Домо(во)й

Ваньнин не любил дожди. Он был мерзлявым, легко заболевал и простужался. Дождь всегда сулил неудобства и проблемы. Однако домовому он нравился. Тень почти весь день мерцала у окна на втором этаже, наблюдая как всё вокруг заволокла серая пелена дождя. Ваньнин долго наблюдал за тенью, а затем открыл ноутбук и принялся набирать новый кусочек своей повести. "Что люди думают, когда смотрят на дождь? Когда слышат влажный звук падающих капель? Какие эмоции приходят в голову? Мимо пролетела птица, наверняка ищет укрытие. Возможно летит в уже опустевшее гнездо, где ещё совсем недавно пищали и жадно требовали еды птенцы, сейчас разлетевшиеся и навсегда исчезнувшие из поля зрения". От написанного отрывка стало грустно, и Ваньнин захлопнул крышку компьютера, даже не удосужившись нажать на кнопку сохранения. Будь, что будет. Эти строки - не те, о потере которых он бы стал сожалеть. Тень чуть колыхнулась на резкий звук и чуть прикрыла окно, когда Ваньнин отчётливо поёжился, посильнее кутаясь в плед. Глупо всё это. Искать компании и терпеть неудобства ради кого-то, кто считает его самого не более, чем временным постояльцем, с которым на удивление почти быстро удалось договориться и прийти к соглашению о мирном сосуществовании. Он едва ли не впервые почувствовал, насколько же на самом деле был одинок. Как ему не хватает чьего-то присутствия и, может быть, даже прикосновений. Тёплого плеча рядом, руки, на которую можно опереться. Глупо всё это. Сон ему приснился не особенно хороший, было мрачно и холодно, Ваньнин от кого-то бежал, куда-то падал и никак не мог проснуться. Это не было кошмаром в привычном смысле слова, но со всех сторон на него давило и сжимало, вместе с тем, куда бы он ни побежал, никак не мог найти конца и края. Сквозь сон почувствовалось-померещилось приятное, ласковое прикосновение, его будто укачивали на руках как море лодку. Он мог бы даже сказать, что чувствует горячее дыхание на своей щеке, когда его бережно подняли на руки и куда-то понесли. Это был хороший сон, очень хороший. Его хотелось смаковать и ощущать так долго, пока воспоминания совсем не размоются. Наутро Ваньнин рассеянно перебирал свои вещи, пока не нашёл небольшую рамку с красивым золотым листом. Тень вопросительно хлопнула кружкой о стол. - Это кленовый лист. Странная форма, да? - задумчиво проговорил писатель, поглаживая рамку пальцем. - Мне подарили его очень давно. Это хорошее воспоминание. На плечи накинули покрывало, которое само собой завязалось на шее, чтобы не спадать. Чашка протянулась по столу, маня сладким ароматом цветочного чая. - Спасибо. Ты очень заботлив. Тень снова смущённо шоркнула. Это действительно было мило. Почему всё, что Ваньнин когда-либо считал приятным, ускользает не только из его рук, но даже из памяти? Где-то в середине дня, ближе к вечеру зазвонил телефон. - Юйхен, ты не сильно занят? - голос Сюэ Чжэнъюна был немного осипшим и уставшим. - Если нет, то приходи к нам на ужин. Посидим вместе, А-Мэн на выходные приехал. Ваньнин задумчиво посмотрел на колыхнувшиеся от ветра занавески и кивнул. - Сейчас соберусь и приеду. Тень заботливо к тому моменту, как он оказался в спальне, выложила на кровать тёмные плотные брюки, любимый свитер, пальто с капюшоном и невесть откуда взявшийся шарф насыщенно сиреневого цвета. От него приятно пахло кондиционером и чем-то островатым, дразнящим чувствительный нос. - Спасибо. Постараюсь вернуться не поздно. Домовой заботливо уронил ему под ноги зонт с вешалки. Ужин прошёл ужасно, не хотелось даже вспоминать о нём. Вся семья Сюэ усердно давила улыбки, травила байки, но всё равно создавалось жуткое ощущение, что он незваным пришёл на поминки. Еда была вкусной (ему ещё завернули что-то из домашних сладостей с собой), чай тоже, а бывший ученик, которого он позже вспомнил, вызвался отвезти домой, чтобы мужчина не мок под дождём или не трясся в такси. Сюэ Мэн долго поглядывал на Ваньнина, но заговорить осмелился только когда они остановились у дома. - Откуда у вас этот шарф, Учитель Чу? - Нашёл в доме? - от вопроса и тона, каким он был задан, хотелось передёрнуть плечами. - Понятно, - парень сделал судорожный вдох, больше похожий на всхлип, и наконец заговорил. Торопливо, спешно, спотыкаясь и глотая окончания. - Это шарф моего брата, он жил здесь раньше. Вы наверно не помните, вы у нас вели пару предметов в качестве институтской практики в начальных классах. Я тогда не знал, что он сирота. Что некому заботиться о том, чтобы он выглядел опрятно, чисто. Что он не просто так всегда ходит чумазый и на еду набрасывается как животное, никаких манер. Дразнил его, обижал и обзывался. Говорил, что он больше похож на бездомную собаку, чем на человека. Смеялся над тем, что он учился шить и вышивать. И одежда у него вечно была драная, а потом перекошенная, будто некому было зашить кроме него самого. Я не знал, я правда не знал, что у него действительно никого нет. Но однажды папа пришел в школу и увидел Мо Жаня. Вас тогда уже не было. Папа сказал, что он очень похож на его брата, но Мо Жань ответил, что его отец - другой человек, и он жив. Просто ему не нужны были ни Мо Жань, ни его мать. Она была танцовщицей в клубе, но после родов потеряла сноровку и здоровье и не могла больше работать. Она умерла, когда ему было пять. Она была очень красивой, а я порвал единственную фотографию, которая у него была. Он потом склеил её, но мне до сих пор так стыдно. Я понял, как плохо поступал только когда увидел, как он плачет, а его даже совсем некому успокоить. Это было уже после того, как папа забрал его, оформил опеку и привёл в наш дом. И Мо Жань ни словом не обмолвился, что я изводил его. Что обижал, затевал драку, а потом ябедничал учителям, что он первый начал. Я тогда не понимал, почему они всегда принимали мою сторону, потом только. Потому что Мо Жань - сирота, а значит он априори хуже, злее, грязнее. И я ведь тоже говорил ему это. Так долго и так часто, а он никогда не жаловался. Он был таким тихим и незаметным, будто его не было. Сидел в своей комнате, постоянно читал и учился. А родители круги вокруг него нарезали, всё время спрашивали, не хочет ли он чего-то. Покупали одежду, сладости. Я так злился, что папа с мамой нянчились с ним! Это ведь я их ребенок, зачем они привели другого? Мо Жань только улыбался, много учился и ничего не просил. И съехал от нас, когда ему исполнилось восемнадцать. Жил впроголодь, очень много работал. Мы только потом узнали, что, оказывается, он экстерном закончил институт. Когда диплом увидели и грамоты. А потом, потом вы наверняка знаете, что было потом. Вы ведь живёте в его доме. Мама с папой не смогли его продать, Мо Жань ведь так хотел собственный дом. Дом, в котором ему не будут попрекать ничем. Дом, которого у него из-за меня не было. Ваньнин замер, глядя перед собой. Как наяву видя неряшливого, растрепанного мальчишку, всего в пыли и ссадинах. Он протягивал ему золотистый кленовый лист и улыбался, что-то говоря. А Ваньнин видел только содранные коленки и ссадины на ладонях, когда ребёнок лез на дерево и упал с него, спускаясь. Занервничал, отругал и почти силком дотащил до медпункта, требуя на следующей день явиться с матерью в школу, чтобы поговорить с ней о недопустимом поведении ребенка. А если бы он себе шею свернул, сломал что-нибудь или вовсе убился? Что родителям сказать? Да и как самому Ваньнину жить с мыслью, что на его глазах покалечился или умер ребёнок? Но слова беспокойства были проглочены, а голова заполнилась другими мыслями, когда ему позвонил куратор и сказал, что в другой школе не хватает учителей, и завтра его перебросят на другое место. Чу Ваньнин напоследок ещё раз отругал мальчика, заставил пообещать, что тот больше никогда не будет лазать по деревьям, что будет хорошо учиться и обязательно станет достойным человеком, но всё-таки принял нелепый подарок, не выдержав наполненных слезами глаз. А тот ребёнок ещё и благодарил его, холодного и злобного, обещал, что обязательно всё выполнит, что будет самым хорошим и послушным. Правда, обещаю! Со временем лицо мальчика истерлось из памяти, запомнились только темные, покрасневшие от слёз глаза, да звонкое: "Учитель!" Его самый первый и самый глупый ученик, достойный такого же глупого неумехи-учителя. Это воспоминание всё ещё оставалось самым тёплым в его жизни. Что кто-то смотрел на него с восторгом и радостью, кто-то тянулся и радовался даже таким грубым и нелепым словам, которые Ваньнин мог из себя выдавить. - Что с ним случилось? - Никто не знает, - Сюэ Мэн дёрнул плечом, внимательно смотря на дорогу. - Он не звонил и не писал несколько дней, мама забеспокоилась. Поехала к нему. И нашла без сознания. Врачи говорили, что у него было сильное истощение, а ещё он сильно ударился головой при падении. Это потом мы выяснили, что он работал на трёх работах, чтобы выплатить кредит за дом. Вообще он стоил не дорого, при продаже там и ремонта толкового не было, но этот упрямец даже не сказал нам ничего, живя так, будто у него никого нет! Будто родители не помогли бы ему, будто у нашей семьи денег нет, чтобы купить какой-то захудалый домишко! Это сейчас он красиво выглядит, а на старых фото самая настоящая развалина из ужастиков про приведений. И ремонт делал сам, все деньги вкладывая в эти клятые стены! И смысл?! Мама отвезла его в больницу, но как только этот дурень очнулся, то сразу же запросился домой! В это место, которое из него жизнь высасывало! Была б моя воля, спалил до тла! Мама до сих пор себе простить не может, что отпустила его. Он разбился по пути. Такси попало в аварию, водитель отделался испугом, потому что весь удар пришелся на заднюю часть. А Мо Жань, он... Я так жалею, что ни разу не извинился за то, что делал и говорил ему. Ваньнин пришёл домой, шатаясь как пьяный. Правда огорошила его так сильно, что он казался самому себе раздавленным асфальтным катком слизняком. Он не был особенно чувствительным к чужим смертям, потому что по факту у него совсем не было близких людей. Но это... история одного человека, чья жизнь была столь короткой и печальной. Человека, который изо всех сил старался выкарабкаться из грязи, в которую его окунули с самого рождения. У которого почти всё получилось. Почти. Смерть - гадкая равнодушная тварь, ей всё равно, кого забирать, она могла выбрать кого угодно, но она забрала Мо Жаня. Юного, трудолюбивого, упорного. Это отвратительно несправедливо. Ваньнин небрежно бросил обувь на входе и, спотыкаясь, поднялся по лестнице на чердак. Закатное солнце золотило занавески, создавая причудливые блики. У окна стояла размытая тень. Дождь прекратился вопреки тому, как пасмурно и гадко было на душе, как тяжело и горько. Тень услышала его шаги и обернулась, вопросительно качнув занавеску. Не было здесь никакого домового. В этом доме остался тот, кому больше некуда было идти. Его хозяин, тот, кто своими руками перекроил, перестроил это место, вложил всю свою душу. - Это был ты, - проговорил тихо. - Это был ты, Мо Жань. В одно мгновение тень обрела краски, и Ваньнин увидел красивого юношу с мягкой, усталой улыбкой. Его тёмные глаза были тёплыми и ясными. Он казался совершенно живым, если бы сквозь его тело не были видны очертания подоконника.