Пятьдесят оттенков Поттера: Темнее

      Гарри, стоящий на коленях у моих ног, не отрывающий от меня своих безжизненных зеленых глаз — самое ужасное зрелище в моей жизни. Дафна с ее палочкой не идет ни в какое сравнение. Я тотчас протрезвел, кровь отхлынула от моего лица, алкогольный дурман моментально рассеялся, его сменило жуткое ощущение обреченности, рока.       Я резко, со всхлипом вдыхаю. У меня шок. Нет. Нет, это неправильно, очень неправильно и очень тревожно.       — Гарри, пожалуйста, не делай так. Я не хочу!       Он по-прежнему пассивно смотрит на меня, не шевелится, ничего не говорит.       О, черт! Мой бедный Пятьдесят. Мое сердце сжимается от тоски. Что я ему сделал? Из глаз брызжут слезы.       — Зачем ты это делаешь? Поговори со мной, — шепчу я.       Он моргает.       — Что ты хочешь от меня услышать? — говорит он мягко, бесстрастно, и на секунду я испытываю облегчение, что он разговаривает… Но нет — не так, нет. Нет.       Слезы уже текут по моим щекам. Внезапно я понимаю, что не могу смотреть, как он сидит в той же смиренной позе, что и жалкое существо по имени Дафна. У меня разрывается сердце при виде сильного мужчины, который на самом деле остается маленьким мальчиком, ужасно обиженным и никому не нужным, который чувствует себя недостойным любви ни своей идеальной семьи, ни далекого от совершенства бойфренда… моим бедным мальчиком.       Сочувствие, отчаяние, боязнь переполняют мое сердце, сдавливают горло. Я буду бороться и верну его назад, верну назад моего Гарри.       Мысль о том, что я могу доминировать над кем-то, ужасает. Мысль о том, чтобы доминировать над Гарри, вызывает тошноту. Это сделает меня похожим на нее — женщину, которая сделала это с ним.       При этой мысли я содрогаюсь и чувствую во рту вкус желчи. Никогда не буду это делать. Никогда не захочу.       Когда мои мысли проясняются, я вижу единственный выход. Смахиваю слезы тыльной стороной руки и, не отрывая своих глаз от его, опускаюсь перед ним на колени.       Деревянный пол жесткий и неудобный. Зато мы теперь равны, мы на одном уровне. Только так я могу вернуть его обратно.       Его глаза раскрываются чуть шире, но поза и выражение лица не меняются.       — Гарри, ты не должен этого делать, — умоляю я. — Я не собираюсь убегать. Сколько раз я говорил тебе, что никуда не убегу. Все, что произошло, сильно подействовало на меня. Мне требуется время, чтобы это осмыслить… побыть наедине с собой. Почему ты всегда предполагаешь худшее? — мое сердце опять сжимается от жалости. Я знаю ответ: потому что Гарри не любит себя, не верит, что он кому-то нужен.       Мне вспоминаются слова Беллатрисы. Он знает, как ты негативно относишься к себе? О всех твоих проблемах?       О Гарри… Страх снова сжимает мое сердце, и я начинаю отчаянно лепетать:       — Я хотел бы сегодня вечером вернуться к себе в квартиру. Ты не давал мне времени… времени просто подумать обо всех переменах, случившихся в моей жизни, — я рыдаю, и по его лицу пробегает тень. — Просто подумать. Мы почти не знаем друг друга, и весь багаж, который ты несешь с собой… мне нужно… мне нужно время на его осмысление. А теперь, когда Дафна… ну… когда она уже не бродит по улицам, и угрозы больше нет… я подумал… подумал… — мой голос прерывается, и я смотрю на него. Он внимательно смотрит в ответ, я думаю, что и слушает.       — Увидев тебя с Дафной… — я закрываю глаза — меня опять гложет болезненное воспоминание о его тесной связи с экс-сабой. — Я пережил такой шок. Я как бы заглянул в твою прежнюю жизнь… и… — я гляжу на свои крепко сжатые кулаки, а слезы все текут и текут по щекам. — Я понял, что недостаточно хорош для тебя. Я испугался, что надоем тебе, и тогда ты уйдешь… я окажусь в положении Дафны… стану тенью. Потому что я люблю тебя, Гарри, и если ты бросишь меня, то словно солнце погаснет. Я останусь во мраке. Я никуда не хочу убегать. Просто я очень боюсь, что это ты бросишь меня… — говоря ему это — в надежде, что он слушает, — я понимаю, в чем моя истинная проблема. Просто я не понимаю, почему он любит меня. Я никогда не понимал, почему он любит меня.       — Я не понимаю, почему ты находишь меня привлекательным, — бормочу я. — Ты… ну, ты — это ты… а я… — я пожимаю плечами и гляжу на него. — Мне просто непонятно. Ты красивый, сексуальный, успешный, добрый, хороший, заботливый и все такое — а я нет. И я не могу делать то, что тебе нравится. Я не могу дать тебе то, что тебе нужно. Разве ты будешь счастлив со мной? Как я смогу тебя удержать? — когда я высказываю свои самые большие опасения, мой голос понижается до шепота. — Я никогда не понимал, что ты находишь во мне. А когда увидел тебя с ней, мне все это стало ясно окончательно, — я шмыгаю носом, вытираю слезы рукой, гляжу на его бесстрастное лицо.       Мерлин, как это невыносимо! Поговори со мной, черт возьми!       — Ты собираешься стоять здесь на коленях всю ночь? Потому что я тоже это сделаю, — рявкаю я.       Кажется, его лицо смягчилось — чуть оживилось. Но это так трудно понять.       Я мог бы протянуть руку и дотронуться до него, но это было бы грубым злоупотреблением положением, в которое он меня поставил. Я не хочу этого, но я не знаю, чего он хочет, или что он пытается мне сказать. Я просто не понимаю.       — Гарри, пожалуйста, пожалуйста… поговори со мной, — умоляю я, заламывая руки. Мне так неудобно стоять на коленях, но я стою, глядя в его серьезные, прекрасные зеленые глаза, и жду.       И жду.       И жду.       — Пожалуйста, — снова прошу я.       Неожиданно его глаза темнеют. Он моргает.       — Я так испугался, — шепчет он.       О, слава Мерлину и Моргане! Он говорит!       Благодарность переполняет меня, и я сглатываю, пытаясь сдержать свои эмоции и грозящие снова хлынуть слезы.       Его голос звучит тихо и ласково.       — Когда к дому подошел Итан, я понял, что кто-то пустил тебя в квартиру. Мы с Уизли выскочили из машины… Потом я увидел ее там, с тобой — с палочкой. Кажется, я умер тысячей смертей, Драко. Тебе кто-то угрожал… сбылись мои самые худшие опасения. Я был так зол — на нее, на тебя, на Уизли, на себя, — он покачал головой и страдальчески поморщился. — Я не знал, насколько она переменилась. Не знал, что делать. Не знал, как она будет реагировать на меня, — он замолчал и нахмурился. — А потом она сама дала мне подсказку; она стала такой покорной. И я просто понял, что должен сделать, — он останавливается, глядит на меня, пытается угадать мою реакцию.       — Продолжай, — шепчу я.       Он сглотнул.       — Видеть ее в таком состоянии, знать, что я могу быть как-то связан с ее душевным расстройством, — он снова закрывает глаза. — Она всегда была такой озорной и жизнерадостной, — он вздрагивает и делает хриплый вдох, почти как всхлип. Слушать это — пытка, но я стою на коленях, внимая, впитывая это понимание.       — Она могла причинить тебе вред. И это была бы моя вина, — его глаза наполняются ужасом, и он снова замолкает.       — Но она этого не сделала, — шепчу я. — И ты не виноват в ее состоянии, Гарри, — смотрю на него и жду продолжения.       Потом меня осеняет, что все, что он делал, было сделано для того, чтобы уберечь меня, и, возможно, Дафну, потому что она ему тоже небезразлична. Но насколько она ему дорога? Этот нежелательный вопрос не дает мне покоя. Гарри говорит, что любит меня, но ведь тогда он грубо выкинул меня из собственного дома.       — Я лишь хотел, чтобы ты ушел, — бормочет он, проявляя жутковатую способность читать мои мысли. — Я хотел, чтобы ты был подальше от опасности, а… Ты. Не. Хотел. Уходить, — шипит он сквозь стиснутые зубы и качает головой. Его отчаяние очевидно.       Он пристально смотрит на меня.       — Драко Малфой, ты самый упрямый мужчина из всех, кого я знаю, — он закрывает глаза и снова недоверчиво качает головой.       О, он вернулся. Я вздыхаю с облегчением, словно очищаюсь от тревог.       Он опять открывает глаза, на его лице грусть — искренняя грусть.       — Ты не собирался сбегать? — спрашивает он.       — Нет!       Он закрывает глаза и заметно успокаивается. Когда открывает глаза, я вижу его боль и страдание.       — Я подумал… — он замолкает. — Вот он я, Драко. Весь я… и я весь твой. Что я должен сделать, чтобы ты понял это? Чтобы ты увидел, что я хочу тебя всего, всего целиком, таким какой ты есть. Что я люблю тебя.       — Я тоже люблю тебя, Гарри, и видеть тебя вот таким, это… — у меня дрогнул голос и полились слезы. — Я думал, что сломал тебя.       — Сломал? Меня? О нет, Дрей. Как раз наоборот, — он берет меня за руку. — Ты указываешь мне правильный путь, — шепчет он и целует костяшки моих пальцев, потом прижимает свою ладонь к моей.       С расширенными от страха глазами он осторожно тянет мою руку и кладет ее себе на грудь, чуть выше сердца — на запретную зону. Его дыхание учащается. Сердце выстукивает под моими пальцами лихорадочный ритм. Стиснув зубы, он не отрывает от меня глаз.       Я ахаю. Мой Гарри! Он позволил мне дотронуться до него. Сейчас мне кажется, что из моих легких испарился весь воздух. Кровь стучит в моих ушах; ритм моего сердца сравнивается с его ритмом.       Он отпускает мою руку, оставив ее там, чуть выше сердца. Я слегка сгибаю пальцы и под тканью рубашки чувствую тепло его кожи. Он затаил дыхание. Я не могу вынести это и хочу убрать руку.       — Нет, — быстро говорит он и снова кладет свою руку поверх моей, прижимая мои пальцы к себе. — Не надо.       Ободренный этими двумя словами, я придвигаюсь ближе, чтобы наши колени соприкасались, и неуверенно поднимаю другую руку, чтобы он точно знал, что я собираюсь сделать. Его глаза становятся еще шире, но он не останавливает меня.       Осторожно расстегиваю пуговицы на его рубашке. Одной рукой это делать трудно. Я шевелю пальцами другой руки, и он отпускает ее, позволив мне расстегнуть его рубашку двумя руками. Не отрывая глаз, я распахиваю рубашку, обнажив его грудную клетку.       Он сглатывает, раскрывает губы; его дыхание учащается, и я чувствую, как внутри него нарастает паника. Но он не отстраняется от меня. Может, он до сих пор пребывает в режиме сабмиссива? Я не понимаю.       Продолжать или нет? Я не хочу причинить ему вред, физический или моральный. Сигналом к пробуждению для меня стал эпизод, когда Гарри предлагал мне себя.       Я протягиваю руку, она приближается к его груди, а я гляжу на него… прошу его разрешения. Еле заметно он наклоняет голову набок и сжимается в ожидании моего прикосновения; от него исходит напряжение, но на этот раз не гнев — а страх.       Я колеблюсь. Могу ли я сделать это?       — Да, — шепчет он — опять проявляя жутковатую способность отвечать на мои невысказанные вопросы. Может, он пользуется легилименцией, а я этого даже не чувствую.       Я тянусь кончиками пальцев к волосам на его груди и легонько глажу их. Он закрывает глаза, морщится, словно от невыносимой боли. Мне мучительно видеть это, и я немедленно отдергиваю руку, но он тут же хватает ее и прижимает к своей груди, так, что волосы щекочут мне ладонь.       — Нет, — говорит он через силу. — Так надо.       Он крепко зажмурил глаза. Ему сейчас очень трудно. Но и мне тоже не легче. Я осторожно провожу пальцами по его груди, наслаждаюсь упругостью его кожи и боюсь, что зашел слишком далеко.       Он открывает глаза; в них пылает зеленый огонь.       Святое дерьмо. Его взгляд испепеляющий, дикий, сверх интенсивный, а дыхание учащенное. Это будоражит мою кровь. Я ерзаю под его взглядом.       Он не останавливает меня, и я снова глажу пальцами его грудь. Он тяжело дышит, раскрыв рот, и я не понимаю, от страха или от чего-то другого.       Мне так давно хотелось поцеловать его там, и я, все еще стоя на коленях, тянусь вперед, встречаю его взгляд и даю ему понять свои намерения. Потом нежно целую чуть выше сердца и чувствую губами его теплую, так сладко пахнущую кожу.       Его сдавленный стон пугает меня. Я тут же сажусь на корточки и со страхом гляжу ему в лицо. Его глаза крепко закрыты, он не шевелится.       — Еще, — шепчет он; я снова наклоняюсь к его груди и на этот раз целую один из шрамов. Он ахает, я целую другой и третий. Он громко стонет и неожиданно обнимает меня, хватает одной рукой мои волосы и больно и резко дергает их вниз. Мои губы тут же оказываются возле его жадных губ. Мы целуемся, я запускаю пальцы в его волосы.       — Ох, Дрей, — шепчет он и кладет меня на пол. Через мгновение я уже лежу под ним. Я беру в ладони его прекрасное лицо и ощущаю под пальцами его слезы.       Он плачет… Нет. Нет!       — Гарри, пожалуйста, не плачь! Я серьезно говорю, что никогда тебя не оставлю. Мне очень жаль, если у тебя сложилось другое впечатление… пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя.       Он смотрит на меня, и на его лице застыла болезненная гримаса.       — В чем дело?       В его больших глазах застыло отчаяние.       — Почему ты считаешь, что я брошу тебя? В чем секрет? Что заставляет тебя думать, что я уйду? — прошу я дрожащим голосом. — Скажи мне, Гарри, пожалуйста…       Он садится, на этот раз по-турецки, я тоже сажусь, вытянув ноги. Мне хочется встать с пола, но я не хочу нарушать его ход мыслей. Кажется, он наконец-то готов мне поверить.       Он смотрит на меня с отчаяньем. Вот черт, это плохо…       — Драко… — он замолкает, подыскивая слова; на его лице застыла боль. Куда мы с ним идем?..       Он тяжело вздыхает и сглатывает комок в горле.       — Драко, я садист. Я люблю хлестать парней или девушек, неважно, похожих на тебя, потому что вы все выглядите как моя родная мать-проститутка. Уверен, ты можешь догадаться почему, — он выпаливает эту фразу залпом, словно она была приготовлена давным-давно, и ему отчаянно хочется от нее избавиться.       Мой мир шатается и кренится. Только не это…       Это не то, чего я ожидал. Это плохо. Действительно плохо. Я смотрю на него, пытаясь понять подтекст того, что он только что сказал. Это объясняет, почему у всех его бывших одинаково стройные фигуры и похожие черты лица.       Моя первая мысль: Дафна была права, «Мастер темный».       Я вспоминаю свой первый разговор с ним о его наклонностях, тогда, в Красной комнате боли.       — Ты же говорил, что не садист, — шепчу я, отчаянно пытаясь понять, как его оправдать.       — Нет, я сказал, что был доминантом. Если я и солгал, то это была ложь по умолчанию. Прости, — он глядит на свои ухоженные ногти.       Мне кажется, что он помертвел. Оттого, что солгал мне? Или оттого, что он вот такой?       — Когда ты задал мне этот вопрос, я рассчитывал, что между нами будут совсем другие отношения, — бормочет он. По его взгляду я вижу, что он в ужасе.       Потом я внезапно понимаю весь кошмар нашей ситуации. Если он садист, ему в самом деле нужна вся эта порка и прочая дрянь. Дьявол. Я прячу лицо в ладонях.       — Значит, это правда, — шепчу я, глядя на него. — Я не могу дать тебе то, в чем ты нуждаешься, — вот оно — это действительно означает, что мы несовместимы.       Паника сжимает мне горло, мир рушится под ногами. Вот как. Мы не можем быть вместе.       Он хмурится.       — Нет-нет-нет, Дрей. Нет. Ты можешь. Ты даешь мне то, что мне нужно, — он сжимает кулаки. — Пожалуйста, поверь мне, — бормочет он; его слова — страстная мольба.       — Гарри, я не знаю, чему верить. Все так неприятно, — хрипло шепчу я, давясь от непролитых слез.       Он устремляет на меня взгляд, и сейчас его глаза светятся надеждой.       — Драко, поверь мне. После того как я наказал тебя и ты ушел, мой мир переменился. Я не шутил, когда сказал, что буду избегать того чувства, — он смотрит на меня с болезненной мольбой. — Когда ты сказал, что любишь меня, это было словно откровение. Никто и никогда прежде не говорил мне этого, и мне показалось, будто я что-то сбросил с себя — или, может, ты сбросил это с меня, не знаю. Мы с доктором Дамблдором до сих пор спорим об этом.       О! В моем сердце на миг вспыхивает надежда. Может, все еще образуется? Я хочу, чтобы у нас все было хорошо, разве нет?       — Что это значит? — шепчу я.       — Это значит, что я не нуждаюсь в этом. Сейчас не нуждаюсь.       Что?       — Откуда ты знаешь? Как ты можешь быть так уверен?       — Я просто знаю. Мысль о том, чтобы причинить тебе боль… любую физическую… мне отвратительна.       — Я не понимаю. А как же линейка, и шлепанье, и секс с извращениями?       Он проводит рукой по волосам и даже чуть улыбается, но потом с сожалением вздыхает.       — Я говорю про тяжелый секс, Драко. Ты бы видел, что я могу делать палкой или плеткой.       У меня от изумления отвисает челюсть.       — Что-то мне не хочется.       — Знаю. Если бы ты хотел, то хорошо… но ты не хочешь, и я это понимаю. Я не могу заниматься этим с тобой, если ты не хочешь. Я уже не раз говорил тебе, что все в твоей власти. А теперь, когда ты вернулся, я вообще не чувствую в этом потребности. Какой-то момент я гляжу на него, раскрыв рот, и пытаюсь осмыслить сказанное.       — Значит, когда мы встретились, ты этого хотел?       — Да, несомненно.       — Гарри, каким образом твоя потребность могла просто так взять и пройти? Как будто я какая-то панацея, и ты — не знаю лучшего слова — вылечился? Я не понимаю.       Он еще раз вздыхает.       — Я бы не сказал «вылечился»… Ты мне не веришь?       — Я просто считаю, что в это трудно поверить. Это разные вещи.       — Если бы ты никогда не бросил меня, я бы, наверное, не чувствовал себя так. То, что ты ушел от меня, было лучшим, что ты когда-либо делал для нас. Это заставило меня понять, как сильно я хочу тебя, только тебя, и я имею в виду это, когда говорю, что хочу тебя любым.       Широко раскрыв глаза, я смотрю на него. Можно ли в это поверить? У меня болит голова от попыток осмыслить все это, а глубоко внутри я чувствую… онемение.       — Ты все еще здесь. Я думал, что ты сразу уйдешь после моих слов, — шепчет он.       — Почему? Потому что я могу подумать, что ты больной на всю голову, раз порол и трахал людей, которые так или иначе похожи на твою мать? С чего ты взял? — прошипел я, взмахнув ресницами.       Он бледнеет от моих резких слов.       — Ну, в целом да, — отвечает он с обидой.       Глядя в его печальные глаза, я уже жалею о своей выходке и хмурюсь, чувствуя свою вину.       Что же мне делать? Я гляжу на него; он выглядит понурым, искренним… он выглядит, как мой Пятьдесят.       Тут я неожиданно вспоминаю фотографию в его детской и понимаю, почему женщина на ней показалась мне такой знакомой. Она похожа на него. Вероятно, это была биологическая мать.       Мне на ум приходит, как после моего вопроса он отмахнулся: «Так… Неважно…» Она виновата во всем этом… и я напоминаю Гарри о ней… Черт!       Он смотрит на меня больными глазами, и я понимаю, что он ждет моего следующего шага. Кажется, он искренне сказал, что любит меня, но у меня голова идет кругом.       Все так запутанно. Он говорил про Дафну другое, но теперь я точно знаю, что она была способна удовлетворять его закидоны. Эта мысль мне невыносима и вгоняет в тоску.       — Гарри, я страшно устал. Мы можем обсудить это завтра? Я хочу лечь спать.       Он удивленно моргает.       — Ты не уходишь?       — А ты хочешь, чтобы я ушел?       — Нет! Я думал, что ты уйдешь, как только узнаешь.       Все время он ждал, что я уйду, как только узнаю его темные секреты… и вот теперь я знаю. Надо же, Мастер на самом деле темный.       Может, мне надо уйти? Я гляжу на него, на этого безумца, которого я люблю, да, люблю. Могу ли я бросить его? Я уже уходил от него однажды, и это чуть не сломало меня… и его.       Я люблю его. Я знаю это, несмотря на его признание.       — Не оставляй меня, — шепчет он.       — Да что мне, крикнуть громко «нет»? Я не собираюсь уходить! — ору я, и это катарсис. Вот так, я сказал. Я не ухожу.       — Правда? — он широко раскрывает глаза.       — Что мне сделать, чтобы ты понял, что я не сбегу? Что сказать?       Он смотрит на меня, и в его взгляде я опять вижу страх и волнение. Он сглатывает комок в горле.       — Есть одна вещь, которую ты можешь сделать.       — Какая? — рявкаю я.       — Выходи за меня, — шепчет он.       Что? Он действительно просто…       Во второй раз за эти полчаса мой мир замирает в ожидании.       Черт побери! Я гляжу на этого глубоко травмированного мужчину, которого люблю. Я не могу поверить тому, что он только что произнес.       Брак? Он предлагает вступить с ним в законный брак? Он шутит? Ничего не могу с собой поделать — из моей груди вырывается нервное недоверчивое хихиканье. Я прикусываю губу, чтобы оно не перешло в истерический хохот, и не справляюсь с собой. Я валяюсь на полу и хохочу, так, как не хохотал никогда прежде. Это очистительный, целебный хохот, временами переходящий в завывание.       На какой-то миг я остаюсь наедине сам с собой, гляжу на эту абсурдную ситуацию — на хохочущего, обалдевшего мальчишку возле красивого и растерянного парня. Я закрываю глаза локтем, и мой смех переходит в горючие слезы. Нет, нет… это слишком.       Когда моя истерика утихает, Гарри ласково убирает мою руку от лица. Я поворачиваю голову и гляжу на него.       Он наклоняется надо мной. На его лице — удивленная улыбка, но зеленые глаза горят; может, на дне их я замечаю обиду. Ой, нет…       Сгибом пальца он ласково вытирает слезинку на моей щеке.       — Вы находите мое предложение забавным, мистер Малфой?       Ну Пятьдесят!.. Протянув руку, я нежно глажу его по щеке, с наслаждением чувствую пальцами щетину. Мерлин, я люблю этого мужчину!       — Мистер Поттер… Гарри. Более подходящего момента ты… — я гляжу на него, не в силах подыскать нужные слова.       Он усмехается, но морщинки вокруг глаз говорят мне, что он уязвлен. Это тревожно.       — Драко, это ты вынуждаешь меня торопиться. Ты выйдешь за меня?       Я сажусь и прислоняюсь к нему, кладу ладони на его колени. Гляжу в его милое лицо.       — Гарри, я повстречался с твоей чокнутой бывшей, вооруженной палочкой и опасной, меня вышвырнули из собственного дома, я пережил твой термоядерный наскок…       Он раскрывает рот, хочет что-то возразить, но я выставляю перед собой ладонь. Он покорно закрывает рот.       — Ты раскрыл откровенно шокирующую информацию о себе, а теперь просишь меня выйти за тебя замуж.       Он наклоняет голову, словно обдумывает приведенные факты. Улыбается. Слава Мерлину.       — Да, я думаю, это справедливое и точное изложение ситуации, — сухо говорит он.       — А как насчет отложенного удовлетворения?       — Я передумал, и теперь я твердый сторонник мгновенного удовлетворения. Carpe diem, лови момент, Драко.       — Гарри, посуди сам: я знаю тебя всего ничего, и мне еще предстоит узнать так много. Сегодня я слишком много выпил, я голоден, я устал и хочу лечь спать. Я должен обдумать твое предложение точно так же, как обдумывал тот контракт, который ты мне дал. И… — тут я поджимаю губы, чтобы показать свое недовольство и добавить немного юмора в наш разговор, — это было не самое романтичное предложение.       — Как всегда, справедливое возражение, мистер Малфой, — говорит он с некоторым облегчением. — Значит, это еще не отказ?       Я вздыхаю.       — Нет, мистер Поттер, это не отказ, но и не согласие. Вы делаете это только потому, что испуганы и не доверяете мне.       — Нет, я делаю это потому, что наконец-то встретил человека, с которым хочу провести остаток жизни.       Ну и ну. Мое сердце замерло на миг, а я растаял. Как он умеет говорить самые романтические вещи в разгар самых невероятных ситуаций? Я даже раскрыл рот от удивления.       — Я никогда не думал, что со мной случится такое, — продолжает он, и его лицо лучится чистой, неразбавленной искренностью.       Я лишь таращу глаза и подыскиваю нужные слова.       — Можно я подумаю над этим… пожалуйста? И обдумаю все остальное, что происходило сегодня? Что ты мне недавно сказал? Ты просил терпения и веры. Теперь я возвращаю твою просьбу, Поттер.       Его глаза испытующе смотрят на меня, потом он наклоняется и заправляет выбившуюся прядь мне за ухо.       — Что ж, ладно, — он быстро целует меня в губы. — Не очень романтично, да? — он вопросительно поднимает брови, а я предостерегающе мотаю головой. — Сердечки и цветочки? — спрашивает он.       Я киваю, и он слегка улыбается.       — Голоден?       — Да.       — Ты ничего не ел, — его глаза становятся строгими.       — Нет, не ел, — сажусь на корточки и устало смотрю на него. — Меня вышвырнули из квартиры, а до этого я стал свидетелем того, как мой бойфренд интимно общается со своей экс-сабой. Все это отбило у меня аппетит, — с вызовом гляжу на него, упершись кулаками в бока.       Гарри качает головой и грациозно поднимается на ноги. О, наконец-то мы можем подняться с пола. Он протягивает мне руку.       — Давай-ка я приготовлю тебе что-нибудь поесть, — говорит он.       — Может, я сразу лягу в постель? — устало бормочу я и подаю ему руку.       Он ставит меня на ноги и нежно улыбается.       — Нет, тебе нужно поесть. Пойдем, — властный Гарри вернулся, и это для меня облегчение.       Он ведет меня на кухню и усаживает на стул, а сам направляется к холодильнику. Я быстро бросаю темпус — уже почти одиннадцать тридцать, а утром мне нужно вставать на работу.       — Гарри, я правда не голоден.       Он старательно игнорирует меня, роясь в огромном холодильнике.       — Сыр? — спрашивает он.       — Не в такой поздний час.       — Крендели?       — Из холодильника? Нет, — бурчу я.       Он с усмешкой поворачивается ко мне.       — Ты не любишь крендели?       — Не в двенадцатом часу ночи, Гарри. Я пойду лягу в постель. А ты ройся хоть до утра в своем холодильнике. Я устал, день был слишком интересный. Такой, что хотелось бы его поскорее забыть, — я слезаю с табурета, и он хмурит брови, но мне сейчас наплевать. Я хочу лечь — я страшно устал.       — Макароны с сыром? — он держит в руке белый контейнер, закрытый фольгой, и с надеждой смотрит на меня.       — Ты любишь макароны с сыром? — спрашиваю я.       Он с энтузиазмом кивает, и мое сердце тает. Он вдруг выглядит таким юным. Кто бы мог подумать? Гарри Поттеру нравится детская еда.       — Хочешь? — спрашивает он. Я голоден и не могу устоять против макарон.       Я киваю и слабо улыбаюсь ему. От его ответной улыбки захватывает дух. Он снимает с контейнера фольгу и достает миски. Я снова сажусь на табурет и смотрю, как красавец по имени мистер Гарри Поттер — мужчина, который хочет жениться на мне, — легко и грациозно передвигается по кухне.       — Так значит, ты знаешь, где что лежит на кухне? — ласково дразню его я.       — Разумеется, это же моя кухня.       Мне не верится, что это тот же самый человек, который полчаса назад стоял передо мной на коленях. Сейчас он такой, как обычно, — энергичный и деловой. Он накладывает согревающие чары на макароны с сыром, ставит на стойку тарелки, кладет столовые приборы и салфетки.       — Очень поздно, — бурчу я.       — Не ходи завтра на работу.       — Мне надо там быть. Завтра мой босс улетает в Нью-Йорк.       Гарри хмурится.       — Ты хочешь полететь туда в эти выходные?       — Я смотрел прогноз погоды; похоже, там будут дожди, — говорю я, качая головой.       — А что ты хочешь делать?       — Сейчас я просто хочу прожить спокойно завтрашний день. Вся эта суета… утомительна.       Гарри игнорирует мое недовольство. Он выглядит глубоко задумавшимся, рассеянным.       — Прости, что так получилось с Дафной, — бормочет он.       — Почему ты извиняешься? — м-м, на вкус макароны тоже замечательные. Мой желудок благодарно урчит.       — Представляю, какой это был для тебя шок, увидеть ее в своей квартире. А ведь Уизли проверял ее перед этим. Он очень огорчен.       — Я не виню Уизли.       — Я тоже. Он искал тебя весь вечер.       — Правда? Почему?       — Я не знал, где ты. Ты оставил сумку, телефон, палочку. Я не мог тебя отследить. Где ты был? — спрашивает он. Его голос звучит ласково, но в словах слышится некий зловещий подтекст.       — Мы с Итаном пошли в бар на другой стороне улицы. Оттуда я наблюдал за происходящим.       — Понятно, — атмосфера между нами чуть переменилась. Веселье пропало.       Ну что ж… в эту игру могут играть двое. Теперь получай ответный удар, Поттер.       — Так что же ты делал с Дафной в квартире? — спрашиваю как можно небрежнее. Я хочу удовлетворить жгучее любопытство, но заранее боюсь ответа.       Я гляжу на него, а он застывает с вилкой в руке. Нет, это не к добру…       — Ты действительно хочешь знать?       В моем животе скручивается тугой ком; аппетита как не бывало.       — Да, — шепчу я. Правда? В самом деле?       Гарри колеблется. Его губы сжаты в тонкую линию.       — Мы поговорили, и я искупал ее, — его голос звучит хрипло; я ничего не спрашиваю, и он быстро продолжает: — И я одел ее в кое-что из одежды Пэнси. Надеюсь, она не будет возражать. Но она была такая грязная.       Твою мать. Он купал ее?       Этого еще не хватало. Я взвинчиваю себя, глядя на несъеденные макароны. От одного взгляда на них меня тошнит.       Трезвая, интеллектуальная часть моего мозга знает, что он сделал это просто потому, что она была грязная. Но разумно отнестись к этому трудно. Мое хрупкое, ревнивое «я» не в силах это перенести.       Внезапно мне хочется плакать — не поддаваться мелким слезам, которые красиво текут по щекам, а выть на луну. Я тяжело вздыхаю, чтобы подавить в себе это желание, но в моей глотке сейчас сухо и неприятно от непролитых слез и рыданий.       — Это было все, что я мог сделать, Драко, — мягко говорит он.       — У тебя все еще есть чувства к ней?       — Нет! — говорит он в ужасе и закрывает глаза; на его лице я вижу страдание. Я отворачиваюсь, снова гляжу на тошнотворную еду. На него я смотреть не могу.       — Тяжело видеть ее такую — сломленную, не похожую на себя. Я забочусь о ней, как один человек о другом, — он дергает плечами, словно сбрасывая неприятные воспоминания.       Мерлин, неужели он ждет от меня сочувствия?       — Драко, посмотри на меня.       Я не могу. Знаю, что если подниму на него взгляд, то расплачусь. Для меня всего этого слишком много, чтобы переварить. Я кажусь себе переполненной цистерной с бензином. Места больше нет ни для чего. Я просто не могу воспринять ничего нового. Я сдетонирую и взорвусь, и это будет отвратительно. Цирцея!       Гарри проявляет заботу о своей бывшей таким интимным образом. В моем мозгу вспыхивает картинка: он моет ее, черт побери, голую. Жесткая, болезненная судорога пробегает по моему телу.       — Дрей.       — Что?       — Не надо. Это ничего не значит. Я как будто ухаживал за ребенком, за бедным, больным ребенком.       Что он знает об уходе за ребенком? Это не ребенок, а женщина, с которой у него была вполне даже реальная извращенная сексуальная связь.       — Драко?       Я встаю, несу тарелку к раковине и накладываю на нее очищающее заклинание.       — Дрей, пожалуйста.       — Перестань, Гарри! — я резко поворачиваюсь к нему. — Что ты заладил «Дрей, пожалуйста»? — кричу я на него, и у меня по лицу снова текут слезы. — Сегодня я наглотался достаточно всего этого дерьма. Я иду спать. Я устал, телом и душой. Оставь меня в покое.       Я почти бегу в спальню, унося с собой воспоминание об испуганных зеленых глазах. Приятно осознавать, что я способен его напугать. В считаные секунды стягиваю с себя одежду и, порывшись в ящиках, вытаскиваю одну из его футболок и направляюсь в ванную.       Гляжу на себя в зеркало и с трудом узнаю в нем тощего, красноглазого уродца с лицом в пятнах. Это уже слишком. Сажусь на пол и отдаюсь сокрушительным эмоциям, которые больше не в силах сдерживать; я наконец-то даю волю слезам, рыдаю так, что вот-вот треснет грудная клетка.