Убежать, спрятать Гермиону, найти оружие и дойти до своих — этот нехитрый план требовал выждать, и Гарри ждал. Он очень хорошо помнил, что говорил дядя Коля — торопыжки умирают первыми, а партизаны не должны умирать, они должны делать все, чтобы умирали фашисты, потому что чем больше умрет фашистов, тем лучше. Эти твари не должны жить.
Глядя на то, что в «школе» сделали с Гермионой, Гарри понимал, что всех этих фашистов надо уничтожить, потому что они не люди. Он помнил каждого из них, их ухмылки, их лицемерные слова и знал, просто знал, что не успокоится, пока хоть одна эта тварь поганит своим дыханием воздух. Он не делил их на мужчин и женщин, потому что у твари нет пола, у них есть только одно обозначение — фашист.
Гермиона, видя такую ярость мальчика, убеждалась в том, что Гарри ее не бросит, постепенно начиная доверять ему все больше. Он мыл ее, переодевал и обращался, как с маленькой, все понимая. Гарри был необыкновенным. Поседев, он будто бы стал старше, и девочка доверилась ему полностью. Куда-то исчезло смущение, не сразу, но исчезло. Даже когда описалась во сне от кошмара, он просто успокоил Гермиону и переодел.
— Пойдем, покушаем? — предложил Гарри, а потом очень аккуратно пересадил девочку.
— А что у нас будет на покушать? — спросила Гермиона, улыбнувшись. У нее оказалась просто волшебная улыбка, необыкновенная такая… Гарри понял, что почти никогда не видел девочку улыбавшейся, и в груди опять колыхнулась ненависть.
— Сегодня у нас каша, — задумчиво произнес мальчик. — Шоколадная, хочешь?
— Ой… А это как? — удивилась девочка.
— А вот увидишь, — улыбнулся ей Гарри. Среди продуктов нашлись и сгущенка, и какао, поэтому он решил сегодня порадовать Гермиону гурьевской кашей, как в мирное время.
Девочка с удивлением смотрела на необыкновенную коричневую и такую сладкую кашу, от вкуса которой хотелось улыбаться. Гермиона стала реже плакать, потому что Гарри же был рядом. Поэтому улыбающаяся девочка ела сладкую кашу, а мальчик гладил ее по голове, отчего становилось очень тепло на душе. После еды Гарри привычно помыл посуду и увез Гермиону разговаривать и читать. Вот однажды она спросила его, почему он называет магов фашистами.
Гарри в сознании будто сделал шаг назад, выпуская наружу партизана Ваню, который начал рассказывать. О замученных и убитых девочках в тот первый день, о сгоревших деревнях и маленьких трупиках в золе, о замученных девушках и юношах, о всем том, что принесли фашисты на его землю, а потом он начал сравнивать то, как обращались с Гермионой, и то, что он рассказал. Девочка слушала и понимала: маги — фашисты. Их нужно уничтожить. Обязательно уничтожить, чтобы никто больше не плакал от боли, не умирал в страшном «гестапо», чтобы никого не пугали «эсэс». Гарри рассказывал Гермионе все то, чему учил его дядя Коля, и на смену страху в груди девочки медленно разгоралась ненависть.
— Ну, давай попробуем снять бинты? — произнес Гарри, отчего Гермиона уже почти спокойно перевернулась. Ее тело еще сопротивлялось, но у девочки была сильная воля, которой хватило на то, чтобы заставить себя перевернуться.
Гарри аккуратно сматывал оставшийся чистым бинт, что уже было очень хорошо. Раны на пояснице и спине поджили, теперь можно было попробовать помыть и потом… наверное, еще раз забинтовать, чтобы Гермиона не разодрала во время своих беспокойных кошмаров. Девочка спала очень плохо, каждую ночь к ней приходил приют и «школа». Концлагерь «школа волшебства». Лицемерные слова лицемерных фашистов. Что с ней там делали, Гарри даже не пытался представить, но Гермиона ни за что не соглашалась расставаться дольше, чем на поход в туалет.
— Гарри, тут чары интересные, как думаешь, можно их попробовать? — спросила девочка.
— Можно, конечно, — ответил мальчик. — Только палатку не разнеси.
— Не разнесу, — хихикнула девочка. — Вот смотри, это используется для заживления ран…
— Здорово, надо разучить! — обрадовался Гарри.
Гермиона больше не говорила совсем, только через артефакт, но этой проблемой можно было заняться, когда они окажутся у своих. А пока… Пока было нужно чем-то занять время, чтобы в голову не лезли разные мысли, и чтобы девочка не начала погружаться в себя.
***
Гермиона решила открыться и рассказать все. Когда она рассказывала, что с ней делали в приюте, Гарри понял, что это было намного страшнее, чем с Машенькой. Это было просто непредставимо, как страшно, он даже представить себе не мог, что с девочкой, да не только с девочкой, с кем угодно, можно делать такое. Мальчик обнял Гермиону и держал в своих руках, пока она, уже рыдая, не рассказала все. Увидев, что Гарри не отвернулся от нее, не назвал грязной или еще как-то, девочка просто плакала, выплакивая все, что накопилось.
— Я убью их всех, — сказал ей Гарри. — Ни один из них не будет больше творить такие зверства.
— Я верю тебе, — ответила Гермиона, прижимаясь к мальчику, который не предал ее.
— Мы справимся, — пообещал мальчик. — Найдем оружие, и тогда они все пожалеют, что посмели поднять на тебя руку. А потом доберемся до наших, хоть до них безумно далеко, но мы сможем.
— А «наши» — это кто? — тихо спросила девочка.
— Наши — это Советский Союз, — ответил Гарри. — Они просто не знают о нас, иначе бы нас давно вытащили, но мы придумаем, как подать весточку, обязательно.
— Сова, наверное, не долетит, — вздохнула Гермиона. — Может быть, по почте?
— Не думаю, что фашистская почта отправляет письма в Советский Союз, — проговорил мальчик. — Но мы обязательно справимся, потому что иначе не может быть. Фашисты не могут быть сильнее нас. С нами Сталин!
Гермиона не стала спрашивать, кто это такой, потому что верила Гарри, которого про себя называла своим. Они бы потеряли счет времени, если бы не Темпус, отсчитывавший дни. Гарри сказал, что нужно ждать до сентября, когда большинство фашистов уберется в свой концлагерь. Что он имел в виду, девочка не поняла, но уже совершенно доверяла ему, поэтому переспрашивать не стала, а нашедший в учебнике географии карту мира Гарри строил планы:
— Нужно на метле пролететь вот сюда, вот тут переночевать, а потом, наверное…
— Смотри, что написано: это союзник СССР, — заметила Гермиона. — А что, если…
— Опасно, у фашистов есть самолеты, — объяснил Гарри. — Могут сбить, и тогда хорошо, если убьют, а если нет, то будет гестапо…
— Значит, надо думать, — решила девочка. — Должен быть путь.
— В сентябре пойдем на разведку в Лондон и попробуем спросить гоблинов, — решил Гарри. — Они, вроде бы, не из гестапо, а просто за деньги. Значит, если им заплатить, то будут молчать. Эх, винтовочку бы… А лучше шмайссер.
— Если гоблины за деньги, то, может, продадут? — предположила Гермиона.
— Попробуем, — кивнул мальчик, — но не раньше сентября. От облавы мы с тобой не убежим.
***
— Сейчас я тебя раздену и положу в ванну, хочешь? — спросил Гарри девочку. — У тебя уже все зажило, а вода тебя расслабит.
— А потом помоешь? — это была скорее просьба, чем вопрос.
— Конечно, малышка, — улыбнулся ей мальчик. Гермионе очень нравилось, когда Гарри звал ее малышкой, от этого становилось тепло в груди.
— Тогда раздевай, — кивнула девочка. Снять верх она еще могла, с юбкой были сложности, а вот прикасаться к белью она была совсем не в силах, при этом полностью доверяя эту процедуру Гарри. Поэтому приходилось приноравливаться в туалете, например, но Гермиона уже совсем не стеснялась этого мальчика.
Очень аккуратно положив девочку в ванну (хотя и было тяжеловато, но советский пионер не боится трудностей), Гарри проконтролировал, нет ли крови, а потом положил ее ноги так, чтобы Гермиона не захлебнулась. Девочка смотрела на него с благодарностью: он ухаживал за ней так, как никто и никогда, а Гарри не видел в этом ничего странного. Для советского мальчика Вани это была норма, как и со стеснением. Немного другие нормы были в 40-х годах, а уж во время войны и подавно.
Искупав Гермиону, Гарри вытер ее и перенес на кровать, чтобы потом одеть в пижаму. Пижаму Гермиона странсфигурировала сама, пользуясь выученными чарами из найденной здесь книги. Оказалось, что кроме того, чему их учили в Хогвартсе, существуют и другие чары — более простые и долговечные, поэтому хотя бы пижамы у них обоих были, что сильно помогало в ежедневной жизни. А вот потом… потом Гарри создал пионерский галстук.
