Неотправленное письмо

      Джиневра…       Она всегда была очень сильной и стойкой. Яркой. Чего только стоили рыжие волосы. И медовые глаза; да, на солнце они были медовые, а без него — тёмные, как крепкий чай. Они смотрели на мир отважно, даже немного с вызовом.       Такие женщины всегда громко хлопают дверью, когда уходят, особенно если «навсегда». Так и случилось. Конец войны нисколько её не расслабил, не сделал мягче; даже наоборот: ободрённая победой, она включилась в объём деятельности ещё больший, чем до войны. Эта активность поначалу подзаряжала и Гарри, но со временем…       Со временем он начал чувствовать, что бьющая ключом энергия как-то странно отражается на нём. Он не мог сказать, что внимание, которое Джинни получала всё больше и чаще, уязвляло его самолюбие. Совсем нет. Даже наоборот: он слишком устал от пристального внимания в школьные годы. Он ею искренне гордился, с восхищением глядя, как она отвечала на вопросы корреспондента «Ежедневного пророка». Но подключаться к тому, чем она занималась, было всё сложнее — даже помогать по мере сил: он чувствовал так, будто по содранной коленке проводят наждачной бумагой, — каждый раз, когда, открывая глаза утром, приходилось идти куда-то, делать что-то, говорить с кем-то, вместо того чтоб хотя бы ещё час пролежать. Если представить, что это была гонка, то он был готов вот-вот врезаться в ближайший фонарный столб, лишь бы хотя бы немного не-думать и не-делать. Они всё чаще по мелочам ссорились, не находя взаимопонимания по вопросам количества необходимой работы. Ему нужна была пауза, которая ей казалось совершенно неуместной и невозможной.       Джинни…       Очарованная с юных лет самым талантливым в мире мальчиком, она была безусловно рада наконец-то разделить дела и время с тем, кто так долго был от неё вдали по самым разным причинам. Была рада разделить пусть редкие, но счастливые полёты на метле, домашний квиддич и всё прочее, что называют свиданиями; была рада делить один дом… Но она видела что-то странное в Гарри: угрюмость, меланхоличность, молчаливость. Совсем тревожно стало, когда однажды, вернувшись с совещания насчёт продолжения или прерывания учебного года в Хогвартсе, она нашла их общую спальню заполненной сигаретным дымом, а на полу — пустую бутылку огневиски. Поттер спал, свернувшись клубком. Духота, неоткрытые окна и разлитое повсюду ощущение тяжёлой болезни. Это было ближе к середине мая — тогда начались аресты Пожирателей и готовился обыск у Малфоев…       Множество разговоров, попытки растормошить на фоне общей трудоёмкой работы по восстановлению мира после войны быстро вымотали Джинни. Она больше не понимала, кто перед ней: герой, спасший бог знает сколько человек, или будущий пьяница, с которым она ни за что не захочет делить свою жизнь.       Иссякая, она уходила на тренировки «Холихедских гарпий», потому что свободный полёт возвращал в грудь воздух, которого так не хватало за бесконечным решением проблем, за воспоминанием о задымлённой комнате… Хотя дело было не только в полётах: что-то тёплое, похожее на нагретый солнцем канат, каким швартуют к берегу корабли, образовалось между ней и Кэти Бэлл, с которой они были знакомы ещё со школы. Кэти, как и Джинни, отвоевав Хогвартс у зла, продолжала отвоёвывать его у обломков и обветшания. Целеустремлённость, живучесть и несгибаемый струящийся оптимизм их очень быстро сроднили — так, что со временем они стали делить не только тренировки. Джинни чаще и чаще обращалась к Кэти, всё реже о чём-нибудь беседуя с Гарри. В конечном счёте, стало доходить до того, что она могла несколько суток не разговаривать с Поттером, то уходя «по делам», то приходя домой «просто отоспаться».       Разочарование нарастало, она видела, что помочь ничем не может, что сама угасает рядом с ним; но также отлично знала, что «он необходим, чтобы довести решение проблем до конца», что она «скоординирует его лучше, чем кто-нибудь другой», что «нет другого настолько же сильного волшебника», что «нет сейчас более яркого имени», которое, как самая статусная визитная карточка, открывает любую дверь, что… ещё множество всяких «что».       Дни разбирательств с Малфоями были самыми странными: Поттер то светился, как делюминатор Дамблдора, то потухал, словно забыл, что такое Патронус, и укутался в дементоров, как в уютное одеяло. Тогда же она заметила, что светится он, по большей части, наедине с собой или за шутливыми разговорами с Кикимером.       «Окончательно сошёл с ума, — показалось ей в какой-то момент, — пора уходить, вот только…»       В тот же день она застала его вглядывающимся в зеркало; последний раз такие глаза у него были на том самом матче по квиддичу, когда они впервые поцеловались. Но, как только их взгляды встретились, он весь сник, и от прежнего мерцания в зрачках не осталось и следа…       «Что ж… Это конец, вот только ещё пара дел, и в конце мая…»       В конце мая Джиневра Уизли оставит на кухонном столе записку: «Я чувствую, что ты переменился ко мне так сильно, что едва ли помогут примирительные беседы. Потому я освобождаю тебя и себя. Мы не будем друзьям, но останемся приятелями. По всем деловым вопросам я пришлю тебе инструкции либо с эльфами, либо совой. Обратную связь жду по тем же каналам. Прощай. Дж.»       Кикимер найдёт листок ещё до того, как его прочтёт Поттер, и так расстроится, что целый день не выйдет из чулана, горюя о покинувшей их дом хозяйке. Он будет думать и про хозяина, гадая, как тот справится с таким печальным сообщением…