И как только Хакон стал сентиментальным?

      Эйден немного нервничал, направляясь к комнате Хакона ближе к вечеру. Должно быть, это во многом благодаря тому, что придется смотреть в глаза человеку, который рисковал собой ради его жизни. Пилигрим, конечно, уже успел хорошенько помучить себя мыслью о том, что напрасно называл Хакона предателем и ублюдком, и было еще хуже от того, что прошлого не вернуть. Все это толкает на то, что не следует быть таким недоверчивым по отношению к людям, потому что многие из них могут быть совершенно другими — не такими, какими кажутся на первый взгляд.       Однако если есть первый взгляд, то существуют и второй, и третий взгляды, и с этих вторых и третьих всегда все может перевернуться с ног на голову. Именно на дальнейшие взгляды Эйден постоянно и основывается, поскольку уверен в том, что первый взгляд вечно обманывает, заставляя забыться и перестать быть осторожным.       В комнатке Хакона все еще стоит тот самый крепкий запах трав, от которого становится сразу как-то неспокойно, потому что лекарства всегда ассоциируются с болезнью, а болезнь — со смертью, причем очень даже часто мелькает в голове именно такая ассоциация.       Лицо Хакона отчистили от крови, но порезы останутся еще надолго, как и все остальные следы от недавнего смертельного сражения в телебашне. Это ужасно. Потому что теперь Хакон не сможет заставлять всех любоваться собой в полную меру.       Эйден улыбнулся от собственной мысли, а потом улыбнулся шире, когда старший проснулся, жмуря глаза. Он жив. Он в каком-никаком порядке. — Доброе утро, — после того, как зевнул, произнес Хакон, посмотрев на своего вошедшего напарника. — Уже давно не утро, — присаживаясь на край его кровати, ответил пилигрим и глубоко вздохнул, глядя на раненого.       У старшего появилась слабая улыбка на лице, и он снова зажмурил глаза, стараясь прийти в себя как можно скорее. — Мы с тобой живы… — задумчиво протянул ночной бегун, стирая с лица хотя бы немного радостное выражение. — Это значит, что все получилось? — Да, — отчаянно кивнул Колдуэлл, немного отвернув голову и поджав губы, — мы сделали то, что нужно, но… Остались только мы с тобой и Айтором. — Серьезно? Ебануться… — едва приподняв корпус, проговорил раненый, положив одну ладонь себе на бедро, которое, видимо, пострадало сильнее всего. — Блядь, и правда…! Смогли. Невероятно…       Эйден снова улыбнулся. Ему как-то и самому вдруг стало легче, осознав, что они, действительно, справились с практически невыполнимой задачей, которая изначально обрекала команду, что шла на дело, на гибель. Это подняло дух лишь на несколько мгновений, а потом пилигрим снова вернулся к тому состоянию, в котором вошел сюда. Взглянув на напарника, он глубоко вздохнул и сжал собственные ладони, ощущая серьезное напряжение. — Зачем же ты это сделал… — негромко протянул голубоглазый, вновь и вновь прокручивая в голове воспоминание о том самом моменте, когда остался один в комнате, ведущей на крышу. — Я хотел помочь тебе, — честно и уже без особого труда ответил Хакон, даже сам чувствуя, что ему стало явно полегче. — Мне кажется, я все еще виноват в предательстве тебя, в предательстве ночных бегунов, в предательстве и многих других… — Он не смотрел на пилигрима, потому что внутри него разгорелись стыд и боль от прошлого. — Я думал, что та дверь, которая ограждала нас с тобой от зараженных, не удержит этих тварей, и подумал, что удержать смогу я, чтобы дать тебе время все сделать…       Колдуэлл чувствует, что вот-вот вспыхнет от злости, которая, в свою очередь вызвана настоящим и откровенным волнением, но потом заставляет себя успокоиться, убеждая, что именно сейчас все хорошо. — Ты максимально обезопасил меня тогда, Хакон, — тихо говорил Эйден, боясь нарушать умиротворенную обстановку здесь. — Спасибо тебе. Ты поступил… безрассудно, но смело. Ты крут, Хакон, можешь собой гордиться. — Плевать на гордость, — постепенно расплываясь в улыбке от услышанных слов, тихо усмехнулся ночной бегун, — главное, чтобы ты мной восхищался.       Хакон по своей натуре не изменился совершенно: все такой же харизматичный ушлепок, с которым слишком приятно проводить время. И именно от этого Эйден заулыбался, действительно, радуясь тому, что его напарник в относительном порядке. — Хакон, — осторожно позвал Колдуэлл, опустив серьезный взгляд в пол и скрестив пальцы обеих рук между собой, — что произошло, когда ты выбежал к зараженным? Как ты… выжил?       Хакон глубоко вздохнул, прокручивая в голове ту самую сцену, и немного отвернул голову, ни в коем случае не желая, чтобы его горечь заметили красивые голубые глаза. У него не выступил пот на лбу, он не выдавал страха, который, впрочем, может, и не чувствовал вовсе, тело говорило само за себя: мужчина там чуть не погиб, и это наверняка отразилось на его моральном состоянии. Пережить смерть никогда не было просто. — Когда я выбежал, я закрыл дверь, из которой вышел, чтобы ты ни за что не пошел искать меня, — неуверенно высказывался старший, хмуря свои брови. Эйден вдруг почувствовал невероятное тепло внутри себя, потому что понял, что Хакон хотел не только того, чтобы пилигрим довел дело до конца, но, в основном, и того, чтобы к этому самому пилигриму ни в коем случае не попались по дороге зомби, которые могли серьезно навредить. — Зараженные были уже совсем близко, я их слышал практически около себя и приготовился драться. И как только я сделал один удар, на меня накинулись, и я уже ничего не мог. Знаешь, каково это было? — Он беспокойным взглядом посмотрел на своего гостя, аккуратно положив ладонь на свою грудь, туда, где билось его сердце. — Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как меня раздирают на части, и пытался отбиваться, хоть и знал, что получалось у меня это херово. — Раненый снова отвернул голову, снова вздохнул и снова напрягся, не отпуская из памяти ничего из того, что хотелось забыть. — Но потом рядом выскочил Айтор с его двумя солдатами. Видимо, они были в засаде, и я даже как-то не особо удивился, потому что и удивляться не было сил… Честно сказать, я чувствовал себя кашей, неоднородной массой, которую несколько раз всю перемешали и оставили остывать на столе. Может быть, я преувеличиваю, но самим собой я себя точно не чувствовал. И конечности особо не ощущал тоже… — Не надо было тебе уходить, — не скрывая напуганное выражение лица, произнес Эйден, потому что хотел, чтобы Хакон знал, что пилигрим по-настоящему испугался за него. — Нет, Эйден, надо было, — покачал головой кареглазый и зажмурился, когда эта самая голова немного закружилась. — Мы с Айтором и Роу прекрасно знали, у кого больше шансов и навыков для того, чтобы забраться на самый верх этой чертовой телебашни. — Колдуэлл поджал губы и нахмурился, понимая, что раненый намекает на него. — Да и прежде я уже решил тогда, что именно собираюсь сделать. Я твердо-натвердо сказал себе, что если тебе будет грозить какая-либо опасность, то я обязан стать мишенью. — Хакон… — Просто мне до сих пор херово и стыдно от того, что я предал ночных бегунов, — оправдывался старший, с очередным чувством вины посмотрев на пилигрима, который с сожалением глядел в ответ. — Сколько бы я себя ни убеждал, что ничего не смог бы изменить, мне все равно херово. И в этот раз я хотел все исправить, понимаешь? — Ценой своей жизни? — возмущенно поднял брови Колдуэлл, ощущая нарастающую тревогу в душе. Ему было тяжело и неприятно слышать о том, что Хакон был готов умереть так просто, и сама мысль о его смерти ужасала. — Да, наверно, — слабо пожал плечами тот, подняв свою руку и посмотрев на нее. Ранений большое множество, но каждая из них словно давала новые поводы для гордости. — Когда погибли ночные бегуны, я выжил, и в последнее время мне казалось, что это несправедливо. Поэтому считал, что моя смерть вернет справедливость… — После тихого вздоха он покачал головой, полностью опустив затылок на подушку. — Какая, нахер, справедливость…? Да уж, видимо, я где-то головой тогда треснулся… — Все-все, ладно, давай больше не будем об этом, — слабо улыбнулся Эйден, услышав усмешку Хакона и устремив на него свой мягкий взгляд. — А то ты становишься… растерянным. Непривычно видеть тебя таким. — Я? Растерян? — возмутился ночной бегун. Ну, конечно, он же вечно самоуверенный эгоист, да-да… — Я не могу быть растерянным. У тебя, наверно, тоже что-то не так с головой стало, малыш. — Не переводи стрелки, — тихо засмеялся пилигрим, принявшись неловко и будто бы отрешенно, сам того не контролируя, поглаживать темные пряди Хакона своей ладонью. — Быть растерянным — это абсолютно нормально. — А быть настолько очаровательным, что аж сам спаситель Вилледора ласкает тебя по волосам, — это вообще классно, — усмехнулся в ответ раненый и приподнял корпус, после чего неспешно приблизился лицом к Эйдену, который, в свою очередь, наоборот, автоматически отодвинулся.       Он знал, чего хотел Хакон, знал, что от этого не отвертеться и что уворачиваться от этого, в принципе, ему и не особо хочется. Однако ему нравилось казаться неприступным для всех и нравилось, что Хакону приходилось предпринимать все новые методы, чтобы поцеловать пилигрима, которого это все забавляло. И тогда Колдуэлл притворно нахмурился, продолжая играть своим напарником, игриво улыбающимся. — Что? — с задором вскинув брови, снова возмутился старший, уже не желая опускать корпус, потому что его будто удерживали в одном положении близкие к нему, чужие губы. — Это на выздоровление!       Действительно, каким же еще способом Хакон может заставить Эйдена разрешить делать ему абсолютно все? Конечно же, юмором, потому что именно юмор является одной из основных причин, по которой этот человек является столь харизматичным и манящим к себе. И Колдуэлл больше не хотел сопротивляться и не сопротивлялся, когда кареглазый приблизился для поцелуя вновь.       Хакон целовал довольно нежно, обходительно оттягивая и выцеловывая то нижнюю, то верхнюю губу младшего, который мысленно улыбался от того, что находил забавным, как усердно ночной бегун старался заставить чужое тело покрыться мурашками от наслаждения.       Эйден не смог задуматься, насколько сильно ему приятно, а всему виной стало то самое наслаждение, которому не было грани. Хакон положил ладонь на его шею, пальцами нащупав чужой, частый пульс, — Эйден не смел быть против; Хакон «обострил» поцелуй, старательнее обходя языком чужой рот, — Эйден чувствует, что готов и на другие фокусы от своего напарника; Хакон принялся медленно спускать свою ладонь с шеи к талии пилигрима, буквально обводя контур чужого и желанного тела, — Эйден отдается ему целиком.       Колдуэлл знал, что от Хакона можно ожидать многое, но не знал, что поведется на это его «многое». Когда старший стал плавно опускаться обратно к койке, утягивая к себе и голубоглазого, от которого не отстранялся ни на сантиметр, Эйден, наверно, даже и не остановил бы его, и черт знает что могло случиться здесь, если бы раненый не простонал в поцелуе от боли, вызванной неудачным положением бедра, которое невольно шевельнулось. — Бля… — затянуто прохрипел больной, резко прижавшись спиной к постели и убрав руки от пилигрима, который хмуро посмотрел на него, на некоторое время будучи недовольным, что тот отстранился от него. Однако предъявлять что-то сейчас старшему было бы глупо, да и к тому же именно он первый полез доставлять удовольствие им обоим. — Больно? — даже с какой-то долей заботы спросил Колдуэлл, немного прищурив глаза, словно бы это он только что ощутил ту боль. — Нормально, — Хакон глубоко вздохнул, посчитав, что мучения, вроде как, ушли. — Тебе тоже тяжело, да? — М-мм… — промычал в знак согласия Эйден, опустив голову. Снова они вернулись к этому, и прежняя тревога была уже тут как тут, словно она поджидала обоих. — Мы потеряли Роу и его целый отряд… Я все думаю: а стоило ли это того? Все эти жертвы… А что, если нужно было отправить только пару людей? Что, если можно было и меня одного послать? Что, если… — Эйден, не надо задавать себе вопросы, которые начинаются со слов «что, если», — уверенно посоветовал старший, и было понятно, что он посоветовал это, потому что раньше спрашивал у себя эти вопросы сам. — Они тебя только замучают, а ты и без этого измотанный. — Да, наверно, ты прав, — кивнул Эйден, уже задумавшись о том, что пора уходить. — Мне надо отвлечься, хоть я и не представляю, каким образом сделаю это. — Не представляешь? Как же? Всегда есть то или, может быть, тот, на что или на кого можно отвлечься, — опять намекал Хакон, заманчиво улыбаясь уголком губ.       Голубоглазый задумчиво и серьезно оглянулся. — Правда? — поднял брови он, уже в какой раз чувствуя, как что-то приятное щекочет внутри. — Жаль. Я пока никого такого не встречал. — Ох, да ты еще больший клоун, чем я, малыш, — широко заулыбался Хакон, как всегда желая постебаться. — Я так не думаю, старичок.       Ночной бегун негромко смеялся, а потом медленно приподнялся, наверно, специально привлекая к себе побольше внимания, чтобы Эйден не уходил. — Тебе нужен отдых, — руками «приковывая» Хакона обратно к койке, оповестил Колдуэлл, а после поднялся и сам, собираясь выйти. — Ладно, навещай меня хотя бы, — немного отвернувшись для своей новой неподвижной позы, произнес раненый, прикрывая глаза.       Эйден пообещал приходить и, напоследок, поддерживающе погладил его по руке, после чего ушел, чувствуя лишь приятный осадок от их теплой встречи.