Строим дом

      Когда Вэй Чанцзе снова открывает глаза, он уже не в коридоре, а в своей постели. Он узнает потолок, висящие над ним фонари. Он все еще помнит их. Он сглатывает комок в горле, но на этот раз ему удается вдохнуть еще немного воздуха. Он чувствует себя ужасно спокойным и замерзшим. А еще ужасно грустным и уставшим. У-жас-но уставшим. Его прерывистое дыхание настораживает кого-то рядом, и он видит, что Вэй Ин смотрит на него в ответ.       — Папочка? Ты проснулся?       — Да? — удается прохрипеть ему, он едва узнает свой собственный голос.       Глаза Вэй Ина тут же наполняются слезами.       — Ты проснулся! — громко вопит мальчик, прыгает на отца и крепко прижимает его к себе, пряча лицо в изгибе отцовской шеи. Сердце Вэй Чанцзе разрывается на части, а его мысли мечутся, не в силах осознать происходящее. Почему… почему его сын так расстроен? Вэй Чанцзе чувствует то же самое, но Вэй Ин не должен знать, он должен быть всегда счастлив и улыбаться, как его мать!       Прежде чем он успевает что-то спросить, Вэй Ин вскакивает с кровати и бежит по коридору, зовя маму и дядю. Вэй Чанцзе слишком устал, чтобы остановить его. Да и какой в этом смысл? Он приходит к логическому выводу: они знают. Я не справился. Он знает. Я сломался. Всё. Всё кончено.       Справа от себя он замечает стакан с водой и вспоминает, как пересохло у него в горле. И все же одна мысль о питье вызывает у него тошноту, а конечности наливаются тяжестью. Он знает, что ему это нужно, но не хочет. Это глупо, но в памяти Вэй Чанцзе всплывает тот случай, когда он, Цзян Фэнмянь и еще один соученик отправились в город, и те двое впервые попробовали алкоголь, а Вэй Чанцзе смотрел на них с неодобрением. Они пытались заставить его поучаствовать, но он не отрывался от стакана с холодной водой, пока третий мальчик не обозвал его занудой. Цзян Фэнмяню это не понравилось. Он заявил, что они могли бы повеселиться и без выпивки, чтобы защитить своего лучшего друга. Он заказал в ресторане всю самую холодную воду, какую только можно было достать, и предложил пить её на скорость. Вскоре они не почувствовали, что у них замерзают мозги, и они хохотали так громко, что люди подумали, что они определенно пьяны.       Ему нравилось это воспоминание, но теперь оно причиняет боль. Он отворачивается.       Рядом с ним, высунув язык, спит кот Орешек. На него смотреть безопаснее. Вэй Чанцзе не знает почему, но он гладит его по голове, и маленький питомец выгибается так, чтобы хозяин мог погладить его по животику, продолжая дремать. Иногда он завидует кошкам, их способности спать и наслаждаться лаской в полубессознательном состоянии. Ему бы хотелось, чтобы он мог сделать это прямо сейчас.       Сейчас он хотел бы проспать всю жизнь и не взваливать на себя ее груз.       И все же, все еще находясь в тишине комнаты, он принимает свое прошлое. Его мать пила. Вот почему он ненавидит алкоголь. Это тоже несомненно. Несмотря на то, что в подростковом возрасте он не помнил причину почему принял решение никогда, никогда не пить вина. Дело не в мудрости Вэй Чанцзе, как он думал, а в ней самой. «Сколько вещей, которые я считаю своим мнением, частью себя, на самом деле от нее, от них?» Он боялся знать. Он не хотел знать. Но теперь он знает, потому что его тело все равно его не слушается.       Вэй Чанцзе знает, что он унаследовал от своего отца умение считать деньги так, словно от этого зависит его жизнь. Он знает, что ненавидит алкоголь из-за своей матери. Он знает, что уважает проституток из-за того, что его родители угрожали сделать с ним, прежде чем продать его. И он помнит, как думал: «А моих сестер и братьев тоже продадут? Пытались ли они вернуться?». Затем он вспоминает о страхе своего молодого «я», что его отправят обратно домой, хочет он того или нет, потому что он плохо выполнял обязанности слуги. В голове крутилась мысль: не веди себя вызывающе, не попадайся, будь призраком, иначе тебя снова продадут. Это так просто, что даже глупо.       Почему он вообще решил, что об этом стоит забыть? Потому что было больно.       Почему он решил, что стоит вспомнить об этом сейчас? Потому что это больно!       И болит не так, как надо, как болит рука, когда он ничего не чувствует кожей, как болит призрачное ощущение его меча в захвате, болит как что-то давно похороненное и уже прошедшее. Болит, как о ком-то, по кому нельзя скорбеть, потому что ты упустил возможность; похороны прошли, люди давно смирились с утратой.       — Чанцзе!       Цансэ-санжэнь летит к нему, а прямо за ней — Цзян Фэнмянь.       — Ты нас напугал! — говорит она, обхватив его лицо руками. Ее глаза наполнены слезами. Это похоже на ту ночь, когда Вэй Ин чуть не умер, когда она не могла даже улыбнуться. «Неужели я женился на ней из-за них? Потому что она напоминает мне мою мать?» Он не может вспомнить лицо своей матери, но сердце шепчет «да, да», с той же уверенностью, что и все остальное. Затем: «Похож ли я на них?».       «Да, да, похож! Ты сын своего отца, поэтому ты позволяешь ей делать то, что она хочет, всегда подыгрываешь ей. Ты сын своей матери, вот почему тебе нельзя пить. Ни единого глотка. Никогда!»       Он никогда не был мудрым, как он думал, отказываясь от алкоголя, пока его соученики и друзья баловались. Он просто боялся. Он не мудр. Он глуп. Зачем Цзян Фэнмянь сделал его своей правой рукой? Почему Цансэ-санжэнь вышла за него замуж? Они не знали, что он солгал им. Вэй Чанцзе никогда не думал, что будет ненавидеть ложь, ведь для него это так легко, но эта мысль причиняет боль. Они выбрали не его, а кого-то, кого он полностью выдумал. Тот факт, что он сам не знал, насколько он фальшивый, — просто глупое оправдание.       Он не уверен, что сможет сейчас смотреть на Цансэ-санжэнь, так же как не может вынести саму идею смотреть на себя. Он не уверен, что сможет вынести ее жалость, когда она так абсурдна. Он также не уверен, что сможет вынести правду. Он не должен был лежать на кровати и отдыхать из-за такой глупости. Ему вообще не следовало устраивать сцену. «Ты должен быть призраком». Он приподнимается на локте, но две пары рук толкают его обратно вниз, заставляя снова лечь. Он не может позволить им заметить, что он изменился. Это его вина, он обманул их, он должен продолжать лгать, оставаться тем человеком, которого они любят. Он хочет быть таким человеком. Он думал, что был им!       — Что ты делаешь? Ложись назад!       «Назад!» Это слово до сих пор звучит эхом, как приказ. Цзян Фэнмянь обеспокоенно смотрит на него:       — У тебя искажение ци, Чанцзе… Тебе нужно отдохнуть.       — Я не… — пробормотал он.       Нет. Это абсурд! Но они оба смотрят на него с таким страхом, что он теряет дар речи. Неужели? Неужели он всерьез исказил течение своей ци из-за такой глупости?       — Да… Да, дорогой, это так, — признает Цансэ-санжэнь. — Цзыюань позвала врача, он успел вовремя добраться до тебя, нам пришлось просить помощи у клана Лань. Ты действительно…       — Я…? Неужели ему конец? Сколько бы он ни знал о совершенствования, искажение ци всегда было чем-то, что звучало как конец. Он видел несколько случаев, но никто после них не возвращался. Ты сделал это. Ты сломался, теперь ты бесполезен, они тебя бросят. И каким-то образом это задевает все его страхи: ты вспомнил, и теперь все по-другому, все кончено. Все разрушено. Он качает головой, но эта мысль прилипает к нему, как рисовый клей.       — Ты в порядке! — быстро добавляет Цансэ-санжэнь. — Ну, настолько, насколько это возможно. Твои меридианы и большинство твоих даньтяней в порядке, тебе вовремя оказали помощь, ты достиг первой стадии искажения, но не второй. Твои… Лань Юань сказал, что твои легкие немного повреждены, но если ты не начнешь курить, то все будет в порядке. О… и, может быть, не ходить в горы. По крайней мере, в течение года. И не ныряй слишком глубоко в реку. И никаких тебе Облачных Глубин. — Она шутит с грустной улыбкой, а потом добавляет: — Тебе… тебе просто нужно отдохнуть. По-настоящему… По-настоящему отдохнуть.       — Прости, Чанцзе, — пробормотал Цзян Фэнмянь с измученным выражением лица. — Я слишком многого от тебя требовал…       О чем он говорит? Он же не просил! Он требовал от него столько же, сколько и от себя, это Вэй Чанцзе слаб и не смог поспеть за ним. Он разбился о что-то прошлое, совершившееся и все равно закончившееся. Он… Он почти снова хочет рассмеяться, издеваясь над собой. Люди каждый день сталкиваются с худшим дерьмом! Он годами справлялся с вещами похуже, сражаясь с призраками и демонами, едва не погибнув во время ночной охоты и практически потеряв сына, сражаясь с кошмарами, которые показывают будущее, и вот что свалило его с ног? Это абсурд! Он все равно не сможет отдохнуть, у них…       — Съезд… — заикается он.       — Я разберусь со съездом завтра, не волнуйся.       «Завтра?» Как долго он спал? Он слегка запаниковал. Им еще столько всего нужно было сделать, когда он… Когда он потерял сознание. А как же Мэн Яо? «Черт, я испортил ему первый день…» Прошел ли он испытание, создал ли ядро или что-то в этом роде, или его травили? Люди издевались над ним, пока его не было рядом, чтобы защитить Мэн Яо?.. А гости уже приехали? Приехал ли наконец лучший друг его сына? Что еще он пропустил, потому что… Цансэ-санжэнь берет его руки в свои и ласково сжимает.       Он видит, что в комнату входят люди; он узнает Лань Цзюань и Лань Юаня, хотя они выглядят усталыми и израненными. Лань Цзюань зевает, а у Лань Юаня рука в перевязи. Что случилось? Что он пропустил? Был ли… Был ли он агрессивен во время искажения ци? Он кого-нибудь ранил? Он ранил Вэй Ина? Поэтому он так плакал? Нет!       Нет. Нет, буйство и галлюцинации — это симптомы второй стадии, напоминает он себе, они сказали, что он не прошел и первой. Его разум успокаивается. Тогда как…       — Рада вас видеть! — улыбается Лань Цзюань, входя в комнату и направляясь к нему. Ее муж тут же берет Вэй Чанцзе за запястье и проверяет пульс, в комнате становится странно тихо, когда целитель сосредотачивается на нем. Затем он хмыкает.       — Все хорошо.       Лань Цзюань бросает на Вэй Чанцзе один из своих самых суровых взглядов, что не очень впечатляет, но все равно вызывает у него мурашки по спине; он никогда раньше не видел ее такой.       — Впредь вам придется быть осторожнее. Один раз достигнув состояния искажения ци, вы рискуете повторить это снова. Я научу вас некоторым способам избежать такого, но вам придется прислушиваться к нашим с мужем советам.        — М… И как долго? — он сглотнул, насторожившись.       Как долго он должен быть прикованным к постели, бесполезной обузой ордену и своей семье, хочет спросить он. Супруги Лань переглядываются, явно размышляя над этим, и наконец прикидывают:       — Ну, мы бы сказали, не менее трех месяцев.       Лань Цзюань добавляет:       — В идеале было бы наблюдать за вашим восстановлением целый год, но для этого мне придется попросить разрешения на отлучку у главы клана. Мой муж, конечно, не может отсутствовать в лазарете так долго.       — Целый год? — повторил он в недоумении. Он не может лечиться так долго; у него есть работа, у него есть…       — Восстановление, — подтверждает Лань Цзюань с яркой улыбкой, словно и не она сообщает такие ужасные новости.       — И все, чему она научит вас за это время, вы должны будете соблюдать всю оставшуюся жизнь, — говорит Лань Юань, определенно нанося последний удар.       Вэй Чанцзе чувствует, как погружается в постель, и его сердце замирает.       — Сосредоточься на исцелении. Тебе больше ничего не нужно делать, — шепчет Цзян Фэнмянь, добрый и терпеливый как всегда, не понимая, что от этого становится только хуже.       — Но…       — Никаких «но»! — улыбается Цансэ-санжэнь.       Цзян Чэн с криком вбегает в комнату вместе с сестрой и Вэй Ином, который все еще всхлипывает, но уже не плачет… И его сын тащит Мэн Яо за руку. Мальчик здесь, и хотя он выглядит пугливым, кажется, ему совсем не больно. Вэй Ин бросает молчаливый взгляд на целителей Лань, и, получив их молчаливое одобрение, забирается в кровать и садится рядом с отцом, снова крепко обнимая его.       — Вы были ААААА, а потом БАМ и пуф! — говорит Цзян Чэн, имитируя падение.       — Мы очень волновались, — добавляет Цзян Яньли со слезами на глазах.       Она поворачивается к Мэн Яо, который немного удивлен, но в конце концов кивает.       — Я… я рад, что вам лучше, — говорит мальчик, его голос дрожит.       Несмотря на все это, Вэй Чанцзе слышит, как он произносит:       — Ну что ж, пусть это будет урок всем. Теперь вы знаете, что такое искажение ци…       — Да, и теперь они так напуганы, что никак не смогут сосредоточиться во время медитации, отличная идея. Это был твой план? — улыбается Цансэ-санжэнь. — Потому что я его ненавижу, это худшее, что ты придумал!       Он смотрит на нее, и на этот раз ему немного сложнее встретить ее взгляд.       — Прости, что напугал тебя…- говорит он, и на поверхность его сознания всплывает чувство вины, единственное чувство, которое он может распознать среди всего того, что испытывает сейчас.       И он повторяет это извинение детям, когда его взгляд падает на А-Ина. Он нерешительно раскрывает объятия, и мальчик прижимается к нему, вцепившись маленькими кулачками в отцовскую мантию, не решаясь произнести ни единого слова утешения. Сейчас он странно молчалив. Неловко притихший и осторожный, как будто боится причинить боль своему отцу. Только тогда Вэй Чанцзе понимает, насколько близок был к смерти. Он не хочет умирать; он никогда этого не хотел, но ему всегда хотелось, чтобы его не существовало, особенно сейчас. Совсем ненадолго. Как раз столько времени, чтобы он снова пришел в себя; тот, кем он был до того, как его ци исказилась, он вспомнил и все испортил. Он хотел бы, чтобы ему было не все равно, но все его тело по-прежнему онемело и замерзло, как будто кто-то вытащил его из ледяной реки. Его сердце быстро бьется в груди, но это отдаленное эхо, похожее на барабанный бой, а не то, что он чувствует в своей груди.       Целители Лань, похоже, понимают, что с ним не все в порядке, и просят детей следовать за ними на улицу.       — Ему нужно поговорить с вашими родителями, давайте не будем его перегружать, — говорит Лань Цзюань, поднимая Вэй Ина на руки. Мальчик немного сопротивляется, но в конце концов отпускает его, после того как мать обещает ему, что обнимет его позже.       — Папа будет обнимать тебя сколько угодно, он больше не будет так долго спать, — успокаивает она его.       — Обещаешь? — спрашивает Вэй Ин, его голос дрожит.       — Ему придется много спать, чтобы восстановиться, — говорит ему Лань Цзюань. — Но уже не так долго, и тебе будет разрешено оставаться с ним.       — Как когда ты был малышом, а-Ин. Ты, наверное, не помнишь, но ты спал на животе у папы, и вы вместе дремали, — говорит Цансэ-санжэнь с ласковой улыбкой.       Это как-то убеждает Вэй Ина отпустить его.       — Ради него я также попрошу вас говорить тише и избегать напряженных тем. Он очень хрупкий, — говорит Лань Юань взрослым, закрывая за группой дверь и оставаясь здесь, чтобы наблюдать за ними.       Вэй Чанцзе вздрагивает при слове «хрупкий». Потому что это не так. Правда?       Он чувствует себя глупо, так что, возможно, так оно и есть. Только слабые люди могут рассыпаться в прах и впасть в искажение ци из-за воспоминаний.       На короткое мгновение в комнате воцаряется глубокая тишина, которую Вэй Чанцзе не может назвать напряженной, но и успокаивающей тоже не назовешь. Цансэ-санжэнь делает глубокий вдох и улыбается в ответ, проводя холодной рукой по его лбу. «Не трогайте меня, я отвратителен, я…» мысленно закричал Вэй Чанцзе, осознавая все происходящее. Он сильно вспотел, и от него воняет. Ему удается не шевелиться и не вскрикивать под ее прикосновениями, но только потому, что с А-Ин он этого не делал. Он не понимает, почему чувствует себя так, хотя держать сына на руках — вполне нормально.       — Тебе лучше? — спрашивает она.       «Нет. Мне стыдно».       — Да.       Она хмурится, а Цзян Фэнмянь вздыхает рядом с ней.       — Я знаю тебя, Чанцзе, не лги мне, особенно в том, во что я так хочу верить, — говорит она.       Он ничего не отвечает, слова не идут на язык, он избегает их взгляда, изо всех сил стараясь не замечать их. Голос Цзян Фэнмяня звенит в воздухе, когда он спрашивает:       — Что тебе нужно, Чанцзе?       В его голосе звучит обида, но не гнев. Вэй Чанцзе не может заставить себя смотреть на него, но это еще хуже, думает он. Пусть лучше злятся, чем огорчаются из-за него. Гнев казался правильным, соответствующим ситуации; именно так Чанцзе чувствовал бы себя на их месте. Так он себя и чувствовал сейчас — и виноватым, и смущенным.       — Я растерян, — продолжает его друг. — Я не знаю, что сделать, чтобы помочь тебе, я пытался продемонстрировать тебе свое неоспоримое доверие, когда мы были подростками, а когда это не сработало, я попытался оставить тебя в покое… Даже… Даже отпустить тебя. Я пытался дать тебе время отдохнуть, но когда это не сработало, я попытался занять твой разум. Я… я не знаю, что тебе от меня нужно, Чанцзе? Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше, чтобы это никогда больше не повторилось?       Вэй Чанцзе — никудышный советчик, потому что он не знает. Его мысли разбредаются. «Ты должен отказаться от меня. Уволь меня, избавься от меня» — хочет сказать он своему другу и в то же время чувствует себя тем ребенком в своих воспоминаниях: «Пожалуйста, пожалуйста, не выгоняй меня, я буду хорошим, я обещаю, я не издам ни звука, я буду тем, кем ты хочешь, только не выгоняй меня».       Он не знает, что ему нужно, чтобы стать таким, каким его хотят видеть, он даже не уверен, что вообще сможет стать таким когда-нибудь. «Можешь ли ты стереть то, что я знаю, уничтожить мою память?» Он думает, что, по крайней мере так он сможет притворяться. Могут ли они стереть то, кто он есть, чтобы он мог начать все заново? Что толку хранить то, что уже никогда не будет таким же хорошим, как прежде, даже если все исправить?       — Я не знаю, — признается он, и эти слова обжигают ему горло. Ему хочется повернуться на бок, свернуться калачиком, спрятаться под одеялом и исчезнуть, но чья-то рука хватает его и нежно прижимает к себе.       — Все хорошо, Чанцзе, тебе не обязательно знать, мы разберемся вместе… хорошо? — говорит Цансэ-санжэнь и с немым вопросом смотрит на Лань Юаня. Целитель Лань кивает.       Он тоже кивает, потому что это все, что он может ответить сейчас, потерянный между двумя эмоциями: благодарностью за то, что его не отвергли, и усталостью от их безусловной любви, которой, по его мнению, он не заслуживает.       Иногда ему кажется, что эмоции похожи на монеты: две сосуществующие противоположности.       Он отводит руку от жены, не в силах справиться с ощущением ее прикосновения к своей коже.       — Чанцзе, посмотри на меня, посмотри на нас, — приказывает Цзян Фэнмянь. И он подчиняется, потому что это единственное, что он может сейчас сделать, чтобы искупить вину. Но когда его взгляд падает на лучшего друга и жену, они не выглядят разъяренными, как он ожидал. Они опечалены. И это еще хуже. Он — причина их печали.       — Ты обещал мне, что больше не уйдешь, — говорит Цзян Фэнмянь. В горле Вэй Чанцзе снова заклокотало: неужели он говорил вслух во время искажения ци? Знает ли Фэнмянь, как сильно Вэй Чанцзе хотел сбежать и снова нарушить свои слова, догадывался ли он, что если бы не потерял сознание, то так бы и сделал?       — Мне так жаль… — он задыхается, и не успевает опомниться, как по его щекам катятся слезы. Он даже не пытается остановить их, смирившись с тем, что до конца жизни больше не сможет контролировать свое тело. — Мне очень, очень жаль… Цзян Фэнмянь и Цансэ-санжэнь в панике смотрят на целителя в безумном замешательстве. Лань Юань не двигается с места и заявляет:       — Это нормально, последствия шока. Искажение ци делает людей очень чувствительными. Судя по всему.       — Судя по всему? — пробурчала Цансэ-санжэнь.       — Ну, у меня есть только моя жена в качестве образца, и два пациента. Один из них умер, не приходя в сознание… Так что… — признается он.       Вэй Чанцзе одновременно фыркает и сопит, он не понимает, как эта шутка может его рассмешить, она просто ужасна. В этот момент Цзян Фэнмянь, похоже, решает, что раз уж ничего не поделаешь, то лучше закончить фразу, которую он задумал. Он заставляет друга взглянуть на него и, нахмурившись, пристально смотрит в ответ.       — Чанцзе, послушай, — повторяет он почти сердито. — Ты обещал мне никогда больше не уходить, но я понял, что никогда не делал того же самого. А должен был. Я должен был сказать тебе это давным-давно: как ты не уйдешь, так и я не оставлю тебя. Несмотря ни на что.       — Да, привыкай к этому, — подтверждает Цансэ-санжэнь. — Ты с нами до тех пор, пока мы тебе нужны.       Вэй Чанцзе не думал, что сможет плакать сильнее, но до сих пор он ошибался, так что нет ничего удивительного в том, что он снова ошибся. Это ужасный опыт, он ненавидит плакать, решил он. «Что я сделал, чтобы заслужить таких замечательных друзей и семью?» Ничего, и именно это причиняет боль. Он ужасен, заставляя их переживать всю эту драму из-за пустяка!       Цансэ-санжэнь снова пытается достучаться до него. Она целует его в скулу, но сердце Вэй Чанцзе сжимается. «Я причинил тебе боль, я не хотел этого, я не хотел тебя обманывать. Тот, которого ты любила, за кого вышла замуж, — лжец! Прости меня!» Он избегает ее прикосновения.       — Не надо! Я правда воняю, я потный и отвратительный!       Он понимает, что сказал это вслух слишком поздно, когда улыбка Цансэ-санжэнь сходит на нет:       — Ну и что? Ты мне нравишься, даже когда ты потный и воняешь. Ты мне никогда не покажешься отвратительным, никогда! — Но, кажется, она что-то уловила и оставила его в покое, после чего добавила: — Я не перестану любить тебя по такой ничтожной причине, но если ты не хочешь, чтобы я прикасалась к тебе, если ты хочешь, чтобы я перестала, — она делает паузу, ее кулак сжимается. — Я перестану.       Вэй Чанцзе не хочет, чтобы она перестала к нему прикасаться. Он хочет, чтобы она любила его таким, какой он есть сейчас, с памятью и всем остальным, но он не знает, как сказать ей, что сейчас для него слишком много всего, даже самого себя. Ему невыносимо ощущать свою кожу на костях, слезы катятся по лицу, дыхание перехватывает в груди, все болит. Поэтому он молчит. Это не то, чего она хочет, она продолжает:        — Я… я всегда говорю, что все будет хорошо, когда все трудно. Я… я стараюсь, чтобы все было хорошо. Но… — начинает она. — Ты же знаешь, что… Я никогда больше не буду в порядке, если с тобой или Вэй Ином что-нибудь случится, Чанцзе, ты ведь знаешь это, правда?       «Ты будешь счастлива» кричит его разум «Ты должна быть!». Но с другой стороны, он также понимает, что она говорит об их сыне. Он чувствует то же самое. Это помогает ему обрести опору. Он цепляется за это ощущение.       Цансэ-санжэнь не плачет, но ее глаза полны боли. Он хочет стереть это, но не знает, как это сделать. Он не знает, как заполнить пустоту в своей груди, он чувствует, что больше не знает себя. Он ни черта не знает. Ничего из того, что ему следовало бы знать. Он ничего не знает, так как же он может знать слишком много одновременно. Как будто он совершенно новый человек, но не по тем причинам, не в хорошем смысле. Столкнувшись с его молчанием, Цансэ-санжэнь умоляет:       — Поговори со мной, Чанцзе, пожалуйста… Скажи что-нибудь. Что угодно… Я думала, что потеряла тебя. Я думал, что ты уйдешь без единого звука и объяснения… Пожалуйста, если тебя что-то так беспокоит, не держи это в себе, скажи мне. Даже если ты думаешь, что я ничего не могу сделать, или что я глупая или отвратительная, мне все равно, я хочу знать. Я…       — С этого момента ты должен будешь говорить нам, когда что-то не так, — закончил Цзян Фэнмянь. — Что бы ты ни пережил, мы справимся с этим вместе.       Вэй Чанцзе открывает рот, но из него не выходит ни звука.       — Кстати, это мой приказ, как вашего врача. Если вы не хотите делиться этим вслух, мы можем найти другой способ, например, написать письма и сжечь их, или поработать с музыкой. Как вам будет удобнее, — добавляет Лань Юань на заднем плане.       — Я… я буду говорить, — шепчет Вэй Чанцзе, смирившись. Потому что мысль о том, чтобы написать все, дать возможность этим людям физически существовать в его жизни, просто слишком невыносима. Все равно уже поздно, все разрушено, они знают. Вэй Чанцзе не может притворяться, не может лгать себе, не может снова забыть, без повторного искажения ци. Но больше всего Вэй Чанцзе устал, у него больше нет сил думать о решении. Он просто хочет, чтобы все это прекратилось, и разговор — единственное, что он еще не пробовал. Кроме того, какая-то часть его души тоже хочет знать, правда ли, что они не покинут его. Может быть, если они не уйдут, он перестанет чувствовать себя так.       — Неужели это и есть те самые способы Лань, о которых вы нам говорили? — спрашивает Цансэ-санжэнь у Лань Юаня.       — Так и есть, — признается мужчина и, сказав это, выходит из комнаты, чтобы дать им побыть наедине.       Итак, Вэй Чанцзе говорит. Он рассказывает им. Это так просто и в то же время так тяжело. Этот секрет слишком стар, чтобы из-за него проливались слезы, и слишком молод, чтобы не причинять боль. Наконец, он позволяет себе упасть в объятия жены, и она нерешительно сжимает его в ответ. На этот раз прикосновение к ней дается легче. Он не знает почему, что изменилось. Ему все равно. Он просто рад, что это больше не вызывает у него отвращения. Это было достаточно страшно.       Он рассказывает им все, что помнит, все, что не хочет носить с собой и держать в руках, надеясь, что она хоть немного облегчит его ношу. Потому что, если он будет продолжать в том же духе, это его раздавит. Поначалу его голос звучит просто ровно, но вскоре он снова срывается, и, честно говоря, Вэй Чанцзе слишком устал от самого себя, чтобы бороться с этим предательством.       Цансэ-санжэнь поддерживает его, как и Цзян Фэнмянь. Цансэ-санжэнь крепко обнимает его и гладит по голове. Они ничего не осуждают, как бы глупо и по-детски все это ни звучало для его собственных ушей. Они сидят и слушают, переживают случившееся вместе с ним. «Посмотри, что ты наделал, из-за тебя она вся в печали». Цансэ-санжэнь ни разу не пошутила, и от одного этого ему снова хочется плакать.       Он чувствует себя таким маленьким в ее объятиях и пытается вспомнить, обнимала ли его мать так же, если это чувство из тех времен, через которые он никогда не хотел бы пройти снова. «Да. Да, обнимала». Он не знает, почему, но от этого в груди одновременно тесно и свободно. «Был ли я счастлив, даже тогда?» В разгар всего, несмотря на ее пьянство, несмотря на бедность, несмотря на брошенность… Был ли он счастлив?       «Да. Был». И именно поэтому он пытался забыть, пытался стереть их из памяти, потому что вспоминать о том, что он потерял, тогда было больно. «Да, был. Да, был, несмотря на их недостатки и их решение, я хотел остаться. Я не хотел уходить. Я хотел, чтобы они хотели меня больше, чем вино. Больше, чем деньги. Я хотел умереть с ними, потому что смерть пугала меня меньше, чем жизнь без них»       — Ты хочешь с ними встретиться? — тихим шепотом спрашивает Цансэ-саньжэнь. Она смотрит на Цзян Фэнмяня, и между ними возникает невысказанный вопрос: смогут ли они это сделать, смогут ли они найти пару, которая когда-то продала своего ребенка в орден?       — Они нужны тебе, чтобы поправиться? Чтобы снова обрести себя? — неуверенно добавляет Цзян Фэнмянь.       — Нет! Я…       Вэй Чанцзе был счастлив без них, и это ранило его по-новому, заставляло злиться. Злился на себя за то, что пережил это, за то, что понял, что так будет лучше. Злился на то, что люди, которым он был безразличен, предложили ему лучшую жизнь, чем могла бы предложить его семья. Раз память была для них единственным способом быть с ним, а то, что они решили, что не должны этого делать, доказало ему, значит, он… Значит, он… Значит, они ему не нужны. И он не хочет нуждаться в них, чтобы быть счастливым. «Я не хочу их, как и они не хотят меня» кричала какая-то часть его души, мелкая и уродливая.        — Мне просто нужны вы, моя семья, чтобы снова стать самим собой, — он шепчет, он молится, он надеется.       Это тот человек, которым он был, тот, которым он иногда гордится. Человек, в которого влюбилась Цансэ-санжэнь, человек, которого Цзян Фэнмянь хочет и заслуживает в качестве личного помощника в ордене. Когда она с ним, он чувствует, что все еще может быть таким. Даже если сейчас это трудно вспомнить, даже если сейчас ему кажется, что он может быть кем-то другим, совершенно новым. Кем-то, кого он не знает и кого очень боится, потому что не доверяет настолько, чтобы быть кем-то хорошим самому по себе. Как он мог объяснить ей это? Как сказать ей, что из-за них он не доверяет себе ни глотка алкоголя, но при этом видит, как она выпивает целый кувшин, и все равно чувствует себя в ее объятиях безопаснее, спокойнее и на своем месте, чем где-либо еще? Он не может, у него не хватает слов, это больно. Поэтому он говорит:       — Я — это я, когда я с тобой. Я не знаю, кем я буду с ними. Я… я боюсь того, кем я буду с ними. Я бы предпочел…       Цансэ-санжэнь улыбается, словно все еще понимает и может прочесть слова, которые застряли у него в горле, смысл, который все еще засоряет его разум.       — Я бы хотел быть с тобой.       «Смогу ли я тогда по-прежнему быть счастливым?». Если они останутся, если она останется, если у него не будет родителей, но будут жена и сын. Если у него будет его лучший друг и их орден. Если у него будет все, что делало его тем, кем он себя считал. Он хочет, чтобы этого было достаточно, как и прежде. Он хочет, чтобы этого было достаточно. Даже если он осознает, что больше не может продолжать лгать и оставаться таким, как раньше.       — Да, ты можешь, и я позабочусь об этом, — заверяет Цансэ-санжэнь, отвечая на его вопрос.       Вэй Чанцзе не знает, как долго он остается в таком положении, в ее объятиях, но в какой-то момент он перестает плакать. Ему также перестало быть больно, он слишком устал, чтобы следить за происходящим. Все пришло в норму. Цансэ-санжэнь что-то напевает, и ее голос звучит ужасно успокаивающе, несмотря на то, что её пение ужаснуло бы любого музыканта.       — Ты пытаешься убаюкать меня, чтобы я уснул? — шутит он. — Я думал, что достаточно проспал.       — Едва ли, — усмехается Цансэ-санжэнь. — Все, что ты спал последние несколько недель, было сделано для того, чтобы компенсировать предыдущие месяцы недосыпа.       — Теперь ты должен дремать, — соглашается Цзян Фэнмянь. — И спать полные ночи. Без исключений.       — И ты тоже, Фэнмянь, больше никаких мужей, падающих на землю! — заявляет Цансэ-санжэнь. — Он всю неделю путешествовал на мече! Вчера Юй Цзыюань пришлось вмешаться и сказать: «Не смей пытаться вернуться, я пойду вместо тебя, а ты отдыхай!»       Вэй Чанцзе нахмурился, пытаясь понять, что происходит, а Цзян Фэнмянь, похоже, осознал это и вздохнул.       — Ах да. Полагаю, мы должны ввести тебя в курс дела относительно недавнего… события. Я расскажу тебе все, что мы узнали на этой неделе, как только Лань Юань и Лань Цзюань очистят тебя.       — Через год? — спрашивает Вэй Чанцзе.       Наступает тишина, и вдруг Цансэ-санжэнь заливается хохотом. Цзян Фэнмянь тоже ухмыляется.       — Если ты уже можешь шутить… Может, и раньше.