***
— Меня бесит что вы, тупые людишки, начали считать истинную любовь благом. Юджи делает глубокий вдох. Затем медленно выдыхает. И открывает глаза. Взор карих глаз устремляется в бесконечную тёмную бездну. Иллюзорно, конечно. На деле его взгляд упирается в низкий потолок каменного подвала. — Тебе обязательно надо поговорить об этом сейчас? Вообще-то я тут уснуть пытаюсь. — Ты бесполезно ворочаешься уже третий час, и сна у тебя ни в одном глазу, сопляк. Рассказывай мне тут… Снова глубокий вдох. Юджи поднимает корпус и подтягивает колени к себе. Стены тесной комнаты давят и угнетают, хотя раньше подросток клаустрофобией не страдал. Сукуна молчит, словно ждёт разрешения продолжить начатую мысль. Итадори выдыхает. — Тебя бесит, что люди считают истинную любовь благом, ну и? Что не так? — А то, что не благо это нихрена, а самое худшее из возможных проклятий. — Правда? Я думал, хуже тебя никого нет, — ворчит Юджи, невольно заслушиваясь. Тембр у Сукуны безумно завораживающий. Хочется нырнуть в него с головой, а после утонуть в нём, раствориться. Слиться в единое целое с этим низким, рокочущим голосом, познать его сущность и естество. Стать им. «Что-то меня несёт», — устало думает Итадори, но противиться этим ощущениям уже не пытается. Истинного не выбирают. Остаётся только держать трезвой рациональную часть Юджи. Эмоциональную уже не спасти. Сукуна игнорирует слабую попытку подростка в иронию. — Когда я появился на свет, истинную любовь искали все, и боялись её одновременно. Неспособность видеть цвета — наименьшее из зол, которое несёт в себе это проклятие. В остальном человек хотя бы может оставаться верен себе и своим принципам. «Прозревшие» же люди являлись тогда чуть ли не святыми существами, наиболее приближенными к Богу, поскольку личность многих из них менялась кардинально. Двуликий замолчал, и возникшая в комнате звенящая тишина обнажает стук сердца Юджи. Целого и невредимого, благодаря Сукуне. — Менялась? — тупо переспрашивает Юджи, почему-то стесняясь своего сердечного набата. — «Прозревший» был способен легко отринуть своё прошлое. Отпетые преступники становились на путь праведный, несчастные люди расцветали на глазах, а враждующие веками кланы примирялись ради союза двух предназначенных сердец. Бывало, конечно, и наоборот — самые добрые, светлые люди неизбежно падали в объятия тьмы, следом за своим истинным. Потому что кем бы ни был соулмейт, встретившись с ним, выбора не оставалось. Вы либо будете вместе до конца жизни — либо сдохнете в страшных муках порознь. Такова была правда мира, в котором я родился. — Ну и что? Разве современный мир не является для тебя доказательством обратного? Вон, три четверти всех «зрячих» не принимают своих истинных, и ничего. Живут себе… — Как долго? — Грубо отрезает Сукуна, заставляя Итадори поёжиться. — Да, по-разному… некоторые и до восьмидесяти лет доживают. И до девяноста. Я видел один документальный фильм. — Жаль, что ваш человеческий мозг не способен связать очевидные вещи. И да, современный мир является для меня доказательством. Доказательством моей правоты. Король Проклятий снова молчит, давая Юджи время на размышления. Но мозг подростка не очень-то хочет думать над загадками собеседника. — Научно ещё не доказано, что длительная разлука с соулмейтом вредит физическому здоровью. А то, что порознь истинные обречены быть несчастными — лишь теория. — В твоих умственных способностях я и не сомневался, сопляк, — едко отзывается Сукуна, наблюдая в голове своего истинного пустоту похлеще той, что окружает Годжо. Зато всё иррациональное внутри Юджи заметно плывёт от самого факта разговора с соулмейтом. Проклятие испытывает схожее чувство, только скрывает его куда более умело. — Пф, ну куда уж мне до мегамозга тысячелетнего проклятия, — обидчиво фыркает Юджи и утыкается носом в диванную подушку. — Хорошо, объясняю один раз для особенно тупых: раздельно друг от друга встретившиеся соулмейты испытывают острое неудовлетворение. Чем дольше они не видятся, тем сильнее оно растёт. И так до размеров полного отчаяния, тоски, апатии, и всей прочей хуйни. Короче говоря, да, этих людей вы называете несчастными. И когда человек несчастен, в его душе происходят изменения, влекущие за собой уже физические последствия. В частности, уязвимость для любых болезней. Я уже не говорю о том, что несчастные люди рождают своими негативными эмоциями проклятия высшего ранга. Так понятно? — Угу. Значит, тысячу лет назад люди просто боялись болезней? Сегодня это не проблема. Современная медицина решает практически все вопросы, связанные с человеческим здоровьем. — Современная медицина не предотвращает деформацию души, а именно её твои предки так боялись. Никто до сих пор не научился исцелять душу. А ваше поколение, похоже, даже не пытается её сберечь. Сукуна саркастически усмехается, и по телу Юджи отчётливо бежит холодок осознания. Похоже, у Короля Проклятий есть четкое представление о таком эфемерном понятии, как душа. И речь его звучит весьма убедительно. Настолько… что даже возникает желание поставить её под сомнение. — Не хочешь, не верь. — Как и всегда, Двуликий демон перехватывает мысль Юджи раньше, чем он успевает её озвучить. — Не думаю, что до людей из твоего мира теперь можно донести хоть что-то стоящее. Вы измельчали… всё важное гоните из сердца вон, и в культ возводите всё самое неважное. Казалось бы — мне повезло. Мир, который я так старался приблизить к хаосу, спустя тысячелетия сам стремительно летит в бездну. Но чем же мне себя тогда занять? Последний вопрос, конечно, риторический. Юджи думает. На часах почти четыре часа утра, но в подвале без окон время суток не имеет особого значения. Очертания голых стен, выключенного телевизора и деревянного столика с небрежно разбросанными вещами подростка неизменны. Спать почему-то не хочется. Сукуна вновь молчит, а в голове вертятся невесёлые мысли. Что, если он все-таки прав? В таком случае, Юджи обречён на разрушение души. — Нет, всё-таки я не ощущаю себя несчастным, хоть мы и не вместе, — наконец приходит к выводу Итадори, поднимаясь с расправленного дивана и потягиваясь. — Потому что сейчас я всегда рядом, хочешь ты этого или нет. Твоё отношение в данном случае ко мне не важно. Важно, что ты будешь делать, когда я отделюсь от тебя. — А это возможно? — Теоретически — да. — Было бы славно. Хотя нет, вдруг другой сосуд не сможет тебя контролировать? — В этом, блять, и смысл. — Тогда не славно. Ты — мой собственный крест, и мне придётся нести тебя до самой смерти. Юджи не видит лица Сукуны, но уверен на девяносто девять процентов, что тот сейчас ухмыляется. — Конечно, умереть в один день — романтично, но у меня есть и другие планы. А для них мне нужно ещё пожить, желательно подольше. Итадори фыркает. Эгоистичный Сукуна даже не рассматривает в подростке оппонента, способного помешать его коварным замыслам… Внезапно в голове набатом проносится цитата: «Прозревший был способен легко отринуть своё прошлое». И почему-то Юджи хочет якорем зацепиться за эту мысль, не отпускать её ни на секунду, убедить себя, что это правда, и есть ещё надежда на счастливую полноценную жизнь. — Откажись от своих злодейских планов, и, может, мы найдём общий язык, — наивные слова слетают с уст сами собой, как что-то простое и естественное. Сукуна усмехается. — Ты предлагаешь Королю Проклятий перестать быть проклятьем? Поверь, куда легче из тебя сделать проклятого шамана, хоть у тебя и нет предрасположенности к этому. Весь мир будет у твоих ног, если ты захочешь… — Ни за что. Ками-сама, Сукуна, ты действительно не понимаешь? Ты ужасен, ты сеешь только раздор, страх, боль и тиранию, твоё стремление к хаосу разрушительно, и поэтому я… я пообещал себе бороться со злом, подобным тебе. И не отступлюсь от своих слов. А значит, не договоримся… Двуликому нечего ответить, наступает его очередь погрузиться в долгие размышления. Вот только Юджи слышать его мыслей не умеет, да и не хочет, если уж быть откровенным до конца. Последний разговор ожогом отпечатывается на сердце подростка. Это больно. Похоже, новый ноющий шрам ещё долго будет давать о себе знать.***
— На этот раз я не смогу сопровождать тебя, поэтому доверяюсь кохаю, на которого можно положиться! — Левая рука Сатору Годжо мягко ложится на плечо высокого светловолосого мужчины в белом костюме. — Познакомься с Нанами-куном — чародеем первого ранга и бывшим офисным работником. Юджи с интересом разглядывает нового учителя, равнодушное лицо которого всё больше омрачает тень сдерживаемого недовольства. Оно растёт с каждым новым произнесённым словом из уст Годжо-сенсея. — Пожалуйста, прекрати говорить об этом. — Конечно, в нашем мире есть куча странных шаманов, — как ни в чем не бывало продолжает вещать Сатору, поглаживая своего кохая, — но Нанами Кенто посвятил несколько лет жизни работе в средней кампании! Представляешь, Юджи? — Аргх. Кому вообще интересно слушать такое? «Похоже, у этих двоих «высокие» отношения», — задумчиво склоняет голову Юджи, наблюдая за ехидным лицом Годжо и раздражённо спихивающим руку собеседника Нанами. Этот закрытый человек, очевидно, умеет держать себя в руках, обладает выдержкой и самодисциплиной, но дай побольше времени Сатору, и он выведет из себя даже буддийских монахов. Итадори цепляется взглядом за зеленоватые солнечные очки на прямом носу Нанами Кенто, и не скрывает своего удивления. «Похоже, маги нередко прячут глаза…» — Вы были офисным работником? Почему же не стали шаманом с самого начала?! — Вопрос слетает с языка подростка сам собой. Острые черты лица шамана первого ранга приобретают строгий оттенок. Мужчина складывает руки на груди и с вызовом поднимает голову, смотря на первокурсника как бы сверху вниз. Высокий рост легко ему позволяет. — Наверное, в первую очередь стоит начать с приветствия. Верно? — Голос мужчины сквозит отстранённым холодом, словно ему вовсе не интересно это знакомство. — Приятно познакомиться, Итадори-кун. — Ах, д-да, приятно познакомиться! Юджи делает торопливый поклон, почему-то немного засмущавшись. «Он совсем не похож на Годжо-сенсея… мне нужно быть сдержаннее рядом с этим человеком.» Впрочем, Итадори не из тех людей, кому притворство легко даётся. Нанами-сенсей тем временем делает глубокий вдох и философски поднимает глаза в потолок. — Единственный ценный урок, который я вынес из магического техникума — все шаманы засранцы. И единственный урок, который я вынес из офиса — то, что работа тоже говно. Раз уж и то, и другое оказалось отборнейшим сортом дерьма, лучшим решением было заняться тем, к чему у меня хотя бы есть способности. Таков мой путь. Чем больше Нанами говорит, тем сильнее вытягивается лицо первокурсника. Сатору Годжо как-то незаметно оказывается рядом с Юджи. Чёрная повязка скрывает настоящие эмоции, при должном усердии читаемые в глазах, но на лице сенсея шаловливая ухмылка. — Он всегда занудствует, особенно когда болит голова, — доверительно шепчет Годжо подростку на ухо, но получается достаточно громко, чтобы его слова долетели до слуха шамана первого ранга. Юджи также не видит глаз Нанами-сенсея, но готов поставить на то, что прямо сейчас тот буравит Сатору недобрым взглядом. Или, может, смущённым? — Итадори-кун, прошу, не пытайся сравнивать меня с Годжо-саном. Да, я всецело доверяю этому человеку. Но я не уважаю его. — Эй, я вообще-то всё слышу! — Несмотря на обидчивый тон Сатору, губы его ещё больше расцветают насмешливой улыбкой. Учитель разве что открыто не смеётся. Между этими двумя идёт неочевидная, но весьма уловимая борьба авторитетов. На обыкновенное соперничество это не похоже — соперничать с Годжо может разве что проклятие высшего ранга вроде Сукуны. Может, между двумя сенсеями витает недосказанность? И прямо сейчас они пытаются выяснить отношения? Как бы то ни было, Юджи словно стоит на перекрёстке двух огней. Малейшее неосторожное слово — его сожгут и не заметят. Поэтому Итадори молчит. Ровно до тех пор, пока Нанами снова к нему не обращается: — Я не признаю тебя как шамана, Итадори. Пускай ты и носишь внутри себя бомбу, подобную Двуликому демону. Так что будь добр, постарайся как следует, чтобы показать свою полезность в этой миссии. Откровенное пренебрежение способностями Юджи неприятно щекочет нёбо, но первокурснику уже не впервой пытаться доказать самому себе обратное. — Недавно я понял, что слаб и беспомощен. Но я стану сильнее. Я хочу стать сильнее и иметь возможность выбрать, как мне умереть. — Рука Итадори тянется ко лбу, поправляя колючие волосы, а тонкие губы рассекает мотивирующая улыбка. — Можете ничего не говорить, но я заставлю вас признать меня! Вот увидите… — О, нет, юноша. Оставьте подобные речи своему начальству. Так-то мне глубоко наплевать на всё это дело. Безучастные слова Нанами-сенсея холодными волнами окатывают шаткое самолюбие подростка. «Что ж, эта миссия обещает быть сложной…»