Беверли

      Начало сентября выдалось засушливым и тёплым. Солнечные лучи по-летнему греют и ласкают кожу. Не слишком жарко — бриз с океана здорово разбавляет погоду, солёно треплет уже и без того спутавшиеся волосы. У Чонгука они слишком сильно отросли за лето, но он никак не решится их обстричь. Родители причитают, что он похож на оборванца, но с некоторых пор его не слишком волнует их мнение.       Чонгуку восемнадцать. Исполнилось пару дней назад. Он не хотел отмечать, но друзья, конечно же, настояли. В итоге они отметили его день рождения в «Косточке», тихо, практически по-семейному. В неё Чонгук, кстати, вернулся в начале лета. Гленн никому не отдавал его место, пока он приходил в себя после случившегося. Он не сказал бы, что сейчас чувствует себя «пришедшим в себя», но, по крайней мере, он может выполнять свои обязанности. А ещё это хорошо отвлекает. Не даёт погрязнуть в своих мыслях. Приходится сосредотачиваться на других вещах.       Первый месяц после смерти Тейлора ему казалось, что он больше не сможет жить. Он почти не выходил из дома, заканчивая учебный год на домашнем обучении. Не так часто общался с ребятами и очень много плакал. Плакал почти всё время. Перемещения по дому ограничивались в основном его комнатой: он либо лежал на кровати, отвернувшись к стене и поджав к груди колени, либо сидел у окна, бездумно и пусто в него смотря. Иногда спускался на кухню, чтобы запихать в себя что-нибудь съедобное через силу, и снова возвращался в спальню. Родители шептались, что он как тень по дому ходит, и сколько можно страдать по человеку, которого подозревают в тяжком преступлении. В жестоком массовом убийстве. Порой хотелось кричать, что никто не имеет права открывать свой рот в сторону Тейлора, но он быстро брал себя в руки. Чонгук со временем научился игнорировать это. Ему стало всё равно, что они говорят. У него своя правда. Он в ней уверен.       В конце мая из госпиталя выписали Хосока. Чонгук к этому времени начал чувствовать, что рядом с друзьями ему легче. В самом деле легче. Всё лето они провели вместе, встречаясь почти каждый день, за редким исключением. Сейчас он думает, что без них бы не справился. Не нашёл бы в себе сил. Если бы не они, он вряд ли бы набрался духу выходить из дома. Больше всего он боялся наткнуться на кого-то, кто мог бы ляпнуть что-нибудь о Тейлоре, не подумав, разбередить и без того кровоточащее сердце.       Часто он ловит себя на мысли, что бежит от одиночества. Боится оставаться один на один со своей болью. Именно поэтому занимает все свои дни различными делами: встречи с друзьями, смены в «Косточке», вечера или выходные у Лиз. С ней Чонгук видится очень часто. Сначала она сама попросила заглядывать к ней иногда. Сказала, что он и ребята — её последнее живое напоминание о сыне. У Чонгука тогда всё внутри свело болезненным спазмом, столько отчаяния было в этой фразе. Со временем он и сам стал рваться к ней. Проводить время с Лиз уютно и хорошо. Они друг для друга держатся. Он думает, что Тейлор был бы рад знать, что его мама не одна. Остальные ребята тоже к ней часто захаживают. Недавно, когда они приезжали к ней всемером, Юнги сказал, что она как вторая мама. Лиз долго плакала из-за этих слов, обнимая его. Чонгук порой, глядя на неё, испытывает отвратительный липкий стыд за то, что остался жив. Что не умер там вместо Тейлора.       Следствие по делу о стрельбе в школе всё ещё идёт. Эти месяцы тянутся бесконечно. Говорят, полиция отрабатывает все версии. Но они знают, что целью органов всё так же является план повесить всё на Тейлора. И общественность им в этом помогает.       Их всех периодически вызывают на допросы. Чонгук был уже трижды. Каждый раз повторял одно и то же, как зазубренный текст. Ничего нового. Каждый раз фраза «Если вдруг вспомните что-нибудь ещё» звучит ещё более раздражающе, чем в предыдущий. Не вспомнит. Больше нечего. Он только одно знает: Тэ никого не убивал. Чонгук часто думает о том, что добьётся правды, чего бы ему это ни стоило. Намджун к таким его мыслям относится скептично, но ничего не говорит. Может, думает, что он так себя успокаивает. Нет. Успокоиться он сможет, когда тот, кто убил Тейлора, получит по заслугам. Эта мысль становится назойливой. Он вряд ли сможет жить спокойно, если не добьётся этого. Отец Юнги тоже делает всё возможное, но пока продвижений не особо много.       Одёрнув края шортов, Чонгук вытягивает ноги и зарывается ступнями в горячий песок. Устремляет взгляд в сторону воды, наблюдает за ребятами. Чимин плавает с Дани в океане недалеко от берега. Они периодически целуются, а Чонгук с едва заметной грустной улыбкой всякий раз отводит от них глаза и теребит на запястье фенечку. В другой стороне Джин, Намджун и Юнги катаются на досках. У Намджуна получается уже гораздо лучше: он практиковался всё лето. Это был его способ отвлечься. Джин ему в этом помогал. Они вообще почти не отходили друг от друга на протяжении всех этих месяцев.       Они все отвлекались. Словно все нашли способ жить дальше. Хорошо ли, плохо ли, но они живут. Соми живёт Хосоком, а Хосок души не чает в Соми. Сокджин живёт Намджуном, Намджун меняется для Сокджина. Чимин спасается в Даниэль. Юнги окончательно порвал с Мэл, решив оставить прошлое в прошлом и двигаться дальше.       А Чонгук остался в том дне. Каждое утро он просыпается в апреле. На секунды кажется, что он чувствует запах Тейлора, ощущает его присутствие, но потом реальность накрывает с головой. Он всё так же плачет каждый день, стоит только остаться наедине с собой. Иногда он думает, что никогда не выберется из этого состояния. Прошло четыре месяца, а он чувствует себя так же, как и в самые первые дни. Интересно, способен ли человек скорбеть вечно? Когда наступает момент облегчения?       Он часто перебирает фотографии. Одну всегда носит с собой в рюкзаке. Самую любимую, ту, где они на фоне маяка, в прошлом ноябре.       — На следующей неделе будет год с того дня, как я впервые увидел Тейлора, — вдруг говорит он.       Лежащая рядом с ним на пледе Соми приподнимается на локтях, треснуто улыбается. Разглядывает профиль Чонгука.       — Он тебе сразу понравился? — спрашивает она.       — Мне кажется, что да. Только я не сразу это понял. Я… я до него никогда не влюблялся.       — Получается, он твоя первая любовь, — задумчиво говорит Хосок, сидящий от него по другую сторону.       — И последняя, — одними губами отвечает Чонгук.       Он уверен, что больше не способен полюбить кого-то так же сильно. У него в апреле умерло сердце — вряд ли это лечится.       Хосок кладет ладонь на его спину, ласково по ней проводя. Чонгук снова переключается на плещущихся в воде ребят. Их совместные дни уже на исходе, из-за чего он всё больше ощущает тревожность. Ещё пара дней, и они уедут в университет, оставив их с Соми здесь, в Беверли. Те всё же решили, что отправиться всем вместе в Стэнфорд — лучшее решение. Они вообще теперь с трудом переносят разлуку. Держатся друг за друга как никогда прежде. Они друг для друга соломинки.       — Вы ещё не уехали, а мне уже вас всех не хватает, — говорит Чонгук Хосоку.       Тот переглядывается с Соми, и она в ответ приподнимает уголки губ и кивает ему. Чонгук выгибает брови, глядя на их переглядки:       — Что?       — Я остаюсь, Чонгук, — сообщает Хосок, заулыбавшись.       — Как? — Чонгук хмурится. — Что значит остаёшься? А Стэнфорд?       — Я не пойду в университет в этом году. Останусь в Беверли. А на следующий год поступлю вместе с тобой и Соми. Я так решил.       Чонгук несколько мгновений смотрит на него растерянно, пока не начинает глупо улыбаться. Это лучшая новость за сегодня.       — Ты не представляешь, как я счастлив! — Он тянется к нему за объятиями, и Хосок валит его на себя, откидываясь на плед и лохматя его волосы рукой. Чонгук, умостив голову на его груди, вздыхает и прикрывает глаза. — И чем ты хочешь заниматься в течение этого года?       — Работать в «Косточке», проводить время с вами двумя, на выходных возить вас к ребятам и восстанавливаться, — указывает он на свой исполосованный шрамами после двух операций живот, скрытый свободной майкой.       — Это потрясающий план. — Соми приваливается к ним, оказываясь в объятиях Хосока вместе с Чонгуком.       — Что за внеплановые нежности? Ещё и без нас. — Намджун, вышедший из воды, останавливается рядом с ними и отстёгивает поводок своего сёрфа от лодыжки. Следом за ним идёт Сокджин, неся свою доску.       — Присоединяйтесь! — приглашает их Соми, и они двое, мокрые и солёные от морской воды, плюхаются к ним.       — Поверить не могу, что послезавтра нам уже уезжать, — тяжко вздыхает Джин.       — Мы будем к вам приезжать каждую неделю, а то и чаще, так что не спешите прощаться, — отвечает ему Соми.       — Да, но это не то.       — Всего лишь год. Через год мы все приедем к вам. Я обещаю. — Хосок протягивает ладонь, и Джин сжимает её в ответ.       — Я не сомневаюсь.       У Чонгука отчего-то снова наворачиваются слёзы. Сами собой. Он продолжает лежать в объятьях друзей, роняя слёзы на грудь Хосока. Никто ничего не говорит. Наверное, уже привыкли, что он может внезапно расплакаться. Они его не трогают в такие моменты. Ему просто требуется пара минут, чтобы самому успокоиться.       Из воды выходит Чимин и направляется к ним, ведя за собой Дани.       — Что за лежбище морских котиков? — улыбается он, подходя ближе.       — Давайте к нам, — зовёт Намджун, протянув им руку, и те с удовольствием присоединяются, окончательно вымочив их пледы водой.       — Давайте пообещаем друг другу всегда быть вместе? Что бы ни случилось, — предлагает Соми.       — От меня тебе вряд ли удастся куда-то деться ближайшие лет пятьдесят, а то и шестьдесят, — шутит Юнги.       Соми улыбается, закатив глаза:       — Я же серьёзно.       — А если серьёзно, то я поддерживаю.       — Я тоже, — откликается Чонгук, вытянув вверх руку.       — И я, — почти хором отзываются остальные ребята и тоже тянут свои ладони вверх, чтобы соединить их.

***

      От вида серой могильной плиты сдавливает грудную клетку. Чонгук не знает, сможет ли когда-нибудь приходить сюда с другими чувствами, но его всё ещё раздирает изнутри. Может, однажды он сможет испытывать лишь только светлую грусть, приходя на его могилу? Он хотел бы в это верить, потому что то, что он испытывает сейчас, его убивает.       Он захлёбывается рыданиями, безвольно опустившись перед плитой на колени. Слишком больно, чтобы удержаться на ногах. Руки безжизненно свисают вдоль тела, тяжело даже пошевелиться. Он — комок боли, способный только скорбеть.       Соми присаживается рядом с ним на землю точно так же, на колени, и тихо плачет, вытирая слёзы платком. Они все пришли к Тейлору последний раз перед тем, как ребята уедут в университет. Да и наверное стоит им прекращать так часто ходить сюда, но пока не выходит. Цветы на могиле не успевают вянуть, как их сменяют новые. Чонгук всегда приходит с белыми розами, такими же светлыми, как его любовь к Тейлору. Алые розы ему не нравятся. Слишком похожи на цвет крови.       — Лиз сначала хотела, чтобы на плите было написано корейское имя Тейлора, — говорит Юнги. Он, как и остальные ребята, стоит позади Чонгука и Соми.       — Почему? — спрашивает Намджун.       — Боялась, что могилу найдут и будут осквернять вандалы.       — Почему всё-таки написали его американское имя?       — Решили, что мы все называли его этим именем, поэтому оно и должно быть на плите. Да и по документам он тоже Тейлор, так что…       Чонгук скользит по буквам взглядом. Сложно поверить, что на плите и правда написано «Тейлор Ким». Наверное, он ещё не скоро смирится с этим. Короткая чёрточка между цифрами «1979 — 1997» кажется почти издевательством. Неужели в неё можно уложить целую жизнь?       Он разглядывает её долго, почти не слушая тихие разговоры друзей. В мыслях вдруг возникают воспоминания об их первом свидании. Тогда, в парке аттракционов на горках, перед тем, как их вагон сорвался с высоты вниз, чтобы совершить очередную петлю, Тейлор сказал, что никогда бы не позволил ему умереть. По трагичному стечению обстоятельств эти слова теперь кажутся Чонгуку пророческими.       Интересно, что бы они сейчас делали, если бы Тэ был здесь? Наверное, проводили бы последний вечер перед его отъездом вдвоём в домике у моря, нежась в постели и в руках друг друга. Пытались бы друг другом насытиться перед коротким расставанием. Вспоминали бы всё лето выпускной, который наверняка был бы самым ярким событием этого года. Но выпускного не было вовсе. Не было танцев, пунша с добавленной в него водкой, ночи в отеле Беверли Хилтон. Последние учебные недели прошли в другой школе для тех, кто нашёл в себе силы туда ходить. Остальным позволили доучиться дома, получая задания по почте. В мае ребятам выдали аттестаты. Без торжеств.       — Кто должен был стать королём и королевой выпускного бала? — Чонгук, поднявшись на ноги и отряхнув колени, вытирает рукавами лицо.       — Соми и Хосок, — отвечает Чимин, дёрнув в улыбке уголком губ.       — Заслуженно.       — Правда? — Соми обернулась. Хосок обнимает её за талию, встав позади, и целует в макушку.       — Большинство голосов были за вас, — кивает Чимин. — Мы подсчитывали их за пару дней до…       — Жаль, что выпускного не было, — грустно говорит Чонгук.       — У вас с Соми в следующем году будет. Мы обязательно все придём на него. — Намджун треплет его плечо.       Он кивает. Спорить не хочется, но и на выпускной свой он вряд ли пойдет. Всё это потеряло свой смысл.       Постояв ещё недолго, смотря на могилу Тейлора и молча, они всемером отправляются на выход с кладбища. Чонгук снова чувствует себя опустошённо, как и всегда после посещения этого места. Шаркая ногами, он плетётся следом за друзьями. Юнги оборачивается на него, протягивая руку. Чонгук за неё цепляется, прибавляя шаг.       У ворот они все останавливаются. На город понемногу начинают опускаться сумерки. Небо заливается розовым и сиреневым.       — Ну что? — Чимин упирает в бока руки. — Будем прощаться?       — Мне не нравится это слово, — качает головой Соми. — Давайте просто до следующих выходных. Мы будем ждать вас в Беверли.       Она распахивает объятья, и они все подходят ближе, чтобы обняться. Год пролетел, словно сумасшедший. Кажется, так быстро, но столько всего произошло. Сколько Чонгук успел обрести. И сколько потерять. В груди от этой мысли щемит.       Они не прощаются, но почему у Чонгука в груди так тоскливо, будто заканчивается целая эпоха?

***

      Чонгук просыпается от громких голосов, доносящихся с первого этажа. Он приоткрывает глаза и оглядывается. В комнате темно. Должно быть, он сам не заметил, как уснул. Вернувшись с кладбища, он снова лежал на кровати, отвернувшись к стене, позволив себе снова разрыдаться, а затем провалился в сон. Часы показывают лишь десятый час вечера.       Голоса родителей и Намджуна снизу становятся громче. Чонгук потирает припухшие глаза, спускает с постели ноги и выглядывает из спальни. На первом этаже ругаются. Он, одёрнув ворот футболки, съехавшей с плеча во время сна, спускается по лестнице вниз.       Разъяренные отец и Намджун кричат друг на друга, стоя посреди гостиной. Мама, вся в слезах, стоит за плечом отца и прижимает ладонь к губам. Чонгук скользит по ним изумлённым взглядом, пытаясь уловить суть криков.       — Кто тебе вбил эту дурь в голову?! Что, почувствовал американскую свободу?! Что ещё придумаешь?! — грохочет отец, едва не брызжа слюной.       — Я тебе всё сказал! Не хочешь это принимать — не принимай! Мне плевать! Я всё равно завтра уезжаю из этого дома! В гости можете не ждать! — выплёвывает в ответ Намджун, покраснев от злости.       — Приползёшь ещё, когда наиграешься! — гневно тычет в него пальцем папа. — Тогда даже не думай ступать на порог этого дома и позорить нас с матерью! Ты понял меня? Даже не вздумай!       — Прекрасно! Просто великолепно! Меньше всего жажду возвращаться в дом, где меня презирают! Вы так помешались на своей идеальной жизни, что готовы по головам идти!       — Знаешь что, Намджун? Мой сын бы никогда не опустился до такой грязи! Уму непостижимо!       — Так я ведь и не твой сын, верно? Это ты хочешь сказать? — криво ухмыляется он с застывшими в глазах слезами. — Приятно было пообщаться. Завтра утром меня здесь не будет. Сможешь выдохнуть спокойно. Никто больше не будет портить твою репутацию.       Намджун, резко развернувшись, поднимается по лестнице, вихрем пролетев мимо обомлевшего младшего брата и едва его не задев. Раздаётся громкий хлопок двери.       — Вы что творите? — ошарашенно шепчет Чонгук, переводя взгляд с отца на маму.       — Что, поддержишь его? Смотрю, хорошо надышались американским воздухом! Дух либерализма так и процветает!       Чонгук, болезненно сведя брови у переносицы, смотрит на отца, не понимая, как реагировать. Решив уйти наверх следом за братом, он молча поднимается на второй этаж, последний раз одарив родителей осуждающим взглядом. Дверь в спальню Намджуна, ожидаемо, закрыта, и он тихонько стучит, прежде чем заглянуть в комнату.       — Можно? — осторожно спрашивает он, просовывая голову через приоткрытую дверь.       — Заходи. — Намджун лежит на кровати, глядя в потолок.       На полу лежит уже собранный расстёгнутый чемодан и набитая вещами спортивная сумка. Всё готово для отъезда, запланированного на утро. Чонгук закрывает за собой дверь и проходит. Усевшись на постель брата и придвинувшись спиной к стене, он обнимает свои колени.       — Что произошло? — спрашивает он.       — Я сказал родителям, что мы с Джином встречаемся.       — Зачем?..       — Ну, а что теперь, всю жизнь прятаться? Я хочу жить и не переживать о том, что они вдруг узнают. Считай, сорвал этот пластырь сразу.       — Ты же знал, как отец к этому отнесётся, — опускает глаза Чонгук.       — Знал, разумеется.       — А Джин что?       — Тоже собирается рассказать своим сегодня о нас. Но ему проще, они знают о его ориентации уже давно и сравнительно нормально относятся к ней.       Чонгук уныло кивает. Как-то совсем не так он представлял себе вечер перед отъездом Намджуна. Думал, что это будет что-то более спокойное.       — Что теперь?       — Да ничего. — Брат пожимает плечами. — Я уеду в Стэнфорд, буду учиться. Не пропаду. С первой стипендии куплю себе мобильный телефон, будем на связи. На подработку постараюсь ещё устроиться потом. Пока должно хватать стипендии. Не переживай, прорвёмся, — улыбается он одними губами, в то время как во взгляде ничего не меняется даже на секунду.       — Значит, ты совсем не будешь приезжать домой?       — Не думаю, что мне здесь будут рады. Я не о тебе, конечно. — Он протягивает к Чонгуку руку, а затем тянет его к себе, чтобы улёгся рядом с ним.       — Что ты чувствуешь сейчас? Ты не выглядишь сильно расстроенным.       — Наверное, чувствую, что всё сделал правильно. Мне кажется, что я нашёл себя. По крайней мере, я надеюсь, что это так.       — Я рад. — Чонгук едва уловимо улыбается. — Рад, что ты смог принять это в себе. Я думаю, что Сокджин — подходящий человек для тебя. А ты для него. И ты очень сильный. Я тобой восхищаюсь.       — Я? — Намджун удивляется. — Я ничего не сделал, чтобы казаться сильным. Принёс кучу боли и Джину, и Грейс. Кто из нас двоих сильный, так это ты.       — Нет, совсем нет, — тихо говорит Чонгук в ответ. — Я совсем не справляюсь, Намджун. Мне кажется, что я больше никогда не смогу нормально жить. Как будто во мне больше нет ничего живого.       — Дай себе время. Ты имеешь право страдать по человеку, которого любил. — Намджун запускает ладонь в его рассыпанные по подушке волосы. — Не вини себя и позволь прожить это.       — Я стараюсь.       Намджун кивает, несмело ему улыбнувшись.       — Хочешь остаться спать здесь?       — Да.       Он вздыхает и забирается под одеяло, устраиваясь под боком брата, как в детстве. На мгновение и правда кажется, что ему снова семь или восемь, он ещё не успел испытать чувство первой любви и не успел познать боль утраты. Ещё не успел несколько раз умереть, прежде чем проснуться взрослым.       Может, легче было бы и не взрослеть никогда? Тогда не было бы так больно?

***

      Чонгук смотрит на своё отражение в зеркале, стоя в спальне утром первого учебного дня. Занятия начнутся через час. Он немного переживает. Не знает, каково это будет — снова войти в эти двери. Снова оказаться в том месте, где он видел Тейлора живым в самый последний раз. Удивительно, они простились там же, где и впервые повстречались. Он на секунду прикрывает глаза. Перед ними возникает его улыбка. Он так сильно по ней скучает.       Тейлор ему снился сегодня ночью. Снился его домик у моря, смятая постель, тусклый ночник и сквозняк, дующий с открытого балкона. Чонгук так ни разу и не осмелился отправиться туда с тех пор, как Тейлора не стало. Он не может. Там слишком много их двоих. Там всё пропитано ими.       Говорят, за лето в школе сделали ремонт, чтобы ничего на напоминало ученикам и учителям о случившемся во время третьего урока восемнадцатого апреля девяносто седьмого. Но Чонгук не уверен, что новый цвет шкафчиков способен вырвать из него эти воспоминания.       На улице раздаётся сигнал автомобиля. Он выглядывает в окно. У подъездной дорожки стоит красный кабриолет Хосока. Они с Соми приехали за ним. Хосок сказал, что будет теперь подбрасывать их до школы, всё равно ему по пути в «Косточку», где он теперь работает полную ставку.       Махнув им из окна рукой, Чонгук снова возвращается к зеркалу. Он берёт кожанку Тейлора и подносит её к лицу. Она уже не пахнет им. Ни сигаретным дымом, ни парфюмом. Он слишком много её обнимал на протяжении этих месяцев. Это то немногое, оставшееся у него от Тейлора.       Просунув в куртку руки и надев её на себя, он запускает в левый карман ладонь. Находит смятую полупустую пачку «Лаки Страйк», оставленную владельцем, и прячет её обратно. Край его губ невольно дёргается.       Свой старенький плеер с микстейпом из песен «Рэйдиохэд» он цепляет за шлёвку джинсов. Глянув на себя в зеркало последний раз, Чонгук поворачивается к постели и достаёт из-под подушки пистолет. Он кладёт его во внутренний карман куртки, подхватывает рюкзак и выходит из спальни, прикрыв за собой дверь.