***
Хакон не знал, что ему делать. Он ясно понимал, что если останется в этой телебашне, то никогда отсюда уже не выйдет. По крайней мере, не выйдет человеком. Но также он знал, что будет для всех полнейшим трусом и ублюдком, если сбежит с задания. Что же лучше: быть мертвым храбрецом или живым предателем? Казалось, вариантов так мало, но выбрать все равно очень тяжело. Он с трудом решился на один из них только после того, как объявили о входе внутрь. Он сбежал. Однако Хакон оказался сбежавшим не один: некоторые из тех, кто был против всей задумки, избрали точно такой же путь. И пусть они будут изгоями, пусть будут трусами и бесчестными, но они останутся живы. А в нынешние времена остаться в живых — это и без того крайняя редкость. Зачем же лишать себя жизни просто так? На улице капал маленький дождь. Двигаясь по своему маршруту, Хакон упрекал себя за то, что он так слаб, но в то же время был счастлив, что сейчас все еще может дышать. Угнетающая тоска по своим товарищам съедала сердце, неизвестная дрожь от недавно пережитого страха заставляла кожу покрываться мурашками. Он хочет вернуться. Он хочет помочь. Но, разворачиваясь к мрачной телебашне, уже не желает этого ничего. Там больше не было тихо, а это значит только одно: перестрелка началась. Но перестрелка с кем? С ренегатами? С зомби? Или с еще более ужасными монстрами, победить которых не под силу никому? Хакона всего затрясло. Его душа рвалась в бой, но мозг призывал не возвращаться туда, где поджидает смерть. Это ведь буквально самоубийство. А умирать от самого себя мужчине пока точно не хотелось. Хакону больно. Больно от того, что он делает. Все дальше и дальше уходя от места сражения, он все больше и больше сомневался в том, что поступает правильно. А в чем именно заключен его поступок? В предательстве. По крайней мере, все именно так и будут говорить. Ночные бегуны — единственные, кто рисковал своей жизнью ради спасения людей. Они идут на любое дело беспрекословно, потому что им не приказывают: они сами хотят помочь. И вот сегодня, они в очередной раз пошли на задание, чтобы подключить «Радио Новой Надежды», чтобы поднять дух людей, чтобы дать им веру, но… теперь все было иначе: это уже не просто смертельная опасность, это гарантия смерти. Хакон не хотел лишаться жизни вот так. Он бы хотел помогать людям и дальше, но не таким способом. Сзади, со стороны телебашни, послышался взрыв, и сердце Хакона тут же сжалось от боли. Он боится оборачиваться, боится увидеть, что вся его команда взорвалась и что больше ночных бегунов нет. Мужчина хотел ринуться назад, хотел вернуться и спасти своих товарищей, но все же ноги несли его вперед. Боль, моральные страдания, тоска и отчаяние стихли только тогда, когда он добрался до знакомого ему дома. Это был дом одного из его напарников, Дора, с которым он постоянно ходил на задания. Их нередко отправляли вдвоем, они умело очищали территории от бандитов и зараженных, вытаскивали жителей из любых сложных ситуаций. А теперь, этого не будет. Теперь вообще ничего не будет: от ночных бегунов останется лишь память о них, отголосок прошлого… В этом доме толпились люди. Это были те, кто провожал ночных бегунов на дело. Они еще не были слишком взволнованными, потому что, должно быть, не видели взрыва, но беспокойство на их лицах есть: видеть-не видели, но услышать смогли все равно. Собравшись с духом, Хакон пошел внутрь. — Почему ты вернулся? — Где остальные? — Все уже сделано? — Вам нужна помощь? Целый поток вопросов бросился на подавленного Хакона, и он тут же пожалел, что вообще зашел сюда: нужно было где-нибудь скрыться, как сделали остальные ночные бегуны, которые сбежали (впрочем, их было мало, поэтому спрятаться где-то было, действительно, умно и практично). Но Хакон пришел сюда, а не спрятался. Он пришел, потому что у него есть задача. — У нас возникли проблемы, — ответил обобщенно Хакон, и на него обрушилась новая лавина вопросов, на которые ему отвечать не хотелось совершенно. В углу комнаты сидела девочка, лет шестнадцати. Мужчина видел ее лишь пару раз, но, как показалось всем, пришел он сюда именно за ней. Пробравшись к ней сквозь толпу, он взял ее за руку и повел к выходу, но выйти не смог: люди закрыли проход, ожидая ответов. — Да он просто сбежал, как собака! — послышалось совсем рядом, и Хакон нахмурился, наверно, решив, что сейчас его будут поливать грязью. — Ты последний трус! — Ублюдок! — Сраный предатель! — Вернись туда и сдохни во имя ночных бегунов! — Ты не заслуживаешь называться героем, сука! Хакон старался не слушать, но он становился зол на этих людей. Неужели эта гребаная толпа не понимает, что там, у телебашни, нет ничего, кроме смерти? Конечно, не понимает: им лишь храбрых и безрассудных героев подавай, как в добрых сказках. Но Вилледор — это не сказка. Вилледор — это кошмар. На улице стали слышны крики. Хакон их знает отчетливо: это ренегаты. Он тут же вернул девочку на место, к углу, чтобы она была хоть в какой-то безопасности, а после рванул наружу, чтобы отбить отряд бандитов. Женщины в панике кричали в доме. Через пару минут здесь оказались не только ренегаты, но и зараженные, и Хакону пришлось отступать к дому: он не справлялся с увеличивающимися отрядами противников. Бойня между людьми и мертвецами велась, конечно же, жестокая, и, чтобы выжило как можно больше человек, Хакон объявил жителям, что нужно быстрее уходить отсюда, потому что к ренегатам снова прибыло подкрепление. — Может, хватит бежать от смерти, подонок? — вот, что заслужил бывший ночной бегун за годы, проведенные в постоянной опасности и борьбе за спасение мира. Хакон забрал девочку и оставил этих бедолаг, которые решили вмиг стать героями и показали себя глупцами, жаждущими поскорее сдохнуть. Все они погибли. Их рвение было бесполезным. Хакон довел девочку до Базара и сказал ей, что тут она в безопасности. Милая светловолосая леди, будучи напуганной, боялась уходить от своего спасителя, но больше всего боялась спросить какой-то вопрос. Замечая ее неопределенность, Хакон наклонился к ней и слабо улыбнулся. — Ты что-то хочешь сказать? — спросил он мягким голосом, стараясь выглядеть как можно более добрым. — Ты ведь друг отца? — тихо говорила она, и мужчина кивнул головой. — Почему он не вернулся с тобой? Он… погиб, да? — Нет, Дор не может погибнуть, — с той же дружелюбной улыбкой ответил Хакон, положив ладонь на ее худое плечо, чтобы морально поддержать. — Вот увидишь, он вернется за тобой. Видимо, этих отчаянных слов было достаточно, и девочка ушла на Базар. Хакон остался один. Прежняя боль от того, что он бросил ночных бегунов и что они уже, скорее всего, мертвы, не оставляла его. И стало еще больнее, когда он простился с этой девочкой, которая была напугана. Он именно за ней и шел после своего предательства, он хотел оказать ей помощь, потому что был уверен, что Дор, ее отец, больше не вернется. Хакон просто счел своим долгом обеспечить дочь друга безопасностью, и лишь после возвращения в свое маленькое убежище он смог убедить себя в том, что еще не полностью ублюдок.***
Хакон рассказывал об этом с тяжестью в груди, а Эйден внимательно слушал, переваривал, пытался разложить все в правильном порядке. Для него чужие слова кажутся очень неожиданными, но правдивыми. — И..? — вопросительно протянул старший, все еще не смотря в голубые глаза. Тишина в гараже давила на сердце точно так же, как боль от воспоминаний. — Что? — подняв голову, спросил пилигрим, и Хакон, который все-таки решился посмотреть на него, увидел спокойное выражение чужого лица. — Что теперь будет? Может, оставишь меня здесь, потому что я тебя обманывал? Или потому, что я постоянно всех предаю ради спасения своей жизни? — предлагал взволнованный мужчина, принявшись разгуливать по помещению взад-вперед от тревоги. — Нет, — с неизменным спокойствием пожал плечами Эйден и своим ответом привлек внимание карих глаз. — Я понимаю, почему ты мне не рассказывал об этом, понимаю, почему ты сбежал. И понимаю теперь, что мы с тобой очень похожи в каком-то смысле. Ни упрека... Ни злости... Ни разочарования... Сегодня что, праздник какой-то? — Похожи? — с тихим удивлением обернулся Хакон, подойдя к своему напарнику и недоверчиво посмотрев в его глаза. — О чем ты? — О том, что мы помогали людям, — прежним тоном говорил Колдуэлл, будучи как всегда серьезным. — Я был пилигримом, а ты — ночным бегуном, и мы оба делали что-то полезное для простых жителей. Мы оба совершали много добрых дел, и все наши неправильные поступки должны быть прощены… даже все то, что творил ты, должно быть прощено. Хакон с надеждой смотрел на него, а тот задумчиво рассматривал пол, вспоминая и перебирая все, что засело в памяти. А правильно ли он все говорит? Верные ли слова подсказывает ему его сердце? Или же все это влияние Хакона? Может, Хакон просто заигрался, строя из себя жертву, а не охотника, чтобы ему все поверили и чтобы все было хорошо? Пилигрим взглянул на него, желая убедиться в своей догадке. Но Хакон был в настоящем отчаянии: должно быть, он боялся, что останется один, боялся, что его бросит тот, которого он старался спасать постоянно и которого всегда хочет держать рядом с собой, боялся, что больше никогда не станет прежним. — Ты сказал о том, что даже мои поступки должны быть прощены, — с вновь подступившей и волнующей надеждой негромко произнес Хакон, едва выгибая брови. — Это значит, что ты… меня прощаешь? Эйден снова взвесил все свои решения и задумался, заслуживает ли этот человек прощения. Но думал он недолго: что-то подсказывало ему, толкало его на то, чтобы сказать твердое и уверенное да. — Прощаю, — кивнул головой Колдуэлл, обратив взгляд к карим глазам, чтобы увидеть реакцию. В них был плохо скрываемый восторг. — Ты поднялся в моих глазах. — Так и знал, что обувь на высокой подошве поможет, — с широкой улыбкой оживился Хакон, после чего младший невольно усмехнулся. — Ты уж извини, но я вообще-то всегда начинаю глупо шутить, когда у меня приподнятое настроение. — Я это заметил, — довольствуясь собственным ответом, говорил Эйден, видя, какой теплой радостью светится его напарник. — Пошли к базе миротворцев, а то я уже устал от всех этих интриг. Хакон беспрекословно согласился. Они, наконец, не молчали по дороге, обсуждая природу. Они вспоминали, какой она была, и наблюдали, какой она стала, и снова тоска по прошлому нагнетала обстановку. Несмотря на это, пилигрим вдруг сделался немного радостным, увидев поблизости контейнер с ингибиторами, открыл его и вколол в вену содержимое. На его лице мгновенно выступил пот, его руки безудержно затряслись, сбилось дыхание, его всего выворачивало изнутри, а с губ срывались стоны от боли. Ему было максимально херово. Но лишь несколько секунд. Когда состояние пришло в норму, Эйден, сидя на земле и опираясь о нее руками, увидел перед собой встревоженного Хакона, который держал его за плечи. Карие глаза быстро бегали по всему телу напарника, а нижняя губа немного дрожала от волнения. — Ты в порядке? — убедившись, что сейчас уже нет никакой опасности для младшего, спросил тот, положив ладонь на чужой лоб, чтобы проверить, есть ли жар. — Все нормально, Хакон, — спокойно ответил Колдуэлл, опустив голову и стараясь отдышаться как можно скорее. С ним все, действительно, было нормально, и бывший ночной бегун, легонько потрепав того по плечу, поднялся на ноги, уже подав руку вперед, чтобы пилигрим за нее взялся и встал тоже. — Такое со мной теперь постоянно происходит после принятия ингибитора, — сообщил Эйден, когда они уже двинулись к базе. — Нужно просто привыкнуть. К этому хер привыкнешь, но он справится, потому что, во-первых, справлялся и с более серьезными проблемами, а во-вторых, теперь ему может помочь человек, которому он, вроде как, доверяет. А доверяет потому, что устал во всем подозревать, устал сомневаться, устал ждать подвоха. Он просто хочет положиться на Хакона. Просто хочет верить, что с ним он в безопасности.