~
Тома так и не получает шанса поговорить с Аято дольше, чем необходимо, чтобы отправить ему из ванной: «Буду с Ёимией, не смотри ей в глаза и соглашайся на всё». Да и сам Аято, встретивший их на станции в центре, вообще не выглядит как человек, который вчера гипотетически признался в том, что ему нравится Тома. В кафе они занимают места друг напротив друга, и всё, что Тома получает, — это загадочная лёгкая улыбка и незначительный сердечный приступ, когда их колени соприкасаются под столом. Всё, что получает Аято, — это его несчастный взгляд и неуверенное: — Ну, как дела? — Неплохо, — светски отвечает Аято. — Выспался просто замечательно. А ты как? Что за человек, по нему даже не поймёшь, что вчера творилось у него в голове и что творится теперь. Не то чтобы Тома ждал, что поперёк лба у него будет неоном мигать надпись «Кстати, я теперь вроде как твой парень, помнишь?», но на что-то намекнуть было бы неплохо. Так поступают все вежливые люди, а он… — В целом норма… — Потом наговоритесь, у вас вчера вся ночь была, — фыркает Ёимия под стук меню по столу. Тома снова краснеет, Аято снова загадочно улыбается. — Итак, юный падаван… — Я тебя на год старше. — Будешь умничать — твоё лицо повторит судьбу моего первого ученика, — Ёимия кивает на Тому, который отвлекается от сравнивания цен на кофе, чтобы пробурчать «и-что-не-так-с-моим-лицом». — Круги под глазами видел? Моя работа. На лице Аято идеальной каллиграфией написано сомнение. — Звучит как что-то, чем можно гордиться, но оно тут не совсем… — Я и не горжусь, я угрожаю, — Ёимия задорно улыбается. Нет, она не злится, просто если уж взяла манеру кого-то бесить, будет делать это с чувством, тактом и расстановкой. — Итак, юный падаван, сейчас ты внимательно выслушаешь, что нам придётся в срочном порядке улаживать, решать, подписывать и утверждать весь следующий месяц. Скорее всего, нас ждут очередные сгоревшие дедлайны, пересмотр плана за день до праздника, бессонные ночи и ссоры, которые превратят нас в злейших врагов до конца жизни. Но, — лицо Аято явно доставляет ей какой-то особый вид наслаждения, — я верю, что человек, организовавший подпольные бои, справится с такой мелочью, как праздник фейерверков. Здесь всё то же самое, только легально. Человеку, организовавшему подпольные бои, явно не по душе идея делать легально хоть что-то, но ободряющая улыбка Томы в качестве поддержки делает своё дело. Он только качает головой: — Не слушай её, она вечно создаёт много шума из ничего. Я буду помогать. — Ты бы не мешал лучше, — Ёимия пихает его в бок, Тома ойкает. — Всех новичков в общественной деятельности надо сначала запугать, иначе они сбегут после первого же срочного собрания в час ночи, и на кого мне тогда скидывать всю техническую документацию? Ты подумал об этом? — Ты вытащила меня из постели после ночи в баре и отправила в город работать головой. Я ни о чём сейчас не думаю. Тома отвечает честно и прямо в глаза, но от мимолётного взгляда в сторону Аято не удерживается: ты помнишь, о чём мы говорили этой самой ночью в баре? Ты вообще хоть что-то помнишь? Потому что я вот да, и слишком хорошо. И-мне-не-нравится-что-ты-сейчас-делаешь-вид-что-всё-нормально. Аято в ответ на его мимические потуги только поводит плечами: — Я могу думать за двоих. Рассказывай. Ёимия улыбается ему самой милой из своих улыбок, приберегаемых для категории людей, которые бесят её только наполовину, выуживает из рюкзака ежедневник и щёлкает колпачком ручки. — Внимай, падаван, ибо долгая работа предстоит нам.~
Да. Ёимия не даёт ему ни единого шанса, жестоко растоптав каждый из них своими жёлтыми конверсами и прихлопнув сверху ежедневником. Они оставляют в кафе весь выходной день, десяток исписанных страниц, одну почившую ручку (Тома бегает в канцелярский на углу за новой), кучу пустых чашек кофе и неопознанное количество десертных тарелок. Конкретно Тома оставляет там свою надежду на разговор с Аято, который продлится дольше секунды и не закончится репликой Ёимии про их Важные и Неотложные Дела. А масла в огонь его сомнений подливает сам Аято, который даже в метро, когда они расстаются у разветвления, прощается с ними обоими чинно и по-светски, не удостаивая Тому ни одним лишним взглядом. Так они и расходятся — Тома пялится на его невозмутимую спину, Ёимия кричит вслед не забыть про бюджетную таблицу. — Да, задница у него красивая, — резюмирует она довольно, а потом хлопает поперхнувшегося Тому, который туда даже не смотрел, по плечу, — а теперь пошли. И Тома идёт. Чувствуя себя ребёнком под присмотром гиперопекающей мамочки. Правда, пока они спускаются на эскалаторе, поезд Ёимии приезжает раньше, и та, сбегая вниз по ступеням, успевает только помахать ему рукой. — …лять допоздна! — слышится её растворяющийся в толпе голос. Тома выразительно смотрит ей вслед: какое допоздна? Он всего лишь прямо сейчас прикидывает в голове, что ещё успеет развернуться и перехватить Аято, потому что им же надо по-человечески поговорить, это не допоздна, это на пять минут. Но телефон в кармане, опережая мысль (он уже говорил про манеру Аято выбивать дверь в любые его планы с ноги?), заходится вибрацией. Аято: Выходи на следующей станции И жди прямо в центре — То есть со мной можно вообще не считаться? — бурчит Тома себе под нос. Тем не менее почему-то страшно довольный. Там его и находит Аято: прямо под указателем, куда Тома, растеряв за одну станцию всё своё довольство, становится с чётким ощущением, что его опять обманули. Все эти две минуты до следующего поезда он переминается с ноги на ногу и думает: а если Аято скажет тебе прыгать с крыши, ты прыгнешь? Но когда видит его улыбку — настоящую, широкую и почему-то до одури счастливую, — то понимает: боже мой, прыгнет ведь. И даже не задумается. Трагедия влюблённой первоклассницы, Шекспир мог бы написать про чувства Томы симпатичную пьесу. Он долго думает, что скажет вместо повторного приветствия. «Не помнишь, что вчера произошло?» — или, может: «Хотел уточнить, мы правда встречаемся?» — о, или: «Как насчёт поцеловаться прямо сейчас?» Но среди всех человеческих вариантов выбирает чуть ли не сердитое: — Ты опять меня похищаешь? Аято не обижается. Только позволяет себе лёгкую усмешку: — Похоже на то. Пройдёмся? Он не протягивает руку, но Тома всё равно кивает. Они выбираются через турникеты наружу, и Аято ведёт его куда-то через улицы сквозь дышащую жизнью Сибую, бодрым шагом минуя станцию, на которой они прощались, витрины баров, магазинов и ресторанов. У Томы так и не хватает духу спросить, куда они идут и не закончится ли это как вчера. У Томы не хватает духу даже начать разговор. Он весь день пялился на Аято через стол и собирал мысли в кучку, чтобы сформировать одно простое «Слушай, а мы и правда встречаемся?» — а теперь не может открыть рот даже ради элементарного «М-м-м, погода сегодня хорошая». Потрясающе. Сам Аято тоже молчит, но как будто и не думает что-то говорить. У него на губах всё та же улыбка, Тома кожей чувствует на себе его взгляд, но как только открывает рот — слова забиваются глубже в глотку и отказываются вылезать. Только когда стеклянные фасады с обеих сторон улицы неожиданно расступаются в стороны, открывая широкое кольцо зданий, Тома понимает, куда Аято его привёл. — Слушай, — наконец говорит он, — может, я и иностранец, но на Сибуя-кроссинг я был, не держи меня за окончательного… — Как ты мог такое обо мне подумать? Просто хочу показать кое-что. Аято тормозит его за рукав прямо у статуи Хатико. Тома был здесь буквально в первые свободные выходные семестра, тогда посмотреть на эту статую — вот ему сейчас смешно — его привела Аяка. Потёрла за бронзовый нос, хихикнула и сказала, что у них дома живёт такой же и Томе стоит с ним познакомиться. Но в итоге Тома познакомился с другим членом её семьи. И так и не понял, жалеет или нет: в собаку он бы точно не влюбился. И этот самый другой член семьи прямо вот так, глядя на бронзового Хатико, вдруг говорит: — Я соврал. Тома врезается пятками в брусчатку. Ну вот, приехали. — Что? Что «я соврал»? «Я соврал, когда оправдывался перед тобой за те выходные»? «Я соврал, когда предложил тебе встречаться»? Или «Я соврал, когда сказал, что меня зовут Аято, на самом деле я секретный агент MI-6, которого внедрили в Тодай, чтобы проверить, не забыл ли ты родной язык»? Конкретизируй, пожалуйста, что за дурацкая манера заставлять Тому нервничать из-за всего подряд. — Соврал, когда… — Аято мнётся, так и не оглядываясь на Тому, — когда сказал, что мне нравятся кошки. Твоя была милой, правда, и мне очень хотелось произвести на тебя хорошее первое впечатление. Но я больше по собакам. Он звучит так убито и разочарованно — а ещё это явно не то, о чём думал Тома, — что Томе не остаётся ничего другого. Он складывается пополам и прячет в кулаке смех до тех пор, пока тот не начинает через подрагивающие плечи вырываться наружу. «Мне очень хотелось произвести на тебя хорошее первое впечатление». На могиле Томы в качестве причины смерти укажут: «Камисато Аято, признался, что ему больше нравятся собаки». — Я… — он поднимает взгляд на серьёзно-похоронную мину Аято и начинает смеяться ещё громче. — Я знаю. Давно знаю. А ещё знаю, что у тебя дома живёт такая же, мне Аяка рассказала. Как её зовут, кстати? Аято моргает. — Таромару. Это он. — Отличное имя. — Для отличной собаки, — губы Аято всё-таки трогает улыбка. — Полдетства не мог понять, куда девается моя мелочь, а это он организовывал себе заначку под кустом. Он умолкает, а Тома не находится с ответом. Они смотрят друг другу в глаза, и даже туристическая группа, которая пихает Тому в бок, чтобы выстроиться в очередь для селфи с Хатико, не мешает этой неловкой тишине. Наконец Тома отходит чуть в сторону от статуи, ближе к переходу, и хмурит брови: — Просто уточняю: ты протащил меня через всю Сибую, чтобы признаться, что тебе нравятся собаки? Ты же в курсе, что я знаю не только про это? — А что, Аяка рассказала тебе что-то ещё? Аято смотрит на него так, будто видит впервые в жизни и вообще Тома поймал его на мелком хулиганстве и сейчас зачитает обвинение. Спектр его эмоций — невероятное зрелище. Он как будто совсем не видит необходимости держать перед Томой лицо и каждый раз рядом с ним остервенело дёргает за тумблер, который отвечает за переход от дурашливости к убийственной серьёзности и назад. И любое положение тумблера так ему идёт, что… даже доставляет удовольствие ковыряться в том, на какие ещё эмоции Тома может его развести. Собственное волнение испаряется без следа, и Тома ловит себя на том, что широко улыбается: — У меня целый список, на самом деле. Ты любишь тэмпуру, бананы и данго, поёшь, играешь на гитаре, плохо готовишь, носишь сплошной кошмар офисного работника. У тебя в плейлисте мешанина из музыки на любой вкус, неплохое произношение на английском и целый хренов особняк вместо дома, а твоя задница регулярно занимает первые строчки в топе лучших в кампусе, — Аято выглядит изрядно впечатлённым, а Тома слишком веселится, чтобы останавливаться на достигнутом. — Ты хочешь побывать в Англии, Новой Зеландии, Непале и Канаде, ненавидишь дешёвое пиво и прозвище, которое тебе дали фанатки, считаешь сырный соус главной ошибкой человечества, тебя бесят глупые и недальновидные люди, вся твоя жизнь устроена по расписанию, которое тебя тоже, кстати, бесит… — Аято открывает рот, но Тома только входит во вкус. — У тебя красивая улыбка, красивый голос, красивые глаза, красивое… господи, красивое всё, я не удивлён, что девушки на любой твой чих поднимают столько шума. О, а ещё ты пробовал на мне психологические приёмы из какой-то книжки в буккроссинге, и, знаешь, если я действительно тебе понравился — ты мог просто мне об этом сказать, а не пользоваться самбукой как оправданием. Тома переводит дух. Ему показалось, или какой-то пункт здесь был лишним? А. Вероятно, последний. Судя по лицу Аято, чьи брови давно исчезают за волосами, он явно перестарался с количеством информации в одном монологе. — Почти всё это… — начинает Тома в качестве неуверенного оправдания, — Аяка отправила мне pdf-файлом. Она составила на тебя резюме. — Она составила на меня что? — Резюме, — Тома описывает в воздухе непонятную абстракцию, потому что лицо Аято за ничтожные пару секунд теряет осмысленное выражение, и Томе стоило бы похвалить себя за получение платиновой ачивки «Заставить Аято потерять дар речи». — Точнее, я не назвал бы это резюме, это просто сводка фактов о тебе, Аяка сказала, это только чтобы мне было проще с тобой заниматься… Эй, ты что делаешь? Плечи у Аято вздрагивают. А потом он, пряча лицо в ладонях, начинает трястись целиком. Так, стоп. Платиновая ачивка «Довести Аято до слёз» в планы Томы не входила. Он делает к нему неуверенный шаг, но, прислушавшись, с облегчением понимает, что Аято всего лишь смеётся. — Никогда не думал, что Аяка будет способна на такое предательство, — поясняет он сквозь пальцы. — И вот надо же. Подожди минутку, я придумаю достойный план мести… — Эй, нет-нет-нет! Я вообще не должен был тебе об этом говорить! Забудь, ты ничего не слышал. — И не подумаю, я прекрасно всё слышал. Особенно последний пункт — он меня очень заинтересовал. Близкий к панике, Тома тратит долгую секунду на то, чтобы восстановить в памяти свой монолог, и закусывает губу. Ах да, этот пункт. Это было недоразумение, его ты тоже не слышал. Тома задумчиво и по большей части бестолково пинает брусчатку под ногами, потому что не знает, чем он собирается оправдываться. Поднимать взгляд на Аято он не хочет — в голове и так прекрасно видна его полуулыбка и живой интерес в глазах. А для того, чтобы смотреть в эти самые глаза, в нём недостаточно самбуки. — Тома, — зовёт Аято и, будто мало эффекта его бархатного голоса для провоцирования остановки сердца, берёт его за руку. Хватит, перестань, Тома не хочет закончить вечер в реанимации. — Я пытаюсь упростить нам обоим жизнь, а ты как будто боишься со мной разговаривать. Как же ты догадался? — Упростить нам… — начинает Тома почти неслышно, но: — Зелёный, — и Аято, так и продолжая сжимать его запястье, кивает на пешеходный переход. — Нам туда. И тянет его прямо в толпу на светофоре. Вот вам небольшой любопытный факт о Японии, Токио и Сибуя-кроссинг в частности: это один из самых больших пешеходных переходов в мире, через который ежедневно проходят сотни тысяч человек, да, Тома умный мальчик и читал путеводитель. Прогуляться по диагональной дорожке среди стеклянно-неоновых стен, пополнив собой статистику и поставив галочку в чек-листе, — звучит классно, но на деле ты лавируешь в толпе уставших, вечно спешащих и вечно опаздывающих японцев, стараешься ни в кого не врезаться и бормочешь себе под нос извинения. Приятного мало. Поэтому Тома, который чувствует себя собакой на привязи у Аято (нравятся собаки, да?), вконец теряется, когда Аято тормозит. Прямо в центре Сибуя-кроссинг. Прямо в толпе. Тома чуть не влетает в него грудью, Аято ловит его вторую руку. И Тома попросту не успевает подумать ничего дальше сердитого «И что ты, нахрен, твори-» Потому что Аято его целует. Прямо в центре Сибуя-кроссинг. Прямо в толпе. На этот раз по-настоящему. Тома задыхается, потому что так и не успевает набрать в рот воздуха, и лёгкие тут же начинают гореть. Он забывает закрыть глаза, но фокус зрения теряется так, будто он одним махом осушил с десяток шотов самбуки, и он не видит ничего, кроме бешеных ярких пятен. Зато чувствует просто прекрасно. И для того, как целуется Аято, сказать «просто прекрасно» — это как плюнуть в мраморное лицо Давиду Микеланджело. Потому что у Аято мягкие губы, ровно такие, как представлял себе Тома, пялясь на его улыбку, пока не начинали слезиться глаза. Он ведёт, но целует так медленно и нетребовательно, что у Томы из головы вылетает, где они вообще находятся — и в чувство реальности не возвращает даже болезненный тычок в плечо от какого-то пешехода. Он застывает посреди людского шума и неона, ослеплённый и оглушённый, сжимающий чужую руку, целующий в ответ, и просто… просто пытается осмыслить происходящее. А когда Аято ненавязчиво обрывает поцелуй, Тома сам тянется за новым. Потому что одного слишком мало, чтобы отложить в памяти чёткое «да, он действительно меня поцеловал». Он потратил очень много времени, представляя в голове губы Аято, чтобы оборвать всё просто так. — Я хотел какое-нибудь интересное место, — усмехается Аято Томе в глаза, стоит им обоим набрать воздуха, — но это была плохая идея. Нас сейчас собьёт машина. И Тома умрёт самым счастливым человеком на земле, а в причину смерти ему запишут не поцелуй с Аято, а множественные переломы и внутреннее кровотечение? Звучит как отличный план. — То есть сюда мы шли, — Тома пробует говорить, но получается у него не очень, — потому что ты посчитал идею быть сбитым машиной достаточно интересной? Если он может судить по Аято — а это тяжело, когда всё внимание сконцентрировано на губах, — тот пожимает плечами: — Сюда было недалеко идти. А ещё я сказал, что по-настоящему хочу запомнить. — Метро — тоже неплохой вариант. Весь день был неплохим вариантом. — Ёимия закопала бы меня на месте. И ты всё ещё можешь меня бросить, помнишь? — Я брошу тебя посреди перекрёстка, а потом полиция обвинит меня в убийстве, так что нет, не дождёшься. Идём, а то и правда кто-нибудь собьёт. Улицу они перебегают на обвинительно горящем красном, и Томе так и хочется остановиться перед водителем, который жал перед ними на клаксон, чтобы объяснить, что это не я, это всё он, я вообще не ожидал, но Аято не даёт ему опомниться — просто втягивает на крыльцо огромного торгового центра, на фасаде которого искрится логотип Старбакса. И там, за колонной, под мигающими огнями вывесок, целует снова. Пожалуй, этого хватит, чтобы свыкнуться с мыслью, что — да, Аято действительно его поцеловал. И даже не один раз. Аято целуется так легко и мягко, что это не идёт ни в какое сравнение с тем, что Тома помнит по своим прошлым отношениям и отношениям до них. С такой отдачей, что Тому даже не слишком волнует его обычное «а насколько старательно я сегодня почистил зубы» или «как же глупо я выгляжу со стороны». В его руках — да, Тома в курсе, насколько избито это звучит — хочется раствориться и так всё и оставить, смиряясь с клинической смертью. Аято как будто пытается сказать: ты всегда можешь прекратить, ты всегда можешь оттолкнуть, и я даже сделаю вид, что не обиделся. Но чёрта с два Тома будет прекращать и отталкивать. Если бы рот не был ему нужен для других важных вещей — разговоров там или дыхания, — он бы с удовольствием до конца жизни занял его губами Аято. Потому что, ладно, Тома будет хорошим честным мальчиком и признается хотя бы самому себе: с самой первой их встречи он бессовестно вертел в голове этот момент. — На самом деле я должен признаться ещё кое в чём, — Аято чуть отстраняется, продолжая удерживать его за плечи, и голос у него снова переключается в паз для смертельно серьёзного. Тома, оглушённый откачкой воздуха, только качает головой: ну давай, добивай. — У меня была ещё одна причина привести тебя именно сюда. Даже две. Тома делает вид, что задумывается. (на самом деле, сгоняя со щёк краску, просто пытается найти в выжженных лёгких кислород) — Ладно, о первой я могу догадаться, ты всё-таки рассчитывал, что нас собьёт машина и тебе не придётся сдавать английский. Но вторая? Аято закатывает глаза и роняет руки. Тома чувствует себя вполне вправе с улыбкой щёлкнуть его по носу. — На Сибуя-кроссинг мы с Аякой встретили прошлый Новый год, — спокойно говорит Аято, даже не обидевшись. Он опирается спиной на колонну и машет рукой в сторону статуи Хатико: — Мы как раз стояли вон там, и прямо перед нами вела отсчёт какая-то очень счастливая парочка туристов. Тогда я и подумал, что в список того, что нужно сделать до тридцати, пора добавить один пункт. — Технически я не турист, я студент по обмену, так что извини — придётся тебе найти кого-то ещё. Если сейчас Аято откроет рот и скажет, что он и всю эту хрень с самбукой затеял ради пункта в чек-листе «Поцеловать туриста на Сибуя-кроссинг», Тома ему врежет. Коленом. Между ног. О, поверьте, у него достанет мужества, ему вообще-то почти обидно. — А вторая причина — просто для справки, не собираюсь я искать кого-то ещё, это считается, — на этот раз Аято кивает наверх, на вывеску Старбакса. — Прямо там, за столиком у окна, отец сообщил мне, что следующий год я буду жить в общежитии на одни карманные, чтобы набираться ума и ответственности. Так что — мне очень нужно было утереть ему нос. О нет, Томе не почти обидно. Томе просто обидно. И он не смеётся, это кашель, понятно? — Причины, конечно, супер, но в списке не было, ну там, — он кусает щёку в раздумьях, — предположений, что мне понравится? Просто спрашиваю. — Хм… нет, кажется, нет. Я всегда думаю только о себе. Взгляд у Аято искрится таким счастливым озорством, что Тома хочет посоветовать ему всё-таки поработать над мимикой, если он не собирается так очевидно палиться перед ним в дальнейшем. — Ладно, тогда, — Тома оглядывается по сторонам, — слушай, а какого размера штраф мне выпишут, если я ударю сына депутата прямо в центре города? — Как грубо. Зачем меня бить, если можно просто бросить? Тома смеряет Аято взглядом, полным, как он надеется, презрения и «ты опять за своё». Но Аято так улыбается, что выходит скорее «почему ты такой красивый и невозможный вообще свалился на мою голову». — Если я тебя брошу, — наконец заявляет Тома почти угрожающе, — то проиграю наш спор. А мне всегда говорили, что я упрямый. — Вот как. То есть тебе пока всё нравится? Томе нет смысла отпираться, но остатки гордости в нём ещё живы. Поэтому он малодушно пожимает плечами: — Может быть. Во всяком случае, это лучше разговора, потому что вообще-то я шёл к тебе разговаривать. — Мне тоже показалось, что лучше, — весело улыбается Аято. И оглядывается на вход в Старбакс: — Так что… есть планы на остаток дня? «Глянуть в книге Гиннесса, сколько человек может не дышать под водой, потому что я хочу в некотором отношении поставить новый рекорд, если ты понимаешь, о чём я». — Если честно, мне за сегодня кофе хватило до конца жизни. И пить, — опережая вопрос Аято, хмыкает Тома, — я тоже не хочу. — Я и не предлагал. — Я опередил твои предложения. Мы можем просто… — Тома оглядывает искрящуюся неоном Сибую и, чувствуя себя совсем дураком, вопросительно тянет: — …погулять? Повисшая тишина остро усиливает чувство «совсем дурак». — Погулять, — уточняет Аято, пока Тома воскрешает в памяти резюме, чтобы проанализировать его на наличие ненависти к прогулкам. — Ну, да. Знаешь, когда люди выходят из дома без особой цели и просто куда-то идут. Я так не делаю, но говорят, что вроде интересно получается. Аято пробирает на смех. — Ладно, погулять так погулять. Кстати, ты знаешь, сколько стоит экскурсия с гидом по центру Токио? — на непонимающий взгляд Томы Аято весело поясняет: — Тебе повезло, что я работаю бесплатно. — Если ты сейчас планируешь какой-то бартер за репетиторство… — Экскурсии я меняю только на поцелуи. Ты первый, кто протестирует такую акцию, так что не забудь оставить отзыв. Улыбаясь, как ненормальный, Тома позволяет за руку утянуть себя куда-то дальше по улице Сибуи. Аято берёт его неспешный темп, на ходу пересказывая что-то из путеводителя по главным достопримечательностям города, и даже тот факт, что Тома заучил путеводитель наизусть, не мешает ему слушать — и ловить каждое слово. Просто потому что это Аято. Что он там говорил про самого несчастного человека на земле? Забудьте. Сейчас счастливее Томы нет никого если не на земле, то хотя бы в Токио — точно.