Танцуя с чудовищем

      В молчание есть своя неозвученная правда. В настороженном взгляде, украдкой брошенным, будто случайно, вскользь — из-за плеча.       У старушки Браун из рук вечно все падает, если ей не посчастливится Клару внезапно заметить.       Карина Браун еще не старая вовсе: просто так на человеке сказывается страх. Жизнь, полная испытаний и трудностей, одиночества тяжелая ноша — все это медленно, но верно убивает.       Если Кларе посчастливится дожить до ее лет, она думает, что выглядела бы во сто крат хуже.       Она уже не узнает себя в отражении сейчас. По теням зеленоватым под глазами пальцем проводит; сухие, растрескавшиеся губы в отвращении кривит. Так больно, так трудно красивой себя помнить; помнить, что когда-то в этом зеркале отражалась пышущая жизнью и здоровьем молодая женщина, а сейчас…       Нет, любовь не делает человека лучше. По идее, должна, но Кларе, видимо, не повезло. Клару любовь убивала, иссушила, всю радость из жизни забрала; высасывала все силы, словно паразит.       Покоряться чужой воле: когда она приняла такую судьбу?       Зик ее привел к Райнеру, передал «с рук на руки», как какое-то ненужное барахло. Сказал: «Глаз с нее не спускай!» и ушел, оставив их обоих в растерянности.       Хотя, в растерянности был только Райнер, а у Клары сердце стучало в груди так остаточно больно от пережитого волнения.       Спасена! Не поедет она пока что к разведчикам. И у нее еще есть время, чтобы придумать, как можно было встречи с судьбой избежать…       Два дня она уже в этом «гостеприимном» доме. Спит там, где ночевала еще в ту, первую ночь в этом гетто; выполняет все те же обязанности, о которых ее тут, в общем-то, и не просит никто. Только на этот раз правду о ней все знают, а потому боятся, поэтому все ждут, что вот-вот, вот уже сейчас она чудовищем перекинется.       Клара не говорит, что не умеет, что такой силы ей не дано. Клара, если честно, не раз думала, что будет, введи ей кто ту сыворотку: станет ли она титаном или это просто ее, как яд, убьет?       Титан она или нет? Есть в ее крови это проклятие или страшная чаша сея обошла ее стороной?       Не проверишь — не узнаешь. И Кларе как-то не хочется ради праздного интереса жизнью рисковать. У нее расстаться с нею, драгоценной, и без того было слишком много возможностей.       Но Клара-то правду знает, а вот люди, что вынужденно приютили ее, презирают, в тайне желая ей смерти. Волком на нее недобро глядят.       Клара ведь ведет себя не так, как должна: младенцев на завтрак она за общим столом не кушает, не воет по ночам на луну (хотя, порою, очень уж хочется), кровавые жертвы проклятой богине не приносит, и не пытается покалечиться, чтобы превратиться в монстра, разрушившего бы здесь все.       Боятся. Опасаются.       И почему-то от этого в душе так погано делается. Особенно, когда на нее так смотрит она…       Карина Браун слишком похожа на ее маму. Те же пушистые, светлые волосы длиной до плеча, рост небольшой, полнота возрастная…       Кларе чудится, что эта женщина, сейчас стоящая к ней спиной, ее милая мама. И так хочется окликнуть, произнести впервые за целую жизнь это заветное слово, прижаться к груди и дать волю всей боли, что годами копилась внутри.       Но Клара лишь глаза закрывает, прижимается лбом к дверному косяку. Внутренности все в узел скручиваются. И больно, больно, боже, так больно смотреть на нее.       И словно ее обливают сверху бензином, а потом, дико смеясь, бросают в нее горящую спичку — она горит, живьем будто сгорает, когда чувствует на себе тяжелый чей-то взгляд.       Клара выпрямляется медленно и, мысленно готовя себя, что наваждение сейчас о реальность разобьется, открывает глаза и с вымученной улыбкой смотрит на свою не-маму.       Карина. Карина Браун. Запомни ты уже, наконец, дурная. — Ты что-то хотела? — спрашивает Карина с привычными враждебностью, вызовом в голосе; и льдом во взгляде.       Клара в ответ лишь мотает головой — нет, ничего ей не надо.       На самом деле воды она выпить хотела. Голова с ночи просто адски болит. Но почему-то вслух ничего попросить не осмелилась. — Вы меня боитесь? — тихо, с отчетливо звучавшим сожалением спрашивает она. При Карине она не играет — при ней, при этой женщине, которая со всеми добра, Клара исполнять свою роль почему-то не может. Клара улыбается чужой маме робко, не смеет взглянуть как-то не так. Карине помочь чем угодно хочется: посуду помыть, приготовить, убрать; сходить на рынок, воды натаскать… Что угодно, лишь бы заслужить доброго слова, чтобы лед треснул и из взгляда хоть немного ушел.       Но мадам Браун поджимает упрямо губы и молчит, не удостоив Клару ответом. Да и чего она, собственно, ждала? Для всех она островной дьявол — монстр, притаившийся в густых, непроглядных тенях. От нее всего ожидать было можно. Слово, взгляд, неосторожный, машинальный жест — все возбуждало подозрения, все казалось опасным, а Кларина доброта — притворство, дабы усыпить бдительность.       Клара одна из тех, кем с самого детства добропорядочных элдийцев запугивали. Она — это то, что ни за что и никогда: никогда не стану, как они; ни за что не совершу те же, что мои предки, ошибки… — А я ведь тоже их боялась — людей на острове, — говорит Клара тихо и опускает взгляд. — Разведчики… Вот и правда сумасшедшие! Когда смерть на тебя зуб столько времени точит, любая мораль отвалится, как рудимент. Они страшные люди… и только Райнер был для меня… — Чего ты хочешь?! — в порыве чувств — страха, Карина кричит. Сжимает дрожащими пальцами недомытую тарелку. Спина напряжена, подрагивают сутулые плечи.       Клара сглатывает тяжело, быстро проводит по, в миг пересохшим, губам языком.       Интересный, однако, вопрос: чего она хочет… Ничего; уже — ничего. Ни жизни, ни потерянного во времени смысла, ни любви, ни друзей. Не хочет она даже смерти…       Против воли руки к предплечьям тянутся, пальцы цепляются за ткань рукавов. Клара голову опускает и вздыхает тихо. — Понять я хочу, почему жизнь так по-дурацки складывается…       Она выпрямляется и с удивлением замечает, что Карина смотрит на нее хмуро, но лед посерел и уже не отдает столь диким, необузданным холодом.       Можно ли расценивать это за добрый знак? Впрочем, не так это и важно. Душевного тепла ей в этой семье ни за что не сыскать. Как бы Райнер, на свою беду, не хотел обратного…       Эх, Райнер, какой ты до смешного добряк…       Клара проходит к столу, хватает кувшин и стоящую там грязную чашку, наливает воды и выпивает все в пару глотков.       Капля ползет по боку светло-коричневой кружки, ловит блик, отраженный, кажется, от Клариных стеклянных глаз.       Именно неживой она себя чувствует. Там, внутри, все давно умерло. Но как-то внезапно — как-то к удивлению вдруг — жить захотелось. Откуда, да и с чего бы возникнуть такому желанию? Сейчас, от Эрена вдали, находясь в кругу чужой семьи, за их жизнью, за бытом наблюдая, Клара будто таяла под едва теплыми, но уже все же весенними лучами.       Она наблюдала, смотрела, впитывала в себя эту жизнь, которая никогда не станет ее. Никого ей не назвать в этой жизни своим родным и близким, и даже разведчики не смогли стать ее братьями и сестрами, как часто водилось в орденах, о которых она еще в другой жизни читала.       Здесь было не принято даже слово «товарищ». Ну вот что за долбанный, лишенный всяких прекрасных чувств мир? Таких, за которые жизнь отдать не жалко.       За любовь умирать — не страшно; не больно вынести все муки за своих близких. А вот расставаться с жизнью за чужие идеалы, откровенно — не хочется.       Но, по всей видимости, это просто надо. За вожделенную Эреном для «их» народа свободу, Кларе придется найти способ раздвинуть воды огромного моря без всякой божественной силы. Эрен не Бог, а она не пророк, как бы не хотелось думать, лояльным их делу, тем безликим (пока еще) «многим». У Клары нет ответов на вопросы мироздания, она не сможет поднять ни один народ на борьбу. А у Эрена нет никакого четкого плана. Уничтожить мир — это цель, но никакой не продуманный до всех мелочей, пошаговый план — результат многолетней, кропотливой работы.       Планы за него всегда продумывала Клара; лезла из кожи вон, чтобы только не угробился он раньше времени. Пыталась хоть как-то помочь, хоть в чем-то жизнь ему облегчить, чтобы самой прожить дольше, а сейчас продолжает на себе эту неподъемную тяжесть волочь, потому что не оставила себе выбора.       Нет, не Эрен на самом деле был тем страшным дьяволом, которым набожные матери в элдийских гетто пугали детей. Монстром всегда была Клара. Вот она истина, всегда таившаяся где-то рядом...       Клара вновь на Карину смотрит; улыбается слегка-слегка, а все свои глупые, неуместные сейчас мысли привычно заталкивает подальше — на потом, которое никогда и ни за что не наступит. — Мы ведь за стенами спокойно себе жили, не знали о мире, о своей истории ничего. Разведчиков, выползающих за ворота, жрали титаны, а они все уходили туда, надеясь найти какой-то ответ. Над ними смеялись и непонятных их целей никто не поддерживал и не понимал. А потом, в один день, ворота проломил Колоссальный. И весь прежний мир рухнул. Треть населения отправили на корм титанам; дети работали сразу за трех взрослых мужиков. Многие умерли, а те, кому повезло выжить, записались в армию, потому что больше и некуда было пойти… Да и там было не лучше… — Вы заслужили все, что с вами произошло! — упрямо возражает появившаяся вдруг на пороге Габи. Смотрит на Клару, как на главного врага. Нож у нее висит на поясе — на видном месте, демонстративно, как бы красноречиво намекая, что если Клара выкинет что-то, то тут же узнает, как страшна бывает «Гордость Марли».       Райнер стоит за ее спиной хмурый, разом все краски пропали с лица. Без сомнения, он каждое ее слово слышал, и снова применил все на себя.       Он виноват в той трагедии. Но он испытал все тяготы и лишения наравне со всеми, кого его учили за людей-то не считать.       Клара в ту пору работала на литейном, а Райнер со своими дружками работал в полях. В любую погоду, при любой болезни надо было выйти на смену; пахать, если хочешь жрать. Наверное, тогда он умом-то и тронулся, видеть вокруг столько боли и столько смертей. «За что?» себя постоянно спрашивать, ведь эти люди не сражались за свои идеалы, не держали мушкетов в руках. А умирали так мучительно, так страшно…       Пальцы в мозолях, загрубевшая кожа на обгоревших под солнцем щеках, или красная, обветренная и шелушащаяся под порывами пронизывающего холодного ветра. И это было так странно, ведь какие у дьявола могут быть болезни? Разве может им быть настолько тяжело?       Врали, выходит? Выходит, против своих же собратьев тренировали, учили ненавидеть и без всякой жалости убивать при встрече…       Нет… как можно было поверить в такое двенадцатилетнему юнцу?       Вот сейчас Райнер уже все понимает, только правда его никому здесь была не нужна. Человек сам во что угодно может верить. Но жить с этой правдой бывает невыносимо…       Райнер сам себя уже давно наказал. И мысли в его голове — худшая пытка. Выдумать наказания изощренней Клара бы уже не смогла. Пусть думает. Пусть мучается от корчащейся в агонии совести.       Кларе было его вовсе не жаль.       Не жаль, черт подери!       Клара улыбается ему, едва понимая, что растягивает губы в улыбке. И кивает, молчаливо говоря, что все хорошо. — А ты как считаешь, заслужили? — спрашивает она у Райнера в лоб. Тот молчит, боясь что-либо ответить. Отворачивается, пряча свой дрожащий взгляд.       Нет. Однозначно нет. Но кто же виноват, что они оказались по разные стороны этого черствого моря? — Хватит! — решительно отрезает все дальнейшие провокации Карина. Встает перед Кларой, закрывая Райнера спиной от ее удивленного взгляда. — Я ничего не могу поделать с тем, что ты здесь живешь. Так что живи просто тихо. Не разговаривай с нами и лучше вообще на глаза не попадайся.       Клара вздыхает, но молча кивает. Хорошо, если так будет всем тут легче… Это дом Карины, и она здесь устанавливает свой закон. Клара безропотно обязана подчиниться.       Ей и самой с ними говорить ни к чему. Не надо в душу к ним лезть, не надо привязываться. Ничего хорошего их все равно в ближайшем будущем не ждет.       И как хорошо, что Клара этого уже не увидит… — А если выкинешь что-то, то я лично тебя убью, — добавляет упрямо Габи.       Клара в ответ вскидывает бровь. Вот это действительно слышать удивительно. Дети… Им всем, ребятам из сто четвертого, было столько же, сколько Габи сейчас, когда они впервые получили кадетскую форму.       Наивные, верящие во что-то юнцы. Выстроились на плацу, храбрясь перед инструктором Шадисом, ведь казалось, что страшнее него нет ничего в этом Училище.       А теперь от прежних надежд ничего не осталось: лишь трупы, лишь смутные воспоминания о том, как каждого когда-то звали. Клара уже забыла многие лица, не помнила имен, но в память врезалось то, как страшно они умирали. Еще раз воочию пережить эту боль она была просто не в силах.       Жизнь — все же цикличная штука. И карма всем рано или поздно по заслугам воздает. Сначала они к ним пришли, притворяясь друзьями, теперь вот Клара с Эреном свои козни против мира плетут.       Клара смеется и ничего не может с этим поделать. И если бы ее кто-то спросил: почему, то не объяснила бы. Но Райнер понимает и ее чувства разделяет, он уже эту стадию прошел. Теперь внутри него пусто, и жить было до одури тошно, что он, не задумываясь, пустил бы себе пулю в голову. Но внезапно появилась Клара и перевернула весь его мир.       Странная девчонка. Она была ненормальной еще тогда, но, приехав просить у своего врага помощи, лишь укрепила Райнера в этой мысли. И хорошо, наверное, что ненормальна; хорошо — так, наверное, легче в этом долбанном мире жить. Когда-то и Райнер примерил на себя личину Солдата, спрятался за ней от всех человеческих бед, которые лицезреть приходилось ежедневно. Он так же сбежал, как и Клара, не желая выбирать кому принадлежала его преданность и воинская честь.       Но он не выдержал, сломался. Вернулся домой. Один. Без боевых товарищей, без оглушительной победы. Но лавры все равно почему-то получил.       Несправедливо. Так не должно было быть.       Он кладет мягко маме руки на плечи, пару ободряющих слов говорит. Карина поджимает лишь недовольно губы, отворачивается, в ответ не сказав ни слова.       Райнер достает с полки чистую чашку и наливает Кларе туда воды; протягивает ей, молчаливо прося выпить и тоже успокоиться. Клара кивает с благодарностью и пьет. Легче немного, но в груди все равно невыносимо давит. Непривычно. Обычно, на грозу ноет плечо, а тут на сердце переметнулось. Вот уж и правда, что все болезни от нервов… — Правильно, что тебя в лечебнице той закрыли. Ты же больная! — упорствует Габи, не желая мириться, что никто не поддерживал тут ее правоту. — Габи! — с возмущением, предупреждающе одергивает ее Райнер. — Не надо, — почти ласково произносит Клара, кладя ладонь на его плечо. — Она живет в своем уютном, понятном мирке, вот и пусть там остается подольше.       Но мы-то с тобой знаем правду: люди одинаковые везде. Титаны они, не титаны. Чувства и пороки одни и те же по обе стороны моря.       Даже какой это мир будет не важно. Везде одно и тоже: предательства, ложь, боль и обиды. Меняются лишь незначительные детали, а у героев и злодеев всего лишь другие имена.       Любви нет ни в одном мире. Клара авторитетно может об этом говорить. — Не трогай его, дьяволица!       Клара морщится, но руку послушно одергивает. Ни к чему эти скандалы, провокации лишние. Все это уже не важно.       Скоро весь этот мир будет гореть. Клара та, кто поливает все это, и себя в том числе, из канистры бензином.       Эрену останется лишь все это поджечь.

***

      Габи уверена точно в чем была правда, и она была такова: по ту сторону моря жили чудовища, монстры, принявшие человеческий облик, научившиеся на одном с ними говорить языке.       Правда была горька и ужасна: с этими монстрами одной они были крови. Жаль, что ничего нельзя было с этим досадным фактом поделать. Прошлое менять не может никто.       Габи знала, в чем были ее цель и предназначение. Монстры должны из этого мира исчезнуть, ни одного сбежавшего от правосудия элдийца в живых остаться не должно. Все они дьяволы, прикидывающиеся, что им не чуждо человеческое. Все они лживы, алчны и ненасытны.       В них нет и не могло быть ничего настоящего.       Эта дьяволица окончательно ее в этой мысли укрепила.       Когда впервые она увидела Клару, то обрадовалась, что Райнер себе подругу нашел. Не писаная красавица пусть, не мечта поры его так мимолетно прошедшей юности. Настоящая зато: живая и улыбчивая, была вежлива и приветлива с их семьей. Помогала, не гнушаясь никакой работы; слушала Габи, будто и правда ей все это было ужасно интересно. Ну и пусть стремлений ее не понимала, не разделяла желания очистить от демонов мир.       Обманывала. Претворялась. Потому что сама оказалось одной из тех, кого надо было стереть из человеческой истории.       Чудовище. Дьявол.       Габи так и сказала, когда Райнер додумался ее снова в их дом притащить. После того, как он много лет назад отправился в логово к монстрам, отец — брат Карины — перебрался с семьей в сестринский дом. Так ведь бедной женщине разлуку с единственным сыном перенести будет легче. Легче пережить, что сын уже никогда не вернется.       А он единственный, кто живым выбрался из «Рая».       Теперь вот притащил в их дом того, кто разрушил всю его жизнь.       Клара по-прежнему смотрела на Габи с улыбкой. И по-прежнему в глубине ее глаз зияла печаль.       Габи передергивало от этих непонятных ей эмоций; кривила губы и, фыркая, не стеснялась демонстрировать презрение. Клара нужна Марли живой. Все, имеющие к ней отношение, по этому вопросу были дотошно проинструктированы.       Приглядывать за ней при случае необходимо, докладывать обо всем подозрительном, любые попытки контакта с кем-то пресекать.       Интересно, а то, что она охмуряла ее брата — считается за подозрительное?       Габи наблюдала, делала выводы. И ужасалась при мысли, что Райнер в эту тварь был влюблен.       Такой простой вывод она вместе с Фалько сделала. Габи это разозлило, а Фалько вздохнул и лишь покачал головой: — Но они ведь так долго знакомы. Вместе служили там, у них. Может, и было что-то, о чем мы не знаем… — Не было там ничего! — возразила пылко Габи. — И быть не может, ясно тебе! Райнер — не предатель! — Да разве же я говорю, что предатель? — примирительно вскинул руки Фалько. — Это Клара Йегер предательница: своих предала и приехала за Райнером.       Вот и сейчас этот разговор повторяется почти слово в слово. Только теперь в него добавляются новые подробности: — Вот именно! За ним она приехала! Ты не слышал, что она говорила о падении стены десять лет назад! Она отомстить хочет. Я в этом уверена и докажу! — Как? — спрашивает Фалько, не надеясь услышать никакого четкого плана. Габи всегда так: импульсивно, не просчитывая последствий наперед. Что это, как не феноменальная удача?       Только и удача рано или поздно иссякнет, и тогда придется ответить за свою непростительную беспечность.       Но Габи об этом лучше не говорить, не обсуждать это с ней. С Габи надо во всем соглашаться, иначе рискуешь разрушить все хрупкое доверие. — Пока не знаю, — важно заявляет Габи, слегка порозовев лицом. — Но теперь я их вместе ни за что не оставлю! До праздника я глаз с нее не спущу.       А потом Клары больше не будет. Ее заберут — пустят в расход. Мир объявит войну Парадизу, и Клара умрет: станет причиной дьяволам сражаться. Как повод вытащить из недр всю их чудовищную натуру. Мир вспомнит, почему элдийцы Парадиза должны были жить в изоляции; люди поймут, что необходимо стереть с лица земли всю эту ненавистную шваль.       Прошлое не изменишь — это правда, но можно раз и навсегда будущее всего человечества изменить. Именно в этом заключалась столь неудобная правда, что о ней никто не желал говорить.       Тоже мне, трудности — да десяток храбрых людей вполне могли изменить целый мир. Габи одна, двенадцатилетка сопливая, благодаря своим находчивости и бесстрашию, смогла выиграть всю войну.       Но, например вот, Фалько — был живым воплощением всеобщей неуверенности. Сгусток сомнений, бесполезных вопросов и поисков первопричин. Сентиментальный и слабый — слабый, что никакой поступок героический никогда не сможет совершить. Но зато он друг надежный, верный товарищ, кто непременно прикроет тылы. Всем героям такой бравый помощник за спиною нужен.       Вот только всецелой поддержки он никогда не сможет Габи дать. — Может, лучше ничего не надо делать? — немного помолчав, собираясь с духом, все же озвучивает свои мысли Фалько. И прежде, чем Габи успевает возразить ему что-то, добавляет: — Замкомандира очень изменился с тех пор, как она появилась в Либерио. В лучшую сторону. Я думаю, она правда хочет стать добропорядочной элдийкой.       Габи от возмущения все никак не может сделать вздоха, но потом кривится в отвращении, пытаясь представить эту дьяволицу в человеческом амплуа. — Да скорее небо упадет нам на головы, чем эта дрянь скажет правду!       Фалько ничего ответить так и не успевает; вздрагивает, замечая за Габи в окне темную тень. А потом скрипит дверь входная, и Клара выходит на порог. Будто все это время стояла там и подло подслушивала, хотя это было вовсе не так. Претензии к ней детворы, словно заученные по учебнику, ей были совсем не интересны. И все, что они замышляли, Клара считала не больше, чем детская возня. Иногда, это даже в каком-то смысле умиляло. Общий враг всегда ведь сближает.       Только Фалько врага в ней видеть почему-то не хотел, и Клара все время забывала поговорить с ним на эту тему. — Чего это вы тут, цыплятки, козни против меня строите? — с шутливым подозрением спрашивает она. — Какие… какие мы тебе цыплятки… — не веря, что кто-то мог в отношение нее сказать такое, возмущается Габи. — Желтенькие и не оперившиеся, — серьезно отвечает Клара. И не один мускул не дрогнул, ведь, на лице, хотя Фалько был уверен — ей хотелось улыбнуться. — Да сама ты… сама ты — курица, вот ты кто! — Курица? — переспрашивает удивленно Клара. — Что ж, это можно считать за прогресс. Из приспешника дьявола я переквалифицировалась в пернатое. Успех! — Дура! — в сердцах вскричала Габи. Развернулась и стремглав убежала прочь.       Фалько смотрит, провожает ее взглядом. И Клара смотрела, нахмурившись слегка. Глаза у нее снова потемнели, снова она стала смурной и очень серьезной. — Ты еще общаешься с Крюгером? — задает она внезапный вопрос.       Фалько не сразу понимает, что вопрос ему адресовался. Но потом лишь неуверенно кивает. — Прекращай ты к нему ходить. Он контуженый, в голове у него полная каша. Найди лучше приятеля: кого-то из своего окружения. — Откуда вам это знать? — возражает Фалько из чистого упрямства. Его так учили — во всем против островных дьяволов быть. Не потому что и правда возразить он ей хочет, просто за человека ее здесь не принято считать.       Но Фалько смотрит, разглядывает ее как чистопородную суку, случайно забежавшую из Верхнего города к ним в гетто. На деле такая же гавкающая шавка, как те блохастые, что на улицах у них живут.       У Клары на лбу не растут рога, перепончатые кожаные крылья на плечах не сложены. Клара не дышит огнем и взглядом никого не обращает в камень.       У Клары две руки и две ноги — точно так же, как и у Фалько. И тот же оттенок кожи, а нос тронут еще не сошедшими с того лета едва заметными веснушками.       Наверное, по ночам к ней приходят воспоминания, сожаления наполняют грудь. Наверное временами она может, как все женщины, плакать. Наверное…       Нет. Одни его мысли — это уже трибунал. Клара Йегер — чудовище, как и ее печально известный супруг.       Клара в ответ тоже смотрит на Фалько, и в ее глазах сквозит теплота. Но вот эти светлые искры тонут в пучине ледяного сожаления. Клара вздыхает, на ступеньку садясь. — Я же его лечила, так что знаю насколько с ним все плохо.       И что-то звучит в ее голосе, как-то вдруг стала выглядеть она не так. Обычная совершенно, совершенно понятная — такая же, как и другие женщины в гетто и даже за его пределами. Просто очень уставшая, да еще совсем в этом мире одна.       Фалько совершает вторую роковую ошибку, когда ему становится ее по-человечески жаль.       Удивительное, неуместное по отношению к ней чувство… Помни про трибунал!       Но вот она сидит, уложив на ладони подбородок, упирает острые локти в колени, прикрытые бардовой длинной юбкой, а на бедрах каким-то чудным морским узлом завязана шаль. На предплечье у Клары такой же знак, как и у всех прочих. Если не знать, кто она, то от других совсем не отличишь.       Да и ничего плохого Клара не делала. Может, и правда искала спасения, хотела, чтобы Райнер ей помог? В любом случае — не его ума это дело, а с его стороны он не видел ничего, чем бы Клара заслужила к себе грубого отношения.       Возможно, если кто-то спросит его, он сможет ответить, что вежливостью хотел вытянуть из нее какой-нибудь информации. В конце концов, это задание было дано всем: и носителям титанов и Кандидатам. — Скажите… вы правда предали Эрена Йегера и Парадиз?       Фалько опускает взгляд, боясь столкнуться с осуждением. Он толком и сам не знает, зачем ему ответ на этот вопрос. Ясно же, если шпион — честно она не ответит. — Это с какой стороны посмотреть. Лично я считаю, что это они первыми предали меня. — Что? — растерялся от подобного ответа Фалько.       Клара фыркает, но улыбается, словно о чем-то забавном вспоминает. — В тот момент, когда меня насильно перевели в Разведку: вот тогда меня предал Парадиз, посчитав, что имеет право распоряжаться моей жизнью. А Эрен… Ну, пожалуй, здесь и правда мой косяк: люби я его чуточку больше, может, сложилось бы все совсем не так. Жила бы я себе припеваючи, может, даже сейчас бы на нашем острове до сих пор была. Но в тот день, когда Эрен впервые перекинулся титаном, я первая от него отвернулась, испугавшись его силы. Дура. Но назад ничего не воротить, поэтому мне пришлось спасаться. — Может, если вы вернетесь и поговорите с ним, он простит вас… — зачем-то высказывает Фалько свои мысли. — Кто знает… — Клара задумчиво тянет. — Я бы не простила. И он не простит. И даже если захочет — не сможет: потеряет уважение своих верных прихвостней. — Но вы бы хотели вернуться? — зачем-то упорствует Фалько.       Клара помолчала, подняв взгляд к низким, кучевым облакам. Луч света пронзил небо наискось, коснулся ее лица, окрашивая глаза ярким золотом. — Возможно, я бы хотела все вернуть, хотела бы попросить прощения… Но это уже ничего не изменит. Жизнь сложилась вот так. Нам остается только делать выводы или искать виноватых. Я же предпочитаю не думать ни о том, ни о другом. В этом самокопании все равно никакой пользы.       Фалько бы сказал, добавил что-то еще, но вдруг услышал знакомое на дороге пыхтение: шум мотора приближался к их домам. Необычно для этой маленькой улицы. В гетто почти было не встретить никаких машин. А тут такая... дорогая. Да Фалько на такую даже за десять жизней не накопить!       Клара напряглась, истолковав этот феномен правильно. Тут же на ноги поднялась, насторожено встречая возможную опасность. Напряглась вся, глаза стали грязно-стальными. Весь свет из них ушел, и вот перед Фалько уже не обычная женщина, что на миг появилась в его мыслях, а дьявол с острова, которых его учили без всякой жалости при встрече убивать.       А тем временем перед домом затормозил экипаж, дверца открылась, выпуская из темных недр незнакомого, но представительного мужчину с пышными рыжеватыми усами и шляпе-котелке. — Клара Йегер, — официально обратился к ней он. — Пожалуйста, пройдемте со мной. С вами желает поговорить господин Тайбер.