Лучше звоните Томе

На пятничном занятии, тем не менее, о Бене Харди и претензиях Аято на его симпатичность они почти не говорят. То ли Аято такой смелый только по переписке, то ли теперь ему интереснее обсудить совпадения фильма с реальной биографией Queen, но своё слово он держит — и они, прерываясь на фастфуд, который Аято заказывает в качестве сегодняшней платы за занятие, действительно разговаривают. Действительно на английском. И Аято даже не особо этому противится. Тома отдаёт ему тесты на грамматику, которые составлял так, чтобы на пальцах объяснить разницу во временах и постановку артиклей, и заставляет вслух прочитать тексты собственного сочинения. Учитывая, что сочинял он их на темы, интересные Аято по резюме, с этим проблем почти не возникает: Аято читает с запинками, но схватывает на лету. И вполне себе старается для человека, который клялся, что Тома от него откажется, как только услышит. А ещё, благодаря Аяке, Тома начинает замечать в Аято всё больше мелочей, замечать которые… на третью личную встречу уже попахивает сталкерством. Почти полное отсутствие личных вещей в комнате объясняется тем, что Аято любит минимализм и на следующий семестр всё равно вернётся домой. Макдак и умение в готовке только заваривать чай — тем, что дома им всегда готовит кто-то другой, а еда из позорных бистро наверняка под запретом. Даже симпатичный жёлтый плед Тома с лёгкой руки привязывает к любви к бананам. И его собственное зацикливание на стремлении узнать об Аято как можно больше, начиная от улыбок по категориям и заканчивая туманными догадками о настоящем характере, несмотря на то, что Аято буквально не сделал ничего выдающегося, чтобы это заслужить… чёрт. Пугает. — До сих пор не могу понять, насколько у тебя серьёзные проблемы, раз ты пошёл на целое репетиторство, — задумчиво прикидывает Тома, когда часы мягко намекают, что он засиделся, а долгая пауза — что он слишком очевидно пялится на эту чёртову родинку. — По мне, так у тебя достаточный уровень для того, чтобы не завалить экзамен. — Кж то мкосей, — Аято дожёвывает кусок бургера, глотает и с улыбкой из категории извинительных повторяет: — Скажи это Мико-сенсей. Она меня просто ненавидит. Тома заинтересованно поднимает бровь: — Это твоя преподавательница? — Ага. Она хорошая, правда — целый семестр преподавала в Штатах, но ко мне у неё, кажется, что-то личное, — Аято задумчиво стирает соус с губы. — Возможно, это началось после того, как я не закрыл кредит-часы с ней в прошлом семестре и не пришёл на отработку на следующий день… — Кто-нибудь говорил тебе, что ты безответственный? — Я ответственный! — Аято картинно складывает руки на груди. — Но если бы мне снова пришлось выбирать между благотворительным концертом и парой по английскому… — Прости, а на следующий день что случилось? Аято отводит взгляд в сторону. — У меня болела голова, — Тома понятливо хмыкает, но осуждающий взгляд на всякий случай не убирает. — Кстати, у нас же завтра… хм… особое мероприятие. Не хочешь прийти посмотреть? Тома воскрешает в памяти календарь: сегодня пятница, значит, завтра суббота, значит, завтра он обещал Ёимии посмотреть с ней технику безопасности и подобрать площадку для праздника фейерверков… А ещё завтра, кажется, очередные подпольные бои. Тома с улыбкой качает головой: — Прости, есть дела. Я уже обещал помочь. — Ты прямо нарасхват, — вздыхает Аято. — Стоит поблагодарить тебя уже за то, что ты выделил время на занятия… И всё-таки — дела на всю ночь? Потом мы собираемся в бар отметить, а ты вроде… Он тянется к голове, распуская волосы из низкого хвоста, и Тома думает, что Ёимия после описания этой картины простит, если сейчас он сломается. А потом вспоминает строчку из резюме, которая советует «в случае, если Аято напивается или предлагает выпить — придумай благовидный предлог, позвони Аяке и беги раньше, чем он успеет натворить дел». Потом вспоминает, что для половины кампуса у них всё идёт к серьёзным отношениям. И поспешно открещивается: — Нет, я правда занят. Максимум, что я могу обеспечить, — это пообещать, что от меня об этом не узнает никто из студенческого совета. Аято смеётся, но как-то без особого веселья: — Чёрт, постоянно забываю, что у нас тут преступник общается с полицией, — Тома открывает было рот, но Аято каким-то невероятным образом пихает в него целую пригоршню картошки. — Ешь, а то я себя извергом чувствую. Ладно, тогда… как-нибудь в другой раз? — Ага, — Тома улыбается почти виновато. Картошку выходит прожевать, но масло всё равно оставляет на рубашке жирное пятно. — В другой раз. Что ему вообще дороже, думает Тома, собирая распечатки в рюкзак и обещая на следующий раз прийти с новым материалом, — предупреждение от эксперта в бихевиоризме Камисато Аято или его собственное иррациональное желание отдохнуть и выпить в его компании? Тому разрывает даже не между ответственностью и потенциальной влюблённостью, они знакомы недостаточно — ощущается скорее как… появление рядом с собой человека, который подбивает вместо пар торчать за углом кампуса с сигаретой, и обаяние у него такое, что Тома сопротивляется с ощутимым трудом. В конце концов, у него тут лучшие годы проходят, у него единичный шанс узнать, чем живут студенты в другой стране, а он был… на скольких афтерпати — двух, трёх? (Их ежемесячные собрания Клуба Тупых Настолок не в счёт, они напиваются бутылкой пива.) И ни на одну из них его не приглашал лично Камисато Аято. Это не лучшая идея, когда у девчонок в радиусе километра наготове скрытые камеры и разбитые сердца. Это не лучшая идея, когда в резюме целым отдельным пунктом идут советы о том, что делать с пьяным Аято. Это при всех прочих равных в целом — не лучшая идея. — Как насчёт следующих выходных? — спрашивает Тома, слыша свой голос будто со стороны. — Там я пока что свободен. Аято перехватывает его улыбку: — Договорились, — и, когда Тома поднимает рюкзак с тем, чтобы откланяться, вдруг добавляет: — У меня ещё по средам репетиции. Приходи как-нибудь, если интересно. Услышать, как Аято поёт? Интересно. Очень. К тому же насчёт пения в резюме предупреждений не было. — Если не будет планов, — обещает Тома с лёгким сердцем и чистой душой. — И если твой телохранитель на этот раз справится со своей задачей. — Ты всё ещё переживаешь из-за… — Если бы переживал, — Тома поднимает бровь, — то настоял бы на занятиях в конспиративной квартире, куда ты бы добирался десятью видами транспорта, включая роботы-пылесосы. Но я всё ещё здесь. Аято хмыкает. Томе почти обидно, что в большинстве случаев своими лучшими шутками (он не очень в этом хорош, но постоянными убеждениями повышается самооценка) он не вызывает у Аято такого же откровенного смеха, как когда Итто просто пересказывает им анекдот категории Б. Но над этим он упорно работает. Объяснил бы ещё кто, зачем. — Ладно, просто… в смысле, ты классный, — Аято пожимает плечами, а вот у Томы все внутренности ощущают острую потребность найти себе другое место в теле. — Мы тогда неплохо посидели, и мне кажется, с тобой весело проводить время, когда ты не муштруешь меня английской фонетикой. — Это мы ещё не дошли до модальных глаголов, — ободряет Тома с садистской улыбкой. Аято болезненно стонет, и улыбка стирается как-то сама собой. «Весело проводить время», ну давай, чем ещё интересным поделишься, чтобы организм отказал с концами. — И скажи спасибо, что я не пытаюсь привить тебе британский акцент. — Спасибо? — Пожалуйста! Видишь, я хороший репетитор. Аято хмыкает снова. Он сидит, развалившись на своём стуле и закинув ногу на ногу, и вид у него наполовину измочаленный после целого часа болтовни на английском, наполовину довольный, потому что мочалил его «хороший репетитор». — Вот поэтому я и пытаюсь с тобой подружиться, — просвещает хорошего репетитора Аято. — Ты меня терпишь, у тебя хорошие шутки и ты не бросил со мной заниматься после неуважительного жеста в сторону музыкальной части твоей культуры. Тома поднимает бровь, старательно игнорируя часть про подружиться: — Это ты про тот эпизод, где ты по незнанию похоронил всех квинов? — красноречиво отведённый в сторону взгляд Аято говорит сам за себя. — Да ну, с кем не бывает, имея дело с другой страной, вечно обо что-то спотыкаешься… Слушай, я в первый день в Японии нечаянно закрыл себя в туалете в аэропорту. Пришлось звать уборщицу. На этот раз Аято действительно смеётся: — Серьёзно? Там же всё элементарно. — Если для тебя сорок кнопок на одном бачке — это элементарно, то ты чёртов гений… …в итоге Тома только спустя час вспоминает, что час назад, да, он собирался домой. Аято убалтывает его так тонко и незаметно, что Тома, торопливо прощаясь, думает ещё раз перечитать ту строчку из резюме про психологические приёмы. Он рассказывает Аято о своих эпических фейлах в Японии и в Тодае в частности, Аято в ответ почему-то начинает делиться эпизодами из дома. У него есть дом, вспоминает Тома в этот момент, он живёт в загородном особняке, но по парню с растрёпанными волосами и в дырявых — о да, снова — джинсах, сидящему в аскетичной общаге, это на самом деле… почти незаметно. Может, поэтому Томе, оставив свою (нет, стоп, мы же договорились, что недостаточно его знаем) потенциальную влюблённость, так легко с ним общаться. В конце концов, им встречаться два раза в неделю. Им проводить кучу времени вместе, мирясь с излишним упрямством одного и излишней загрузкой другого. И даже если каждый чих Томы попадёт в подслушку — что ж, он уже подвязался на репетиторство, куда ему деваться, кроме Антарктиды? Вполне нормально, когда двое студентов в таких условиях сближаются, начинают дружить, интересоваться чем-то помимо изначально оговоренного «я учу, ты учишься»… нормально же? Тома думает, что нормально. Но на выходе из общежития всё равно пишет Ёимии уже ставшее заголовком его автобиографии «У меня проблемы».

~

В субботу Тома встречается с Ёимией в той самой кафешке возле кампуса, где Аято объяснял ему мировую экономику. Успевшая вчера, по уже доброй традиции, выслушать жалобы Томы на тяжёлую жизнь, Ёимия советует только: — Слушай, для меня всё очевидно. Признайся ему в глубоких чувствах и увози в Лондон. — Ты предлагаешь похитить человека, — Ёимия с умиротворённой улыбкой лезет в рюкзак за планшетом, и Тома, опасаясь, что его не поняли, уточняет: — Человека, которого я знаю неделю. — А Памела Андерсон вышла за Томми Ли всего через пять дней после знакомства! Нашёл проблему. Тома вздыхает. Вчера он лёг спать слишком поздно, сегодня встал слишком рано, он полдня уже провёл в кампусе, разгребая бумажки старост и стыкуя расписание проклятых волейболистов с баскетболистами, потому что Кокоми подло уехала домой к родителям. Сейчас он просто хочет разобраться с очередным пунктом на повестке дня, поставить галочку и вернуться дописывать работу по анализу банковской сферы. А то, что в этом пункте присутствует такая хорошая подруга, как Ёимия, делает всё только хуже. По итогу за выбором площадки для фейерверков они проводят несколько часов, засиживаясь едва ли не до первых сумерек, и половину всего этого времени Ёимия смеётся над тем, как Тома злобно пьёт баблти. В конце концов, он не выдерживает и стонет: — Это не потому что я британец, просто это вкусно, ясно? — Ясно-ясно. Но вам с Аято осталось только парные футболки купи… — под несчастным взглядом Томы Ёимия осекается. — В смысле… да, мне тоже кажется, что после фейерверков можно запустить фонарики, классная идея. Где-то в самом конце, когда они уже собираются расходиться, Томе пишет Аято. Тома узнаёт об этом, только когда подбирает телефон, чтобы посмотреть остаток поездок в приложении — и оказывается, что за эти пару часов Аято в целом успел написать ему с десяток сообщений. Тома специально дожидается поезда Ёимии, чтобы со спокойной душой прочитать их все. Итак, сначала Аято успел посмотреть «Отель "Гранд Будапешт"» и попытался узнать мнение Томы на этот счёт, потом спрашивал, куда он пропал, потом отправил грустный стикер, ну и вишенкой на торте… Аято: Ты точно не придёшь? Тома взвешивает все «за» и «против». Он не впервые сталкивается с таким взрослым и ответственным выбором, как выбор между зубрёжкой и боями роботов-пылесосов в компании парня, от которого гусеницы в животе вьют коконы. Ладно, может, именно перед таким впервые, но… Тома: Нет, прости. Весь в делах Аято опять отправляет ему грустный стикер. Тома вспоминает выдержку из «психологических приёмов», зеркалит ответ таким же, печально смотрит на галочку прочитанного… и возвращается в общагу. Чтобы потратить остаток дня не на анализ банковской сферы, а на созерцание стены с мыслью: «А может, всё-таки стоило». Он взрослый. Он ответственный. Он не даст ни единого шанса той своей бунтарской части, которая кричит про лучшие годы в жизни. С этой же мыслью он, едва написав половину (дело как-то не идёт, когда знаешь, что в этот момент мог бы опрокидывать в себя шоты в компании парня-от-которого-далее-по-тексту), ложится спать. Даже не предполагая, что с утра, когда его поднимет пятый пропущенный от Ёимии, выяснится — да, может, всё-таки стоило. Давайте просто для справки: Тома любит воскресенья. Воскресенье — это единственный день недели, когда он может поспать на пару часов дольше положенного и позволить себе такую роскошь, как готовка чего-то, что не лапша с повышенным риском изжоги. И — если очень повезёт — даже выбраться за пределы своей ветки метро, чтобы прогуляться по Токио и выслать пару фото семье в Лондон с доказательством того, что его ещё не убили якудза. Поэтому закономерно, когда Тома просыпается от телефонной вибрации и видит на часах восемь утра, он уже мысленно причисляет это воскресенье к хреновым. Правда, пока ещё не видя масштаба проблемы. — Ёимия, сейчас же такая рань… — сонно бормочет он в трубку. — Зачем ты вообще встала? — А я и не ложилась. Ёимия всегда выглядит как человек, который живёт только до тех пор, пока в магазине ей продают энергетики без паспорта. Сейчас же, судя по ни разу не бодрому голосу, паспорта у неё при себе не оказалось. — Ты видел? — Что я мог видеть, я только что проснулся… Ёимия молчит. Удивительно похоронно молчит. И Тома, несмотря на сонливость и ясновидение в отношении этого конкретного воскресенья, вяло шутит в динамик: — Кто-то слил в подслушку мой домашний адрес? — молчание. — Мои постыдные фотки? — сверчки. — Меня с Аято дипфейкнули в ужасное видео, включающее в себя элементы жёсткого гей-по… — Просто посмотри, ладно? Я скинула тебе в директ, — Ёимия, судя по звуку, что-то глотает, а потом таким же траурно-мрачным тоном говорит: — Мне очень жаль. — Господи, он что, умер? Ёимия не отвечает, но и сбрасывать звонок не торопится, так что Тома со вздохом садится на кровати и лезет в директ. Оказывается, в четыре утра — о ужас — она действительно прислала ему чью-то историю. Тома закатывает глаза, но, как послушный ученик, смотрит. Ладно. Возможно, лучшей новостью была бы всё-таки смерть. Или хотя бы дипфейк. История явно из бара, это можно угадать по ревущей на фоне музыке и неоновой барной стойке в углу. Томе незнаком аккаунт снимавшего, но это и неудивительно, Ёимия подписана на весь кампус без исключений — она и его вычислила в первый же день. Собственно, мрачно думает Тома, аккаунт тут вряд ли важен. Важнее, кого снимали и что вообще происходит. А происходит то, что на трясущуюся камеру под крики пьяных студентов Аято на танцполе увлечённо целуется с каким-то парнем, и… где-то Тома уже такое видел. Он опять рыжий, правда, посветлее и вряд ли тот же самый, что с фотки на собрании — но лица не видно, а барный полумрак и трясущиеся руки не лучшие помощники в опознании личности. Зато в личности Аято никаких сомнений и быть не может — белые волосы, дырявые колени, довольно прищуренный взгляд. Аято целует его, ведя по кругу в каком-то подобии танца, его ладони очень красиво лежат на чужой талии, и видео обрывается как раз на том моменте, где они начинают спускаться ниже. «Беги раньше, чем он успеет натворить дел», на небеса бы Аяку с такими советами. Тома молча тычет на просмотр ещё раз. Он не знает, зачем, это похоже на добровольную пытку и роспись в мазохизме — смотреть, как парень, который вчера так активно звал его в этот самый бар и расстраивался от отказа, через пару часов целуется с кем-то ещё. Нет, не то чтобы Тома претендовал. Не то чтобы Тома имеет право устраивать какой-то там скандал, дуться и обижаться, завязывать с репетиторством и идти бросаться в Токийский залив. Но всё равно как-то… пусто. Тома помнит все предостережения Аяки насчёт её пьяного брата. Тома может сделать из этого рациональные выводы о том, что большую часть всей той хрени, что он творит, он творит либо пьяный, либо совсем пьяный. Тома хотел бы забыть, что случилось в прошлый раз после того, как Аято поцеловал кого-то на танцполе. Но от осторожной, недоверчивой мысли «То есть если бы я вчера согласился пойти, это мог быть я» — это всё равно не спасает. Даже если бы для себя такой славы, как полуголые танцы на барной стойке, откровенно не хотелось. Наверное, лучше вот этой какофонии в голове доказательства того, что Аято ему хоть немного нравится, и не придумаешь. Вот только неужели нужны были такие крайние меры, чтобы он это выяснил? — Посмотрел? — тихо спрашивает Ёимия. У неё, кажется, если кто-то и умер, то вера в устроенную личную жизнь Томы. — Ага. — Я… слушай, мне правда очень-очень жаль! Я просто подумала: будет честно, если ты… ну… увидишь и… Тома делает вдох. Кажется, первый полноценный с момента просмотра. — Всё нормально, — он даже умудряется выпустить нервный смешок. — Да ладно тебе, мы же не встречаемся, никто никому не признавался в любви, студенты напиваются на вечеринках, целуются с кем попало, Аято же любит шумные тусовки, верно? Верно, и вот поэтому… — Тома… — …он мне ничего не должен и может идти и заводить отношения с кем угодно, так ведь даже лучше, понимаешь? Теперь от меня отстанут девчонки, я могу спокойно с ним заниматься, и тот факт, что он где-то с кем-то что-то там, никак не повлияет на моё… — Тома. Он осекается, соображая, что с сухим горлом произнёс поразительно много слов. И устало роняет телефон, переводя связь на внутренний динамик. — Да, — кается со вздохом, — я хочу сказать, что жизнь на этом не заканчивается. Прошу прощения у всего фан-клуба Камисато Томы и у тебя, как у его главы, особенно. Я вас подвёл. Ёимия оценивающе молчит. И уже другим, более спокойным и скептическим тоном уточняет: — Ты только что сам себе выдумал фан-клуб и назначил меня его главой? — Выдумал я его на той неделе, — уточняет Тома. — Только что я его упразднил. А потом они оба смеются. И, кажется, становится немного легче. Это странное пустое чувство никуда не уходит даже после того, как Ёимия ещё час висит на проводе. Они попеременно в моменты зависания пытаются как-то пошутить, чтобы услышать чужой смех и понять: на ближайшие пару секунд всё в порядке. Хотя после этого всё равно становится не. — Знаешь, что? — задыхается от хохота Ёимия. — У тебя есть моё официальное разрешение прийти к нему во вторник, врезать хорошенько и сказать, что он мудак, который не ценит твои чувства. — Принято к сведению, спасибо. Я покажу твоё официальное разрешение в полиции, когда он на меня заявит. — Он не посмеет на тебя заявить, тогда он станет мудаком в квадрате!.. Но когда они прощаются и Тома откидывается назад на подушку, то, что он пытался прогнать этот час, тут же подло накидывается из-за угла в полном объёме. Вот это вот — пустое и непонятное, не то ревность, не то зависть, не то «а вот если бы…». Беда в том, что Тома, разглядывая потолок, сам прекрасно осознаёт безнадёжность своего положения. Он знает, что уедет после экзаменов. Аято тоже знает. Они могут болтать о фильмах, музыке и японских туалетах сколько угодно, это не отменит того факта, что искать себе отношения, когда ты просто студент по обмену, как минимум, глупо. А искать отношения с таким, как Аято, — глупо вдвойне. К сожалению, сердце не мозг. Оно по определению не может быть «глупым». Запишите это в цитаты великих людей, это сказал Тома перед тем, как заставить себя встать и почистить зубы. На это воскресенье у него не было планов. И сейчас, откровенно говоря, делать тоже ничего не хочется. Он повторяет утренние ритуалы на автомате — зубная нить, чашка чая, сэндвич на скорую руку и пять минут зависания в стену с одной штаниной на ноге. Скептически смотрит на закрытый ноутбук, зная, что анализ на завтра всё равно не допишет, и принимает решение хотя бы выйти прогуляться. У Томы есть небольшой список, составленный с помощью гугла — топ достопримечательностей Токио, которые ему непременно стоит посетить. Ему даже не нужна компания, просто через воскресенье он зачёркивает по одной-две из списка. Сейчас же он выходит из общежития абсолютно без цели, проходит пешком пару кварталов, потом садится на поезд, выходит где-то в центре… Он обедает, ухватив первое попавшееся карри в первой попавшейся кафешке, потом заскакивает в торговый центр, потому что подруга из Лондона просила в подарок «рандомную японскую футболку, всё равно какую, просто бери с классными иероглифами». Потом долго смеётся, когда случайно обнаруживает себя в паре кварталов от Скайтри. Ну, ладно. У Томы свободный день, а она есть в списке. Он покупает билет на палубу Тембо — без экскурсии, пожалуйста, люди придумали интернет не для этого — и вместе с толпой иностранцев долго разглядывает через стекло крошечный Токио внизу. У Томы нет страха высоты, зато есть страх конкретно лондонского колеса обозрения: прямо в кабинке его бросила девушка, и остаток пути они проделали в неловком молчании. Сейчас Тома способен думать не об этом. А о том, как красиво выглядел Аято на фоне этой панорамы, пока делал фото для своей аватарки. С палубы он уходит каким-то невпечатлённым — и, в свою очередь, без единой фотки для красивой истории. Инстаграма на сегодня с него, пожалуй, хватило. На какой-то скамейке в одном из парков его голову посещает мысль позвонить родителям. Тома пишет им каждый вечер, но из-за часовых поясов по телефону они не общались уже недели две, и дабы развенчать миф о том, что с его аккаунта отвечают убившие его якудза… боже, ему ведь и правда прочитали лекцию на эту тему. Так что идея точно неплохая. От короткого разговора становится немного лучше. Родители сейчас в своём «домике для уикендов» за городом, встают рано, так что Тома с плохо скрываемым удовольствием кается, что не может помочь им с уборкой. Они болтают о каких-то мелочах, которые даже не откладываются у Томы в голове: родители про работу, Тома про учёбу. Он ни слова не говорит об Аято, но мама всё равно интересуется, как у них идут дела: в своём репетиторстве Тома успел покаяться ещё в начале недели. Он отделывается простым «Ну, он старается» — и тоже старается. Не пустить в голос больше этой пустой грусти, чем стоило бы. Мама всё равно замечает. К счастью, трактует это по-своему, просто советует побольше отдыхать и не грузить себя слишком сильно. — Милый, я понимаю, что тебе хочется попробовать в другой стране всё и даже больше, — мягко улыбается она, — и репетиторство — чудесная возможность подзаработать. Наверное, нам с папой нужно радоваться, что ты выбрал общественную жизнь, а не клубную или мафиозную. Но всё-таки… у тебя такие синяки под глазами, отдохни хоть немного, ладно? — Я отдыхаю — вот прямо сейчас, — усмехается Тома, вытягиваясь на лавочке. — Это камера отсвечивает, нет у меня синяков. — Не смейте так нагло врать мне в лицо, молодой человек! — мама шутливо грозит в камеру пальцем и уже более нежным тоном добавляет: — На паре месяцев в Японии жизнь не заканчивается, знаешь? Мы всё равно собирались съездить туда в отпуск, так что мы с тобой ещё успеем пройтись по всем местным достопримечательностям. Тома поднимает бровь: — Вы хотите приехать? Когда? — Не знаю, милый, в августе? У тебя там заканчиваются экзамены, так что мы подумали, что до сентября будет время побыть с тобой. Но ещё ничего не точно, мы не покупали билеты… — Я думал, вы боитесь японской мафии. — Это пустяки, главное чтобы… — мама растерянно оборачивается через плечо, чтобы поймать в камеру момент, как отец, чихая от паутины на потолке, сваливается со стула. — О боже, как всегда… Извини, мне надо идти. Без моей помощи твой отец в жизни не справится с таким грозным врагом, как паутина. В общем, если всё будет хорошо, в августе мы тебя навестим. И уедем все вместе, договорились? Тома машет ей в камеру в глубокой задумчивости, а когда звонок завершается, откидывается на скамейку. Ещё один месяц в Японии, свободный от экзаменов и студенческой ответственности, полный спокойной и размеренной жизни на законных каникулах… день назад Тома радовался бы, как ребёнок, а сейчас ему кажется, что его решили запереть в клетке с диким зверем. К слову, о диких зверях. В интернет Тома принципиально не выходил с самого утра, делая расчёт на то, что если Ёимия поймает его на подозрении в глубокой депрессии — она просто позвонит. В целом ему мало кто пишет, кроме однокурсников из Лондона и товарищей по студенческому совету, но с тех пор, как его директ начали заваливать угрозами, Тома отключил сообщения для внешних аккаунтов. Поэтому он очень удивляется, когда видит от Горо вот это. Горо: Привет… тебя тут Итто спрашивал Я не склонен преувеличивать масштаб проблемы, особенно когда дело касается Итто, но он сказал, что это вопрос жизни и смерти Он хотел сам тебе написать, но у тебя вроде директ отключён Он только вернулся со своей тусовки, передал мне вот это и сразу завалился спать Впусти его, а то он проснётся и меня изведёт, я ещё нужен Кокоми живым и здоровым Тома думает. Долго и напряжённо. Зачем он понадобился Итто — передать поздравления с избавлением от тяжкого груза? Это настолько «вопрос жизни и смерти», что он после ночи на ногах нашёл в себе силы докопаться с этим до Горо? Тома вполне представляет себе состояние человека, вернувшегося с тусовки в — он смотрит на часы — обед следующего дня, и сил после такого ни на что, кроме сна, не остаётся. Но в заявках у него и правда висит запрос от Итто, состоящий из поразительных тридцати сообщений (на тридцать больше, чем смог бы написать пьяный Тома). Последнее отправлено в шесть утра — не читая, Тома может увидеть только загадочное «Ладно, передам Горо». Передал, мысленно усмехается Тома, спасибо. И открывает. Итто: Так, надеюсь, это правильный акк В общем Это будет звучать странно Это правда Итто, мы с тобой сидели в кафешке в среду, сразу говорю Тут такое дело…… ты случайно не знаешь, где ты живёшь? В смысле, ты, конечно же, знаешь Не так спросил Я имею в виду, было бы классно, если бы ты сказал мне Рядом со мной сейчас насмерть пьяный ты-знаешь-кто, и он отказывается ехать домой Сказал, что ему надо к тебе Что-то важное передать Не знаю, чего он хочет, я уже не врубаюсь в то, что он там несёт С ним такое бывает Дальше идёт пауза в полчаса — весь этот гений рецидивистской мысли был отправлен ещё в пять. Потом Итто пишет снова: Итто: Ладно, отбой Я тут подумал Это выглядело правда стрёмно, прости Лучше ни мне, ни ему не говори, где живёшь Я просил его самого тебе написать, но Ну, понимаешь Иногда ты напиваешься так, что даже разблокировать телефон проблема Вообще это я не уследил, виноват Чёрт, надо всё это удалить Пауза ещё в двадцать минут. Тома скроллит дальше уже чисто механически, не зная, кто над ним сейчас шутит — Итто в частности или жизнь в целом. Итто: Ладно, не буду удалять Просто чтобы ты был готов Мы договорились, что он выспится и сам тебе своё загадочное что-то передаст Прости ещё раз Вот блиииин У тебя акк закрыт То есть я тут в пустоту изливался…… Ладно, передам Горо Тома зависает над этим опусом так прочно и надолго, что телефон успевает потемнеть и выключиться. Тома включает его снова — и листает от начала в конец и от конца в начало, силясь хоть что-то понять. Кроме того, что Аято хотел от него чего-то настолько сильно, что порывался приехать к нему в пять утра, понять не удаётся вообще ничего. Вот только от самого Аято после того грустного стикера со вчерашнего дня — пустота и галочка прочитанного, да и в сети он был… Тома заходит в контакты. В два. Ночи. — Мало было Тодаю моей нервной системы, он решил ещё и сердечную добить, — вполголоса бормочет Тома. Голуби, гуляющие по парку у его ног, смотрят на него с неодобрением. Тома и сам посмотрел бы на себя с неодобрением, если бы мог. Ему не нужны эти подростковые игры с гормонами, он прошёл все их стадии на лондонском колесе обозрения. Ему не нужна бешеная синусоида от «я ему точно интересен» до «я ему точно не нужен» до «но ведь он порывался приехать ко мне в пять утра!». Последнее, что его должно интересовать после предательства их (не начавшихся) отношений, — это что Аято забыл у него дома в пять утра. А первое, за что он должен благодарить, — это тот факт, что Аято до сих пор не знает, где он живёт. Поэтому Тома поступает как последний эгоист. Долго смотрит на плашку с «собеседник не узнает, что вы прочитали его сообщения, пока вы не примете запрос»… и удаляет переписку. Правда, только потом понимает, что серьёзно подставил этим Горо, но больше, чем над одной проблемой, он сейчас думать не в состоянии. С отсутствующим видом он разгребает новостные каналы, сообщения в беседе совета («Вы не поверите, кто вчера опять устроил тотализатор» — да, Тома вот тоже не верит) и в последнюю очередь добирается до чата с Ёимией. Не потому что ему не хочется — потому что он подозревает, что там увидит. Но Ёимия отправляет ему только одно сообщение. Говорит, что всё понимает, но она знает, что делать, если Томе не хочется страдать в одиночестве. У неё есть ведро мороженого, подписка на Амазон Прайм и дикое желание пересмотреть какую-то корейскую дораму. И Тома, здраво рассудив, что от мороженого хуже не будет, соглашается. Возможно, это сделает воскресенье не таким хреновым.