***
Пробравшись в собственные покои уж поздней ночью, под покровом темноты и ливня сплошного, Федька так и свалился в постель. Еле силы в себе отыскал вещи по местам прибрать, да в вид надлежащий себя привести, а после без задних ног уснул, во сне даже с бока на бок не переворачиваясь от устали сладостной, что тело сковала, опосля дня долгого, да утомительного. С утра пораньше лицом к лицу его встречает ранее невиданный прислужный. Тот таращится на Басманова едва ли не с праведным ужасом, совсем в выражении физиономии своей теряясь, однако, заприметив неудовольствие и решительность господина, позволяет ему подняться и приступить к утренним делам, боле не смущая юношу своим волнением. Ну тут всё ясно, княже прислугу сменил. Довольно радикально и, тем не менее, предсказуемо. Но раз его насильно с ложа ещё ночию не потащили, опосля поведя приказ какой-либо вершить, возможно, всё не так худо. Хотя он может крупно ошибаться. Загвоздка ведь в том, что Луговского Федька вовсе не знает. "Ларчик, точно, ларчик". И чего ожидать не ясно от слова совсем. Однако глаза бояться, как говорят, а руки делают. Оттого Теодор набирает побольше отчётов, да бегло изучает их, дабы суметь внести определённую лепту в обязательную резолюцию и тем самым, может, тему сместить. "Вот потеха-то!" - тут же сам он глумиться мысли этой и направляется прямиком к Михаилу, в конец ощутив неотвратимость грядущего. Вот уж впереди по коридору длинному и дверная арка кабинета вырастает и, наращивая шаг, чобы душу не томить, юноша задней мыслью успевает надумать глупость такую мол: "А вдруг княже не на своём месте ныне?" - да уж в полную меру блажь эта изобличается, когды тот оказывается на своём привычном месте. Там же, где и всегда, и неча юлить Федька. Да вот что странно. Даже при появлении евоном мужчина не встаёт, к себе решительно не подзывает, ничего, насчёт прошедшего дня, не молвит. Ни-че-го. Токмо взгляд очей поднимает на бумаги снесённые и вновь опускает его к делам своим, в привычной манере заводя диалог именно об грамотах сих, но не о чём другом. А юношеское сердце меж тем пропускает гулкие удары один за другим, хотя глас не сбивается и в деланной лёгкости, да чёткости, заранее продуманной, поддерживает беседу. Горница, именуемая табличкой Михаил Козьмич Луговский, в его сознании совершает очередной переворот, сызнова оставляя его в незнании беспросветном. Спросил бы он сам себя: "А что делать-то теперича?" - не ожидал ведь совсем ответа такого, исхода, по сути, никакого. Да знамо оно, что делать. То же, что и обычно - работу возложенную. И виду не подавать, в особенности, когда князь на нём взор, острый до невозможности, ядовитый что ли, время от времени задерживает. Ох и не по нраву ему этот взгляд. Мужчина точно разумеет о том, что вчера свершилось и, видно, тоже попросту виду не подаёт. О Всевышний, два артиста! И, может, для Михаила это всё одна смехотворная пьеска, а вот для Фёдора, он опасается с замиранием сердца, это может обратиться сплошной трагедией. Однако день тянется своим чередом, а ничего так и не происходит. Утро сменяет обедня, обедню - полдень, он уж вечером настигается, а за вечером неповоротливо шествует ночь. Опосля того веретено времени берёт новый ниточный завиток, один из тысячи, до невероятного схожий со многими предыдущими и последующими, и опять ничего не случается, словно и вовсе не должно. Поуспокаиваеться Тео тогда. Сызнова привычные речи с Луговским вести начинает, без необходимости накал внутренний сдерживать, правда, разговоры об отдыхе, об прогулках боле не вспоминает и вообще тему сию обходит, от греха подальше. Обнаглев от вольности такой, даже, безо совести зазрения, добро накупленное таскает, не робея. Откровенно не красуется пред кем-либо, но и не скрывает. Радуется тому и даже где-то в чертогах разума тихо, осторожно очень празднует свой триумф. Ведь вправду, может в волнении нахлынувшем, в обострившейся подозрительности, он ненароком надумал себе все эти мелочи пугающие. Чур его, проклятого, чур! Хотя, что там глаголил Михаил на счёт меньшей проницательность очей евоных?***
Однажды, чуть погодя событий тех волнующих, да минувших, после в след идущих маленько дней светлых, покойных в обыденности своей, случается Басманову с князем по коридору как-то вместе идти. Тео на руках стопу книг библиотечных тащит, начатых уж иль новых для него, а Луговский рядом на легке вышагивает, попервою кажется словно вовсе бесцельно. Аккурат на выходе из книгохранилища они встретились от теперича и шествуют бок к боку. В тишине гулкой звонко цокают князьевские каблуки. Клац-клац... Клац-клац. А шаги евоные широки невозможно, несоизмеримо с фёдоровыми, отчего он подражательски дальше ноги на ходу ставить начинает и старается при том с Михаилом поравняться, отвлекаясь от этого увлекательного занятия лишь тогда, когда тот разговор зачинает. - Дело одно у меня для тебя имеется, Федь. - Что за дело такое? - испрашивает боле для приличия Теодор, не чаясь чего-то нового услышать. - Важное, дюже важное, - уверяет его княже в своей чуть насмешливой манере и пред тем как начать детальное повествование, воодушевившись что ли, ход свой ещё шустрее делает, теперича токмо и оставляя Фёдора поспевать за ним. - В краях здешних, может слыхивал, девка одна знатная проживает. Да не какая-нибудь баба, а, понимаешь ли, маркиза Цирилльская, владелица земель своих обширных полноправная, власть имеющая не малую, и даже сношения с королевской читой, - глаголет он, да Тео в своём внезапном осинении перебивает. - Не Цирилла ли часом? - Да она-она. В общем и целом не простая девица, а вместе с тем совсем не рядовая и вполне желанная, что бы там не было, претендентка на приобретение большого количества моего товару. А ещё, поговаривают, любительница принимать у себя торговцев, в особенности, иноземных. - И неужто ты меня к ней отправить собираешься? - в самом деле диву даётся юноша и наконец очей взор просиявший поднимает на собеседника, с нетерпением ответа ожидая. - Совершенно, что ни на есть, верно. Это и будет твоя ответственная задача. А дело ведь и вправду серьёзное. Как раз, шанс проявить не токмо составительный, но и навык ведения деловых бесед, - те слова смутить успевают Федьку, однако вихрем сразу же проносятся и поглощаются чередой других. - Однако, как ты понимаешь, особа то больно возвышенная, и тут в общении-обращении свои особенности имеются, а я уж подыскал человека, который всё тебе разъяснит. Удачи, Басманов, удачи! - А когда отправляюсь-то? - Так сегодня. Сегодня же, - и после слов сих, стоя у самых дверей во фёдорову опочивальню, княже на прощание рукою своей тяжёлой с силою похлопывает по плечу юношескому, да растянувшись в оскале широком, уходит, оставив сплошную муть на глади души беспокойной. С одной стороны всё просто распрекрасно, день обещает быть не заурядным, да насыщенным, но... Что-то здесь не чисто, зуб готов за думы свои дать, не ладное творится прямо у него перед носом, а что? Чёрт его разбери! Он даже не представляет чего опасаться, не говоря уж о том, чтобы что-то предпринять. Да и много ли тогда, при подобном раскладе терзания его поменяют? Вот-вот. Кажись, надобно смириться вновь, да плыть по течению. С княжескими фокусами это действие уж достаточно привычным сделалось, как не крути. Ничегошеньки-то ему боле не оставили. Оттого, власы свои подёргав, да чело напряжённое перстами растерев, он проходит в покои и за сборы принимается. Коли особа и в самом деле важная такая, то надобно лоску пущего, чем есть, навести. Всё самое нарядное подобрать, погуще приукраситься цацками всякими, а может и выбриться ещё раз, несмотря на совершённый давеча утренний туалет, дабы до идеала резковатый овал свого бледного лика довести. И всё это, аккурат к приходу, видно, того самого человека прислужного, что сопроводит его, да объяснит всё, что необходимо знать, да тот час же в путь. Тресясь в карете и при том вслушиваясь в речи о том, какой тон необходимо соблюдать с маркизой, как обращаться, что делать дозволено, а что строго воспрещено, Федька всё думает об стойком ощущении спешности происходящего. Уж больно всё быстро, аки кубырем с горы. И до странного готово, с учётом того, что самого юношу в известность никто не удосужился поставить. Вот и обговорённость о встрече, вот и человек знающий, и бумаги готовые на руки. Хотя Луговскому свойственна в таких делах исполнительность. Удивляться, наверное, не стоит. Покамест думы эти томятся в юношеской главе, за окном томится, аки в рассоле, восходящий день. Сырость ниспосланная с самых небес питает собою всё вокруг. И груд земельный, развезённый в стороны разные, словно перепаханный чьим-то кривёхонькими руками, и воздух густой, и одёжу, которая по ощущениям чудно что не хлюпает, да во влажные заломы не собирается в промозглости этой, и власы пушащиеся, и, кажется, будто сам короб кареты, что ещё чуть-чуть и заплесневеет по углам. Мутное светило на небесном своде еле-еле виднеется. Рябит бледным, едва ли не тухнушим шаром из-за плотной серой завесы не то дыма, не то облаков, и всё ввысь уходит, спесиво отворачиваясь от людских земель. При том хлад, пускай и умеренный, постигает раздолье северной Англии. Длани, в перчатки не облачённые, стынут, а ланиты, да уши рдеют слегка, будучи покусанными стужей, усиленной мокрядью тумановой. Движутся они на север, аккурат к англо-шотландской границе. Едут неспешно, витиевато, муторно в общем. И Федька вянет, подобно подгнилой траве здешних однообразных пейзажей. Утешают токмо слова прислужного о том, что мол не далеча осталось: "И не солгал, получается", - ведь чрез какое-то время они наконец-то въезжают в обширные владения, именуемые Цирилльским графством, о чём любезно сообщают прохожие простецы. На всём пути плантации раздольные, но нагие совсем стелятся и от них поодаль селение небольшое, которое наполнено крестьянским народом, что глазеет на проезжающую карету с любопытством неприкрытым, покуда раннее не виданные приезжие не покидают сие место, выезжая навстречу могучему замку, являющемуся резиденцией уж самой маркизы. Строение это по праву можно назвать грандиозным. Крепость то величавая, обширная, необъятная в своих масштабах настолько, что умом-разумом осознать трудно. Схожа она в основной своей части с крепостным замком Луговского, но в остальных деталях даже приблизительно несравнима с ним. Не может лицезреть взор фёдоров с первого взгляду, но замок не ограничивается только передней частью. На самом деле тулово евоное намного длиннее и четырехугольником обносит собою внутренний просторный двор, что упрятан от глаз тех, кому не дозволено попасть внутрь. Имеется четыре круглые башни и три квадратные центральные башни на юге, востоке и западе стены. Главный вход в замок располагается в середине двух башен-сторожек, с которых был уж издалека запримечен гость ожидаемый и тяжёлые врата распахнулись, радушно пропуская экипаж в потаённые глубины резиденции. При въезде в клуатр* обо всех своих думах тот час же забывает Теодор и разве что рот не развивает от представшей пред взор очей восхищённых картины удивительной. Доселе он и представить не мог, что нечто, хотя бы отдалённо походящее на это существует. Поистине удивителен мир огромный, чего только не встретишь! Трудно поверить, что руками человеческими сооружено это невообразимое создание, что сие великое воздвигнуто не божественной силой. Покамест юноша, из кареты выходя, высматривает округу, преинтересно оформленную, его уж встречает прислуга посланная лично самой маркизой. Почести воздаёт мужчина весьма учтивый, обращаясь к нему так витиевато, изящно, словом одним по-англицки - "милорд", и пройти за собой приглашает, направляя в нужную сторону гостя почётного. Чрез врата, расположенные со стороны внутреннего дворища в здание самого замка они проходят. Коридорный, а это именно он, насколько уяснил Фёдор, коротая путь изъясняется с ним по делу мол: "Было предпринято решение первым делом договор об купли-продаже рассмотреть, да оформить", - и добавляет под конец речи своей, что опосля того миледи собственной персоной желает принять его как подобает. Ну что ж, он не против такого расклада и тем паче польщён. Внутренности замковые оказываются сплошь похожими опять же на те, что крепость михайловскую заполняют, различий здесь уже явно меньше. Те же холодные расписные стены, тот же таинственный мрак. Верно, внимание его поболе завлёк бы вид изнутри на башни эти множественные, однако на сей раз побывать Басманову там возможности не представилось и, миновав однообразные друг к другу коридорные переходы, чуть погодя он в сопровождении коридорного настигает покои нужные. При входе первое, что бросается в глаза - это помпезный в своей вычурности силуэт, принадлежащий несомненно той самой барышне, что довелось повстречать Фёдору в празднество на площади городской. Теперича образ её не чувствителен, не синтементален, а напротив буйственнен и бросок. Не заметит попросту невозможно. О, это бордовое плато с глубоким угловатым декольте и позолотой на богатой отделке. Оно идёт к полу плотными бархатными складками по каркасу, по плечам валами тугими венчается и к сгибу локтя расходится, открывая вид на изящные руки, упрятанные в длинные лёгкие перчатки по последнему решению моды англиканской. Волос белокурых на сей раз мало видно, по пробору ровному они расчёсанны под арку французского чепца, а сзади вуалью длинной прикрыты, что вслед за власами по спине бежит. А злата, сколько ж на ней злата! Не знай Фёдор кто женщина эта на самом деле, принял бы за саму королеву и не меньше. Вошедший вслед за купцом названным, коридорный, верно, не ожидал встречи этой с госпожой своей и, ахнув, вслед за юношей принялся раскланиваться, желая при том охотно что-то молвить. - Я освободилась пораньше и сама решила заняться поставленным вопросом. Ты можешь идти, - наперекор его неудачным попытка, вперёд глаголит маркиза и лёгким жестом руки велит оставить их. Тот ещё пытается мямлить безуспешно в ответ, однако она уж более настойчиво выпроваживает его и наконец коридорный покидает их. - Ну что ж, рада приветствовать вас, Теодор, - уж к юноше обращается женщина, расплываясь в ненавязчивой улыбке, да руку пред собой вытягивает. Он с охотою проходит к ней настречу и, принимая длань девичью в свою, касается её невесомо устами. - Взаимно, миледи, - в последний момент переправляя себя с вёрткого на языке "сударыня", глаголит он ей негромко в ответ и вместе они принимаются за подписание всех необходимых свитков. Дело спорится скоро. Дева Цирилльская с должным знанием, что, на удивление, не меньше фёдорова, ежели не поболе, за волокиту бумажную принимается, ближние прислужные только и успевают стопы грамот таскать туда-сюда. Меж тем разговор о наличии, да разнообразии товаров всяких ведётся и по ходу его, ещё пару-тройку строк вдовесок на заключительный лист приписывается, в оконцове подкрепляясь личной печатью маркизы, да очевидным довольством обеих сторон. Что ж, с этой частью он справился на, как говорит Луговский, мать честная не горюй. А теперь... - Желаю пригласить вас на совместный променад пред вечерней трапезой, - вставая из-за стола, да вновь осеняя лик нежный одной из множества своих скромных улыбок, молвит вполголоса барышня и сразу же при словах этих окружают её слуги, облачая госпожу в плащ, как надобно укладывая его и по плечам объёмным от одежд нижних поправляя. Встаёт за ней юноша вслед, упреждая всю резкость движений по настоянию того самого прислужного, и, молчаливо соглашаясь, следует за девушкой, чрез несколько аршин равняясь с нею. Всё больше именно она его распрашивает, в особенности поначалу. Едва-едва не зубами в Штадена вцепляется, как токмо заумные речи оставить позади возможность открывается. С пылом неожиданным интересуется обо всех местах, которые довелось ему знать на пути своём, меж тем рассказывает короткими отрывками об том, что самой, вишь, не так уж и много где удалось побывать, сокрушением тихим приправляя речь свою за сим. Однако кротости не растрачивая и в этом. В замешательстве настоящем пребывает Фёдор по этому поводу: "Как токмо у неё это получается так искусно?" - но, не теряясь в лице, продолжает свой сказ, силясь не упустить каждую, пусть и самую незначительную, мелочь, видя с каким рвение этому благоволит его почтенная слушательница. Много о чём идёт разговор этот. И о просторах Северного моря, и о немецких землях, но всё больше о росских, что понятно, ведь в теме этой способен он дюже свободно, да подробно изъясняться, а миледи и не против того и даже с большим любопытством дознаётся именно на этом витке рассказа о пределах заангликанских. Иногда, когда звучит что-то особо поражающее её сознание, женщина словно до самых кончиков перстов преисполняется эмоциями и, дабы выход им дать, не площая недостойным поведением пред гостем, начинает похлопывать аккуратно в ладоши, подначивая юношу ни на миг не останавливаться, продолжать! А он только рад такому вниманию со стороны особы немаловажной. Любезен, приветлив, льстив, настолько, насколь умеет, не в меру улыбчив и в меру дерзок. Хотя прекрасно сознаёт, что последнее вовсе не желательно. Однако в удовольствии, распросить её обо многом в ответ, что наглостью по предреканию и является, отказать себе не в силах. Но барышня эта молода и не так строга к подобного рода дерзновениям, оттого с рук Федьке сходит всё это. По приблизительным догадкам маркиза не младше его будет, разве что может чуть постарше. Лик её не обременён ещё заломами морщин, что даже сквозь слой пудры свинцовой проглядывается. Выя, да вырез грудной на вид бархатны и прелестью молодости окутаны. Воздушная бледность и гладкость кожи еёной оттеняется лишь чуть проглядывающей синевой, разлившейся под веками, по обеим сторонам от переносицы, да несколькими шрамовыми впадинами под челюстью и к завиткам ушей ближе, что розовят слегка, спорадически и с задней стороны шеи изящной проглядывая, к замечанию зорких голубых очей. Чуть поодаль посаженные, однако не маленькие, круглые глазки, высокие бровные дуги и узкие пухлые губоньки бантом делают ей до невозможного очаровательное выражение лица, даже в присутствии внутренней думы, даже в отсутствии причины держаться таким образом, и лишь дородный подбородок силу неявную выдаёт, придавая весу и серьёзности облику женскому. - Так значит, вы - немец, Теодор? - Совершенно верно. - А я, знаете, видала пару немцем и вы на них, - опосля наклоняется к нему и громким шёпотом, будто о незамеченном пятне на одеждах, даже немного заговорчески осведомляет. - Совсем не похожи. - Ну так что ж, коли столь не явно моё происхождение, это можно исправить! - и, накрутив воображаемые завитки усов, наподобие генриховых, начинает намеренно ломано, да криво мешать не'мецкие наречия с англицкими, чем вызывает смех дамы и очередные хлопки. - Миледи, не сочтите за дерзость, однако за всё время беседы нашей и даже до личного знакомства мне так и не довелось услышать ваше полное имя, а мне бы очень хотелось знать как вас зовут, - окончив представление, задаёт волнующий вопрос Фёдор. - Что ж, прямо-таки полное? Ну слушайте, секрета в том никакого всё равно не таится, что бы вы не думали. Аэлфлаед маркиза Цирилльская, при рождении Хродвин, в католичестве Елена. - Волшебно звучит. Достойно вас. А отчего же при рождении имя иное дано? Я не заприметил, чтобы это привычной практикой в землях здешних было. - Ну... Большую часть жизни меня растил и воспитывал дядюшка. Аэлфлаед имя данное им, но незадолго до смерти своей именовать меня успели также и родители. Оттого так и получилось, - немного замявшись, ведает барышня, однако юноша расспрос свой продолжает. - А где же нынче ваш дядюшка? - Лет пять тому назад отошёл в мир иной... Внезапно и скоропостижно скончался. - И тогда владения эти обширные перешли к вам? - Да, всё так. На этом тема семьи рассудительно закрывается. Об супруге распрашивать смысла нет. Коли упоминай о нём никаких нет, коли сама она принимает мужчину у себя и бумаги от собственного лица заполнят то ясно, что его не имеется, как и детей, скорее всего. И разговор сызнова уходит в русло об природе заморской, туда же, где и приостановился. Уж за полдень переваливает. Тучи над их головами сгущаться начинают, скрывая и без того еле видный силуэт светила. Темнеет на улице, словно под вечер и старая дождливая песнь принимается наигрывать стуком капель громоздких по округе, заставляя прерваться молодых людей и заранее на ужин запланированный удалится, укрывшись в крепких стенах замка от града разразившегося. В огромной зале за длинным прямоугольным столом они заседают друг напротив друга. Несколько растроенных подсвечников богатой ажурной рези венчают помещение светом и во мраке общем позволяют разглядеть и гобелены расшитые, которые хладный камень собой прикрывают, и арочные своды потолков высоких, и всё изощрённое окружное убранство в малостях проявленное. Пирог, сопы*, нити из тесты, крольчатина, разная рыба, вафли и вина пряные сопровождают трапезу, сдабриваясь поверх и другой множественной снедью, которая занимается стол. Ест Федька с удовольствием превеликим, пьёт много с подначивания хозяйки мол: "Не омрачайте печалью угостительницу свою", - да сама не отстаёт, а меж тем продолжает также прерываться его на разговоры уж боле краткие, но неугасающие. - И часто вы так принимаете купцов у себя разномастных? - От случая к случаю, но возможности такой упускать не люблю. Люди много видавшие, знающие. Один лишь весомый недостаток в приёме оных я могу назвать. Они постоянно хотят меня взять замуж, понимаете? Так странно. - М-да, чудно, - отвечает он, хотя нет в этом ничего решительного чудного. - Да с такой уверенностью, словно я и правда в них нуждаюсь. На этот раз Штаден уж ничего не глаголит, отвлекаясь на служанку, которая подбегает к маркизе и что-то тихонечко сообщает. В ней юноша узнаёт ту самую непутёвую девицу, которая когда-то опрометчиво под ноги ему угодила. Видно, отыскать потерянное ей всё же удалось тогда и госпожа еёная крови девичьей не испила на сей раз. Когда она их покидает, пиршество продолжается. Со временем всё выпитое ощутимо ударяет Федьке в голову. Веселее он, горячеет и за настроем своим вовсе не замечает, как женщина напротив смурнеет в лице, всё больше молчит и уж не ест, токмо пьёт, попеременно поглядывая то на него, то на кружку свою, в которой плещется поило терпкое. - Теодор, а вы, спросив меня об имени, упомянули, что доселе его таковым, как я назвала, не слышали, - к чему-то заводит женщина речь странную чуть погодя, но Тео в поддатом состоянии смыслу в целом уж тому не придаёт и громко вторит девушке в ответ. - Да-да, именно так. - Однако, вы, верно, другое слышали. Какое в народе ходит, - озадачивает маркиза юношу на миг, но сразу тот в следующих словах находится. - И таковое что-то припоминаю. Кажется, Цирилла. Это вы имеете ввиду? - Точно. И ведь это не всё. - А как же тогда? Цирилла..? - затягивая паузу, задумывается он, да госпожа с ответом поспевает заместо него. - Кровопийца и злостная душегубица. Право слово, своими ушами слышала и не раз. Звучит и впрямь вздорно. Вы не находите? Помилуйте, собственным очами взгляните, неужели у меня есть чем кровину человечью пить? - и, пошире разверзая уста, зубы свои самые обыкновенные позволяет юноше лицезреть. - Нет, нечем. - А знаете отчего нечем? Это всё отого, что спиливаю я их. - Что простите? - опешивает от этакого заявления Штаден и оставляет явства, очами широко распахнутыми немигаючи глядя на маркизу и совершенно не понимая о чём та толдычит. - Говорю подпиливаю я зубья свои остёрые. Ну вот вы представьте, сидела бы я тут, говорила бы с вами, ела в присутствии вашем и всё с клыками торчащими. Весьма неучтиво было б то. Вызывающе излишне. Не так ли? - "Чушь, несусветица полная..." - возникает дюже стройно в одурманенном разуме, да напрягает плоть сильнее и с каждым новым словом до костей пробирать берётся, аки ножом подобрее заточенным. - А вы пейте, пейте. Вино славно кровь по жилам разгоняет, - да сама опрокидывает в себя остатки, опосля, покачиваясь, с места свого вставая. За стол барышня придерживается, кружку отставляет и в сторону гостя направляется, прожигаемая взором евоном, до ужаса пристальным, но не приостановленная им ни на миг. Точно уверенная в себе и в том, что собирается сотворить. Подходит медленно, вполоборота, длань худую на подлокотник креслища фёдорового опускает и за плечом юношеским становится, заставляя того, заламывать шею, в не оставленных попытках не сводить с неё взгляда. Изгоняет госпожа пьяную шаткость из тела и гласа тогда, на момент последующий, который вязкостью своей ложится тяжко на плечи и, связывая стрелки часов, время мучительно тянет. - Будьте так добры, подайте мне вон ту пустую пиалу, - с расстановкой, вкрадчиво глаголит она, указывая на прошенный предмет. Вынужденно, за неимением противопоставления, ввиду ещё не осевшей туманности в голове и пред очами, он отворачивается от дамы, но, ухватившись за край посудины, успевает только потянуть её на себя, до того как явственно ощущает крепкую хватку на затылке. После сего в порыве резком: зала, стол, посуда, скатёрка, огни - сливаются пятном единым и перед взором проносятся, как в последний раз, по крайней мере ему так кажется в час этот долгий. Но отнюдь, тьма кромешная недолгой оказывается, и сразу же жгучей болью разъедается, искрами разлетаясь в разные стороны. Встреча со столом вышла ни сколь не мягкой, аки обухом по носу пришлась. Однако, несмотря на разыгравшееся голокружение, Фёдора тут же настигает отчаянная трезвость, и свет вновь растекается в отражении синих глаз, когда рука маркизы притягивает его обратно. "Никогда бы не помыслил, чтобы настолько слабые на вид ручонки к такому способны были". - Вы уж простите за грубость такую с моей стороны, но, повторюсь, кусать мне вас нечем теперь, оттого крайней меры касаться приходится, - на удивление, в некотором извинении твёрдо проговаривает она и на соседнее креслище приземляется, добавляя скоро наконец. - А вы пиалушку-то подставте, подставте. Нечего кровь спелую разливать куда попало. И так страшно передёргивает её слов этих опосля, что Тео уж боле ну никак не может перекинуть всё на бредни запитого воображения. Кровь горяченная пылким потоком струится из ноздрей и по подбородку стекает вниз, аккурат в посуду подставленную. Федька главу к ней склоняет, дабы не глотать собственную багровину, но оттого, кажется, токмо сильнее биться во челе боль режущая начинает. Глаза при том слезятся, заплывают. А потому точно сказать можно, что вспухнет это всё ой как быстро и не скоро ещё потом ныть перестанет. "Чёрт бы побрал эту суку рукастую!". Хотя, ежели бы она что-нибудь ему вспорола, было не лучше. Когда же кровь ход свой начинает сбавлять, женщина перстами тонкими переносицу изломленную сдавливает, тем самым шипение болезненное и резкие выдохи вызывая у юнца напротив, и ведёт вниз, прямо-таки выдавливая жидкость густую из носу разбитого. Подождав ещё немного, она хватает пиалу и жадно испивает всё до последней капли. Потом перчатку стягивает и ладонь голую на щёку перепачканную укладывает, аккуратно, даже с нежностью подтирая кровь и оттуда, дабы потом с пальцев её слизать. А как глазищи её в момент сей горят, как желваки по лику ходят, остаётся только дивиться тому, что не набросилась маркиза на него ещё и заживо не выпотрошила. - Мне думается, вы с неожиданности могли ещё язык прокусить. Достаньте, я погляжу, - отрывисто, уж точно не потерпев бы отказа, приказывает девушка и Теодор, озлоблять её не желая, вытаскивает и вправду прикушенный язык, вперёд его вытягивая посильней. Сначала уста поджимает она, чуть хмурится, мнётся, но в конце концов всё-таки накрывает язык протянутый ртом своим, тупыми зубами впиваясь в плоть скользкую и выуживая кровинушки сколь возможно. Не может Фёдор выразить, что чувствует по поводу этому. Однако точно, что ничего лестного и хорошего. Таперича ведь ясно, просто так она его никуда не отпустить. "Когда человек перестаёт удивляться, ему пора на кладбище, долго жить будешь, Федь", - мерным боем звучит в голове тяжёлой некогда сказанное князем и юноша сердечно надеется, что даже опосля такого, так тому и быть. Надобно срочно что-то предпринять, покуда положение не стало совсем плачевным. А вот что? Что?! Уговорить её? Да она, верно, в мыслиях его уж по кускам разделала. Слушать навряд ли станет. Бежать может? Куда уж там, вокруг столько слуг, стражей в том числе. Запросто встать и ринуться куда глаза глядят не получится. Но сделать что-нибудь здесь и сейчас, покамест маркиза закончила с ним ненадолго, необходимо! Ведь более шанса может и не представиться! И поминай как звали! Тогда одну из прислужниц столовых он подзывает. Вина, в ту самую пиалу, по стенкам которой ещё багровина евоная блещет, долить приказывает для маркизы и уж в кружку для него самого. После предлагает выпить и женщина ему в том не отказывает. Вот только он, в отличие от неё, токмо вид делает, а сама, покуда она разделывается с налитым бегло, но вполне спокойно вопрошает. - Маркиза, прошу, позвольте мне попросить, чтоб двери заперли. И та, занятая чашей ныне и, видно, будучи не в полном разуме, позволяет ему на свою беду. Юноша встаёт, подходит к двери, стучит, как делала сама женщина, и как только тяжёлое полотно приоткрывается... Пускается наутёк. Да, ничего умнее он не придумал! Ну так что ж, в этакой-то скользкой ситуации выбирать не приходится! Что есть, то есть. "Михаил, верно, в курсе обо всём этом. Даже не так. Верно, лично его рук дело. Многого можно было ожидать! Впрямь многого. Но чтоб так! Умеет же из раза в раз изворачиваться по новому змеюка эта подколодная. Тьфу, чтоб ему там заикалось от припоминаний, тьфу, чтоб пусто было!" - и, расставив теперича всё точно по местам, уж слышит как его хватились. Стражи топот, крики гулкие, всё кровь бьющаяся в ушах застилает. А ноги несут юношу всё дальше и дальше. Куда? Он и сам не ведает. Только бы от погони оторваться сейчас, другим и не грезит. Оттого беспорядочно заворачивает на каждом коридором заломе, в конечном итоге укрывшись за какой-то непримечательной дверцей, да под кровать имеющуюся забившись там. Ждёт не долго, лишь до момента, пока шаги в ближайшей части замка затихают, а после сразу же покидает своё убежище, дабы собственное промедление не стало для него западнёй. По эху, которое остаточно по коридорам ходит, добирается до одного из выходов и сразу, конечно, во двор не выскакивает, но примечает тут же, что кареты-то и нет! "Ну ясно, все пути к отступлению отрезал. Скотина! А что теперь..." - не успевает сообразить юноша, как сызнова слышит шаги, да голоса не далеча. Метаться начинает, на месте кружится и то ли преднамеренное углубление, то ли попросту неровность стены за гобеленом прощупывает, да туда забирается. Пока сидит, нос свой слегка-слегка трогает. Тот гудит ужасно и к тому же по необыкновению искривлённым в сторону оказывается, чтоб её, вывернула сволочь. И что происходит по ту сторону пыльной материи выслушивает. Долго ещё шляются всякие туда-сюда, суетятся, но в конце концов, верно, по приказу самой госпожи, выдвигаются на поиски за пределы крепости, а Федька и не отстаёт. В уж осевшей темноте, где там страже углядеть пропавшего в общей толпе. Вместе с остальной стражей он как ни в чём не бывало запрыгивает на коня, поначалу округу вместе со всеми объезжает, а меж тем всё дальше и дальше от прислуги маркизы и её резеденции направление берёт, в конце концов, после некоторых блужданий, возвращаясь на путь, по которому и прибыл в место это проклятое. Обратная дорога выходит намного живее, правда не сказать, что умолить путь по длинне своей получается.***
Уж время к полуночи близится. В крепости михайловской пиршество играется на ноте настоящей идиллии. Ежели таковой, конечно, позволительно обозвать музыку на перебой бьющую из разных углов, огромное сборище попеременно беснующих пьяных людей и при том непрекращающиеся реки выпивки крепкой, что льёт из всех щелей. Всё идёт свои закономерным чередом. Не всегда же замковым стенам сим в тиши беспробудной задыхаться. Среди этого бескручинного бардака разве что федькиной фигуры чернявой не хватает. "Да, если б всё у него также нынче чередком своим бежало, давно бы уж здесь был. Что-то точно произошло", - выводит точную мысль Луговский, но от гостей и от веселья разгореченного не отстаёт. Безотрадно это, конечно, будет, ежели помрёт, но и тени такой допускать не стоит, считает князь. "В конце концов, мужик возмужалый, чай разберётся как-нибудь". А он и лёгок на помине, как живое тому доказательство. Сначала шум и гам за дверьми слышиться, аки вестник грядущего появления, а после полотна древянные с силою распахиваются, о стены с грохотом ударяясь, да внимание шибко привлекая, хоть и не задерживая пирование. - Батюшки, какой ты страшный, - токмо и остаётся молвит на представшее пред всеми, налившееся кровью и отёком, побитое лицо. - Так вурдалачкой всё же оказалась али как? - и столь озлобленно, столь негодующе кривится юнец при вопрошении этом, что и без ответа даётся понять: "Да, ёп вашу мать и ещё раз да!". Занятно-занятно... - Нечисть к нечисти, лихо к лихому получается? - перебиваяся на спешные выдохи, гневно в ответ вопрошает Фёдор, на что получает столь размеренный ответ, что желваки по лико евоному биться страшно начинают. - Ни в коем случае. К чему такие формулировки? Просто, ты ведь и сам слыхивал, столько судачеств об девке этой ходит, а кто я таков, чтоб не испытать судьбу? - Мою?! - вовсе распаляется Басманов и Михаилу уж совсем невмоготу предъявления эти делаются. Хватает он за шиворот баламута, выволакивая его в коридор, и дверь за ними запирается. Тогда встряхивает мужчина Теодора до звёзд пред очами пару раз, чтоб неповадно было, да за ланиты прихватывает, обращая лик синюшный ввысь. - Дитя несмышлёное играть не смей! На двух стульях разом ещё никто не усидел и не тебе начинать, - едва ли не рычит, в потёмках зеницами своими звериными сверкая, а после, меж большим пальцем и остальными переносицу перекорёченную крепко зажимая, резко дёргает в сторону, вправляя вышедшую носовую ось обратно в русло еёное. Багровина новым потоком хлещет из ноздрей, а Федька, мучительно взвыв, в приступе боли жгучей выбирается из хватки уж ослабленной и вперёд склоняется, не позволяя самому себе кровь склизкую глотать, да тяжко задыхаться из-за вставших пробкой сгустков. - А теперь поди прочь, видеть тебя ныне не желаю, - и покидает юношу, скрываясь в шумной зале. Не скоро они ещё опосля этого заговорят вновь по-человечески. Вернее всего ввиду своенравия, с обеих сторон пуще проявленного. Однако всё когда-нибудь подходит к концу своему. И всё способно круг новый взять, невзирая на предыдущий.***
Оставленный сызнова на время долгое один на один с нескончаемой стопой текстов, доводится Феде как-то задремать ненароком. Право слово, как только он не старался побороть навеянное тоской, к сожалению, застоявшейся таперича в месте этом, уныние и сна проказу. Как только не противился, дабы Луговского, что увидеть то мог, не приводить к состоянию человека невыносимого, склочного, до ужаса придирчивого и несговорчивого. Да без толку всё. Вот лежит он теперича мордой в стол и в ус не дует. Да ещё снится ему что-то такое славное, угодное, что просыпаться вовсе не тянет и токмо крепче в чарами морфеевыми одолевает. Оттого даже княжеским дланям хватким, что за плечи его берут, пробудить не удаётся юношу, и тот дале продолжает умиротворённо, во свете собственных видений отдыхать, насильно больше не тревожемый. Уложив овал лика во руки свои сложенные, вертится Федька и так и сяк. То спрячется в них, то вновь покажется. И всё выражения сменяет, то задерёт брови вверх, то уста разъедет в полуулыбке мимолётной, а иногда кажется, будто и что-то скажет, обронив фразу бессвязную прямиком из сновидения, только ему ведомого. Власы, за спину прибранные, постепенно вперёд сваливаются, спеша совсем скрыть каскадом кудлатым физиономию разнеженную, да не позволяет случиться тому мужчина и аккуратно назад зачёсывает перстами гриву могучую. Ещё какое-то время продолжая лицезреть картину очам приятную. После, наконец прервав момент любования, в руки берёт мужчина бумаги начатые Фёдором и при том видит, что тот, верно, как только за порог вышел князь тут же от дел отлучился, занявшись чем-то своим. "Безобразие это, конечно, полнейшее. Не худо бы прямо сейчас пробудить, да трёпку похлеще задать", - однако, ни капли серьёзных намерений в думе этой не имеется, да и смысл иметь задуманно тот час же перестаёт, ведь когда мужчина из-за листа широкого выглядывает, то уж ясно видит, как юноша, зашебуршившись, самостоятельно негу сбрасывает, да, от рук переплетённых отнимаясь, на него непонятливо воззряется. Тут же оковы сноведенные с плечь теодоровых сваливаются, а в сознании назойливо плывёт, что вот ведал же дурак секой, будет как, знал же, знал! Однако, наперекор мыслям этим, никакой брани, да причитаний не раздаётся и действий ровным счётом никаких не следует, оттого осоловело он продолжает выжидать того али иного, неверуя, ввиду опыта крайних двух седмиц, что и вправду ещё может быть иначе. Но миг проходит, за ним другой и ничего подобного не случается. Мужчина под стол заглядывает, да с выуженной бутыли выпить себе наливает, опосля спросив совсем не то, что ожидал услышать Тео. - И что же снилось, а Федька? Отрадное что? - Да, видение прехорошее приходило, - сызнова ликом просветлев, да разулыбавшись, произносит он так просто признание в событии, казалось бы, ничем не примечательном, но на деле знаменательном поистине, под сердцем ощутимо греющим. Ведь окромя метаний меж въедливой мглой пред зеницами, да кошмарами, которые все соки из него выжимали, давненько ничего иного с ним, болезным таким, не случалось. А тут нечаянность такая. И он, веки сонные потирая, спешит сообщить о ней, честно, да без утайки, хотя и сознаёт, что радости евоной в полной мере Луговский может и не понять, тем паче, не разделить. Однако, глядя в лицо напротив, мягкое и заинтересованное, верит в обратное с наибольшей убежденностью. - Я уж и запамятовать об том успел, но матушка пред самым сном часто, когда капризы дитёвые выражать я задумывал, былины всякие рассказывать принималася. И всё про богатырей каких-нибудь, мол вот выростешь, возмужаешь и быть тебе им подобным. Меня мальчонком малым это так тешило. И от не вспомнил бы какую-нибудь даже и одну, коли не приснилось бы, а тут даже и название припоминаю. Про царя то ли Саула, то ли Саура Леванидовича, да сына евоного - Константина*. Слыхал про такую, а Михал Козьмич? - Нет, но вот пусть от тебя и услышу, - патокая сказу дальнейшему, подначивает князь в ответ. - Ну, ежели вы нальёте мне для пылу, то сказитель из меня подобрее выйдет, - и смотрит Федька таким заискивающим елейным взором и уж не отказывает ему Луговский, полную рюмку в руку толкая. - Так вот, зачинается история с того, что царюшка в земли половецкие воевать уходит, жену свою, царицу, оставляет в вотчине родимой, а та, предвещая положение своё отежелённое так на распев, по рассказу материнскому, голоском складным его и вопрошает: "Гой еси ты есми, царь Саул, Царь Саул Леванидович! А кому мене, царицу, приказываешь, А кому мене, царицу, наказываешь? Я остаюсь, царица, черовоста, Черевоста осталась на тех порах", - следуя словам своим и впрямь препиваючи произносит Басманов и давай дале вести. - Тот отвечает ей мол: "А то коли тебе господи сына даст, (В)спой-(в)скорми и за мной ево пошли, А то коли тебе господи дочеря даст, (В)спой-(в)скорми, замуж отдай, А любимова зятя за мной пошли", - да покидает царицу свою на года долгие, пропадает совсем. А меж тем, чрез 9 месяцев опосля отъезда евоного, рождается сын, которова Костентинушкой и обрекают. Растёт не по дням, а по часам он, мужает, крепнет и ещё спустя лет что ли 9, а может и дюжину, не так уж и много в общем, отправляет его матушка родная за отцом вслед, на выручку. Славно воюет на пути своём Константин Саулович, многие победы берёт, да всё же по неопытности младой во плен татарский попадает, откуда позже вызволяет его сам царь. Семья воссоединяется, пир великий собирается, да "тем старина и кончилася". От так! - подводит к окончанию сказание сие юноша и залпом остаток добивает, под одобрительный кивок со стороны. Чуть погодя уж пустая рюмка заново у князя оказывается и, дабы под рукою та не мешалась, прибрать в стол он её решает, выдвигая нижний ящик. Однако, на удивление, убрав посуду, мужчина дальше ящик отодвигает, да что-то ещё выудить из закромов готовится. - И кстати, ещё раз об этом, - молвит он строго пред тем, как выкинуть на стол один из тех суррогатов печати, а вместе с тем форму сахарную, заставляя Фёдора на стуле неприютно поёрзать, да голову напрячь в старании уразуметь, что же ещё по поводу этому можно сказать. - Осталось добавить мне токмо одно, - медля, слово каждое выделяя, басом своим, тяжёлым к слуху, проговаривает князь, да Фёдора к себе перстами манит, вынуждая чрез полотно стола волнительно навстречу перегнуться того. После руками, по скраниям белоснежным скользнув, Михаил длани в кудри пышные, невозможные для него, продевает и ласкает их перстами, к самому затылку пробираясь. Меж тем сам вперёд подаётся, близко-близко, и наконец оканчивает фразу оборванную, утоляя любопытство очей напротив. - Хвалю тебя, Федюш, хва-лю, - да, притягивая юношу посильнее, между изумлённых зениц и целует в прикосновении простом, но долгом. Токмо успевает Басманов длани свои на запястья крепкия опустить, как отстраняется мужчина, обрывая момент близостного откровения, однако рук из хватки фёдоровой не отнимает, да подбородок евоный меж перстами ухватив, добавляет. - Однако чтоб больше... Даже мысли в подобное русло пропускать не смел. А то ведь это девица может и отделала тебя по лёгкому, да у меня, в отлии от неё, рука не перо сущее, кусать заново не пробуй, - да всё тем же гласом хладным велит выбросить побрякушки самоделанные в топку, "чтоб и следа погани сей не осталось", а Тео безвозразительно исполняет, надеждой преисполняясь, что таперича князь забудет об этом и сызнова подобные только тому похвальному сладкому взору, что сердце способен прихватить жаром, раздаривать будет. Как множество раз до произошедшего, как множество раз ещё после. - А сказитель из тебя и вправду на славу вышел, поведайка мне что-нибудь ещё, - обращает Михаил внимание юноши на себя просьбой и тот не в силах, совершенно не в желании отказать.***
Однажды, прогуливаясь вдоль стеллажей библиотечных, перебирает Федька свитки, да толмуты разные в поисках чего-нибудь этакого, преинтересного, дабы досуг вечерний разбавить, поразвлечь себя. По лестнице и к самому верху забирается, стройные книжные ряды перебирая, и самые дальние шкафы просматривает, и даже столы в книгохранилище штудирует в поисках продолжительных, словно обыск настоящий производя. Пару занимательных книг, казалось бы на счастье, вправду находится. Да вот настолько длинны повести, в них изложенные, столь громоздко их содержание, что откладывает юноша найденное в сторону, не желая чтиво на всю ночь предстоящую затевать. Попросту не то настроение его обдаёт нынче. Совершенно не то. Уж утрачивая цель какую-либо, опосля находок сих, всё же продолжает бороздить книгохранилище Теодор и, присматриваясь к полкам, которые аккурат на уровне очей евоных идут, аки пальцем в небо, достаёт случайную книжонку. Довольно тонкую, лишь самую малость затёртую и особо не примечательную, средь такого-то выбора богатого. Обложка её темна и никаким названием, никаким начертанием даже не обозначена. Весьма и весьма занимает это Басманова и, отвернув обложку, да сразу же перескочив чрез предисловие краткое, он первый разворот открывает. Текста на нём почти не имеется, зато картинами заполненн он и в длиннь, и в ширь без отступов почти на оба листа книжных. А главное какими! Матерь божия, какими картинами! В меру натуралистично, до деталей самых мелких люди полураздетые али вовсе нагие на каждой из них изображены. В изгибах поз разных, превосходящих одна другую в похабстве своём, в срамоте, в открытости невообразимой. А при рассмотрении поболе внимательном к тому же высматривается очами жадными, что средь всех фигур человеческих ни одной бабьей ни здесь, ни на последующих разворотах не имеется. Ни-од-ной. "Боже... Оказия-то какая", - течёт мысль развязная, едва ли не преступная в додумке дальнейшей и со смехом вырывает наружу, будучи приглушённой о тыльную сторону длани приставленной, которая снимает этот порыв, уста утирая, и оставляет за собой токмо лико разгоречённое, искажённое в выражении превульгарном, да блеск яркий в глазах. С одной стороны в пору бы захлопнуть книгу и, вернув на место изначальное, позабыть увиденное навсегда. Однако с другой стороны к чему эти ужимки притворские, в особенности когда так сладострастно желание в телесах взволнованных разливается. Ничего подобного доселе юноша не видывал. И столь непристойно, столь грязно выглядят сюжеты некоторые, что они даже хороши, по его неробкой оценке. Чертовски хороши. В клуб жаркий возбуждение стягиваться постепенно начинает со всех конечностей отяжелевших разом, томительно во чреве закручиваясь. Бьётся оно сначала под грудью самой, а после ползти ниже и ниже берётся, чресел напряжённых касаясь, да заставляя их колом воспрять. Тогда в край изламывается плоть младая в хотении низменном, совсем разум лихой ему сдаётся и, откладывая книжонку в сторону, Фёдор наконец за себя принимается. Космы мешающие за плечи откинув, дланями он медлительно по груди съезжает и, откинувшись на косяк стеллажа, главу запрокидывает. Сдавив низ живота с особым удовольствием, в усладе пробирающей жмурятся очи синие, а вслед за ними уста разверзаются, выпуская тяжёлые вздохи. Настигнув край портков нижних, расшнуровывает их Федя в спешке, еле с завязками управляясь, да всё ж, в конце концов, приспустить штаны выходить. И с рвением лихорадочным оглаживает он чресла затвердевшие, старательно сдавливая при том стенания трепетные, что рвутся изнутри. И ласкает плоть свою ненасытную, с макушкою в море вожделения окунаяся. Горит. Как пылко горит при этом тело заведённое, что конечности аж судорогой подводить начинает, движения вдоль чресел накалённых резче делая, свободной рукой за полки хвататься вынуждая. И пары минут опосля того не минует, как семя тёплое в длань изверзается, да со стоном тягучим гортанным дрожь крупная в конечный раз тело юношеское пробивает. Сползая вниз, прямо на пол, по косяку, прячет в изгибе локтя Басманов очи шальные, пред которыми искры яркие пляшут. С вздоха на выдох перебиваясь, чуть погодя поусмиряется он и телом, и духом, да тогда сызнова внимание своё ко книге обращает, весело подмечая, что та на месте очень видном стоит, даже не скрытая от глаз чужих. За что спросить, может и не напрямую, позже у Михаила просебя обещается. Ведь находка и вправду любопытная, а досуг получается и того интересней.***