~
— Прежде чем я тебя брошу на сегодняшний вечер, — говорит Тома, разглядывая на экране ноутбука меню очередного ресторанчика, из которого Аято собирается заказать еду, — я хочу уточнить один момент. Аято отправляет в корзину куриные наггетсы. И, поворачиваясь к нему лицом, очаровательно хмурится: — Какой? — На что мы вообще спорили? Аято прокручивается в своём кресле лишние пол-оборота. На нём сегодня носки с безобразным рисунком чего-то, напоминающего тапиоку (хотя Аято уверяет, что это обычный принт в горошек), и Тома хотел бы доложить ему о клинической стадии зависимости. — Не помню, чтобы мы вообще на что-то спорили, — признаёт Аято на втором круге. — В смысле, мы точно поспорили, это установленный факт. Но что я получу, когда ты бросишь меня по-настоящему… — Мне не нравится, что ты говоришь об этом как об установленном факте. Аято возвращает взгляд к ноутбуку. На лице у него написана глубокая задумчивость. — Бургеры выглядят симпатично… Да бросишь, рано или поздно. И проиграешь. — А выиграть мне как? Этот важный момент пришёл Томе в голову посреди ночи, когда его вырвало из сна внезапное озарение. Их самбучное пари длится практически неделю, и кроме концепции, что они «поспорили на отношения», Тома не знает о нём решительно ничего. Например, да, на каком условии он вообще может выйти победителем. Аято выглядит так, будто Тома раскусил его хитрый план и ему в срочном порядке надо придумывать новый. — Если мы начнём встречаться по-настоящему?.. — тянет он с сомнением в голосе. — Ты будешь бургер или нет? — Ты отвергаешь домашнюю еду как социальный конструкт или просто не умеешь готовить? И, ради всего святого, что в твоём понимании вообще значит «по-настоящему»? — У меня дома собственный повар, разумеется, я не умею готовить! А теперь он выглядит так, будто этим можно гордиться. На второй вопрос он так и не отвечает, и Тома, вздыхая, встаёт, чтобы впервые за его часы пыток английским в этой комнате заглянуть к Аято в холодильник. Он не знает, чего ожидать от человека, который переехал в общежитие без собственного повара и за всё время знакомства с Томой не приготовил ничего серьёзнее чая, но теперь — теперь знает. В холодильнике обнаруживается пакет молока, арахисовая паста, недоеденная шоколадка и одинокое, непонятно как вообще здесь оказавшееся яйцо. — Дай сюда ноутбук. Аято в растерянности подвигается, чтобы Тома мог перехватить контроль над тачпадом. И в первую очередь он закрывает вкладку ресторанчика и вбивает в поисковик доставку продуктов. — Что ты делаешь? — Перехожу с должности репетитора на должность повара. Забиваю тебе холодильник. — Тома, — Аято хватает его за запястье с таким порывом, словно удерживает от самоубийства, — я не умею готовить, совсем не умею, в последний раз, когда я что-то готовил, у меня расплавилась дорогущая сковородка для панкейков. Ты просто не сознаёшь масштабов проблемы… — Кто сказал, что готовить будешь ты? — Тома улыбается, потому что если он что-то и выяснил за время их спора — так это то, что его улыбке Аято решительно нечего противопоставить. Хватка на запястье разжимается в знак поражения, и Тома добивает: — В Лондоне я подрабатывал в одной милой кафешке. Тебе понравится. Наблюдая за тем, как Тома сходу добавляет в корзину молоко, сыр, яйца и хлеб, Аято сдаётся. Откидывается на спинку кресла и в прострации треплет волосы. — Теперь придётся платить тебе ещё и за работу поваром… — Я сейчас добавлю в корзину какой-нибудь яд, и ты больше вообще не сможешь мне за что-то платить. — Ладно, молчу, — Аято действительно молчит — долгие две секунды. А потом прячет улыбку за ладонью. — Ты забавно выглядишь, когда злишься. Тома, как раз выбирающий помидоры, краснеет не хуже них. Продукты доставляют в середине их занятия, когда Аято достигает достаточного градуса отчаяния от собственного положения, чтобы обрадоваться поводу отвлечься. Он забирает продукты и платит сам, но вся его уверенность испаряется, стоит разложить их на кухонной тумбе. Тома испытывает постыдное желание рассмеяться вслух от того, с каким лицом Аято вертит перед глазами творожный сыр — будто видит его впервые в жизни. — Ладно, перерыв, — объявляет Тома уже на японском, сдвигая Аято в сторону подальше от еды, пока он одним взглядом не расплавил ещё что-нибудь. — Там ещё лежат тесты по речевым оборотам, можешь пока… что ты делаешь? У них с Аято явно разные понятия относительно того, как происходит процесс готовки. Потому что Тома вот абсолютно уверен, что чужих рук у него на животе и чужого подбородка на его плече в этом процессе быть не должно. — Ты сказал «перерыв», — напоминает Аято сухим поцелуем в угол челюсти. — Это значит, что мы опять встречаемся. Тома делает вдох. Глубокий. Обнимающий его со спины Аято вносит в творческий процесс элемент хаоса: будет удивительно, если Тома сам здесь ничего не расплавит. — Отойди, — просит он несчастно, — ты мешаешь. — Может, я хочу научиться. — Учиться можно и в метре от меня. Но в метре от него Аято, кажется, уже не так комфортно, как прижимаясь всем телом. Тома на пробу делает шаг к раковине — Аято следует за ним. Тома промывает рис — Аято заглядывает ему через плечо. Тома ставит рис на огонь — Аято с любопытством интересуется: — Что это? — Рис, — отрезает Тома. Пока Аято постигает кулинарию с такого расстояния, он может не рассчитывать на подробности. — Я вижу, что рис. Но из риса можно сделать онигири, темари, кацудон, тяхан… — Тома, который, оказывается, плохо готовит в условиях стресса, разворачивается в его руках лицом к нему, и от сурово сведённых бровей Аято осекается. А потом мягко заявляет: — Я отойду, только если ты меня бросишь. — Тебе так нравится на этом настаивать, хотя ты даже не знаешь, что получишь, если выиграешь спор? — Моральное удовлетворение? — предполагает Аято с сомнением. — Правда, его перекроет обида от моего разбитого сердца. Тома фыркает и отворачивается назад, притворяясь, что продукты интересуют его гораздо больше, чем лицо Аято в сантиметре от своего собственного. В какой-то момент Аято и правда надоедает таскаться за ним по кухне, как прилипшая к подошве жвачка, так что он принимается наблюдать с безопасного для психики Томы расстояния. И тем самым спасает его кулинарный шедевр от судьбы тлеющих угольков. Когда Тома ставит перед Аято тарелку с чувством исполненного долга, тот разглядывает её с сочащимся изо всех щелей сомнением. И опасливо интересуется: — А теперь можно спрашивать, что это?.. — Это кеджери, — Тома улыбается, подтягивая себе порцию, — наполовину английское национальное блюдо, которое мы… позаимствовали из Индии. Я решил, что от вида йоркширского пудинга тебе может стать не по себе, поэтому — наслаждайся. Тома почти уверен, что с отношением Аято ко всему, что он делает, «наслаждайся» он воспримет как прямой приказ. И тем не менее, судя по лёгкой улыбке, ему действительно нравится. А Тома открывает в себе тот факт, что ему нравится готовить для Аято. Хотя бы ради: — Я бы присудил тебе сразу три мишленовские звезды, — но точно не ради: — И я определённо должен платить тебе больше. Тома мог бы взлохматить волосы и снова покраснеть, но он только сердито закатывает глаза: — Если ты начнёшь платить за каждую мелочь, которую я делаю, не забудь включить в счёт того паука. — Твоя правда. Я поговорю с Аякой… — Да прекрати! — вилка звякает о тарелку, Аято поднимает бровь, Тома гневно выдыхает. — Прекрати платить за каждый мой вдох! Я просто приготовил еду, чтобы ты не умер от фастфудного гастрита в двадцать один! — То есть ты ещё и жизнь мне спас? Тебе не кажется, что это, наоборот, серьёзно поднимает ценник? Тома растекается на стуле лужицей, уставшей от того, что одним своим существованием она генерирует деньги у себя за шиворотом. И доводит до его сведения: — Ты невозможен. Знаешь, что я сделаю? Каждый раз, когда ты будешь пытаться мне заплатить, количество вопросов в тесте на следующее занятие будет увеличиваться на пять штук. Нет, на десять. Лицо Аято мигом переключается в спектр несчастных выражений, но разбивается о злобный взгляд Томы. Он молчит ещё несколько долгих секунд, за которые Тома не меняет своего решения, и наконец бормочет: — Я… помою посуду. — Хорошо. Аято встаёт из-за стола, забирает у Томы тарелку и уходит к раковине. Но за спину себе всё равно бросает: — Ты всё ещё забавно злишься. Тома перебарывает в себе желание бросить в него вилкой.~
Они не получают возможности пересечься на выходных: у Томы на носу семестровый проект по бизнес-аналитике, который требует наличия включённых мозгов и, как следствие, отсутствия Аято в радиусе километра… а самого Аято, пользуясь возможностью, окончательно берёт в оборот Ёимия. Тома не ревнует. Совсем. Он просто ждёт, пока ему в директ не прилетит «ТАК ВЫ ВСТРЕЧАЕТЕСЬ ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СКАЗАЛ» — но не прилетает. Вместо этого Ёимия шлёт ему… опус о том, какой Аято на самом деле классный. — Представляешь, он уговорил меня сменить площадку, — с придыханием расписывает она по телефону, судя по шуму, стоя где-то в метро. Но она звучит не гневно и не зло, она звучит… так восторженно, что Тома всерьёз боится угрозы счастливого обморока. — И ты не поверишь, где мы в этом году запускаем фейерверки. — И где? — На стадионе Дзингу! — реакция Томы в понимании Ёимии недостаточно бурная, и она буквально кричит в динамик: — Там проводят один из самых крутых фестивалей фейерверков! Входной билет за шесть тысяч, огромная сцена, миллион зрителей в прошлом году! Я, чёрт возьми, даже не представляю, как он вообще выбил нам эту площадку, не потратив на это ни йены из бюджета, туда влезет целый Тодай вместе с аспирантами и ещё место останется! — и внезапно упавшим голосом завершает: — Мы умрём. С её слов — Тома целиком и полностью согласен. — Нам придётся просить о расширении бюджета, позаботиться о живой музыке, если мы не хотим пустой стадион, додумать кучу активностей, всю организацию надо пересмотреть с нуля… Чёртов Аято! Ненавижу! — Пять секунд назад ты кричала от радости, — пытается указать Тома, но грохот поезда у Ёимии на фоне заглушает и его замечания, и её возражения. До него доносится только обрывочное: — …несмываемое пятно позора на моей репутации! — а потом она отключается. Тома скептически смотрит на экран сброшенного вызова. Он ещё не подозревает, к чему приведёт стремление Аято из любой невинной вещи сотворить пафос вселенского масштаба — пока что может только оценить размах. А приводит это к тому, что в понедельник Аято появляется на собрании студактива. Не предупредив об этом, по-видимому, никого, кроме Ёимии — даже Тому. Так что, когда он переступает порог аудитории, Тома первый давится воздухом и промаргивается. Горо пихает его в бок: — Мои глаза меня не обманывают? Это и правда господин Камисато собственной персоной? Господин Камисато собственной персоной улыбается прицельно им обоим, но Ёимия не даёт ему ни единого шанса подойти и поздороваться, тут же утаскивая на место рядом с собой. Судя по взглядам, которыми его провожают, появление преступника в стенах полицейского участка производит эффект разорвавшейся бомбы. Аято усаживается возле Ёимии с таким видом, будто бывает здесь каждый день, и они тут же начинают полушёпотом о чём-то спорить. Да они сдружились, думает Тома с упавшим сердцем. Отвратительно. Горо снова толкает его в плечо: — Что он здесь делает? — Мне тоже жутко интересно, — ворчит Тома почти обиженно. Хотел бы он сказать, что он, в общем-то, не имеет права знать о каждом вздохе Аято в моменты, когда они не видятся, но они встречаются — Тома думает, что банальное «Кстати, я загляну к вам на собрание» хотя бы подразумевается как жест вежливости и взаимного уважения. — Может, Сара его всё-таки арестовала и привела на показательный суд? — размышляет Горо вслух, пока Тома, раз уж их с Аято разделяют несколько рядов в поточной аудитории, лезет в телефон. — И сейчас будет зачитывать ему обвинение, а мы будем присяжными… Сколько лет исправительных работ ты готов ему выторговать? Аято: Да, прости, что не сказал сразу Но твоё лицо стоило того Ёимия притащила меня, чтобы я объяснил, почему нам в этом году придётся раз в двадцать увеличить бюджет на праздник Раз уж я такой молодец и воспользовался связями, чтобы выбить Тодаю отличную площадку — Нет, он здесь не обвиняемый, — вздыхает Тома, откладывая телефон. Аято… Господи. — Скорее защита. Горо смотрит на него с любопытством пополам с разочарованием: — Никакого суда? — Сейчас либо его будут радостно подбрасывать на руках до самого потолка… — Тома косится на кислое лицо Сары, которая непонятно зачем налаживает проектор (ого, у них будет презентация, это автоматически растягивает собрание на пару часов), и договаривает: — …либо мы станем свидетелями первого публичного линчевания с восемьдесят первого года. И оба варианта равновероятны, но этим он с Горо не делится: тот уже выглядит так, словно Тома спросил у него, что всё-таки было раньше, курица или яйцо. Кто-то усаживается на свободное место возле Томы с другой стороны. Он не успевает даже повернуть голову, как Аяка заключает его в радостные объятия: — Привет! Я так понимаю, тебе Аято тоже не сказал? — Если бы, — вздыхает Тома. Появление Аяки, стоит надеяться, избавит Горо от плоских шуток в его адрес, потому что при ней он сдерживается из соображений галантности. — Я и так почти не знаю, чем они с Ёимией занимаются. Покончив с проектором, Сара начинает собрание как обычно: от души вмазывает кулаком по кафедре, чтобы прекратились разговоры, сухо пересказывает повестку на вечер и с тихим злорадством заканчивает: — Про подготовку к празднику расскажет Ёимия с её… новым помощником, — с Аято сейчас станется, думает Тома, приветственно раскланяться с места, но он только с вежливой улыбкой и сложенными у подбородка пальцами разглядывает Сару так, будто интереснее речи в жизни не слышал. — Напоминаю, нам сегодня нужно окончательно утвердить бюджет, поэтому прежде чем голосовать, учитывайте, что план на сто процентов суицидальный. По аудитории прокатывается волна смешков: Сара с её пессимизмом называет суицидальной любую идею на собрании, даже свои собственные. А потом она уходит из-за кафедры, и на её место впархивает Ёимия. — Сара, как всегда, искажает факты, — с широкой улыбкой заявляет она. — План суицидален на все двести процентов, так что, надеюсь, вы уже успели отложить деньги на достойные похороны. При всём уважении к её уверенности в массовом вымирании студактива, Тома способен сконцентрировать своё внимание только на Аято — тот со скучающим видом стоит рядом с Ёимией, копаясь в телефоне. Во всей картине мира он выглядит абсолютно неправильно. Он попал сюда по ошибке. Тома просто спит. — Неужели я дожила до момента, когда мой брат делает для общества что-то полезное, — бормочет Аяка, полностью подтверждая подозрения Томы в том, что это не происходит на самом деле. — Итак, для начала — мы рады представить вам нашу новую площадку, выбитую стараниями вот этого замечательного господина рядом со мной, — Аято хмыкает и вдруг смотрит на Тому — тот одними губами с улыбкой повторяет: «Замечательного». — Поаплодируйте Камисато Аято, потому что организовывать праздник мы будем… на стадионе Дзингу. То ли Ёимия говорит недостаточно убедительно, то ли фотка стадиона на проекторе выглядит чересчур для собрания на двадцать человек, то ли Аято не обладает кредитом доверия, то ли всё и сразу — во всяком случае, не аплодирует никто. Такой поражённой тишины Тома не слышал ни на одном собрании, и этот факт оставляет его под впечатлением: здесь обычно орут друг на друга и дерутся по малейшему поводу, но посмотрите-ка. — Всё-таки публичное линчевание, — шёпотом усмехается Горо. — Чур, я снимаю. Аяка перегибается через Тому: — Линчевание? — Это не шутка! — Ёимия хлопает в ладоши, явно недовольная реакцией. — Огромный стадион, тридцать восемь тысяч сидячих мест и пятьсот квадратных метров на любые развлечения, какие придут нам в голову! Вы что, «Путь аса» не смотрели, что это за траурное молчание? Аято, скажи им! Аято с усмешкой кашляет в кулак: — Стадион предоставляет спонсорская организация, она же покрывает все расходы на аренду площадки, с нас будет только обязательное размещение их рекламных баннеров. Судя по тому, что мы успели рассчитать, аренда составляла больше половины расходов из бюджета, так что мы освобождаем приличную сумму на… — О боже, — выдыхает Аяка едва ли не на ухо Томе. Тот дёргается. — Так вот о чём он разговаривал с отцом. — Он выкупил стадион у вашего отца? — …но нам всё равно требуется увеличить бюджет, чтобы иметь возможность организовать сцену, сопровождение и охрану в таких масштабах… — Наш отец не владеет стадионом, — Аяка прячет улыбку в отвороте головы. — Подозреваю, что он просто подсуетился в городской администрации, а брат помог. Он умеет уговаривать. Тома способен разве что покачать головой, укладывая мысли в аккуратные стопки. Шепчутся между собой не они одни: до всех остальных только-только доходит висящий над ними размах мероприятия, поднимается мерный шум, и Саре, следящей за всем из угла, снова приходится врезать по ближайшей горизонтальной поверхности. — Заткнулись! — рявкает она в и без того наступившей тишине. — Стадионов никогда не видели? — Да прямо сейчас видим, вон фотка на проекторе, — радостно указывает Горо. Сара награждает его ледяным взглядом, но его это не смущает: — Просто справимся ли мы… — Справимся! — отрезает Ёимия. — Мы с Аято разработаем план по координации, разобьёмся по зонам ответственности, как будто в первый раз работаем, ну что вы. Так, уложили в голове мысль про количество свободных денег? Теперь слушайте дальше… Телефон у Томы вдруг коротко вибрирует. Он опускает взгляд. Аято: У меня есть идея Условие Как тебе выиграть наш спор Тома прикрывает экран рукой и, сглотнув, смотрит на Аято. Тот всё ещё невозмутимо стоит возле Ёимии, вертя свой телефон в руках, и в ответ изгибает губы в лёгкой усмешке. У Томы в голове проклёвываются смутные догадки относительно того, что он снова что-то затевает, но… Тома: Класс, обсудим после собрания …он планирует играть дурачка до самого конца. Они смотрят друг другу глаза в глаза. Тома делает каменное лицо, Аято снова лезет в телефон. Аято: Сейчас будет самая скучная часть Я тебе и так могу сказать, что нам нужно в три раза больше денег Так что? Они снова встречаются взглядами, и Тома, закатывая глаза для проформы, кивает: любопытство в нём всё-таки сильнее любви к бухгалтерии. Усмешка Аято, когда он принимается печатать дальше, не предвещает ничего хорошего. Аято: Мы переспим Тома переворачивает экран так быстро, что хлопок отдаётся по всей аудитории, а сам Тома, красный, как чёртов помидор, выпрямляется на скамье со стеклянным взглядом в никуда. Ну твою же мать. Тома не смотрит на Аято, Тома не будет смотреть на Аято, даже если он снова встанет за кафедру и объявит, что они переносят площадку в Букингемский дворец. Но ему даже смотреть не надо — Тома и так буквально кожей чувствует на себе этот мягкий, выжидающий взгляд. Запомни, Тома, Бог создал десять заповедей для всего рода человеческого, а одиннадцатую оставил специально для тебя: «Не любопытствуй». Телефон настойчиво вибрирует снова, и ещё раз, и ещё. Дрожащей рукой под слегка недовольным взглядом Аяки Тома снимает его с блокировки. Аято: Ты победишь, если мы переспим У меня даже есть достойная аргументация Я хочу не дать тебе победить, это дело принципа Но и переспать с тобой тоже хочу Поэтому для меня это сложное условие Я иду на жертвы У тебя сейчас такое лицо… Господи. Пиздец. Да как он смеет… Тома хочет встать и выйти прямо сейчас, и желательно сразу в окно, чтобы не разбираться с тем, какое у него сейчас лицо. Тома знает, что красное от макушки до шеи, и ему достаточно, спасибо. Но по одну сторону от него Горо, по другую Аяка, с кафедры всё ещё вещает Ёимия, а для Аято этот жест и вовсе будет выглядеть жалко. «Переспать с тобой тоже хочу» — отличный тайминг, великолепное чувство момента, спасибо, Аято. Думал ли Тома о том, что в нормальных отношениях идёт дальше поцелуев и вторжения в чужое личное пространство? Конечно, думал, сколько ему, по-вашему, лет? Проблема в том, что думать об этом прямо сейчас, когда он на чёртовом собрании в толпе людей, а Аято пялится на него, как на музейный экспонат, он отказывается. И, собрав в кулак всё своё мужество, печатает под столом: Тома: Ты ведь это не прямо сейчас придумал Садист — …поэтому живые выступления, если у нас будет качественная сцена с аппаратурой, — хороший способ сделать программу понасыщеннее. Аято, что там со списком артистов? Господи, Ёимия, спасибо. — Да, с артистами… — Аято опускает взгляд в телефон, но только Тома знает, что он не копается в своих заметках, а снова ему что-то печатает. — У одного моего знакомого все контакты забиты городскими музыкантами, по моим прикидкам, мы сможем договориться минимум с четырьмя. Ещё мы посчитали, что есть смысл пригласить танцевальные коллективы… Аято: Возможно, придумал я это не сейчас Возможно, очень давно Но я так и не услышал ни да, ни нет Тома плотно жмурится. Чёртов Цезарь. Чёртов Аято. Тома: Давай поговорим по- Вместо экрана и клавиатуры перед Томой вдруг материализуется лицо Горо, который нахально заглядывает ему прямо в глаза. — Тебе там кто-то присылает подборку лучших дикпиков интернета, или чего ты такой красный? — шёпотом осведомляется он. И будто мало Томе одного гиперзаботливого родителя — с другого бока нависает Аяка. — Ты и правда красный, — озабоченно подтверждает она. — Температуры нет? Может, воды? Тома трясёт головой с отчаянием утопленника, отталкивающего от себя спасательный круг, открывает рот, чтобы обнаружить и правда пересушенное горло, и находит в себе силы только на благодарный кивок. Аяка протягивает ему бутылку из сумки, и Тома одним мощным глотком опустошает её сразу наполовину. — Душно, — бормочет, — окно бы открыть. Нараспашку и так, чтобы Тому никто не остановил, когда он в это окно бросится. Тома: Давай поговорим после собрания Я не могу думать, когда в одной фразе есть ты и «переспим» Пока Горо организует глухой телефон до конца ряда с просьбой открыть окно, Аято заканчивает свои разъяснения по поводу… что бы он там ни разъяснял, уж простите, Тома плохо слушал. Заканчивает — и снова тянется к телефону. Аято: А по-моему, сейчас хороший момент Встречаться по-настоящему — это и про секс тоже Ты хочешь выиграть спор или нет? Если честно, Тома от этого спора, да и от этой жизни уже больше ничего не хочет. Тома: Я не хочу заниматься сексом на спор Это как-то Сбивает компас моих моральных ценностей Он поднимает взгляд на кафедру, даже не сознавая, что совершает тем самым огромную ошибку. Потому что он никогда не думал, что Аято способен на непроницаемое выражение лица пополам с таким тяжёлым, пронизывающим взглядом. Аято: Мы говорили про то, что я отвратительный парень Откуда тебе знать, вдруг самая отвратительная часть — это то, как я трахаюсь? Тома в тысячный раз перечёркивает на своей воображаемой могиле строчку про причину смерти. Теперь там гордо красуется: «Камисато Аято, в адрес Томы сказал своими бесстыжими губами слово "трахаться"». То есть технически написал, но чёртова суть!.. — Тебе конец, — одними губами произносит Тома, глядя в упор на Аято. Тот с усмешкой едва качает головой — выглядит он при этом безумно довольным. Аято: Я не поверю, что ты ни разу про это не думал Про то, что у меня бледная кожа и на ней неплохо смотрелись бы засосы Или про то, как я могу тебе отсосать Засранец. Подонок. Мудак. Как он смеет стоять там, под взглядами всего студактива, не заслужив от них ещё ни капли доверия, и параллельно писать Томе вот это? Ещё и — чёрт, завидно — при этом не краснея от стыда? Тома: Прекратиэтосейчасже!!!!! — Вопрос! — вдруг громко заявляет Горо, заставляя Тому едва не подпрыгнуть на скамье. — То, что нам нужно больше денег, мы уже поняли. Где вы предлагаете их взять? Рамки бюджета утверждаются на собрании с администрацией в начале года, мы вряд ли добьёмся от них дополнительного финансирования. Господи, Горо, почему тебя вообще волнует какое-то там финансирование, когда рядом с тобой твой однокурсник испытывает острую необходимость в реанимации? — Отличный вопрос! — сияет Ёимия. Если бы она знала, ох если бы. — Аято? — Да, — тот непринуждённо улыбается. Засранец, подонок, мудак. — Смотрите. Часть денег предоставляется спонсором, они окупают свои расходы рекламой с нашей стороны. Оставшиеся мы возьмём за счёт торговли на самом празднике, плюс, это немного спорное решение, но мы можем привлечь другие университеты и для них организовать полноценную продажу билетов… — То есть это выходит за рамки Тодая? — Размер стадиона уже выходит за рамки Тодая. А бюджет студорганизаций… Ёимия сказала, им занимался Тома. Ёимия сказала — и очень крупно его этим подставила. Осознав, что повисшая пауза обязует его взять слово на этом празднике жизни, Тома прокашливается. Ему бы сейчас что-то сказать, а в голове вертится только бешено циркулирующая туда-сюда кровь и навязчивая мысль о том, как Аято может ему отсосать. — Наш бюджет… — бормочет Тома. Он ни за что не поверит, что и этот момент Аято выбрал чисто случайно. — Да, у меня была таблица, секунду. Ему приходится снова достать телефон. Но выход из переписки не спасает, потому что у Томы однозначный айкью и он ни разу в жизни не отключал всплывающие уведомления. Аято: Я вот часто думал Как ты выглядишь без одежды Какой у тебя голос во время секса Как глубоко ты сам можешь взять Тома смахивает одно сообщение за другим с упорством Сизифа, толкающего камень в гору, но Аято печатает со скоростью света. И когда Тома добирается до таблицы, продираясь сквозь яркие картинки в своём воображении, то обнаруживает, что кровь в голове стоило принять во внимание раньше. Потому что у него встаёт. — На старой площадке, — Тома заставляет себя говорить: все, включая Аято, смотрят только на него, но голос берёт опасно высокие ноты, — мы прикидывали расходы по всему, что есть сейчас… Аято: Постоянно гадаю, как с тобой будет — Кроме сценического оборудования, потому что мы рассчитывали брать своё… Аято: Сверху ты или снизу — Ещё мы не учитывали расширение торговой зоны… Аято: Молчишь или срываешь голос — …и плату за живую музыку… — Тома, как думаешь, — перебивает Аято, отвлекаясь от телефона, спасибо большое, но лучше бы тебя здесь вообще не было, — мы же обсуждали дополнительные средства, мы потянем организацию с учётом того, что уже есть? Смело предполагать, что Тома сейчас хоть о чём-то думает. Он переводит взгляд на проектор, но из-за тумана в голове эти цифры на слайде не говорят ему вообще ни о чём. Он даже не разбирает, много это или мало в рамках бюджета на один университетский праздник. — Думаю, да, — наконец тихо говорит он. — Извините… я на минутку. Аяка позволяет ему выбраться с ряда, и Тома, засовывая злосчастный телефон в карман, позорно сбегает из аудитории. Хлопок двери отдаётся эхом где-то в ушах, и Тома несётся по коридору прямо в туалет, чтобы утопиться под холодной водой. В зеркале отражается его лицо — полыхающее настоящим лесным пожаром, Тома удивлён, что у него ещё не дымятся волосы. Он проворачивает кран, остервенело брызгает себе в глаза, пытается отдышаться, но не помогает. Твою мать, твою чёртову мать, Аято. Возбудиться от обычных сообщений посреди собрания — Тома же не такой, он не позорный девственник, чтобы так отчаянно краснеть и ловить стояки от букв на экране. И тем не менее — вот он здесь, посреди туалета, стоит и думает о том, что действительно хочет всего того, о чём Аято ему писал. Телефон мягко вибрирует в заднем кармане, но Тома не обращает на него внимания. Он рассматривает себя в зеркале ещё пару долгих секунд — а потом тихо цедит: — А пошло оно всё, — и хлопает дверью кабинки. От пальцев, ложащихся на колом стоящий член, легче не становится. Тома упирается рукой в стену, наклоняет голову, жмурится до звёзд в глазах и мысленно поздравляет сам себя: молодец, вот мы и дошли до стадии позорной дрочки в туалете. Тома думал. Не один раз. О том, как бы это могло быть. Но осторожно, самым краем сознания, не позволяя картинкам пробраться в мозг дальше неловкого «Ха-ха, ну, мне с ним всё равно не светит». А теперь у него как будто срывает внутренний стоп-кран — и каждый новый толчок в сжатый кулак отдаётся в голове настоящей вспышкой. Аято перед ним на коленях, смотрящий снизу вверх, но всё равно сохраняющий усмешку на губах и огонёк во взгляде. Его дыхание отдаётся на члене холодком, вызывает по всему телу мурашки. Он оставляет один-единственный влажный поцелуй на самой головке, а потом, не давая опомниться, берёт в рот целиком, до упора. Вжимается лицом в пах, цепляется пальцами за бёдра, позволяет Томе толкнуться в глотку, и ещё раз, и ещё. Тома зажимает себе рот ладонью, пошатываясь, когда теряется опора на стену. «Молчишь или срываешь голос». С Аято, думает он, кусая себя за костяшки, сорвёт до хрипа, потому что если воображение оставляет от него один оголённый нервный узел… то что сможет Аято во плоти. Аято обвёл бы языком каждую венку, прошёлся бы по всей длине, заглотил снова. И смотрел — прямо в глаза, своим бесстыжим, довольным взглядом, будто отсасывает здесь не он, а ему. А потом… — Тома? Ты здесь? …проглотил бы всё до последней капли. Стук собственного сердца в ушах заглушает все остальные звуки. Когда Тома открывает глаза, тесная кабинка пляшет перед взглядом, на пальцах алеют следы зубов, а тело мелко потряхивает от оргазма. Ноги подгибаются, и он аккуратно, чтобы не выдать своего присутствия, прислоняется к стене. — Твоя кабинка единственная закрыта, — говорит изобличающий голос Горо прямо за дверью. — А ещё я вижу под ней твои кроссовки. Да твою же. Уходи. — Аяка отправила меня проверить, всё нормально? Ненормально. — Нормально, — слабо отзывается Тома из кабинки. Голос у него оказывается низким, хриплым и выдающим его с головой. — Живот схватило, сейчас выйду. За дверью хмыкают с очевидным скепсисом, но не отвечают. Тома ещё какое-то время буравит взглядом держатель для бумаги, не слыша ни шагов, ни дыхания, кроме своего собственного, но потом всё-таки дёргает за ручку. Конспирируется Тома просто ужасно — он тяжело дышит, всё ещё красный, и у него наспех застёгнута ширинка. Тут не то что однозначный, тут в принципе айкью не нужно иметь, чтобы всё понять. Горо окидывает его с головы до ног придирчивым взглядом истинного детектива. И деликатно кашляет в сторону: — Слушай, если ты хочешь об этом поговорить… — Скажешь кому-то о том, что видел, — ты труп. — Я ничего и не видел, — заверяет Горо. Тома слишком хорошо его знает: в присутствии других ещё может быть, а вот наедине ему порядочно достанется. — Но я тебя понимаю, такой голос и эти ваши переглядки… да я бы и сам… — Горо! Горо поднимает пустые ладони в защитном жесте, Тома гневно выпускает из лёгких воздух. И, разворачиваясь, оставляет Горо посреди туалета разбираться с тем, что он «и сам». «Он покойник, — думает Тома, мешая у себя в голове чувство стыда, неловкости, злобы и слепой решимости. — Покойник. Хочет условие? Ладно. В эту игру можно играть вдвоём».