***
К тому времени, как голова благополучно зажила, боле не беспокоя, всё чаще из общих уст экипажа то тут, то там стали звучать разговоры о скором окончании пути. Да и по словам самого капитана оставалось в дороге провести совсем немного, прежде чем из вод Северного моря они войдут в реку Тайн, что уж в остров английский вклинивается, а там и до порта рукой подать будет. Право слово, столько уж всего Фёдор об том наслушался, что теперича только мыслию о приближающейся невиданной стране и грезит. Уж снится она ему, верно, начнёт, потеснив остальные безобразные сновидения. Да то бы и к лучшему было. Оттого, больше времени он в последние дни на палубе проводит, на долго каюту свою покидая, несмотря на погоду зябкую, что до жил самых пробирает. И читать на палубу выбирается, не засиживаясь в четырёх стенах, а порою и будучи ещё гребнем в руках наружу выскакивает. Ночию, ежели пробуждается спозаранку, тоже не приминёт вылезти, да оглядеть округу с бака, а всё лишь бы скорее хоть клочок земли увидать, момент не упустить. От и ныне, сидит, аки воробей на ветке, в совершенно утлом положении, чрез борт перебросивши ноги, да пейзажем баюкается, лениво очами краски евоные впитывая. Всё в этом панно до рези неизменно. Подражающие друг другу две широты великие, что окиянской, да небесной сутью, туловами своими сливаются воедино, лишь чертою горизонта время от времени разливаясь по назначенным уделам. Кажется, бесконечное в своём раздолье пространство, заполненное рёвом вод кристальных, убийственных в силище и хладности для всех уроженцев земли твёрдой, которые при всём при этом лезут нарожон, думая, что смогут удержать капризную фортуну в дланях, что не будут погребены заживо, растоптанны диким табуном волн неприручаемых. Юноша ещё до конца не понимает, но, наверно, именно потому княже так сюда и тянется. "Что это за зов, о котором он сказывал, ежели не зов края родного? Хотя ранее тот сам молвил об обратном. В таком случае, может сил прилив аль природы какой особенной, недоступной мне в понимании в силу многого?" - верно так и есть. Ну поди, разбери его, этого Луговского. В сокрытости своей был и так человеком не ясным для ума, а при раскрытии и вовсе непостижимым сделался. Этакая комната чудесатая, что разум дверью запертой к интересу побуждала, а когда наконец отворилась, оказалась с ног на голову поставленной, да невесть чем заваленной, ну точно. Ларец, чтоб его, с тайнами. Так бы продолжался дрейф размеренный по каскадам разглагольствований бескрайних, но самым краем ока зацепляется Федя за новое что-то. Изворачивается тогда шустро, за ванты придерживаясь. И, конечно, то не земля английская есть, но пики скал, что прямо из моря торчат, тенями выразительными представая. "Это ж, сколь длинны они, раз со дна и до самой поверхности достают? Во дела...". Ну чудо, вправду, токмо такие гиганты и могли посредь стихии столь буйственной вырасти, до сего момента лишь источившись в изящные возвышения. На вершинах своих и выступах обрывистых они ко всему, коли юноша правильно углядел, ещё и гнёзда лохматые держат. Птицы в них бурые с клювами длинными рассиживаются. На чаек не смахивают, а более никаких морских пернатых он и не знает. Они же, видно, и гладь морскую бороздили давеча, мелками точками мелькая, что бросились врассыпную при появлении судна громадного, опосля разлетевшись по своим витым пристанищам. И они же, паря в воздухе на полном размахе крылов своих небольших, с высоты едва ли не равной скалам, которые, между прочим, превосходят в размерах грот-мачты, сигают вниз аки отчаянные самоубивцы, лишь затем, чтобы спустя некоторое время вынырнуть с рыбою в клюве обратно. Вот же эки актёришки! Покамест судно проплывает мимо, близко совсем, навязчиво думается, руку протяни и достать выйдет. Оттого Федька, на ногах выпрямляясь, стан вперёд вытягивает, да за тросы крепкие держится притом. Попытка-вторая, наклон сильнее и... Наконец, самые кончики перстов намозоленных касаются грубого камня, да проезжаются по нему до тех пор, покуда корабль не отходит от скалистых выростов, укатываясь вслед за восходящим солнцем дале.***
Гоня в порыве на всех восьми раскрытых парусах, к полудню-таки они наконец-то настигают восточные брега Англии, приближаясь к широченному устью Тайн. Уж издалека виднеться начинает отвесное возвышающееся побережье по обе стороны от реки, и поначалу кажется оно даже не настоящим. Разве возможно, что столь ровно срезанные холмы, взаправду не задумкой людской являются, не стеной какой аль другим строением? Однако по приближению становится ясно, что, видно, и такое на свете белом есть. Совершенно голы берега эти, не прикрыты ни растительностью, ни снегом. "Тьфу, какая ж это зима? Просинец* уж на дворе, а это что?". И то верно, будто токмо осень царит, а чем другим здесь и не пышет ни капли. Скалистая огранка прибрежья сплошняком идёт вдоль отвесных холмом и кишит теми самыми птицами, что уж довелось повстречать Басманову поутру. Гогот такой стоит от них, словно гуси напуганные орут, ей Богу. В особенности, когда корабль рядом начинает проходит, заходятся в лепете общем и целыми табунами в стороны разлетаются, шум на всю округу подымая, да в небе сером исчезая, аккурат за тучами грузными. Да, чем ближе они к цели были, тем плотнее занавес небесный нависал словно покрывалом, светило заслоняя. От ныне оно вовсе скрылося и носу не кажет. А тучи низкие, скверные такие, того и гляди разразятся, обрушатся на мир. И ведь легка на помине мысль! Как разлив моря остаётся за кормою, так накрапывать тот час же начинает и не снегом, нет, а водою. Хладный дождь расходится, противной влажностью одежды отяжеляя, и, по всей видимости, о прекращении сего бедствия можно и не беспокоиться в ближайшее время. Оно попросту не придвидится. Чуть погодя впереди показался заветный город, но преждию, конечно, порт. Не впечатляющий своим маштабом, а всё ж не маленький. Людьми наводнённый, да оттого оживлённый в меру крайнюю, шумный очень. Помимо возгласов человеческих, тут и там работа орудий кипит, ни на миг не замолкая. То - верфь, что раскинулась и теснит пристанище судов приезжих. Теснит сильно, в самом деле, а гремит ещё сильнее, руками множества людей суда возводя всех мастей, да размером на загляденье всеобщее. По приближению к помостам в воду уходящим, палуба Змия порядком пустеет. Большая часть команды скрывается в трюме, оставшиеся облачаются в маломальски приличные для люда обычного одеяния. И вот уж не ходячие мертвецы пред фёдоровыми очами, а вроде ничем непримечательнный экипаж. Всё в точности как перед его прибытие на корабль этот. Эх, если бы он тогда только знал. Вход с помостов в сам порт по ограждению табличкой видной знаменуется. "Quayside*. Novum Castellum*", чтобы это не значило. Однако, что-то из этого, верно, название града есть, а вот что именно вопрос уже другой. Покуда лоцман местный руководит мягким, без лишних проишествий заходом Змия на стоянку, юноша уж весь напружинивается. Мотается взад-вперёд по возвышению бака и всё места себе от предвкушения не находит. От уж и приказ об отдаче якоря звучит, затем со скрипом оный ко дну уходит, трап на берег выводится, и капитан, стоящий рядом, наконец выдаёт такие долгожданные слова: "Мы на месте", - да зазывает его за собой. От уж стоят они, готовые вот-вот ступить на землю, но отчего-то не делают этого, ждут, медлят. Точнее сам Луговский ждёт, задерживая весь процесс. И его ожидание отвечается. Мгновение спустя из каюты своей спешно выходит Борис, на ходу пояс кафтана оправляя, к ним приближается. - Ну, свидимся, Борь, - глаголет на прощание князь ему, руку на плечо укладывая. - Обо всём надобном обмолвились уж, дело за тобой, не пропадай. - Да куда ж я денусь-то, Михал Кузьмич, пропадать эт по твоей части, так что желаю того же, ежели вообще могу о таковом просить, - кладя свою длань поверх княжеской, коротко отвечает старпом, да вновь приостанавливает Луговского, который уж покинуть судно твёрдо вознамерился. По шее пальцем себе постукивает Иваныч, указывая мол: "Посмотри чё", - да неодобрительно, главой покачивая, наблюдает за тем, как, нащупав чешуйку не замеченную, княже, вместо того, чтобы втянуть её, раздосадованно выдирает частицу с корнем, в желании поскорее с ней разделаться. Опосля того шипит сердито, крови капли утирает, да окончив с этой досадой, вместе с Басмановым на берег сходит, теперича полностью вверяя Борису командование. "Невозможный человек, право слово", - только и остаётся думать. Только сойдя по трапу, юношу со всех сторон захлёстывает речь иноземная, в том числе и из уст Михаила, что бегло объясняется с каким-то человеком, одетым и выглядешим более чем прилично. Вместе с ним они продолжают дальнейший путь, а Федька всё вертится по сторонам, не можа глаз оторвать от невиданных до селе мест. Люди все по чудному разодетые, даже не то, что не как на Руси, отлично даже и от генриховой родины. Валаны потешные, гротескные объёмы, но это, видно, у кого побогаче, коих здесь не много совсем, а простолюдины уж в виданных им портках. Они, верно, всюду одинаковые. Задрав голову повыше, на покатой крыше здания он замечает вновь ту самую птичку. Как поведали, олуши то. Их здесь, у воды как слепней, ей Богу. Тельце ихнее длинное, но величественности то не предаёт, ведь лапы аккурат из середины торчат. От и получается, что несоразмерно длиннющий хвост тащится за этим существом, покуда оно еле-еле, вразвалку плетётся по своим делам. "Ну какая ж это олушь? Уродливая утка всего-то", - задержавшись, успевает заключить он, пред тем как за руку оказывается схвачен и потащен вперёд. - Не смей теряться, - строго повелевает ему княже, да покрепче перехватывает под локоть юношу. - Раз уж ты здесь, то боле не матрос Федька мне нужен, чобы я матроса-то с собой таксать стал? А, скажем, такой же приезжий купец, что для верности прибился к теперича общему делу и на меня работает, а звать будут тебя... - Теодор Штаден. - Добро, условились, - и отвернувшись от юноши, Луговский возобновляет разговор с сопровождающим их господином. Во время их спокойного шествия по улочкам так и не обозначенного града, Фёдору представляется возможность рассмотреть так долго настигаемую цель подобрее, а ещё ощутить, да подметить, что, несмотря на таперича крепкую твердь под ногами, его плоть до сих пор ведёт из стороны в сторону, как бы силясь даже и сейчас уловить равновесие, хоть боле этого и не требуется. Однако, оглянувшись на Михаила, тоже самое беспочвенное стремление он замечает и в нём, а, значит, всё так и должно быть. Верно, с чего бы было иначе, опосля целого месяца проведённого в море? Стройными рядами домов укатывается вперёд переулок, под подошвой сапог камнем уложенной дорогой расстилаясь. В основной массе строения здешние не велики, угловаты на свой лад, и в общем и целом схожи очень с теми, что на каждом шагу на генриховой отчизне встречаются. Но есть и в корне отличные от них, такие по углублению в город попадаться чаще начинают. Утянутые по своей форме вверх, с длинными тёмными крышами, а также с множеством пиков и дымоходов тонких на них. С ажурными объёмными узорами повсеместно, в особенности по окнам и самым возвышениям зданий, что в добавок подчёркивают строгость сей мрачной архитектурной задумки. Но все те жилые дома ничто по сравнению, как ясно, с собор, который предстаёт перед героями как только они из-за угла на эспланаду обширную заворачивают. Её центром, аки звездой во лбу у царевишны, является дом божий, и всё внимание к нему одному стягивается, заставляя меркнуть округу пред величием поражающим. Выразить всё восхищение симу огромному едва ли не божеству в человеческом исполнении у прихожан выходит лишь раболепным взглядом, обращённым ввысь то ли к верхушкам здания, то ли к самим небесам. Высоки и резки его своды веерные с множеством нервюр*, остёр и чёток фасад в декоративном приукрашении и отнюдь неласковы в тени люкарн* окна, в сумраке которых словно нашли отражение лики великомученных святых. Когда же тихое накрапывание перерасти в ливень сильный вздумало, прихожане собора засуетились, да поскорее хлынули внутрь храма. Михаил же с Фёдором меж тем уж настигли ожидавшую на площади карету, и, также спеша укрыться от суровой непогоды, устроились под её навесом, тронувшись в конечный путь до новоприобретённых княжеских харом. Всё те же, подобные уже увиденным, здания ещё какое-то время мелькают стройной чередой за пределами возницы, да вскоре оканчивают свой бег кварталы городские и, оставив град сей позади, карета продолжает свой ход по пригороду. - Это точно не столица, ведь так? - решает утвердиться в своих домыслах Басманов, от оконца к Луговскому поворачиваясь. - Так, всё так. По горло я уж на столицы эти насмотрелся, да все они одинаковы. Более прогнилых, более заскорузлых мест попробуйка сыщи. Ну их. А это, пусть пока и не большой, но определённо развивающийся, особенно в плане морской торговли, городок и, самое главное, к морю близко, не то, что этот Лондон, за тридевять земель который. - А отчего же всё-таки Англия? Даль такая, - сделав паузу, с новым вопросом наступает юноша, на что князь, откидываясь назад, тяжело вздыхает, да принимается разъяснять. - Ой, Феденька, вопрос обширный сложный. Вишь, неожидал никто, что Ванька такие радикальные бесчинства устроит. Нет, он человеком, конечно, всегда был непредсказуемым, но чтобы так подчистую град целый снести и для него мера крайняя, жёсткая больно. В миг Новгорода не стало, а он, между прочим, важной торговой точкою был. Не единственной, ни в коем разе, но, повторюсь, значимой. Столько всего вместе с Новгородом погорело и надо было думать, что, собственно, таперича делать. Благо время было и спешить шибко не пришлося. В ближнем иноземье всё уже было устроено, оттого я решил, как грудию на амбразуру, кинуться на освоение дальних земель. Чобы нет? Расширять собственные горизонты это полезно, жаль правда, что при таких потерях. Заходить на англицкий рынок было проще в первой половине столетия, лет, едак, 20 назад, ну а кто тогда знал, что всё так обернётся. И всё же мы здесь. - Это оттого, что надо было подумать, мы и отчалили в самом предверии зимы? - Ах да, насчёт этого. Ты знаешь, в здравом уме-то никто в зимнюю пору моря не бороздит. "Я заметил". - Все отстаиваются и только по потеплению на воду спускаются. Но мне что до того? Я, да мой экипаж явно не все. Жаровня топится, большей части команды до погоды и вовсе дела нет, а значит плывём, весны не дожидаемся. - Знаешь, Михал Кузьмич, а я ведь в первые дни на корабле чуть Богу душу не отдал. Вот разболелся бы, помер и поминай как звали, - находясь не в восторге от услышанного, как бы невзначай произносит Басманов, слишком ясно усвая в конец, что доверять жизнь этому человеку себе дороже. - Ну "чуть", это всё ещё "чуть". Живой же сидишь предо мною, а значит и неча пиздеть попусту, - глухо посмеиваясь в оскале, глаголет мужчина в ответ. - Тем более, в самый сезон для товара привезённого мы здесь, а значит толкнуть подороже в лёгкую получится. Так что прибытие именно сейчас это не опоздание, а предусмотренная задержка с целью извлечения выгоды, - и за сим изречением разговор оканчивается.***
В скором времени карета наконец берёт остановку прямо пред дверьми, нет, вратами замка огороженного, что красуется на небольшом возвышении средь равнины голой. Не схож он антуражем своим с тем кабалистическим собором, отнюдь. Но оттого не менее самобытен и исключителен на фоне остальных творений. Не изящен он, не сложен, напротив, груб и до прямого прост. Прямоугольное каменное тело, что лежит в основе здания, дополняется угловатыми и округлыми подстройками по его рёбрам, которые венчаются словно трёхзубыми коронами поверху, рождая скорее крепость неприступную, нежели жилые покои. - Ты глянь, а для векового старья неплох! - оглядев свою нынешнюю резиденцию, восклицает князь. - Отвалить, конечно, за восстановление этакого достояния летов пришлось знатно, однако вижу оно того стоило. Отчего град Новым Замком-то кличут, не знамо тебе, а вот отого, что, поговаривают, вкруг подобной крепости оборонительной, ещё времён Великой Римской империи, выстроен он был. Но это маловажно, из этого идущее, что, верно, трупов здесь горы целые позахоронены куда не ступи, стены и этого замка душ неупокоенных, верно, полны, да видел бы я их ещё... - А ты не видишь? - неподдельно удивляется юноша. Ведь правда, неужто, хотя бы маломальски понятная вещь в этом человеке и та неверной в его представлении оказалась? - Нет, за пределами окияна я слеп, аки крот. Не мой здесь удел и не боле твоего лицезреть могу, разве что в большей проницательности различие заключается, - прихлопывая Федьку по колену, да вставая, в ответ молвит Луговский и добавляет напоследок. - Но зато крепче спится. Меньше знаешь, как говорится. Пошли уж и так заседелись. Отворяя дверь возницы, Фёдор первым наружу выходит к целой делегации прислуги, которая встречает князя на входе в крепость. Тут же толчок слабый в спину получает мол: "Давай-давай", - и, оборачиваясь, видит как Михаил отдаёт распоряжение о том, чтобы господина, то бишь его, сопроводили. И после того, обведя юношу взглядом, прибавляет, чтоб из трепья навезённого что-нибудь присмотрели ему, да отправляет. "Ну, пока хляби небесные так хлещут пусть куда угодно ведут, самое главное, чтобы на этот раз не в трюм".***
Покуда заваливается Басманов на перину устеленную, только одно в его голове звенит пуще всего остального: "Постель, Господь всемогущий, постель!". Чего-то столь непримиримо мягкого, по сравнению с древянным полом каюты, спина его словно вечность не ощущала под собой. "Будто в райские кущи упал, право слово. Распрекрасная благодать". Утопая в пышном одеяле, теперь же Федя взором очей блаженно прикрытых обводит всё то, что в завесе радости и некоего облегчения рассмотреть не успелося. Стены, несмотря на то, что сплошь каменные, отнюдь не серы, яркими красками все от потолка до полу расписанны искусно, тем самым увеселяя в столь не светлый час опочивальню угрюмую. Ложе для него даже слишком большое, но тем лучше, он совершенно не жалуется. Широкий балдахин служит ему дополнением, приукрасой изысканной. В ближнем по правую руку от двери углу умывальня покоится, а ковры... Какие огромные ковры по полу хладному стелятся. Это, благослови Боже, даже в отдалении не трюм-каюта и хоть убейте, таперича его отсюда токмо за руки вытаскивать, своими двоими он ни за что отсюда в другие покои не пойдёт. Как быстро к хорошей жизни-то привыкается. Думаться уж начинает, что и с этого ложа его уже не подымут, да в миг лик фёдоров осветляет мысля одна, что он аж вскакивает, шустро направляясь к двери. - А ну-ка, распорядись, чтоб ванну мне приготовили, - одёргивая юнца, стоящего у входа в опочивальню, глаголет Басманов, сердечно надеясь на то, что речь его ломанную разобрали, да сызнова внутрь удаляется. Только подумать, целый месяц, ежели не поболе, власы его, да тело мыла с водою горячей не видели! С головы до ног юноше чувствуется будто жиром его облили, и в последние дни всё так преужаснейше зудит, не хватало ещё, чтобы вши завелись али какая другая живность. А вдруг уже?! Чрез какое-то время всё тот же юнец прибегает обратно и еде внятно сообщает о готовности испрошенного, да спроваживает Фёдора в небольшое тёмное помещение, чей мрак разрезают лишь пара острых огней, от свечей идущих, которые колеблются лишь от валящего клубами пара, что исходит из купальни благоухающей дико травами. Скинув все, не первой свежести одежды, ещё долго отогревается, да отмокает в корыте этом Басманов. Всем, чем только можно, до красна натирается, в рвении собственном даже шрамом не щадя, и пребывает в большой благодарности за то, что лишний раз лицезреть их ему не приходится в сумраке таком. В оконцове, едва ли не варясь, полудремлет юноша, и сон этот хрупкий нарушает лишь кто-то из прислуги, заглядывая, дабы удостоверится жив ли он вообще. "И какое такое трепьё мне здесь могут присмотреть, окромя вещей самого князя? Никаких верно боле и нет, ежели токмо со слуг последнее стаскивать". И в этой мысли Федька не прогадал. Уж когда он вновь на постели восседает, натянув на себя лишь имеющуюся рубаху нательную, ему притаскивают пару княжеских одежд. Примеряют их на его худощавое тело и приговаривают мол, что подошьют. Да столь велики они ему, что тут не подшить надобно, а чудо сотворить. "Как будто по раннему отрочеству дюже взрослым себя почувствовал, да батькины вещи натянул, от не больше, не меньше". Однако, раз сам Михаил Кузьмич кудесник ещё тот, может и прислужный его на что-нибудь этакое способны? Кто ж ведает, может и так, да не его это забота нынче, сейчас ему положен сон, хотя бы просто потому что Басманов сам так решил. Уж больно разнежила его эта постель, и так соблазнительно к юноше рука морфеева тянется, а кто он таков, чтобы не подать свою длань в ответ.***
Спится очень даже сладко. Видно, на радостях, которые принёс день прошедший, морок невзгожий, настигающий его разум ночами, отогнать на этот раз удаётся. Долго бы ему ещё бока отлёживать, раскинувшись на подушках, слушать дождливый перестук, да, сонными очами хлопая, утыкаться притуплённым взглядом в обшитый каркас балдахина сквозь мрак устоявшийся в покоях за пасмурностью поры зимней, однако то ли у слуг лично, то ли у самого князя планы на него совершенно другие. Громкий стук раздаётся и с разрешения внутрь опочивальни всё те же, что и вчера, служки проходят, одежды в руках держа. "Неужель уж всё? Ну, право, чародеи". По примерке всё Фёдору впору приходится, даже росшив сложный по спине в меру возможную сохранённым оказывается, а ведь большую обрезь ткани, верно, сделать пришлось. Крутится довольно пред своим отражением юноша, любуясь на себя со всех сторон. Не дурно, весьма не дурно смотрится на нём этот разубразный алый кафтан. В конечный раз обернувшись по своей оси, он откидывает кудри с плеч, руками по бокам стан подпирает, да притопнув каблуком, с широкую улыбкой разворачивается к портному, сотворившему сие убранство. Заявляет о том, что всем доволен и выпроваживает всех вон, желая, раз уж больше не спать ему, занять себя чем-нибудь. Сначала ходит он из стороны в сторону, меблировку, да устройство комнаты подобрее рассматривая. После же, вдоволь налюбовавшись, к поклаже своей тянется, уж собираясь достать толмут порядком потрёпанный, но отнюдь. Книги и в помине нет, по крайней мере там, где он надеялся её отыскать. "Неужели на корабле позабыл? Да никак не мог, точно складывал", - но что уж тут попишешь, как ни огорчительно. Значится, неча ему, получается, таперича здесь делать, оттого, покинув горницу, на странствие по замку, да на поиски князя отправляется Фёдор. Долго ли, коротко ли бродит по коридорам захолустным, в большей степени, потому что то и дело теряется, и вскоре это плутовское кружение, словно на одном и том же месте, начинает ему надоедать. Сплошные винтовые лестницы, других здесь, кажись, не имеется вовсе, совершенно одинаковые на первый взгляд писанные краскою стены, потёмки нескончаемые и тугие сквозняки в конечном счёте всё же остаются им побеждёнными, да оставленными позади дверей кабинета князьевского, которые юноша с облегчением запирает за собой. И каково же складывается его удивление к ряду с глубинным неудивлением, когда, обернувшись, в руках Михаила он находит потерянную накануне книгу. "Ну говорил же, что не мог запамятовать, прав был!". - Доброго утра, Те-о-дор, - не отрываясь от чтива, молвит княже и на последок, в сущности будто насмешливо, но не по интонации, перебирает по слогам имя новое, стараясь примерить его на человека, стоящего рядом. - Доброго, а вы... Не соблаговолите вернуть мне мою вещь? - Нет, ни в коем разе. На то Федька в ответе не расходится, но продолжает у двери куковать, чувствуя, несмотря на молчание Луговского, что за сим последовать ещё что-то обязанно. И правда, перелистывая очередную страницу он, видно, главу оканчивает и наконец ликом обращается к пришедшему. - И что же это ты такое читаешь, немец названный? Будь мы нынче не здесь, я бы нарёк это бунтом на корабле. Где ж ты только взял этаких побасёнок собрание? - предъявляя как доказательство проступку какому, протягивает князь книгу в сторону Фёдора, зажав толстый переплёт между перстами, да потешается меж тем, кажется, больно чем-то увеселённый. - У Генриха отыскал, подарок это, - отметя весь накал, легко слетает с уст и, чаясь вернуть рукописи, Басманов всего в пару больших шагов проходит вперёд, хватая протянутую книгу, которую, конечно, тут же вырывают обратно. - А у Андрюшки откуда вещичка такая? - Чего не ведаю, того не ведаю, - оставляя чаяния излишние до поры до времени, дабы не навлечь на себя настоящий гнев, отвечает он вновь, да усаживается рядом за стол. - А что, прям-таки побасёнки всё? - Отчасти, Федь, отчасти, да, честное слово не приберегая, есть пара преинтереснейших моментов, - и заново листать начинает, боле сплошняком не читая, токмо на отдельных абзацах задерживаясь. - Откуда ж её Штаден достал? Однако в целости это уже не важно. Ты знаешь, хоть, очевидно, у виновника сего творения и покренилась голова, всё же имеется в ней... Некоторое. Нельзя, чтобы такая писанина из рук в руки ходила. Совершенно не надобно, - да перекладывает толмут в другую руку, готовясь встать, и вот тут-то Федька и хватает его сызнова. Ой шибко по руке загребущей прилетает тогда, звонко и до красна. - А ну! Не гневи. К тому же зачем тебе эта блажь? Всё, чего покамест не видел собственными очами, ещё увидишь и даже поболе. А этому место в топке, от греха подальше, - и забрасывает книгу в горящий камин, откуда после токмо зола на разгребание слугам останется. - Вот также, верно, и создатель её когда-то погорел, - смотря как пламя жестоко расправляется с трудом безымянным, выдаёт мысль Луговский, которая уже однажды посещала и федькин разум. - По крайней мере, в одном виде писание это доселе существовало, а значит человек этот языка за зубами держать не умел иль попросту ума-разума не хватило на то, - опосля, наконец оторвавшись от камина, к которому уж успелося прильнуть, к Фёдору отходит, склоняется, дабы лицом к лицу вкрадчиво испросить. - А ты, Басманов, умеешь за зубами язык держать? Тайны чужие хранить умеешь? - и, не дожидаясь ответа, возвращается на своё место, оставляя простор назидательным думам в юношеской голове. Молча дальше сидят. Чуть погодя Михаил, погружаясь в какие-то свои заботы и труды, начинает обрастать со всех сторон всё большим количеством разных книг, что собираются в целые стопки по обеим сторонам от мужчины, свитков и грамот. Он за тем наблюдает и вот чёрт его дёргает распросить князя о том, что тот делает. Потому что опосля этого на него начинает литься столь тяжёлая в своей стройности речь с кучей неясных словечек тут, да там, что очи на чело заползать начинают. Сызнова он ощущает себя ничего не смыслящим дитём. Теодору таков расклад решительно не по нраву, что в сведённых бровах, да чуть сморщенном носу выражается на его лице. Однако Луговского мало то заботит и, даже если он и подметил перемену в собеседнике, то обращать внимание особое на то явно не собирался. - Кстати, раз уж ты боле не матрос, то помощником мне сделаешься. - Так как же, Михаил Кузьмич? Я ж толком-то ничего в делах торгово-купеческих не смыслю. - Значит придётся разобраться. В дармовщиках сидеть не дам, - и складывает перед ним пару свитков мол: "Принимайся прямо сейчас". Оно всё на иноземном, на латинском и ещё на каком языке, а значение некоторых слов замудрёных, которые носят сугубо местный характер, он вовсе не разумеет. Просит хотя бы в их переводе князя подсобить, да тот токмо глоссарий на руки юноше кидает и всё на том. Опосля этого дня все последующие начинают протекать в подобных трудах. Федька читает, заучивает, ещё читает и ещё заучивает. На слух, без подглядок по словарям старается уяснять сказанное, усваивать как можно больше, сколько возможно и даже сверх этого, ибо княже, видно, целию задался извести его аль на прочность проверить, точно что-то из этого. "Разного рода деятельность облагораживает человека, даёт личности в различных направлениях подкормку для роста собственного брать", - это, говоря проще, значило, что ныне ты в библиотеке со мною допоздна засиживаешься, разбирая соглашения и торговые договора, а чрез месяц-другой вновь полы будешь драить, в общем то, о чём даже на седьмом по счету небе не грезят. Однако безусловного умения красноречиво обличать даже подобные перлы у Михаила не отнять. В крепости изо дня в день приёмы проводятся. Большею частию лично в кабинете Луговского, но бывает и в залах с большим собранием людей разномастных за столом. Все расфранчённые донельзя, при доверху набитом кошелке и каждый с собственным мотивом, подоплёкой особой. Скрытой от очей чужих али же ясной как день. За некоторыми из них, что излишне внимание княжеское смущают, Фёдор по его же поручению нет-нет, да блюдит, уши навострит и записи свои открывает, под боком у Луговского расположившись. Работа не пыльная, но за, неимением опыта нужоного, да прихотью самого князя, требующая неизменной вовлечённости, всеобъемлющая. За нею головой устаёт Басманов, а телом чахнет за просиживанием без лишнего движения, костенеет в бессменной позе. Оттого, завалившись по вечерам на ложе, да вытянув конечности одеревеневшие, засыпает он быстро и в кой-то веке без сновидений. Закрывает очи, и вот уж чрез тьму утро пробирается. Давно такого не было. Решил дознаться как-то юноша, отчего бы мужчине поболе рутины всякой не скинуть на кого другого. "Ха! Желаешь сделать хорошо, сделай это сам. Даже коли дело мелочей касается. Ежели я пускал бы по чужим рукам то, что касается меня лично, всё бы давно прогорело. Да ты видел рожу того мужика, что сидел чрез два человека по правую руку от тебя? С закавыкой какой-то. Не по нраву он мне. От и доверяй таким", - послужило ответом и боле вопрос не поднимался. А Фёдору осталось лишь скорбно надеяться на временность сего принципа. Скучает он страшно в сомкнутых вкруг него будто кандалах крепостных стенах. До опостыления спёртым воздухом плюётся, собирает всю пыль с полок книжных, все повороты коридорные обивает. И притом всё упрашивает Михаила выйти куда-нибудь, развеяться вместе, коли тот его одного никуда на отрез отпускать не хочет. Но всё напрасно. Уж больно занятой он, видите ли, человек и, по правде говоря, до жути вредный. Уж больно вредна и промозгла сама Англия. Со дня приезда ихнего так и не распогодилось ни на денёк. Но завсегда, нет-нет, да случаются исключения.***
- Михал Кузьмич, у меня к вам деловое предложение, - в который раз, перебирая всевозможные подходы, фразы и тон, пытает удачу юноша. - И какое же, интересно узнать? - Давайте совершим променад. Так хочется воздуха свежего глотнуть и вам, верно, тоже. Отлучиться, отдохновение ощутить. - Хорошо, - ушам не верится, а как просто, как возмутительно легко он это говорит! Словно Фёдор не вымывал из него подобный ответ на протяжении долгого времени, слава тебе Господи. - Тогда окончим сейчас с этой грамотой и отправимся. В город съездим, раз погода сегодня сопутствует, - и продолжает надиктовывать, покамест Басманов, радостию до краёв преисполненный, продолжает ловить речь евоную на ходу, да запечатлять её пошустрее на пергаменте почерком отрывистым. С бумагой этой они чуть погодя расправляются и, будучи припечатанной, она отправляется на край стола, а Федька к себе, едва ли не в припрыжку, в дорогу собираться. Хотя, да что там собираться, одежд, да приблуд всяких у него не так много, и к тому же из всех немногих опосля перешитых княжеских вещей, для него краше первого кафтана ещё не нашлось. Поверх него плащ мехом подбитый и всё на том. И в долгожданный путь. На счёт того, что погода и вправду сопутствует, Фёдор поспорил бы, ежели не видел бы ранее сплошную черноту неба и вместе с тем бесконечную стену градовую, а на этом контрасте слегка разошедшееся облачное полотно, да вновь вымощенный к земле бренной путь божьим десница есть точно - снисхождение милости всевышней и никак иначе. Что веский повод стремится устам уголками своими всё выше и выше, да счастием во взоре голубом искрить. Встречаются они пред вратами, ведущими за каменное ограждение, прочь за границы резиденции. До града близлежащего добираются всё в той же карете и юноша вовсе не против того, месить грязь поплывших дорог собственными сапогами в любом случае расклад не желанный. Однако как же ему охота верхом, чтоб с ветром в волосах, чтоб чувствовать под собою живое рвение животины резвой, а не рассиживаться в крытом экипаже, да в окно поглядывать, но и на том спасибо. Возница приостанавливается у самого въезда в Новый Замок и, опосля дознания часовых, что стоят неизменно на вратах, преграждающих дальнейший путь в город, проезжают дале, беря конечную остановку на встречной улице. Выскакивая вон из кареты, Федя вдыхает поглубже, да тут же устремляется вперёд, расправляя свободно плечи. Но совсем немного погодя, его настигает Михаил и, подхватив рукою под пояс, молвит. - Коли это ты пригласил меня, Федька, от и веди таперича, - да тянет линию рта в стороны, изгибая улыбку тонкую, в ответ пространному выражению лика светлого напротив, который тот час же оборачивается к нему. - И поведу, княже, - после паузы мимолётной даёт утвердительный ответ юноша, да юркнув рукою за спину мужчине, дабы на его же манер объять закорки, уж собирается вернуться взором очей своих к дороге, однако примечает блеск знакомый и вновь обращается в бок. Серьга новая али ранее попросту не виданная болтается в ухе Луговского. Золотой ободок, на нём жемчужина дикая, да не это всё око зоркое привлекло. - Это чешуя чёли? - поддевая побрякушку перстам, да как можно выше подтягиваясь, любуется Баманов. - Да, воно как нарядно блещет, - напоказ помотав головою, бахвалится князь, пуще оскаливаясь. И не поспоришь, пестрит и вправду благообразнейше, на все лады множеством граней переливается, словно из камня драгоценного высеченных ремесленником умелее, да ловчее которого вряд ли сыщется. В этой, по большому счёту, шелухе обычной, с морды змеиной снятой, точно малахитовые разводы поплыли, залитые поверху глянцевой полутомной дымкой лазурита. Ежели бы не знамо ему было, откудова краса этова, Тео ни за что бы не догадался. - Хошь и тебе такую цацку пожалую, - наблюдая за интересом юношеским предлагает мужчина и прядь кучерявую за ухо закладывает, но в ответ лишь отмашку слышит. - Да мне-то куда? Уши ведь давненько срослись уж. - Так не беда! По новой пробьём. Да уж больно не нравится Фёдору как формулировка та звучит. Ну правда, словно не под украшение, а просто так, да по голове впридачу огреть его собираются. Оттого и за не заинтересованность в целом, даже не раздумывая над предложением, он отворачивается и уходит поближе к домам плотно сбитым друг к другу, утягивая и князя за собой. Определённой цели для стремления на мационе этом не заложенно. К порту ли, к площади центральной, на далёкую окраину ли смысла не имеет. Они просто шествуют вдоль кварталов без задней мысли и доподлинной меты. И, само собой, двигаясь не сворачивая по прямой, к центру подбираются постепенно. Уж шумнеет там град заморский. При повороте на одну из широчайших основную улицу, едва ли не под ноги Феде девица какая-то сваливается, опрокидывая корзину, да рассыпая по дороге еёное содержимое. Вторая, что под руку с нею шла, браниться на спутницу свою начинает мол: "Эх ты, дурная несчастица, под ноги надобно смотреть!" - и помогать собирать растерянное живо принимается. А, когда вещица какая-то не находится, сызнова журить девку неуклюжую начинает, да почти на шёпот переходя прибавляет: "Госпожа всю кровь из тебя выпьет, коли прознает" - на что виновница дюже пугается и с новой силою за поиски берётся. - Бабы... - проходя дале, глаголет пренебрежительно Михаил, покривив лицом. - Я уверен, распущенность здесь средь них царит такая оттого, что в стране от такая же бабища правит. Примером её невежественным вандалистским увлекаются, да воображают из себя не пойми кого, смелостью, дуростью преисполняются. Перешагнув чрез, видно, ту самую утерянную вещицу, что ошалело продолжают искать девицы, Теодор взгляд вперёд поднимает и сразу же им натыкается на господина какого-то знатного, которого не заметить, ну право, невозможно. Эти короткие пышные кальсоны вдобавок с гольфами длинными, да, словно надутым на манер пуфа стёганного, верхним одеянием, рождают ну что-то совсем нелепое, отчего юношу не только в думах, но и на яву смех пробирает. "Столь же шутовской наряд ещё надо изловчиться подобрать". Выйдя ближе к площади, Басманов в порыве ребяческом на выросшее впереди лестничное возвышение, ведущее к лавке какой-то, запрыгивает. Тщательно равновесие удерживая, вверх по внешней стороне парапета взбирается, а по окончательному покорению препятствия сего вымышленного, обратно вниз слетает, прямиком в радушно распростёртые руки, которые, как ему кажется, даже излишне внимательно и ласково подлавливают его. - Помнишь ты дознавался у меня почему же всё-таки Англия? - он более чем помнит, хотя бы потому что вразумительного ответа тогда так и не получил. - Так вот. Народ местный, конечно, чудной, эти замашки ихние, портки до боли забавные, - тихо посмеивается он, как бы с запозданием фёдоровым думам поддакивает. - Да не в них же дело всё. Тут, Феденька, просто вдохнуть поглубже достаточно, чтоб на корню уяснить. Ну-ка, вдохни. Чувствуешь, чувствуешь? Морем пышит. И дело не в том, что город портовый, мимоходом я был и в другом, который далеча от окияна будет, да там ведь тоже так. Представляешь? - о, юноша точно представляет. Не токмо здесь, но и в пределах крепости самой такой густой туман залегает, так солью пахнет, отчего в сказанное с лёгкостью верится. - Море, оно не только вокруг, оно в самих жилах страны этой, куда не пойди. И я прямо-таки цвету. Хотя с открытым морским простором, конечно, ни что не сравнится, - "Уж и впрям зазеленится счас чешуёю", - думается Федьке на этих словах, так очи михайловы в огне нечеловеческом расходятся. - Воздух, пусть и тяжёлый здеся, да такой мокрый, водой донельзя напитанный. А в ней ведь вся сила, знаешь, вся правда. Вилами по воде писанно токмо для тех кто слеп и недалёк, а ежели кто мудрый в воду зреет, то способен он углядеть всё, что душе угодно, всё, что надобно. Да только нужно иметь для того терпение, и всё тогда ясно становится, как день. - И ты, значит, всё видишь и всё знаешь? - Всё вижу и всё знаю, - и в это тоже без труда верится, пусть и с лукавой улыбкою, что затерялась в уголках озорно поджатых уст. На том и окончили развитие темы сей, да бок о бок продолжили идти. Остаток дня был проведён подобно, славно в общем. Но черёд таковой исключением всё ещё остаётся, а они, как известно, редки. Получается, что одних исключений для отрадной жизни мало, значит, помимо них надобно что-то из ряда вон. По крайней мере, хотя бы попытаться внести это что-то стоит, а дальше уж как пойдёт.***
Как-то раз, выходя за пределы своих покоев, Фёдор с посыльным, спешащим очень, едва ли не лбом в лоб сталкивается. Письма, да бумаги множественные в разные стороны из рук евоных разлетаются и, спохватившись, в судорожных извинениях на брань юношескую, мужик на колени падает, да загребать в сумищу свою грамоты разлетевшиеся принимается. Тео тем временем отряхивается, оправляется и по делам собирается удалится, однако больно сильно разум его сникший отвлекает на себя одно письмецо, чуть ранее прямо под ноги прилетевшее, а точнее печатка княжеская на нём. Вещь, на самом деле, поистине значение большое имеющая, важная и вообще пригодная ко многому, оттого, мыслию этой соблазнившись и долго не мешкая, Федька подгребает свёрток под сапог, а по уходу гонца за пазуху его прибирает. Мало ли. Ввиду предусмотрительности и расчётливости Луговский строго следит за их оборотом, когда ещё возможность такая предвидится. А ему на авось пригодится как-нибудь. Обязательно пригодится...***