Двенадцать коронованных теней

В таверне не смолкал пьяный гам. Какой-то заезжий музыкантишка забрался на стол и принялся тренькать на лютне. Писклявым голоском, слишком высоким даже для полурослика, он затянул любовную балладу. В хлопках, хохоте и свисте завсегдатаев ему, вестимо, чудилось поощрение, а потому писк вскоре перешёл в надрывный вой. Когда несчастный пастух, горевавший о возлюбленной богачке, наконец-то отмучился и бросился с утёса, неказистая песня сменилась ударами и визгом: менестрель имел наглость за столь бездарное исполнение потребовать у пьяниц деньги. И даже сейчас здесь было тише, чем дома. Отрин едва пригубил кружку пива с давно осевшей пеной. Он всегда растягивал кружку на целый вечер, чтоб оставалась хлипкая защита от возмущений трактирщика. Несносный дварф не желал входить в его положение и требовал каждый час брать по новой или проваливать на улицу. Как же, на улицу: зима нынче холодная, того гляди, околеешь в сугробе. От поздней весны до ранней осени Отрин так и поступал с тех пор, как родились младшие двойняшки: выходил якобы за хворостом и исчезал до глубокой ночи. Лила, дорогая Лила, как она волновалась, когда он «заплутал» впервые, как плакала, когда вернулся, как ластилась, словно в лучшие дни! Увы, волнение сменилось равнодушием: супругу больше занимали шестеро детей, наперебой требующих внимания, нежели горести мужа. Настал и день, когда она, всегда кроткая, изошлась криком. Раскрасневшаяся, растрёпанная, она обвиняла Отрина в равнодушии к собственной семье. Мол, если вместо отца поставить в доме деревянного осла, дети не заметят разницы. Да, не о такой жизни мечталось в юности! Прежде Отрин грезил о подвигах, и тысячу раз на дню находил для них повод. Был ли то мяч, заброшенный на крышу, или одинокий гоблин, забаррикадировавшийся в сарае старика Вальдаля и кроющий хозяев грязной руганью, он спешил впереди других мальчишек и кричал, что непременно разберётся с напастью. И разбирался, раз за разом, а в награду его ждали поощрительные кивки старших, а то и пара монет или сладкий яблочный пирог. А когда поганые гоблины полезли изо всех щелей? Ух, сколько он их тогда положил — со счёту сбился! Герой-ополченец, защитник родного края — гордо и сладко звучит, аж в слёзы. Тогда, слушая благодарственные речи, он думал, что годик-два отдохнёт и соберёт отряд на вылазку в лес Айаллу. Как наяву, виделись гигантские деревья, на ветвях которых выстроены целые деревни, кристальные дворцы, высеченные из огромного самородка, ну и, возможно, какая-нибудь миловидная фея впридачу. Но победа над гоблинами так и осталась высшей точкой его достижений. Пока он гулял и балагурил, наслаждаясь статусом героя-ополченца, былые соратники разбежались кто куда: одни прибились к странствующим искателям приключений, другие задолго до почтенной зрелости предпочли остепениться, и не стало с ними общих стремлений и бесед. Остепенился и он: вместо небывалых подвигов с ним случилась Лила, смешливая пекарская дочь. Мог ли он тогда представить, что завидная невеста, работящая красавица, в которой, по слухам, даже была примесь фейской крови, так надоест? Что шут ему, а не объятия — так, душащий хомут? Что-то стукнуло перед носом: никак, трактирщик явился мотать душу! Но это был не трактирщик. За его стол бесцеремонно уселся незнакомец в пёстром плаще. Он от души хлебнул из кружки вдвое больше, а затем спросил: — Плохи дела, да? Отрин спрятался за кружкой и долго изображал, что пьёт: втайне надеялся, что, когда закончит, странного типа и след простынет. Увы, тот был на месте и горел желанием пообщаться. Пришлось напустить на себя вид непримиримый и суровый, как у священника на проповеди. — Ты кто ещё? Проваливай подобру-поздорову. У нас тут чужих не жалуют. В подтверждение его слов, громыхнула дверь. Лютня издала последний драматический аккорд, ударившись о спину хозяина: менестреля вытолкали на улицу и швырнули в сугроб, да так, что наружу торчали одни только кривые ноги да обтянутый зад. Ничего, таким оно полезно: напишет балладу получше про изгнание странника в ледяную ночь… На наглеца случившееся не произвело никакого впечатления: — А ведь знаю, кто ты! С простоватого квадратного лица, всего в оспинах и веснушках, лукаво поблескивали лиственно-зелёные глаза. В них плескалось безграничное веселье. Такие впору увидеть у беззаботного фейского отродья, а уж никак не у проезжего чудака. Вот же прилипала, будь он неладен! Наслушался, небось, сплетен от деревенских баб: а те-то распишут, расскажут, какой он дурной муж, дурной отец, да и стражник из него так себе. Припомнят ещё то дежурство, когда он на посту уснул, и плевать, что два года прошло… Отрин сжал покрепче ручку кружки, готовясь, если что, показать былую удаль и врезать в ухмыляющееся лицо: — Ну знаешь, так что лезешь? Сгинь, по-хорошему прошу. Дай отдохнуть в тепле и покое. Чего он не ожидал, так это того, что незнакомец виновато потупится: — Сколько помню себя, про подвиги твои слушал: расспросить хотел как следует, но не судьба, видно. — Да какие подвиги! — рявкнул Отрин: подлец над ним издевался. — Ну, уснул на посту, так что ж у нас — война?! Кому с того плохо было? А ежели брешут, что у Хопперходов скотину напугал, когда досматривал, так кто ж виноват, что они племянничка своего, недотёпу, удумали прятать в коровнике? Они мне, падлы, мстят, что с рук ему кражу не спустил! Его тирада едва ли перекрывала шум, но всё же нет-нет, да и зыркали от соседних столов любопытные глазёнки. А как пялятся-то, будто сочувствуют чему! Отрин сплюнул бы на пол, если бы не трактирщик, уставившийся на него из-за стойки тяжело и грозно. Пришлось плюхнуться обратно на колченогий табурет, заодно отложив драку до лучших времён. — Ты ж Отрин Лотран, а? Ну, герой-ополченец, Победитель Гоблинов! Поперхнувшись пивом, «герой» выпучил глаза на незнакомца. Уже лет двадцать, как никто не звал его героем. А Победителем Гоблинов если и звали, то в насмешку, не забывая припомнить, что для статуса героя неплохо бы ухлопать хоть парочку кровожадных великанов или швырнуть зловещий артефакт в жерло вулкана. — Я сам-то из Мидроуза, это на пути к восточной границе; у нас, что ни год, гоблины лезут — норы свои под всей деревней вырыли, до Нижнемирья, чтоб их! Гномы их, что ли, за задницы их зелёные кусают… Так нашим ополченцам с детства рассказывали, про подвиги-то твои. Я и думал: вот старше стану, буду как доблестный сэр Отрин! Вишь как! В родных краях позабыли, а шут пойми где всё припоминают. Новоявленный «сэр», отродясь не имевший рыцарского звания, мигом приосанился: негоже доблестному герою крючиться, как старой пряхе. Мгновение гордости сменилось тоской: это сколько ж лет прошло! Двадцать ли, тридцать — куда там упомнить! А наглец-то мальчишка совсем, лет на десять повзрослее их с Лилой старшего сына. По столу постучали. Отрин передёрнулся, как кот, поглаженный против шерсти, и натянул вежливую улыбку. Трактирщик скривился: — Тут, вообще-то, таверна, а не церковь, чтоб рассиживаться и думать о высоком. Пить будешь? Болтливый парнишка принял реплику на свой счёт. Широким жестом он бросил на стол две золотых монеты и велел: — Неси лучшего, да побольше, обоим! Надоедливый дварф мигом прикусил язык. Боясь, что гость осознает, что многовато тратит на выпивку, и передумает, он мигом спрятал монеты в карман передника и помчался исполнять заказ. Залпом выдув кружку, которую мучил весь вечер, Победитель Гоблинов схватил новую и завёл рассказ с самого начала: как поганые гоблины скотину увели да старого Вальдаля насмерть замучили, как налетали на деревню зелёной ордой, и на улицах было не продохнуть от звериной вони. Парень слушал, дурашливо приоткрыв рот и едва замечая уменьшающееся количество пива. Отрин размахивал руками, говорил всё громче, и чаще устремлялись к нему взоры других посетителей. И правильно, пусть слушают, а то развелось молодёжи, что старших не уважает. Не рассказали им матери в срок о том, как страшны бывают зелёные вредители, сбившиеся ордой, не показали старых шрамов отцы. — И вот после того пожара мы, значит, и порешили, что довольно терпеть, пора б и ответ достойный дать. Мы тогда впятером всем командовали, я с товарищами: всех, кто оружие держать мог, собрали да пошли норы искать. Отбивались поганцы, а мы сильнее оказались, всех повытоптали и повыжгли, а потом… Тут он запнулся. Как ни бывало запала: о чём дальше-то? Всё, закончился список подвигов. Скудный вышел эпос. Вздумай кто записать, не получилось бы и тонюсенькой книжицы. Похвастался, а теперь добро пожаловать с небес на землю, в нынешнюю никчёмную серость. Отрин отхлебнул из шестой по счёту кружки, и стало чуть проще, но та удивительная лёгкость, приходившая, когда он рассказывал о былом, пропала без следа. Не спасал и парнишка с горящими глазами, под впечатлением дважды проливший половину своей кружки мимо раскрытого рта. Дверь громыхнула, едва не слетев с петель. Буйные гости мигом попритихли, уставились всей толпой на вошедшего. И откуда только явился! Здоровенный, в три погибели согнулся, чтоб в дверной проём проползти, вместо табурета на скамейку сел и всю целиком занял, а колени-то — выше стола. Впервые в жизни Отрин видел чистокровного орка, и зрелище ему не нравилось: нос кривой, как свиное рыло, зубы торчат, огрызается ещё. Трактирщик и тот не наглеет, подполз, скулит там себе что-то. Поди, с такого лишней платы не запросишь, в мороз не прогонишь. Тут парнишка с пёстром плаще перегнулся через стол и шепнул: — А ведь точно бандит какой! Что бы здоровяку делать в Диртбелле? Пусть убирается, откуда вылез! — Сдурел? — Отрин едва не подавился пивом. Зубы стукнулись о край кружки. — Он вон какой, кто ж его выставит? — Вот ты и выставишь! Вот чем, скажи, он от гоблина отличается? С таким жаром, с такой наивной верой прозвучали эти слова, что уныние чуть развеялось. Парнишка верил, будто ему, Отрину, любая угроза по плечу, и оттого самому верилось. Встав из-за стола, он насупился и грозно двинулся на орка, который даже сидя был ростом на голову выше. — Эй, ты, бандит! Проваливай, пока цел! Орк скривился и отмахнулся зелёной ручищей, как от надоедливого комара. Кровь ударила в голову: ишь чего, возомнил, что раз здоровенный, так главный! Злость накрыла такая, что аж встала перед глазами красная пелена, и Отрин с силой ткнул орка в грудь кулаком. Где-то на грани опьянённого сознания мелькнуло, что это будет больно, что удар скорее навредит его руке, чем громиле, но тут случилось то, чего не ожидал даже он сам. Здоровяк завалился назад и рухнул на пол, опрокинув свой и соседний столы: мигом кинулись врассыпную пьяные завсегдатаи, повизгивая, как напуганные поросята. Отрин сам бы одурел от испуга, если б не новый знакомый, ободрительно присвистнувший и возопивший: — Получи, гад! Это походило на один из тех странных снов, в которых тебя объявляют героем и спасителем мира, а потом ты понимаешь, что стоишь без штанов на собственной коронации. Только костяшки трещали и ныли по-настоящему, и толпа, и всё это было наяву, как в какой-нибудь захватывающей приключенческой истории. Орк, получивший вдобавок к первому удару пинок, кубарем покатился к выходу и выбежал за дверь, едва не снеся её с петель. Воздух пузырился в груди, как игристое вино, пузырьки лопались, вылетая на выдохе, и Отрин снова был живым, молодым. Его снова боялись, снова смотрели с уважением! Едва он победно приосанился, в спину прилетело возмущённое: — Это что ты тут удумал?! Драки устраивать?! Ещё и гостя такого прогнал! Да я б ему продал не кружку, а целую бочку самого крепкого, а ты… — Совсем распоясался, — пробурчал Отрин, уже стоя за дверью. По счастью, орка и след простыл: здесь, на морозе, как-то выветривалось из головы прежнее лихачество, и он не был уверен, что сумеет ударить ещё разок с той же силой. Парень в пёстром плаще закивал: — И не говори! Никакого понятия ни о родине, ни о чести, за золото всю деревню продаст. Явились бы гоблины, он бы и им налил, ещё б пятки вылизал. Всю неспешную дорогу до дома — а шёл Отрин медленно, силясь растянуть удовольствие нынешнего вечера — говорил только спутник. Но уж очень складно говорил ровно то, что думалось ему самому, и потому оставалось только согласно кивать. Вот и дом: Отрин размышлял, не зазвать ли нового знакомого в гости — при чужом-то Лила расстарается натянуть хоть жалкую улыбку, но тот вдруг хлопнул себя по лбу. — Ты меня прости, друг: дела! Я что скажу: ты приходи завтра в таверну? Дело у меня к тебе есть, в самый раз для героя! Испарился он быстрее, чем Отрин успел расспросить как следует о загадочном деле или хотя бы уточнить имя: только теперь он сообразил, что не удосужился за весь вечер спросить. Окрестив парня про себя «типом из Мидроуза», Отрин вдохнул поглубже и поднялся на крыльцо. — Жена! Не поверишь, что было! — начал он с порога, но осёкся. В доме было темно и тихо, но был это не столь желанный покой, а равнодушие. Не ждут его здесь, не ценят. Раньше-то у дверей, как собака верная, сидела, ждала, пусть бы даже орала дурниной, так всё ж любя, а не вот так. Нарочито шумно топая, Отрин направился в спальню и хотел разбудить Лилу, чтоб послушала о его геройстве, но та спала крепко. Или притворялась, что спала. Он потряс жену за плечо. Она буркнула, не открывая глаз: — Верю, что напился опять, несёт как от бочонка пивного. Спи уже! Вот и делись с ней радостью после этого: всё дурная баба запоганит. Ну и пожалуйста! Всё назавтра услышит от подружек-сплетниц, с ними, чай, беседы милее. Мучительно долгим показался Отрину следующий день. Он кинулся в таверну, едва закончился дозор, смутно надеясь увидеть там фигуру в пёстром плаще. Но парнишки не было, зато был на бессменном посту злобный трактирщик. Отрин швырнул в него несколько монет, чтоб отвязался, и потянулся вечер не менее тягостный, чем прежние. Когда наполовину опустела кружка, подумалось, что привиделось ему вчера в алкогольном бреду. Быть ведь такого не может, чтоб полурослик орка с одного удара наземь уложил! И вовсе не обещал никто, что явится сегодня, и нет для него никакого дела. Молодёжь небось шутки шутит, весело им, кровососам, с таких игр: надежду дать, а затем её же вдребезги… Стоило показаться на пороге вчерашнему знакомому, хандру как рукой сняло. Отрин помахал рукой, и паренёк в пёстром плаще махнул в ответ. Лицо озарила широченная щербатая улыбка, а затем паренёк поманил его к дверям. — Ты прости, друг, что на холоде, да только дело такое. — он заговорщицки огляделся и пониже натянул капюшон, так, что торчали только рот и шрокие ноздри. — Как бы жадюга этот дварфийский не пронюхал, а то быть беде! — Да что за дело? — перебил его Отрин, тоже невольно понизив голос. — Если незаконное чего, так сразу говорю: с таким не путаюсь! А ежели ещё чего… — Ты слушай лучше, — теперь самоназванный «друг» шептал, едва размыкая губы. — Есть у вас тут, за околицей, колодец один. Дорога туда путаная, зимой особенно, да только зимой в нём чары разглядеть и можно: не лежит вокруг снег, трава кругом растёт. Отец мой говаривал, что спрятан в том колодце фейский клад: кто его сыщет, век не будет горя знать. Я вот и ищу кого, кто помог бы в колодец спуститься да клад наверх втащить: надёжный чтоб был, крепкий, как дуб, и честный, чтоб не прибил на месте. Но ты-то — ты герой! Выпитое пиво слегка кружило голову, но Отрин был бы не Отрином, если бы не бормотнул, опираясь на бревенчатую стену для лучшей опоры: — И что ж за колодец такой? Сколько тут живу — не видал. — Его случайно не найдёшь, — паренёк ничуть не обиделся, или же был слишком увлечён, чтобы заметить его подозрения. — Надо путь наверняка знать. Ну пожалуйста! Чего тебе стоит? «А в самом деле, отчего нет?» — спросил себя Отрин и, не найдя достаточно веского ответа, кивнул. Паренёк просиял и хлопнул от души по большой сумке, висевшей на поясе: — Пойдём же, пойдём! Путь не дальний, за час-другой обернёмся. Они направились прочь от тепла таверны, в морозную ночь. Уже скоро пожалел Отрин о поспешном решении: надо было домой заглянуть, взять плащ потеплее, или оружие какое прихватить — меч или топор… Мало ли, какие чудеса у того колодца водятся, если в самом деле спрятан там фейский клад? Сейчас припоминалось, будто бы слыхал он о том колодце в детстве, но расплывчато, неконкретно: так же вспоминаешь раставяшие поутру сны. Отрин глазел по сторонам, всё выглядывал, не идёт ли кто по пятам, не ждёт ли за кривыми деревьями или высоким сугробом разбойничья засада. Ночь, однако, оставалась тихой и безмятежной. Снег, покрывшийся обледенелой коркой, потрескивал, но не проваливался под их шагами. Сегодня мёрзла даже луна: закуталась себе в плотные тучи — поди разгляди дорогу! Но спутника и сообщника не смущала темнота: он шёл уверенно, и оставалось только ступать по протоптанной им тропке след в след. Час молчаливого и тоскливого пути спустя Отрин не выдержал и хотел развернуться назад, тем более ему показалось, что мимо одного и того же кривого дерева они проходят по меньшей мере в пятый раз. Но тут спутник остановился и хлопнул в ладоши: от громкого звука задрожали ветки старой ивы, и посыпался с них снег прямиком на растрёпанную макушку. — Вон он, вон он! Пришли! — пёстрый плащ сорвался с места и заплясал меж стволов. Отрину пришлось бежать, чтобы поспеть за торопыгой. Дважды он едва не потерял его из виду, прежде чем они оба выбежали на поляну. Совсем рядом, только руку протяни, деревья стояли в инеевых доспехах стражниками в дозоре, но на поляне не было ни снега, ни льда, ни даже подтаявших лужиц. Из колодца в центре исходило мягкое, ощутимо тёплое свечение: то и дело вспорхнёт и опустится оранжевая искорка, озарив сочную молодую траву. Отрин присвистнул: — Ишь, и вправду… Как спускаться думаешь? — он кинул в колодец снежок, чтоб проверить глубину, но тот растаял, не долетев до дна. Спутник тем временем полез в сумку и извлёк из неё ведро и две прочные верёвки. — К стволам покрепче привяжем, чтоб сподручней было: по одной спустится кто из нас, а вторая — на всякий случай, чтоб лопату на дно опустить и клад поднять. Вдруг там сундучище такой, что и нас уложить можно? — Дай я, — Отрин благоразумно отпихнул паренька подальше от края: не с его тощими ручонками по верёвкам лазить. Гнал его вперёд и превооткрывательский азарт, такой же, как в детстве, когда впервые без спроса родителей удрал к дальнему озеру. Стены колодца оказались на удивление прочны: ни тебе выбоин, ни расшатавшегося камушка. Вдобавок, внутри было тепло, как в летний солнечный день. Отрин отогревался в тёплом воздухе, почти жалея спутника, мёрзнущего наверху, и едва заметил, как достиг дна. Воды в колодце не было, и давно, настолько, что успели всё его оплести гибкие вьюнки. Не похоже, чтобы здесь прятали ларец или сундук, зато что-то светилось в неглубокой яме, как если бы солнце стало жидким, как желе, и растеклось по её дну. — Клад — не знаю, но светится тут что-то… — Отрин неуверенно посмотрел наверх. Товарищ всполошился: — Руками только не трогай! Мало ли, вдруг колдовство какое… Как бы проверить… О! Ты кинь туда что-нибудь. «Что-нибудь» нашлось легко: маленький камушек, гладкий, как речная галька, и тёплый, как живой. Отрин кинул камушек в светящуюся яму и принялся ждать. Ждал недолго: прямо в него вылетело два точно таких же камня. Он едва не заорал, решив, что внутри сидит что-то живое и злое. Но время шло, никто не вылезал, чтобы напасть, и осмелевший Отрин кинул вниз уже два камня. В ответ вернулось четыре. — Ничего себе! — подхваченный эхом голос друга грянул, словно гром. — Отец-то думал, здесь клад, а здесь вещица получше. Кинь туда монету. Давай же, если я не прав, уж оплачу расход! Подчинившись приказу, Отрин даже рот раскрыл: вылетели из ямы на дно уже две монетки, абсолютно одинаковые, отполированные, словно только отчеканенные и ещё не успевшие замусолиться в десятках рук. Они с новым другом поняли без слов. Четыре монеты, восемь, шестнадцать, тридцать две золотых! Отрин едва успевал кидать золото в яму, и оно тут же возвращалось вдвойне. — Реликт, как видно! — паренёк едва выговаривал заумное слово, но хорошо понимал его смысл. — Говорят, что есть места такие, где хаос делает всякие странности — видать, и колодец этот из таких: что ни брось — всё умножит! Весь следующий час Отрин только и успевал кидать в золотистое свечение монеты и выгребать горстями вдвое больше. Набрали они столько, что едва могли унести. Свою долю напарник спрятал в сумке, Отрину же отдал ведро, наполненное доверху, и провожал до самой границы деревни. Воодушевлённый свершившимся приключением, Отрин летел, как на крыльях, и едва кивнул на предложение отметить их находку завтра. Часть него нашёптывала, что деньги лучше бы припрятать подальше от жены, и так бы он и поступил, будь риск, что золото закончится. К чему заботы, если и завтра он сможет пойти к волшебному колодцу, и монет станет больше вдвое? Нет уж, пусть видит, пусть знает, на какого молодца пол-жизни помои льёт! Не верила в него, дурёха, но теперь припомнит, что не будет ей на свете лучше супруга. Отрин крался как можно тише, чтобы тем внезапнее получился сюрприз. Он поставил ведро с золотом у порога спальни, после чего подбежал к мирно спящей жене, да так, с кровати, и подхватил её на руки, закружил по комнате. — Сдурел, пьянь?! — взвизгнула Лила и стукнула его по плечу. Отрин едва заметил сопротивление, но всё же поставил её на пол. Ничего, сейчас-то порадуется: он поднял ведро к самому носу жены. — Да ты чем дрыхнуть, погляди, хорошенько только! Богатеи мы теперь с тобой, что хошь купить сможем! Лила уставилась на ведро в его руках. Он ожидал охов и ахов, восторженных расспросов, откуда такое богатство, но жёнушка привычно сморщилась, точно унюхала кучу навоза: — Будем, будем… Вот дуралей! Если детей разбудишь… В тот же миг послышался из-за стены плач младшенькой, а следом и её брат подхватил. Голосистая же мелкота! Отрину пришлось отставить ведро, чтоб зажать уши. Лила погрозила ему кулаком и поспешила успокаивать разбушевавшихся двойняшек, он же с облегчением обрушился на кровать. Не меньше, чем шерстяное одеяло, согревали его мечты о грядущем богатстве. Представлялось, как выстроит он себе здоровенный домище, такой, что староста деревенский и командир стражи, выскочка этот малолетний, обзавидуются и оба лопнут со злости, как снарядит целые экспедиции и отправится всюду, куда только пожелает. В мечты вторгался только детский плач и всё более раздражённое пение Лилы. Ничего, он и для них что-то придумает: наймёт, скажем, прислугу, чтоб жене поспокойней стало. А про колодец волшебный никому из них и знать ни к чему: вот станет он почтенным старцем, тогда-то и откроет тайну кому из детей… Отрин и сам не заметил, как вместо темноты за сомкнутыми веками начали сплетаться так созвучные сладким мечтам картины, а следом он провалился в глубокий сон. Разбудили его на другой день, как всегда, визги играющих детей и ворчание Лилы. Но дома он не задержался: оставил ведро с монетами в прихожей, разрешив великодушно брать оттуда, сколько вздумается, и умчался. На брошенное, мол, дела, прилетел в спину ожидаемый ответ: «Дела… У тебя только дел и есть, чтоб поскорей нажраться и спать до обеда». Отрин в самом деле бежал в таверну. На этот раз друг уже ждал его за роскошным столом: огромная тарелка копчёного и вяленого мяса, целый круг сыра, пиво, льющееся рекой, и всё это он радостно разделил на двоих. Дорого? Пустяки! Что ему какая-то пара золотых, если дома, в ведре, насыпаны такие же целой горкой. Коли пропадут или растратят Лила с детьми — невелика беда: хватит и одной монетки, чтоб сходить к волшебному колодцу, заполнить ведро доверху снова. Впервые в жизни он пил, сколько хотел, ел, сколько лезло, и думать забыл о семье. Трактирщик приседал перед ним, как перед знатным господином. Он швырял в него тяжёлыми монетами, целясь в лицо, и даже пнул под зад под одобрительный смешок, но и тогда дварфу не достало смелости рявкнуть на буйного гостя. День пролетел, как одно мгновение, удивительно весёлое и лёгкое, день, который был ровно таким, каким представлялось Отрину его блистательное будущее. Под вечер они снова направились к колодцу. То ли дело было в выпивке, согревшей нутро, то ли в колдовстве, но в тот день они с новым другом достигли цели несравнимо быстрее. На этот раз вниз спустился спутник, Отрину же оставалось одно за одним поднимать полные вёдра золотых монет и ссыпать их в тяжелеющую сумку. Они смеялись и перешучивались: друг твердил, что поставит отцу, рассказавшему о чудесном колодце, самый лучший памятник, в полный рост, отлитый из чистого золота, и выстроит себе хрустальный дворец до самого неба, какие бывали разве что у фей или древнеэльфийских королей. Отрин вслух мечтал, что уберётся от семьи подальше, хоть за Бесконечные Воды, и узнает, что ж там, в глубинах хаоса: всяко не страшнее его вздорной бабы. По дороге обратно они почти договорились до того, что завтра же объявят о сборе экспедиции, а через неделю-другую отправятся в путь, сперва в Мидроуз, чтоб закончить с делами, а там — куда захотят, навстречу новым приключениям и спрятанным кладам. Но, завидев свой дом, Отрин так оторопел, что выронил ведро. Со звяканьем рассыпались оставшиеся монеты, затерялись в сугробе. Свет в окнах ярко полыхал, и он отчётливо видел зелёные тени. Гоблины заполонили нижний этаж, визгливо посмеивались, опрокидывали мебель и грохотали так жутко, что должна была, казалось, сбежаться вся деревня. Куда там! Попрятались, трусы, позапирали засовы — не у них ведь беда! Они куролесили так, что тряслась земля, и Отрин едва мог стоять ровно. — Это ж откуда, а?.. — едва ворочая языком, обратился он к спутнику. — Это ж сколько! — Норами своими до колодца докопались! — паренёк схватился за голову. — А оно, видать, не только золото, оно и тварей размножило. Да чего стоим-то, чего стоим?! Скорей, дом и твоих спасать надо, пока наверх не полезли! В этот страшный час вдруг снизошло на Отрина блаженное спокойствие. О, он знал, что с гоблинами делать положено! Легко лёг в руку топор, которым он колол дрова, а вместо шлема сгодилось опустевшее ведро. Запертый засов не мог помешать ему войти, налететь на зелёных тварей яростным вихрем. Один и ахнуть не успел, как полетела на пол голова. Его кривоносый дружок заверещал и бросился навстречу, но удар в неестественно выпирающее бородавчатое пузо сбил поганца с ног. Гоблинские отродья лезли и лезли, но Отрин не боялся. Наточенный топор входил в их тела, как в масло: всю комнату быстро покрыла чёрная, маслянистая жижа и ошмётки требухи. Лишь однажды встретился ему серьёзный противник, здоровенный гоблин почти с него ростом: налетел сзади со столовым ножом и едва не ранил в плечо. С ним борьба особо затянулась: кинься тогда в ноги молодняк, пришлось бы туго. Но молодняк осторожничал, и это сошло за преимущество: увернувшись от града беспорядочных ударов, Отрин выкрутил здоровяку запястье, а следом разрубил. Недолго пришлось визжащему гоблину, прижимающему к груди обрубок, кататься по полу: удар, удар, удар, и вот добавилась к трофеям ещё одна уродливая голова. — Так их, так! — исступлёно орал за спиной товарищ: Отрин не видел, сражается ли тот вместе с ним или только служит благодарной публикой. В висках стучало, со лба капал пот, но внутри бурлила сила, переливалась через край, как пивная пена из поспешно наполненной кружки. Лишь когда дом затих, а снаружи послышались соседские голоса, Отрин выдохнул. Ну теперь-то никто не посмеет сказать, что Отрин Лотран — жалкий пьяница! Лила, дети — всем напомнит сегодняшний день, каков из себя Победитель Гоблинов! Дверь, и без того едва державшаяся, со скрипом распахнулась. Ларик Кослан, командир стражи, замер на пороге, потрясённо оглядывая разгромленное жилище. Отрин залихватски подмигнул ему: — Поздно ты, поздно! Если б на тебя одного надеялись, уже бы беда стряслась. Глянь, каких красавцев из виду упустил! — веселясь, он подхватил гоблинскую голову и потряс её перед самым носом Ларика. Тот побледнел и попятился, едва не налетев на любопытных соседей, напиравших сзади. Толпа вытолкнула вперёд толстушку-корзинщицу Майлу: она оглядела выпученными глазами окровавленную комнату, горделиво улыбающегося Отрина, тела, усеивавшие пол, и завизжала, после чего рухнула наземь без чувств. Проклятый трактирщик, стоявший чуть поодаль, зажал рот рукой, но не смог сдержать нахлынувшую рвоту. Никто не улыбался, не славил его имя, и невольно хмель начал выветриваться из головы. Шагнув назад, Победитель Гоблинов запнулся о первое ведро, куда складывал горстями золотые монеты: по полу рассыпались холодные угли. Отрин разглядел как следует, голову, которую держал — женскую голову — и тут же выронил в лужу тёмно-красной, уже засыхающей на половицах крови. — Это что же… — бормотал он, всё надеясь, что сейчас развеется тяжёлый морок. — Это что за колдовство такое? Ларик, да я сам — ты ж знаешь, никогда, никогда… Это он, колдун проклятый, он и его золото — всё его вина! Паренёк в пёстром плаще улыбался, словно не видел в случившемся кошмаре ничего, кроме повода для лёгкой застольной шутки. Как из ниоткуда, появилась в руках пивная кружка. Он поднял её, как бы говоря: «Твоё здоровье!» — и выпил залпом. Отрин всё скалился, сыпал проклятиями, рыдал, силясь вывернуться из захвата подоспевшей стражи. Потрясённые соседи же вглядывались туда, куда он указывал, но не видели ничего, кроме пустого угла.