— Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Ёимия громко пробивает крышку лимонада, и Тома, который разлёгся на столе поспать хотя бы пять минут, вздрагивает от резкого звука. Поднимает голову, сонно моргает, и Ёимия хихикает:
— У тебя рис к щеке прилип. Нет, не здесь. Вот здесь. Да. Так что, не хочешь? Ничего не забыл?
Тома сбрасывает рисинку на поднос и зевает. День не задался с самого начала — с двенадцати ночи, если быть точным, когда он планировал спать, а вместо этого завис в чате студенческого совета на обсуждении очередных прегрешений первокурсников. Они провозились с дискуссией до трёх утра, и вставая, последнее, что видел Тома, — это одинокое сообщение Сары в шесть двадцать одну: «Какого хера всё самое важное решается по ночам».
— Дай подумать… — бормочет Тома, протирая глаза. — Я встал. Сходил в душ. Позавтракал. Оделся, — он опускает взгляд, чтобы удостовериться, что штаны и правда на нём. — Пошёл на пары. Вроде ничего… Я забыл про твои флаеры?
— Их раздали в понедельник, — Ёимия подпирает щёку рукой, — сегодня среда. Я не об этом, Тома! Почему ты мне не рассказал самого важного? Весь вечер распинался, какой Аято красивый и какая ты катастрофа, а про
это забыл?
Тома даже в полумёртвом состоянии не может игнорировать её негодование. Но при всём уважении к её чувствам — ничего не понимает.
— Ничего не понимаю, — так и признаётся он.
Ёимия фыркает и лезет в сумку за телефоном. Тома за её движениями следит заторможенно: вчера он и правда потратил оставшееся свободное время до сна (до того, как вскрылось, что первокурсники протащили на вечеринку в общаге не только свои несовершеннолетние тела, но и пару литров вина) на расписывание ей во всех красках масштабов своей проблемы. Ёимия слушала почти час — а потом хмыкнула в трубку и заявила: «На твоём месте я бы просто перешла на оплату натурой».
За это Тома её и любит — за прямоту и честность.
Потому что она не помогает, а просто, кажется, становится во главе маленького фан-клуба несостоявшихся отношений студента по обмену и главной звезды кампуса. Пока она и глава, и единственный член, но зная её энтузиазм…
— Вот, — Ёимия подвигает ему телефон с открытым постом, — полюбуйся и объяснись.
Тома, едва видя знакомую аватарку паблика, давит смешок:
— Подслушка кампуса? Я думал, ты не сидишь в таких…
— Долг зовёт, мой невинный английский друг, — усмехается Ёимия. — Почитай, тебе будет интересно.
Тома не знает, что интересного ему может предложить паблик, половина контента которого (как и во всех подслушках) генерируется скучающими админами на парах, но честно трёт глаза, чтобы…
…моментально проснуться.
— Что тут делает моя фотка?
— Ты читай, не смотри на меня.
И Тома читает. В ужасе.
«Анон. Видела К.А. вчера вечером, выходил из нашей общаги в компании этого милашки (на фото). Они поулыбались друг другу, а потом разошлись. Что ж, девочки, кажется, главный похититель женских сердец Тодая окончательно перешёл на тёмную сторону? Нам ждать новых покорений трендов Инстаграма?
P.S. Если кто-то знает контакты его новой пассии, скиньте ссылочку».
Тома пялится на пост и чувствует… понятия он не имеет, что чувствует, но желание удалить все соцсети и свалить на ближайшем самолёте назад через континент бьёт все рекорды. Он перечитывает ещё раз, потом смотрит на фотку: она смазанная, их сняли на ходу и в вечерних сумерках, и его лицо, слава богу, не разглядеть… но подслушка на то и подслушка.
И долистав до комментариев, Тома тут же убеждается, что с полчаса назад его раскрыли ссылкой на
пустой Инстаграм-аккаунт.
Что ж. Не так уж сильно ему нужен Инстаграм.
Не так уж сильно ему нужен Тодай. И Япония в принципе.
—
Почти тысяча лайков, — шепчет он севшим голосом. — За пару часов.
Помните, что он думал про единственного члена фан-клуба? Что ж, кажется, он разрастается в геометрической прогрессии — и даже без непосредственного участия его главы. Когда про Аято говорили, что он буквально «звезда кампуса», Тома сильно недооценивал размеры его звёздной величины в масштабах одного универа.
— Мне конец.
— Эй, — Ёимия надувает губы, — всё не так плохо. Я могу покрасить тебя в рыжий, например — купишь себе классную шляпу, наденешь солнечные очки, и армия фанаток господина Камисато не бросится тебя линчевать…
— Прости, это прозвище лично от тебя или они правда называют его
господин Камисато?
Ёимия одаривает его снисходительной улыбкой. И, от души хрустнув шеей, тянется за телефоном.
— Добро пожаловать в жизнь, где тебя деанонят в подслушке! Советую сразу застраховаться от несчастных случаев и не бродить по тёмным переулкам без перцового баллончика. Ну да это всё мелочи, — она наклоняется к нему почти вплотную — с такого расстояния должно быть хорошо видно и синяки под глазами, и меловую бледность, — и почти шипит: — Почему ты не сказал мне, что соблазнил его буквально за вечер?
— Потому что я никого не соблазнял!
Тома устало впечатывает ладонь в лицо. По крайней мере, с собой он честен.
— Тут написано, что вы «поулыбались друг другу»! — Ёимия тычет пальцем в телефон и случайно открывает калькулятор. — То есть ты хочешь сказать, что вы целых два часа занимались
только английским…
— Да.
— …и ты ни разу не сказал ему, что у него классные волосы или родинка симпатичная…
— Нет, — Тома чувствует, что это грозит перерасти в допрос похуже, чем вчерашний, но со своим лицом он пока справляется.
— …а потом ты вывалил на меня пятьдесят три минуты нытья о том, что он такой хороший парень и что у тебя, — Ёимия изображает пальцами кавычки, — «проблемы» — и всё это с учётом того, что вы друг другу улыбались?
— Что с того, что он мне улыбался? Это банальная вежливость.
— Тома-а, ты сам уходишь от своего счастья!
Уходящий от своего счастья Тома готов забаррикадироваться от него хоть на антарктической станции «Восток», лишь бы не разбираться с новой проблемой. Даже массируя виски с закрытыми глазами, он чувствует, как взгляд Ёимии прожигает его до костей, а даже не доставая телефон — знает, что там уже поджидает тысяча уведомлений с вопросами и угрозами в его адрес.
Он прекрасно осведомлён о том, как работают фан-клубы. Ему и правда конец.
— Слушай, — вздыхает он, — если бы мы два часа занимались
не только английским, наверное, я бы сидел с лицом посчастливее. Но у меня сейчас ещё три семинара, потом собрание с творческими, потом с советом, а потом мне надо как-то уложить в оставшиеся часы суток тесты для господина Камисато…
— О, — хихикает Ёимия, — да тебе понравилось.
Тома не покраснеет. Не в этот раз. В его мозгу всё ещё недостаточно крови.
— …и хотя бы два часа сна, — завершает он. — И если меня в этом промежутке подкараулит и убьёт фанатка Аято — я буду ей только благодарен, она избавит меня от мучений этой жизни.
— Ты не можешь так наплевательски относиться к собственной смер… — вскидывается было Ёимия, но её прерывает чужая рука на плече Томы — а в следующую секунду ему в глаза уже с каким-то сочувствием заглядывает Горо.
— Привет, — после очевидной для всей тройки паузы здоровается он. — Не хочу отвлекать, но вы тут кричите на всю столовую, а волейболистам опять не нравится их расписание по залу.
В другой раз Тома мученически возвёл бы глаза к небу, но позволил бы Горо себя увести, чтобы разобраться, что там
опять не нравится волейболистам в их составленном на пару с Кокоми расписании. Но сейчас? Сейчас он просто счастлив подумать о чём-то, кроме
господина Камисато.
И почти тысячи людей, которые думают, что у них что-то… что они, как минимум, друг другу улыбаются.
Боже, Тома знает Аято меньше недели, из которой провёл с ним два неполных часа, а ему уже кажется, что, когда он прощается с Ёимией и уходит с Горо, вся столовая провожает его взглядами. И желает этими взглядами либо счастья до гроба, либо мучительной смерти.
— Неважно выглядишь, — ставит перед фактом Горо по дороге. Тома только отмахивается:
— Я сегодня стал звездой, и это не та новость, с которой начинается мой хороший день.
— Знаю. Видел.
Тома устало сканирует Горо взглядом на предмет такой же улыбочки, как у Ёимии, что значило бы его автоматическое членство в фан-клубе Камисато Томы. Но Горо выглядит так, словно это обычное дело.
— Ты так из-за этого переживаешь? — вид Томы должен об этом буквально кричать, и Горо всё-таки давит улыбку. — Это же подслушка, там за день появляется сотня постов, девяносто девять из которых — фейк. Поваришься денёк во всеобщем внимании, потом Аято заметят с ещё одним живым человеком, и все забудут.
Тома неохотно отворачивается, чтобы Горо не заметил, как к его голове возвращается отхлынувшая было кровь. И как бы между прочим —
он и правда ничего такого не имеет в виду — бросает:
— По всему выходит, что за ним идёт настоящая охота.
— Ну, ещё бы, — подтверждает Горо. — Он красивый, солист в музыкальной группе, при деньгах, у него устроена карьера до конца жизни…
— По расписанию, — вворачивает Тома с тихим смешком.
— …а когда всплыли его похождения с парнями, всё стало совсем плохо. Девушки и раньше ему прохода не давали, а когда стало понятно, что гипотетически они могут его в принципе не интересовать — началась настоящая война, — Горо толкает двери во двор и оглядывается по сторонам в поисках места на газоне потише. — Тот день, когда в Инстаграме появилась его фотка с тусовки, стал чёрным днём для его поклонниц.
— О боже, — картинно вздыхает Тома. — Всё понятно, теперь я просто очередная мишень.
— Ты не мишень, друг мой, ты потенциальная угроза, — фыркает Горо. — Ещё и симпатичный иностранец. Поверь, они присвоят тебе высшую категорию опасности.
— Минуту назад ты сказал, что завтра об этом забудут.
— Да? Ну, — Горо увлекает его к одинокому и пока ещё не занятому дубу посреди газона, — возможно, я немного… преуменьшил.
Томе, в спешном порядке переосмысливающему собственную жизнь, не остаётся ничего другого, кроме как переставлять ноги за ним. И думать о том, сколько будет стоить нанять себе частного телохранителя на неопределённый срок — пока всё не уляжется.
Интересно, сам Аято уже видел? Что он думает на этот счёт? И, что, возможно, важнее… что думает Аяка? Тома успел проглядеть первые комментарии к посту, и теорий об их
степени близости, подкрепляемых железными доказательствами в стиле они-же-друг-другу-улыбаются Ёимии, там просто навалом.
Нет, ему точно конец.
— Неужели у такого единственного и неповторимого на весь кампус нет девушки? — стонет Тома. Девушка стала бы его проклятием и спасением одновременно, и он надеется, что не звучит как человек, готовый подтвердить… всё это.
Горо, видимо, понимает. И его хитрый взгляд из-под чёлки говорит о том, что волейболисты с их расписанием его сейчас заботят намного меньше, чем личная жизнь Томы.
А ещё о том, что свои выводы он сделать успел.
— Нет, — говорит он с улыбкой, следя за тем, как Тома отреагирует. Тот только сокрушённо, как ему кажется, вздыхает. — У него точно никого нет.
И хорошо. Или плохо — смотря как подступиться к ситуации.
— А ты откуда об этом столько знаешь?
— От моей личной головной боли, — на непонимающий взгляд Горо поясняет: — Итто. Он, ну. Мой сосед по комнате и лучший друг Аято, если надо получить выговор от студенческого совета.
— А, — кивает Тома, — наслышан. Пылесосный маньяк.
Отсмеиваясь, Горо падает под тень дерева и достаёт из рюкзака неудачный дубль расписания. Тома смотрит на это со смешанными чувствами: вроде и не хочется, а вроде если подумать о карательном мече над его головой… нет, всё-таки хочется.
— Ладно, — вздыхает он наконец, вытягивая ноги рядом. — Что-то мне подсказывает, что этот пост подарит мне больше знаний об Аято, чем всё моё с ним репетиторство. Давай сюда расписание, пока я ещё жив.
— Так вот чем вы с ним занимаетесь!
Тома кисло смотрит на Горо. Слишком радостного для человека, которого просто заботит судьба бедных волейболистов, Горо.
— Давай, — повторяет он, — расписание. С этого момента я не делаю никаких заявлений без своего адвоката.
~
Но заявление сделать приходится. И не одно.
Следующий семинар Тома тратит не на дискуссию о глобальном экономическом кризисе, а на чистку своих уведомлений и чтение комментариев под постом. Их с Аято фотка уже давно уезжает по стене вниз, но внимания ожидаемо привлекает больше, чем слухи о крысе в столовой химиков. И там, и у Томы в директе — конспирология похуже плоской земли, детективные расследования от диванных сыщиков, с десяток пожеланий смерти и парочка пожеланий любви от новых членов для его фан-клуба. Оправдываются его худшие ожидания.
Да. Популярность Аято он определённо недооценивал.
Сам Аято молчит, и Тома не испытывает особого желания писать ему первым, чтобы выяснить его мнение. Зато на перерыве его находит Аяка — врывается прямо в толпу под аудиторией и на глазах ошеломлённой публики сгибается пополам.
— Мне очень жаль! — сдавленно говорит она своим туфлям, пока шокированный Тома дёргает её за рукав, чтобы она не кланялась ему перед всей группой. — Прости, я не думала, что так получится!
— Аяка… — с опаской начинает было Тома, но та трясёт головой:
— Не надо меня оправдывать, я сама виновата! Я… ты что,
смеёшься?
Тома поспешно прячет улыбку в кулаке, маскируя под кашель. И всё-таки оттягивает Аяку подальше в коридор, где толпа курсирующих студентов скроет их от любопытных взглядов группы.
— Вот, так лучше, — усмехается он. — Только второго поста в подслушке о том, что я обхаживаю сразу обоих Камисато, мне и не хватало.
Щёки Аяки становятся пунцовыми, как по щелчку пальцев, и она обречённо стонет, прикрывая глаза рукой.
— Я просто… я знаю, как ведут себя девчонки, когда дело доходит до Аято…
— Чёрный день, — кивает Тома, — мне уже рассказали.
— Ты что это — даже не сердишься?
— Я готов принять смерть от рук фанаток твоего брата на всех остатках своего достоинства, — Тома снова улыбается: его улыбка наверняка подействует на Аяку гораздо лучше, чем его мертвенно-бледное лицо после угроз закопать его труп на свалке. Но шутить про собственную смерть явно не стоило, потому что глаза Аяка округляет от страха. — Брось, им даже не в чем нас обвинять, скоро всё успокоится. А я вернусь в Лондон звездой тодайского Инстаграма — тогда можно точно сказать, что я урвал от этого семестра всё.
Аяка смотрит на него с нарастающим непониманием и беспокойством. Томе очень хотелось бы положить ей руку на плечо, обнять — что там ещё делают парни, чтобы утешать симпатичных девушек. Но его имя теперь и так знает больше тысячи человек, и слухи о том, что у него и с Аякой что-то есть, и правда… не очень хорошо вписываются в понятие Томы об «урвать всё».
— Аято тебе ещё ничего не сказал? — спрашивает Аяка, и Тома качает головой. — Может, он вообще не видел… Оно и к лучшему. Иногда мне кажется, что он поставил целью своего существования довести нашего отца до смерти всех нервных клеток.
Они оба смеются, и Тома рад уже этому. Но зерно, уроненное Аякой, в воображаемых заметках он всё же чёркает — подумает об этом позже.
А потом в голову приходит другая мысль. И она немного —
намного — хуже предыдущей.
— То есть ваш отец знает о том, что Аято…
— …нравятся не только девушки? — Аяка говорит почти шёпотом, и её щёки снова уходят в красный спектр. — Нет, не думаю. Но Аято когда-нибудь обязательно расскажет тебе нашу теорию о том, что меня родили, когда он в детстве объелся маркеров и родители решили, что за ним надо присматривать кому-то, кроме них. И пока, как видишь, я справляюсь откровенно ужасно.
Тома фыркает от смеха:
— Объелся маркеров?
— Он всегда творил что хотел, даже когда ему было меньше года, — Аяка мученически вздыхает. — В разумных пределах, чтобы
не слишком позорить репутацию семьи, но если однажды я проснусь и увижу в Инстаграме, что он набил себе татуировку…
Она осекается, а Тома не хочет предполагать ей в лицо, что уже в случае такой серьёзной угрозы Аято выгонят из дома.
— В следующий раз, когда ты приведёшь мне ученика, я попрошу резюме, — отшучивается он, — только не обижайся. Начиная от размеров фан-клуба и заканчивая отсутствием тяги к маркерам.
— Я понимаю, — серьёзно кивает Аяка, по которой даже не поймёшь, шутит она или нет. — Ещё раз прости, всё это… наверное, ты прав, завтра все забудут. Я тогда пойду, ваш семинарист пришёл. Увидимся на собрании?
Тома оборачивается, чтобы заметить, как в двери аудитории втекает струйка студентов. Он машет Аяке рукой, торопливо прощается и уже пристраивается в конец, когда Аяка кричит — она никогда не кричит, но стоит в паре метров от него, так что правильнее, наверное, «говорит, но Тома всё равно слышит» — ему вслед:
— И я, кстати, могу сделать тебе резюме!
~
Прямо в разгар второго запланированного на сегодня собрания Тома понимает: Аято добрался до интернета.
Понять это очень просто, потому что Аято ему
звонит.
— Привет! Извини, что без предупреждения, я только сейчас увидел, что тут код красный и… ты что, на тренировке?
Вылетевший из аудитории под осуждающим взглядом Сары — да, они за прошлую ночь так и не придумали, что делать с пьяными первокурсниками — Тома, дыша в трубку от непонятной паники, бурчит:
— Нет, я на собрании. В каком веке ты живёшь? В двадцать первом все вопросы решаются по переписке.
— Прости, — ни капли раскаяния в голосе. Даже не видя его лица и по звукам не понимая, где он находится, Тома может с лёгкостью материализовать в голове прозрачную улыбку Аято и ироничный прищур глаз. — Так ты можешь говорить?
— Пока Сара не схватит меня за яйца, — бормочет Тома — и даже не понимает, что для ругательства автоматически выбрал английский, — допустим.
Аято молчит как будто оценивающе. А потом задумчиво тянет:
— Ты должен включить в наши уроки экспресс-курс по британским ругательствам. Если ты скажешь так ещё раз, я… — Тома трясёт головой, чувствуя, что по красноте щёк теперь сможет посостязаться с Аякой. — Слушай, долго ещё это твоё собрание?
— Кто знает. Может, пять минут, а может, два часа.
— Ужасно.
— Добро пожаловать в общественную деятельность. Личное время оставьте на входе, нервные клетки обмену и возврату не подлежат.
Шутит Тома абсолютно непроизвольно — поначалу на японском это было сложнее, но через пару месяцев слова сами начали вылетать изо рта, — но Аято смеётся так красиво, что… можно делать это специально и почаще.
А потом спрашивает прямо в лоб:
— Если освободишься раньше, чем через два часа, можно тебя подхватить? — и Тома сглатывает.
«Можно».
— Зачем?
— Стоило предупредить, что за кислород вокруг меня в этом кампусе идут боевые действия, — на этот раз в голосе Аято уже прорезается что-то похожее на лёгкую вину. — Сколько раз тебе за сегодня пожелали смерти?
— Ты что, знал, что так будет? — вскидывается Тома, пока в голове вертится совсем другой формы вопрос: «И сколько раз уже было?»
— Давай скажем, что предполагал? Ты не ответил.
— О, ну если тебе для статистики, — невесело хмыкает Тома, — то где-то после десятого я перестал считать.
О послеобеденном инциденте, когда к нему в — хвала небесам — пустом коридоре подбежала первокурсница, в слезах назвала уродом, тут же выразила надежду на приглашение на свадьбу и ретировалась… о нём Тома будет молчать даже под страхом пыток.
Он очень хочет, чтобы Горо был прав и это был первый и единственный раз, когда его оскорбили и превознесли одновременно. Очень хочет с утра проснуться и обнаружить, что фан-клуб Камисато Томы распался, а внимание воздыхательниц Аято переключилось на какую-нибудь буфетчицу, у которой он слишком мило попросил воды. Очень хочет, чтобы Аято…
— Я просто хочу загладить вину за причинённые неудобства, — говорит тем временем Аято, и это как-то не очень вяжется с желаниями Томы. — Может, куплю тебе кофе.
«Куплю тебе кофе», значит.
Подсознание Томы было бы на седьмом небе от счастья, воображаемая Ёимия — тоже, а сам Тома, стоящий в коридоре возле аудитории и сжимающий телефон…
— Ты уверен, — аккуратно уточняет у Аято, — что подливать масла в огонь — хорошая идея? Нас и так будут видеть вместе до конца семестра.
Аято мнётся.
— Твоя правда. Тогда кофе и частный телохранитель до конца семестра, договорились?
— Что? Ну уж нет.
— Тогда выбирай одно из двух, пока я щедрый.
Именно этот момент Сара выбирает, чтобы просунуть голову в дверную щель, найти сердитым взглядом Тому и одними губами прошипеть: «Ну что там у тебя?» Это решает вопрос, и Тома быстро бормочет в трубку:
— Ладно, кофе, я понял. Через полчаса буду свободен.
Даже если не будет… что ж, его очередь опаздывать.
— Прекрасный выбор! Телохранитель вышел бы дороже. Я скину адрес, выберу что-нибудь поближе к тебе…
Аято говорит что-то ещё, но Тома уже засовывает телефон в карман и, чувствуя себя нашкодившим ребёнком перед грозной матерью, плетётся мимо Сары назад в аудиторию. А в голове, откуда в который раз за день спешно откачиваются все пять литров крови, тяжёлым молотом стучит:
«Господи, он позвал меня на кофе».
По прикидкам Томы, его утреннее «Мне конец» повышает свою категорию до «Мне
пиздец». Но он, кажется, где-то читал, что в его возрасте тяга к суицидальным наклонностям — явление вполне частое, чтобы считаться среднестатистическим.
Поэтому он нормальный.
И через полчаса нормально идёт с Аято на кофе. Как и положено всем нормальным людям, знающим друг друга нормальные сутки.
Вот… блять.
