немного нахмурился, а потом шокированно посмотрел на спину своего напарника, будучи сейчас в абсолютном ахуе. Он ведь, действительно, не знал об этом... — Т-ты… был ночным бегуном? — спросил у Хакона совершенно изумленный пилигрим, но не получил от него ответа. — Да, он был, — заявил Дор, — и я был, и некоторые другие тоже были, — он говорил грозно и с тайной болью от воспоминаний. — Наш лидер, Фрэнк, отправил нас на задание тогда. Конечно, все мы знали, что это безумие, но те, кто сохранил ту честь, которую все воспевали, все равно пошли на это дело… Но были и те, кто испугался за свою сраную жизнь и свалил, наплевав на нашу великую цель. Они ушли, не поверив в то, что мы сможем что-то сделать… — Дор глубоко вздохнул, устало прикрыв глаза. — Оставшиеся попали в ловушку. Нас зажали в углу, мы не могли отбиться и… — он протер руками едва вспотевшее лицо. — И я помню взрыв, помню, что прорвало стену, помню, что я падал вниз. — Мужчина с трудом говорил это. Воспоминания убивали его. — Я пытался удержаться за все выступы, чтобы только не свалиться еще ниже, а потом была темнота… Очнулся я уже неизвестно когда, но точно помню, что было тихо и безлюдно. И тогда я понял, что ничего не получилось. Тогда все поняли, что ночных бегунов настиг конец, а вместе с ними погибла и вера во что-то лучшее… Я до сих пор чувствую каждый перелом своих костей и вспоминаю, что если бы остальные ночные бегуны остались с нами тогда, если бы не струсили, то все было бы иначе. Фрэнк был бы сейчас главным героем всего мира, а люди остались бы в безопасности, находясь под крылом ночных бегунов. — Эйден снова посмотрел на Хакона, который стоял все так же неподвижно. Было понятно, что ему херово на душе. Но Дору еще хуже. — Если бы ты только остался с нами в тот день, Хакон…       Но тот не оборачивался, стоял спиной к своему бывшему товарищу и молчал. Лили напряженно сидела рядом с изнуренным отцом и безмолвно смотрела в пол. Повисла давящая тишина.       Колдуэлл тихо поднялся с кровати, заметив, что Дор впал в глубокую думу и неподвижность. Каждое движение голубоглазого казалось громким, но хозяин комнаты словно ничего и не слышал, будучи полностью отрешенным от этого мира. Было такое ощущение, что только пилигрим здесь живой и реальный, раз может ходить и дышать, но потом зашевелился и Хакон, который неспешно направился к двери. Было понятно, что этот рассказ причинил боль его сердцу.       Когда они молча вышли из дома, юная Лили выбежала вслед за ними и снова расплакалась, должно быть, тоже измучившись от услышанного. — Хакон! — произнесла она громко, встав рядом с тем, кого назвала. — Я не смела сказать тебе об этом при отце: я знаю, он считает тебя предателем… Но я хотела сказать, что той девочкой, которую ты спас в тот день, была я. Спасибо, что ты это сделал, несмотря ни на что. Без тебя меня бы здесь не было…       Она постояла еще пару секунд и, не дожидаясь ответа, убежала обратно, закрыв за собой дверь. Хакон продолжил смотреть вниз, боясь встретиться с чужим взглядом, и медленно направился по крышам в сторону базы миротворцев, куда они хотели идти до этой дурацкой встречи с Дором. Эйден все еще был в шоке, но следовать за ним все-таки решился. — Наверно, у тебя много вопросов… — Неловко заговорил Хакон, абсолютно не желая оборачиваться. — Да, многовато… — Отрешенно ответил Колдуэлл, механически хмуря брови. — И я уверен, что нам надо все это обсудить. Начнем с простого… — Это все не так просто, как кажется, Эйден, — с настоящим чувством вины все же обернулся Хакон, с раскаяньем смотря в осторожные голубые глаза. — Мне надо все объяснить, а для этого потребуется время. — Мы никуда не торопимся, — пожал плечами пилигрим, сурово проговаривая каждое слово. — Поэтому уже можешь начинать говорить все, о чем молчал и лгал.       Старший в беспокойстве протер лицо руками и отвернулся, пытаясь набраться смелости, чтобы все рассказать. Он должен все рассказать, должен рассказать правду и ничего не скрывать, потому что хочет оставаться для Эйдена кем-то, кому можно доверять… Он просто хочет остаться с Эйденом. Он просто должен делать все, чтобы с ним остаться.