И как только Хакон стал сентиментальным?

      По дороге на Базар Эйден словно и не помнил о том, что произошло между ним и Хаконом на базе миротворцев. Они спокойно общались, как прежде, относились друг к другу, как к приятелям, и таскались везде рядом, вместе проходя через все преграды на пути. Несмотря на окружающих их зараженных, обстановка казалась до такой степени неформальной и спокойной, что зомби оставались практически незамеченными. — Хакон, — в очередной раз перепрыгнув с одного балкона на другой, позвал Колдуэлл, услышав в ответ вопросительное «м?». — А сколько тебе, действительно, лет? — Ох, неужели ты не поверил, что мне двести сорок пять? — усмехнулся Хакон, будучи явно довольным тем, что у них складывается такое простое и непринужденное общение. — Не-а, — улыбается пилигрим. Конечно, он понимает, что бывший ночной бегун этой улыбки не увидит, двигаясь позади, но сдержать эту улыбку он не смог. — Потому что я думал, что ты старше меня не на двести с лишним, а, ну, хотя бы лет на двадцать максимум… — Да пошел ты, шутник херов, — после еще одной усмешки ответил кареглазый, а последние слова произнес негромко и с особенно забавным возмущением, из-за которого младший тихо засмеялся.       На Базаре их, действительно, ждали Айтор, Барни и несколько их людей. Нельзя было сказать, что все здесь казались серьезными: на удивление, самым уверенным в себе и настороженным здесь казался брат Софи, а лейтенант миротворцев, сохраняя свой суровый вид, выглядел, по большей мере, спокойным.       Эйдену всегда был интересен тот факт, что Софи совершенно не участвует в каких-то переговорах. Складывалось ощущение, что брат не берет ее потому, что ей и не нужно было ни о чем знать, словно он не зовет ее, чтобы она не мешала. И это решение выглядит очень благоразумным: Софи неустойчива, эмоциональна и чересчур честна, из-за чего со злости может ляпнуть все, что можно, и все, что нельзя.       Обсуждение скорой битвы с ренегатами шло не в деловом формате, а очень даже по-обычному, и Колдуэлл успел еще сто миллионов раз убедиться, что было прекрасным решением помочь Барни стать главой Базара. Он ведь думал, что Барни — мудак, который ни с чем не способен справиться, но, как только на того свалилось бремя управления и руководства, этот парень невольно стал в разы рассудительнее и будто бы адекватнее.       Переговоры прошли успешно, но они пришли ровно к тому результату, о котором уже знали все те, кто это обсуждал. Поэтому Айтор, решительный и даже очень решительный человек, смело вышел из комнаты Барни вместе со своими двумя товарищами и мгновенно обратился к ним, сурово посмотрев вниз. — Надо поговорить, но уже на другую, не менее серьезную тему, — произнес лейтенант, уже провожая мужчин в какой-то кабинет.       В той комнате уже стоял Роу. Так, значит, он шел не на обучение своих солдат, а сюда? Почему Айтор закрыл дверь? Почему это все так секретно? Что происходит? — Вижу на ваших лицах недоумение, — как настоящий командир, бодро и серьезно высказал Роу, хмуро осмотрев пришедших. — Хватит сомневаться и снимите со своих рож такое тупое выражение.       Эйден немного успокоился после этих слов начальника и, глубоко вздохнув, присел за стол, за которым устроился Айтор. — Итак, я привел вас сюда не просто так, — начал серьезно главнокомандующий, поочередно смотря на Эйдена, Хакона и Роу. — С ренегатами будут биться люди и наши войска, а мы с Роу, его отрядом и вами пойдем на более важное дело. — Ох… Так, я зря тренировался? — со скрытым задором приподнял брови пилигрим, и рядом послышалась тихая усмешка Хакона. — Нет, не зря. — Айтор вдруг стал еще серьезнее и суровее, чем был. — Мы пойдем на телебашню. — Хакон тут же шокированно и напуганно посмотрел на него, ощутив на себе самую настоящую трясучку, а потом сразу скрыл все свои эмоции, чтобы не подавать виду. Сердце его забилось, как у сумасшедшего… Эйден насторожился. — Я уверен, что ты слышал, пилигрим, как погибла вся фракция ночных бегунов, но получение доступа к сети нам нужно сейчас, как никогда раньше. У Роу будет передатчик, который мы подключим к антенне наверху. С возвращением электричества мы сможем забраться на верхние этажи с помощью лифта: если повезет, то попадем сразу на крышу, если нет — придется двигаться наверх самостоятельно. Мы будем хорошо вооружены, у нас будет отличное снаряжение и лучшие солдаты, поэтому шансы на успех все же есть. Телебашня позволит подключить Вилледор к сети, и люди смогут слышать по радио, что стоит присоединяться к миротворцам, чтобы собраться воедино и дать отпор зараженным. Это не только поднимет дух народа, но и позволит нам пополнить ряды нашей армии.       Было понятно, что Айтор от этой идеи отходить не желает, и понятно, что он хочет эту идею навязать своим товарищам. Разве это предложение является нормальным и правильным? Разве Айтор не всегда сначала все по сто раз передумывает, а потом уже начинает обсуждение? Или… он уже все продумал и теперь, действительно, готов?       Хакону чрезвычайно херово на душе. Именно в телебашне погибли ночные бегуны, именно там была смерть. Абсолютная смерть, и ничего больше.       А теперь туда хотят отправить отряд миротворцев во главе с Айтором и Роу, а заодно и Хакона с Эйденом. Нет, их отправляют не просто на телебашню. Их отправляют на гибель.       Хакон молчит, хоть и хочет постоянно возразить. Он помнит все. Он ничего не забыл. Тот день навсегда в его памяти. И это его разрушает. — Знаете, не всегда наши дела идут по плану, — заявил Эйден, видимо, тоже сомневаясь во всем том, что сейчас обсуждается. Беспокойство своего напарника передавалось и ему. — Эйден, лучшего шанса может не быть, — уверенно отвечал Айтор. Несмотря на его внешнее спокойствие, его нервы точно сейчас были на каком-никаком пределе, по крайней мере, потому, что в его решении кто-то сомневался. — Пока ренегаты заняты другим делом и точно не помешают спокойно пройти до телебашни, мы должны воспользоваться моментом. Наши солдаты готовы идти туда, готовы рискнуть своей жизнью для общей цели, и я, поверьте, пойму, если вы не решитесь на это, но… — Он вздохнул: видимо, упрашивать кого-то что-то сделать гораздо сложнее, чем приказывать. — Ты, Эйден, уж точно не в долгу перед Вилледором и не обязан его спасать, однако на кону не только Вилледор, на кону все человечество, и ты это знаешь. Важно помнить, что мы, выжившие, все еще можем сделать что-то полезное для этого мира, можем вытащить его из той гнили, куда его затянули. — Айтор все еще пытался убедить и говорил очень серьезно: заметно, что он в своем решении уверен уже точно.       Повисшее молчание беспокоило Хакона и Эйдена, а вот командиры миротворцев казались, как и всегда, спокойными. Их настойчивость позволяла надеяться, что у них, и правда, может что-то получиться, что они, и правда, могут решить исход дела… Лишь бы все правильно провернуть… Лишь бы все прошло удачно… — У нас все получится, — воодушевленно говорит Роу, явно желая поставить точку во всем их разговоре. — Ночные бегуны тоже могли справиться, если бы только знали, что их ждет… — А вы знаете, что нас ждет? — все-таки не сдержался Хакон, уже впадая в напряженную дрожь. Внутренняя тревога быстро вылезала наружу. — Там пиздец полнейший, и если вы собираетесь идти туда командой из десяти человек, то спешу вас поздравить: в мире станет на десять идиотов меньше! — Даже не думай портить мне мой боевой настрой, — указал на него пальцем Роу, не меняя своего командного и в то же время какого-то спокойного тона. — Мои бойцы готовы к этому делу, я готов, Айтор готов, Эйден готов, а ты, если боишься за свою задницу, оставайся сражаться с ренегатами — ты будешь полезен там, на Базаре.       Хакон недовольно фыркнул, все еще пребывая в ужасном состоянии, и замолчал, видимо, больше не желая ничего говорить, чтобы со всеми не пересраться. Эйден, поджав губы от тех же сомнений, что поедали его напарника, посмотрел на него, чувствуя нарастающую тревогу. — Отправляемся ночью, когда хотя бы часть тварей повылезает из телебашни, — объявил Айтор, даже как-то напрягаясь от той тишины, что обуяла кабинет. — Ренегаты выступят вечером, и пока они отвлечены, телебашня будет полностью освобождена хотя бы от них.       Эйден кивнул. Он, действительно, готов на это дело, готов рискнуть всем и вся, надеясь, что эта жертва может спасти этот разрушенный мир. Что-то внутри него горит, какая-то искра веры в лучшее. И это было очень непривычно, поскольку настоящей веры во что-то Колдуэлл не ощущал уже давно. Особенно в Господа. Ведь если Он существует, то зачем оставил своих детей? Зачем позволил уничтожить практически всех их? И почему разрешил им воевать друг с другом, когда должен был сплотить?       Пилигрим взглянул на Роу и заметил решительность в его суровых глазах. Взглянул на Айтора — все то же самое. Не зря все-таки именно их сделали лейтенантами. Они настоящие предводители.       Хакон же выглядел иначе, и даже когда они пришли в отведенную им комнату, этот мужчина не менялся ни в лице, ни в своем поведении. Он казался отчаянным, озадаченным и злым одновременно. Оно и понятно: если он решится на данное ему дело, то ему придется пережить то, от чего он пытался убежать, и пережить то, от чего убежать не удалось. Да, вспоминать об этом… крайне тяжело. — Нужно отдохнуть перед заданием, — объявил Эйден, буквально упав на свою кровать. Как же удобно… — Легко сказать, — даже не усмехнулся Хакон, подойдя к чужой постели и присев на ее край, не поворачивая голову к лежащему пилигриму.       Колдуэлл смотрел на него и не понимал, какие слова нужно подобрать для поддержки, которая сейчас явно нужна его приятелю. Приподняв корпус, он немного склонил голову, согнув одну ногу в колене и положив на него свой локоть, а после вернул свой сожалеющий взгляд к бывшему ночному бегуну, который, впрочем, можно сказать, уже сегодня ночью станет не бывшим… — Ты боишься, да? — осторожно спросил он, и карие глаза неспешно устремили на него свой беспокойный взор. — Боюсь ли я? — брови старшего прыгнули вверх, но это была не игривость, как раньше, а настоящая серьезность, а после на его лице появилась поддельная усмешка. — Разве можно бояться нескольких сотен ебанутых зараженных, от которых не смогли убежать даже ночные бегуны? Глупости, Эйден… Конечно же, я не боюсь.       Хакон нервничает, уходит от ответа, делая акцент на сарказме, и постоянно прокручивает в голове одну и ту же мысль о том, что сегодня угаснет последняя надежда на спасение.       Эйден вдруг задумался о том же, и это отчаяние сумел уловить кареглазый, крепко сжав ладони в кулаки от волнения. — Ты, правда, считаешь, что у нас ничего не получится? — хмуро смотря в пол, спросил младший, теперь понимая, что сегодняшний день может стать последним в его жизни. — Да хер его знает, — глубоко вздохнул Хакон, старательно стягивая с себя оковы сомнений, чтобы обратить все свое внимание на напарника. — Хотя… В тот раз тебя с нами не было, и мы не смогли ничего сделать. Может быть, сегодня, действительно, повезет. — Не думаю, что я смогу что-то кардинально изменить, — покачал головой пилигрим, а после, почувствовав, как на его плечо легла чужая ладонь, взглянул на мужчину напротив, пытаясь различить в его эмоциях что-то определенное. — Конечно, сможешь, — кончиком губ улыбнулся Хакон, — ты ведь Эйден, пилигрим, который справлялся со всем, что только существует в этом мире! — Хакон делает попытки воодушевить? Серьезно? А сам себя-то он воодушевить способен? — Ты ловкий, быстрый, крепкий, смелый. Тебя хер убьешь, и с тобой даже как-то не страшно куда-то идти. Наверно, только поэтому я и готов вернуться к телебашне. И наверно, поэтому Айтор и берет тебя на задание. — Голос ночного бегуна вдруг перестал быть торжественно-громким, да и взгляд его стал выражать что-то похожее на обреченность. — Ты точно сможешь выжить там, точно заберешься, куда надо, точно отобьешся от всяких мразей. — Хакон немного отвернул лицо. — И ты точно доведешь дело до конца, если все остальные окажутся мертвы.       Может быть, какая-то надежда у Эйдена и появлялась, но последние слова вызвали тревогу, и сердце быстро сжалось, на секунду перестав биться. — О чем ты говоришь? — с опаской произнес Колдуэлл, замечая каждое движение черт чужого лица. — Забудь, тебе надо поспать, — снова улыбнулся Хакон, опять вздохнув и накинув маску веселого человека, которая была надета на нем всегда. Он покрепче сжал плечо голубоглазого и немного приблизился к нему, а его голос стал в сто раз нежнее. — Просто знай, что я всегда рядом, ладно?       Эйдену нравится, что он это говорит, но не нравится, что говорит это все сейчас. Поднимаясь с кровати, Хакон специально пододвинулся к пилигриму еще поближе и осторожно коснулся губами его щеки, после чего ушел к своей постели, неспешно укладываясь на ней.       Колдуэлл опустил корпус, оказавшись затылком на твердой подушке. На щеке горячий след, по коже приятные мурашки, но на душе все та же мучающая тревога. Почему Хакон все это говорит? Неужели он намекает на то, что никто, кроме Эйдена, не выживет? Нет, этого не может быть. Сам Эйден этого не допустит. Постарается не допустить…       С этими мыслями пилигрим засыпает, и правда, поверив в то, что все сможет изменить.