Лучше звоните Томе

Первую неделю своей новой жизни в Японии, свободной от учёбы, экзаменов и подготовки к Иродори, Тома встречает с ноющим телом и абсолютно без сил. У вас не так много вариантов, чтобы угадать, кто в этом виноват. Аято, конечно, отнекивается от любых обвинений в свой адрес, но посмотрите на то, как он морщится на заключительном собрании, когда приходится то и дело вставать и садиться, и только попробуйте заявить, что в суде его оправдают. Он, конечно, прячет засосы под воротом футболки, но его не отмажет даже лучший в мире адвокат. Это страдальческое выражение лица замечает Ёимия и на остаток собрания ударяется в тайм-менеджмент в условиях многозадачности: пять минут записывать пометки по делу, пять минут поглядывать в их сторону с прозаичной улыбкой на губах. — Вам так идёт быть влюблёнными идиотами, — шепчет она Томе, когда тот на ватных ногах выползает за кафедру отчитаться о своей части работы. — А тебе идёт… — начинает Тома, просто чтобы поддеть в ответ, но продолжения не придумывает и качает головой. Ладно, кажется, это был комплимент. В любом случае — собрание заканчивается, Ёимия улетает домой фильтровать идеи на следующий год, Тома утягивает Аято за руку в тень дерева брать перерыв от удушливой жары в аудитории. Вот там, спиной к груди, с чужими руками на животе, он может сполна переварить свой последний визит в кампус Токийского университета. Начинаются каникулы. Здесь Тома больше не появится. — Буду скучать по этим бессонным ночам, — усмехается он, но как-то без особого веселья. То ли это жалкая ложь, то ли поводов веселиться не так много. — И по собраниям в каморке… У нас такой нет. И это едва ли самая большая причина для ловли очередного приступа депрессии. Аято зарывается носом в его волосы на затылке. Макушку приятно щекочет. — Если тебе так нужны эти бессонные ночи, могу устроить парочку, — предлагает заговорщическим шёпотом. — Спасибо, мне хватило прошлой, — ворчит Тома, у которого в груди тут же едко колет знакомым чувством заинтересованного возбуждения. — До самой старости буду отходить. — Кто говорил про то, что мы делали прошлой ночью? — Аято тихо смеётся. — Мы можем заняться подготовкой на следующий год. Прямо сегодня — созвонимся с Ёимией и потратим всё время до утра на подбор площадки. — А потом перессоримся. — Наорём друг на друга. — Сменим все планы в последний момент. — И всё равно сделаем лучший праздник на целый Тодай. Тома смеётся в ответ — не может с собой ничего поделать. Аято в который раз действует на него лучше любых антидепрессантов, Тома, если подумать, так здорово экономит на таблетках… и на прочих человеческих потребностях. Он только недавно задумался, что к баблти у него кое-чьими стараниями выработалась стойкая зависимость, и вот на нём у Томы будет вполне серьёзный риск разориться, когда он вернётся в Лондон. — Как ты это делаешь? — Тома чуть поворачивает к Аято голову, ловя его дыхание на ухо. Тот вопросительно надувает губы: что делаю? — Как ты… не знаю. Улавливаешь моё настроение? Понимаешь, что говорить, чтобы я не утопился в депрессии? «Каждый раз заставляешь меня смеяться, когда хочется лечь и умереть? Что в тебе такого, Камисато Аято?» Тома кусает губу. Аято, видимо, серьёзности момента не чувствует: продолжает улыбаться легко и беззаботно, будто обо всём, что вызывает у Томы эту самую депрессию, он будет беспокоиться потом. Под конец. — Не знаю, — пожимает плечами, — я вообще не задумываюсь. Выучил топ твоих фраз, после которых начинается вот это «ах, мне придётся вернуться», «ох, я останусь в Лондоне без Аято, как я это переживу». Дальше мой рот действует за меня. Тома задерживает на нём взгляд — достаточно красноречивый, чтобы Аято усмехнулся и коротко его поцеловал. Он в целом никогда не стесняется лезть к Томе на публике, это у самого Томы в голове начинается «но мы же в баре, в кампусе, на тусовке, на стадионе, нужное подчеркнуть». Но на этот раз, после того, как на всей планете, наверное, не осталось человека, который не в курсе, что они встречаются… на этот раз Тома отвечает на поцелуй легко. Без единой мысли в голове. — Значит, у тебя есть топ моих фраз? — На первом месте «буду скучать», — Аято щиплет его за бок, — после неё всегда начинается нытьё. Ужасно, думает Тома, просто отвратительно. Все нормальные люди переживают выпускной из университета всего раз в жизни, если они не мазохисты, которые потом пойдут на второе, третье и четвёртое высшее. Это у Томы есть уникальная возможность прочувствовать весь спектр эмоций от «я сюда больше не вернусь» прямо сейчас, на семестре по обмену, и он бы с удовольствием променял эту возможность на что-нибудь другое. Правда, если задуматься… между «поехать в Токио, зная, что там он встретит Аято» и «никуда не ехать и даже не подозревать о его существовании» Тома во всех вариантах мультивселенной выберет первое. И он очень сочувствует тем его версиям, которые идут по второму пути. У них вот никогда не будет Аято, который притянет Тому к себе, валяя любимые джинсы в траве, и коротко выдохнет ему в затылок: — Не думай, что ты один тут загоняешься. Я просто начну уродливо реветь только в аэропорту, до этого мой мозг не воспримет твой отъезд как реальность. Тома тихо усмехается: — Ни разу не видел, чтобы ты ревел. — Вот там и увидишь. Последнее впечатление от семестра в Тодае, такое себе будет зрелище. Аято говорит вполне беззаботно, но Тома достаточно хорошо его знает. Кто-то другой, может, и не уловит эту уже сквозящую в голосе тоску, но… только не Тома. — Но, — вздыхает Аято над ухом, — всё поправимо, помнишь? У нас есть интернет. Инстаграм, Дискорд, командировки в Европу — что там ещё придумали, чтобы дать людям шанс крутить романы в другой стране. Я даже выяснял по поводу обмена в Лондоне, у них есть симпатичная программа для международников. Но все сроки пролетели, документы уже поздно подавать… — Ты сейчас серьёзно? Тома ёрзает в его руках, поворачиваясь так, чтобы видеть лицо Аято. Да, они говорили об этом — но всего раз, на Иродори, тогда Тома пообещал, что они всё обсудят. А сейчас, глядя в абсолютно честные глаза Аято, Тома всё-таки получает шанс окончательно увериться в своей гипотезе. Которая состоит в том, что Аято действительно хочет улететь в Европу, и не потому что его привлекают Карпаты или он мечтает позагорать на Ибице, а потому что… там Тома. Учитывая, что сам Тома ни разу не снизошёл до простой (сложной) мысли о том, чтобы остаться, кому-то из них нужно серьёзно поработать над собой. И даже не Аято. Аято как будто удивляется. Во всяком случае, брови хмурит озадаченно. — Конечно, серьёзно. Зачем я заканчиваю международное, если не для того, чтобы подцепить себе симпатичного иностранца? — Так всё-таки заканчиваешь? — улыбается Тома. — Уже никаких «хочу, чтобы меня отчислили»? — М-м-м… статьи в интернете говорят, что людям без диплома редко доверяют летать в Европу. Ради тебя придётся потерпеть. «Ради тебя». Тома утыкается лбом ему в грудь. Такими темпами он вернётся в Лондон диабетиком, и в этом будет вина одного конкретного куска концентрированных углеводов, который прямо сейчас гладит его по спине. — Знаешь, раз уж мы подняли тему, то я не хочу, чтобы ты один тут старался оставить мне какую-то надежду, — упрямо сообщает Тома ключицам Аято. На которых, вспоминается как-то некстати, светятся его собственные засосы, и тот факт, что об этом знает только Тома, заполняет его голову не совсем нужными в такой момент мыслями. — Я ведь тоже могу вернуться в Японию, знаешь? — О, — Аято округляет глаза, — хочешь поспорить, что справишься раньше? — Я и выпускаюсь раньше, вообще-то. У меня фора в полгода. — Пф. — Не пфыкай мне в лоб. Что это за пренебрежение в адрес моих планов на будущее? — Ладно-ладно. Пока твои планы на будущее включают мою скромную персону, мне в принципе грех жаловаться… — Аято шутливо бодает его носом, заставляя поднять голову. И снова целует — так спокойно, словно это жест, который не требует размышлений, такой же естественный, как дыхание. Но вместо того, чтобы заполнить голову привычным теплом, Тома едва хмурится. Смотрит растерянно. Не понимает причину для беспокойства, а потом… находит в своём вечно сомневающемся мозгу то скопление нейронов, которому что-то здесь не понравилось. Да. «Планы на будущее». Желание Томы остаться в Токио, по существу, упирается только в людей. В Аято, Ёимию, собрания Клуба Тупых Настолок и музыкальные вечера в гараже. Что если этого всего через год не будет? Что если Тома вытерпит двенадцатичасовой перелёт, джетлаг, вероятную финансовую дыру, кучу сомнений, страхов и новых проблем — чтобы увидеть, что он Аято больше не нужен? Они знакомы два месяца, а впереди у них год наедине друг от друга, и вот этому самому скоплению нейронов давать какие-то фундаментальные обещания без юридических гарантий — не нравится. Аято, кажется, опять по каким-то своим сверхъестественным признакам вычисляет стрессовый фактор. И тычет Томе в нос: — Ну, что опять такое? Тома как-то несчастно смотрит ему в глаза. «Понимаешь, тут вот в чём дело. Мой, очевидно, не совсем исправно работающий мозг слишком переживает по поводу таких далеко идущих планов. Что если мы опять поссоримся? Что если разойдёмся с концами? Что если ты просто перестанешь чувствовать ко мне интерес, найдёшь себе кого-то ещё, решишь, что я тебе больше не нужен? Я не готов вот так просто взять и честно пообещать тебе «Хорошо, давай я перееду в Токио, идеальное решение проблемы». Это ты сейчас готов за мной куда-то лететь, а что будет через месяц, полгода, год? Ты не думаешь, что мы ведём себя как полные идиоты?» Тома открывает рот. И из всего этого жалкого монолога давит только: — Просто… мы не слишком торопимся? Он не думает, что Аято поймёт, он и не рассчитывает. Но как донести весь этот ураган сомнений в голове грамотно поставленной речью с тезисами и аргументацией — не имеет ни малейшего понятия. Аято в ответ тихо вздыхает. Молчит, пока взгляд гуляет по лицу Томы без особой цели, а потом снова цепляется за его глаза. И вдруг улыбается: — Ты целую минуту позволил себе побыть счастливым, а потом выдумал новую проблему, — Тома открывает рот, потому что он не выдумал её прямо сейчас, но Аято качает головой: — Нет, стой. Послушай меня. У нас будет целый год, чтобы всё выяснить. Мы вроде пришли к тому, что можно хотя бы попытаться, а дальше… разберёмся по ходу. Томе не нравится разбираться «по ходу», Томе нравится, когда на каждую экстренную ситуацию у него в заметках есть подробный иерархический план с подразделами и альтернативными сценариями. Он уже снова готовится этим поделиться, но- — Будешь так переживать по поводу и без — морщины появятся, — Аято, прекрати-меня-затыкать, весело щекочет его под подбородком, как будто кота гладит, и Тома невольно фыркает от смеха. — Пойдём? Планы на будущее как-то слишком глобально, нам бы с планами на конец дня разобраться… Аято мягко подталкивает Тому вверх, отряхивается от травы, хватает за руку, утаскивает из корпуса, в котором Тома, возможно, сегодня был в последний раз в жизни. Но удивительный (как и всё, что Аято делает с этой его жизнью) факт — Томе неожиданно легко попрощаться с этим газоном. Потому что, наверное, не в газоне было дело. И не в самом корпусе. Дело в простых, как арифметика в начальной школе, человеческих эмоциях — а их можно воспроизвести, если над этим немного поработать.

~

На следующий день они, запуская кондиционер на полную и прикладывая ко лбу стаканы со льдом из ближайшей кафешки, составляют окончательную версию списка дел на каникулы. Аято настаивает на каком-нибудь поэтическом названии с глубоким смыслом — «знаешь, чтобы потом можно было сделать парные татуировки, не собираюсь я себе ничего бить, я пошутил, успокойся», — но они слишком долго препираются. И Тома, подчёркивая название жирным маркером, остаётся вполне доволен. Так в его жизни появляется самая обычная и ничем не примечательная… «Краткая Инструкция Для Идеальных Летних Каникул Раздел 1. Самые банальные достопримечательности Токио (они не банальные, это ты занижаешь ожидания) 1. Императорский дворец 2. Диснейленд 3. Зоопарк Уэно 4. Палуба Тембо (на этот раз нормально) 5. Музей Мирайкан 6. Музей студии Гибли 7. Храм Мейдзи 8. Горячие источники 9. Храм Фусими-Инари 10. Мусорный остров (он просто так называется, там красиво) 11. Бамбуковый лес 12. Кошачье кафе Раздел 2. Дурацкие пожелания 13. Самые слащавые плёночные фотки в фотокабинке (просто фотки) 14. Снять номер в рёкане 15. Экскурсия на чайную церемонию (там скучно, не жди ничего особенного) 16. Купить настоящее кимоно 17. Спеть в караоке-баре 18. Съесть квадратный арбуз (прости меня, в одиночку?) 19. Побывать на фестивале фейерверков 20. Потратить все деньги в игровых автоматах 21. Заказать самый огромный и самый странный десерт в рандомной кондитерской (серьёзно, в Лондоне нет кондитерских? к чему здесь это?) 22. Сходить на театральную постановку 23. Побывать на боях сумоистов 24. Встретить рассвет на Фудзияме 25. Прогуляться по Кабуки-тё (я всё ещё против) (это моя часть списка, не смей вычёркивать) 26. Весь день проваляться на пляже Все пункты обязаны к соблюдению нижеподписавшимися сроком до 29 августа текущего года. В случае нарушения договора одной из сторон виновная сторона обязуется предоставить номер своей кредитной карты для пожизненного обеспечения пострадавшей стороны баблти вне зависимости от страны нахождения и часового пояса». Ладно, она не совсем краткая, но… — В целом за август мы должны справиться, — резюмирует Аято задумчиво. — Минус дни с твоими родителями, минус дни на встречи с кем-то ещё, минус дни на удовлетворение естественных человеческих потребностей… — Как красиво ты вуалируешь желание просто весь день заниматься со мной сексом. — …по одному-два пункта за день со скидкой на неожиданную корректировку планов, и всё получится, — невозмутимо заканчивает Аято. Но губы подрагивают в улыбке, показывая, что Тома попал в самое яблочко. Лично Томе кажется, что Аято опять подходит к делу слишком ответственно. Но, оказывается, у него в принципе Всегда Есть План — даже когда первый взгляд создаёт иллюзию, что никакого плана нет и Аято просто развлекается, творя полнейший бред. Если Тома чему-то и научился за всё время их знакомства, так это тому, что в самом понятии абсурда Аято может углядеть какую-то конкретную цель. — Нет уж, — Тома щёлкает его по носу, обмахиваясь Краткой Инструкцией вместо веера. — Ты после песни на стадионе складываешь полномочия, моя очередь проявлять инициативу. Смотри, завтра с утра мы можем сходить в храм, а после обеда… Первой неделе Аято ставит твёрдые сто баллов. Тома больше не заботит себя такими мелочами, как выкроить время на подготовку к экзаменам, составить для Аято тесты или внезапно потратить полночи, чтобы разобраться с очередным «я поменяла в таблице сумму на баннеры, и там опять что-то не сходится» от Ёимии. Теперь у него есть только два варианта утренней рутины: проснуться к середине дня вместе с Аято в своей общаге или проснуться к середине дня вместе с Аято в его общаге. Его одежда бессистемно кочует из одной комнаты в другую. Его зубная щётка, шампунь и полотенце клонируются в ванную Аято. Просыпаться под его телом и недоумевать, почему опять так тяжело дышится, становится так же привычно, как Тома привыкал спать с огромной икеевской акулой у себя дома. Единственное отличие Аято от акулы — он пихается и иногда бормочет во сне, и Томе каждый раз безумно смешно, когда бормотания переключаются на английский язык. Возможно, для человека, которого ждёт самая гадская осень за всю историю осени в принципе, Тома слишком… торопит события. Возможно, им стоит задуматься о таких банальных вещах, как передышка друг от друга, хоть одна ночь на правах полноценного хозяина кровати, хоть один день, который можно полностью забить своими делами. Но осознание того, что август уже наступил и рано или поздно закончится, как-то… подгоняет пользоваться моментом. Поэтому Тома даже расстраивается, когда за каких-то пару дней в Краткой Инструкции появляются первые вычеркнутые позиции. Сначала он решает закрыть то, что не требует поездок за пределы Токио — так они с Аято в первый же день оказываются сразу в двух музеях и одном кошачьем кафе. Вымотанный от жары, с отваливающимися ногами и животом, сводящим от смеха из-за комментариев Аято, Тома сидит в окружении котов, на которых у него просто не хватает рук, и отправляет родителям всю свалку из сотни фоток за день разом. Аято фыркает на шерсть, отплёвывается от хвостов, но Тома видит его улыбку — просто кое-кто слишком усиленно притворяется, что он больше по собакам. — Это вот так ты видишь своё будущее? — спрашивает Аято, когда Тома, абсолютно счастливый и атакованный сразу четырьмя котами, пытается гладить всех одновременно. — Сколько их должно быть, чтобы тебе было достаточно? — Все, кого я найду в целом городе. Только тогда и успокоюсь. Аято качает головой с огромной долей скепсиса на лице. Тома не понимает, что плохого в том, чтобы быть идеалистом. — В обозримом будущем нам понадобится очень большая квартира. О, кстати, — он вдруг лезет в телефон, чтобы подсунуть Томе под нос ещё одного кота — знакомая белая мордашка, думает Тома, где-то он его уже… — Казуха переслал, смотри. Вот так Айко выглядит теперь. — Ого, — тянет Тома с уважением, — какой красавец. На той фотке был совсем маленький… Это от Томо? Светящийся от удовольствия так, будто лично растил Айко втайне от Казухи несколько лет, Аято кивает. Тома утыкается в шерсть реального, сидящего у него прямо на коленях кота с лёгкой улыбкой — если Томо присылает Казухе своего кота, это явный знак чего-то хорошего. Уж Тома в таких вещах разбирается: фотки котов кому попало не скидывают. …они с Аято за пару дней обходят центр Токио пешком, сдавшись в намерении строго следовать плану после того, как вечерний поход в один караоке-бар заканчивается рейдом на каждое алкогольное заведение в радиусе километра. Возможно, думает Тома под утро, ловя приступы головной боли и провалы в памяти, в этом виноват даже не он и не Аято, а печально известный Расхититель Караоке-Автоматов Аратаки Итто, который пошёл с ними просто потому что… Но в любом случае: — Я бросаю пить, — заявляет Тома, выползая из душа и понимая, что даже сейчас в глазах всё ещё двоится. — Не говори при мне слова «пить», — стонет Аято с кровати лицом в подушку. — Корректировка планов. Сегодня я никуда не пойду, буду лежать и страдать от похмелья. — Класс. Воспользуюсь этим, чтобы сфоткать каждую голую задницу в Кабуки-тё. — Вот тебе моя голая задница, сфоткай и оставайся дома. — Может, мне твоя не нужна, мне нужны именно те, что в Кабуки-тё. — Ты хорошо подумал? Там не будет ни одной задницы, которая входит в тодайский топ-5… Эту фотку, решает Тома после того, как Аято задалбывает его окончательно, он пересылать родителям не будет. Его галерея за первые дни августа пополняется в геометрической прогрессии, и по сравнению с тем, что в ней творилось за целый семестр в Японии, можно сделать вывод, что до этого у Томы было две цели в жизни: учёба и Аято. В этот день, последний перед приездом родителей, он как раз занимается тем, что чистит коллекцию от горы конспектов, смазанных слайдов с проектора и старых материалов самого Аято, которые он пересылал, чтобы помогать с лекциями. Томе ещё нужна свободная память на телефоне, если они продолжат в том же духе. Он улыбается, пока разгребает завалы своих попыток в карьеру фотографа. Вот та злосчастная туалетная кабинка с умным унитазом на сорок кнопок, свидетельство позора Томы и его проигрыша перед технологиями. Вот Аяка под сакурами в тот день заочного знакомства с Аято. Вот Ёимия в столовой с набитыми булочками щеками, Горо спит лицом в стол на лекции, Аято кусает карандаш, Кокоми с горой бумажек, Сара курит на кухне у Казухи, сам Казуха за синтезатором, Аято на бордюре у бара, Шинобу в обнимку с фруктовым сидром, Итто на сцене в караоке, Аято ковыряет ложкой тапиоку, опять Аято, Таромару, снова Аято… Сентиментальность в Томе играет какими-то новыми красками, когда он, смирившись с неизбежным, отправляет все его фотки в отдельную папку и подписывает как «Когнитивная терапия для Лондона». Потом сам себе спасибо скажет. Аято, который возвращается из магазина (Тома отправил его за едой, у него опять пустой холодильник) и интересуется плодами его трудов за эти полчаса в одиночестве, остаётся вполне доволен своей фотогеничностью. Единственное: — Нам нужно серьёзно поработать над коллекцией обнажёнки. У тебя нет буквально ни одного моего нюдса, — он открывает ту единственную фотку, которую сам заставил сделать Тому с утра, и хмыкает. — Этот не в счёт. Тома блокирует телефон. Как хорошо, что всего за пару дней в тесной близости от источника пожара на своих щеках у него выработался иммунитет к таким заявлениям. — Можешь прямо сейчас сходить в ванную и устроить себе фотосессию. — Это не благотворительная акция, вообще-то. Обмен нюдсами предполагает, что я получаю что-то в ответ. Аято смотрит так внимательно и так серьёзно, будто у него в заднем кармане припасён юридический договор как раз на такой случай. Тома со смешком пихает его в бок: — Если хочешь поставить фотку моего члена в рамочку и вздыхать по нему вечерами, так бы сразу и сказал. — Как ты мог подумать, что меня интересует только твой член? — А что ещё мне фоткать? У меня, если ты не заметил, ни мускулов, ни пресса, ни… — Так, — Аято вдруг усаживается на его колени верхом. Взгляд сверху вниз, руки, задирающие футболку — и Тома сглатывает от того, как быстро в комнате становится на пару градусов жарче. — Слушай меня внимательно, открываю тебе глаза. Сейчас Тома предпочёл бы их закрыть, потому что Аято, руки которого гуляют по его груди и животу, выбрасывает из головы все нужные до этого мысли. Но он почему-то смотрит — как Аято наклоняется, оставляет лёгкий поцелуй у ворота футболки, усмехается… и вдруг переключается на английский: — Во-первых, у тебя постоянно топорщатся ключицы, и тот факт, что ты игнорируешь футболки с высоким вырезом, вообще-то, не помогает мне спокойно жить, — Тома открывает рот, всерьёз озабоченный тем фактом, что Аято сомневается в его знании японского, а руки Аято уже оглаживают его плечи. — Вот здесь — не знаю, почему ты решил, что у тебя нет мускулов, потому что у тебя потрясающие жилистые руки с идеальными пальцами. Я до сих пор помню, как они выглядели, когда ты держал тот стаканчик с кофе в нашу первую встречу… Кстати, я тогда подумал, что они очень хорошо смотрелись бы на моём члене. Отмена, никакого иммунитета. Тома чувствует, как щёки предательски вспыхивают. — Аято… — Дальше, — тот как будто не слышит, зацеловывая кожу на судорожно вздымающейся груди под задранной футболкой, — знаешь, если ты перестанешь носить сплошной оверсайз и я буду постоянно видеть, насколько у тебя подтянутое тело… не обещаю, что смогу сдержаться и не зажать тебя в первом же углу. Тома кусает губу, прогоняя из головы картинки моментально подключившегося воображения. Зачем тратиться на психолога и работать над собственными комплексами, когда можно просто послушать Камисато Аято? — Ну и моё любимое, — с улыбкой заявляет тот, сползая по телу Томы ниже, к самым лодыжкам. И крепко обхватывает обеими руками колени. — Твои ноги. Ты на них хоть иногда смотришь? Бёдра, которыми при желании можно кого-нибудь придушить, и крепкие, стройные икры. Честно, я иногда думаю, как бы они выглядели на моих плечах, и почти жалею, что позволяю тебе быть сверху… Этого Тома уже не выдерживает. Он закрывает лицо ладонями, потому что если огню ограничить доступ к кислороду, он не будет гореть так упорно, и стонет: — Чёрт возьми, прекрати, какой же ты извращенец!.. — Я извращенец? — Аято, спасибо большое, оставляет в покое его ноги и снова укладывается рядом. Но бедром Тома всё равно чувствует его стояк, и это не помогает ему успокоиться. — Да, я не умею делать комплименты, но зачем сразу так грубо? — Это ты не умеешь? — Тома смаргивает, воскрешая в памяти каждую заученную наизусть фразу, которой Аято вытаскивал его самооценку из могилы. — Да ты буквально… Я каждый раз думаю, что ты репетируешь выступления перед зеркалом, когда собираешься незаслуженно меня хвалить. — Это чистая импровизация, — отбивает Аято, — причём абсолютно заслуженная, закрой рот и не смей со мной спорить. Хочешь ещё один комплимент? — Тома не хочет, но это был не вопрос. — Я смотрю на тебя, думаю про всех девушек планеты, у которых с тобой нет ни единого шанса… и мне их так жаль. Они никогда не найдут смысла в жизни. Трагизм в голосе Аято потянет на шекспировскую пьесу с ним в роли Ромео, принимающего яд. Тома хотел бы (нет) краснеть дальше, ещё активнее, но вместо этого смеётся: — Ладно, этот комплимент был как-то не… Он осекается: под головой вибрирует входящий звонок. Разочарование в глазах Аято, когда Тома вытаскивает телефон и видит на экране мамино лицо, выдаёт его неистовое желание оказаться между бёдрами Томы, чтобы ими придушиться. Аято убито вздыхает, пытается сползти с кровати, чтобы дать Томе поговорить, теряя по дороге свою улыбку, но Тома машинально хватает его за руку. — Погоди. Останься. — Тома, — Аято кусает губу, — это твои родители… — Думаешь, я с ними обсуждаю, какой ты плохой парень? — лицо Аято буквально кричит, что именно так он и думает, и Тома раздражённо выпускает из лёгких воздух. — Можешь просто послушать. Составишь о них первое впечатление. И раньше, чем Аято успевает хоть что-то возразить, принимает вызов. Тома специально не включает камеру сам: во-первых, он заставляет Аято буквально улечься на него пластом и держит за затылок, чтобы не думал вырываться; во-вторых, кажется, он всё ещё красный и немного потрёпанный после этой экскурсии по собственному телу. Зато лицо мамы на фоне огромного купола Хитроу так и светится от радости. — Милый, тебя не видно, — жалуется она, повышая голос так, чтобы перекричать гомон толпы и дребезжание колёс собственного чемодана. — У тебя опять сломалась камера? — И тебе привет, — улыбается Тома. Аято под боком заинтересованно копошится, с опаской заглядывая в экран — наверняка подозревает, что Тома сейчас всё-таки включит камеру и серьёзно подставит их обоих. — Нет, я просто… только после душа. И не совсем одет. В этом хотя бы есть доля правды. Аято глухо фыркает ему в грудь. — Я тебя и раздетым видела, включай. — Мам, мы увидимся буквально с утра! — Тома обречённо стонет, лицо в камере на секунду пропадает из фокуса. — Как вы? Ничего не забыли? — Твой отец клянётся, что ничего, но я почему-то ему не верю, — мама оборачивается через плечо. — Прямо чувствую, что первым, что мы купим, будут зубные щётки… — за её спиной слышится вздох. — Ну, вот, я так и знала. Ты забыл зубные щётки? Аято зажимает рот рукой, чтобы смехом не выдать собственное присутствие. Тома сам фыркает ему в волосы: — Я куплю вам щётки, главное чтобы паспорта не забыли. — Ну уж такую серьёзную вещь я ему не доверю! — мама с облегчением усаживается в кресло, чемодан гремит где-то рядом. В камеру заглядывает отец. — Мы прошли регистрацию, у нас ещё час до вылета. Милый, я хотела спросить: мы прилетаем в Ханеду, чем оттуда лучше добираться? Кроме такси, конечно, не хочется половину отпускных потратить в первый же час… — О, мам, не волнуйтесь. Я вас встречу. — Но мы так рано прилетаем, — хмурится мама озабоченно, — во сколько тебе придётся вставать? — К тому же у вас передавали дождь, — вставляет отец. Тома только отмахивается: — Ерунда, человечество давно изобрело зонтики. Я приеду, а то вы застрянете в туалетной кабинке, как я, и вообще никуда не доедете. Судя по её лицу, мама явно сомневается. Если бы она знала, думает Тома весело, сколько у него в Японии было бессонных ночей — и далеко не всегда из-за учёбы или подготовки к празднику… — А ещё знаете, кто обычно первый встречает потерянных иностранцев в аэропорту? Японская мафия. Это удивительно быстро решает вопрос. — Ладно, если тебе так будет спокойнее, — сдаётся мама, изо всех сил стараясь не смеяться. Аято, который зарывается лицом Томе в грудь, с ней вполне солидарен. — Тогда я пришлю тебе адрес квартиры, чтобы ты знал, куда нас везти… Ты уверен, что ещё хочешь пожить в общежитии? Там есть вторая комната. Тома качает головой: — Она на случай, если папа снова начнёт храпеть, ты же сама говорила. Нет, всё хорошо, я… — он почти машинально ворошит макушку Аято под собственными пальцами, — хочу остаться. Мама улыбается. Тома на всякий случай опускает взгляд туда, где плавает его чёрное окно с выключенной камерой — слишком понимающе выглядит её улыбка, — и приходит к неутешительному выводу, что конспирологи про 5G всё-таки не наврали и телефоны теперь транслируют ещё и мысли. Либо у него в голосе слишком очевидно сквозит «остаться с Аято». — Хорошо-хорошо, ты всегда можешь передумать, — о, кивает Тома, теперь понятно, в кого он такой оптимист. — Тогда… увидимся с утра? — Увидимся, — улыбается Тома, — приятного полёта. Он откладывает телефон, когда изображение с камеры плывёт и начинает упрямо показывать потолок зала ожидания на посадку. Только тогда Аято не без опаски поднимает голову, и Тома кивает, показывая, что можно не прятаться. — Твоя мама… — медленно, всё ещё на английском начинает Аято тоном человека, который уточняет у других, видят ли они те же галлюцинации, что и он, — зовёт тебя «милый»? Тома серьёзно подвисает. Он ожидал от Аято страха, паники, желания спрятаться на другом конце Японии, может, даже очередной ссоры… но не этого сквозящего во взгляде недоверия. — Ну, да. Возможно, конечно, она просто не помнит, как меня зовут… Что ты на меня так смотришь? А тебя как в семье называют? — Аято, — неуверенно говорит Аято. — Потому что, ну, знаешь. Это моё имя. Тома прячет смех за ладонью. Этот потерянный взгляд в сантиметре от собственного лица дорогого стоит. — Мама и тебе что-нибудь придумает, — обещает он сквозь смешки. — «Господин Камисато» слишком пафосно, «милый» уже занято, так что… как насчёт дорогуши? Или детки? Аято со стоном зарывается в подушку — ого, оказывается, Тома тоже умеет его смущать. Знал бы — воспользовался раньше. — Назовёшь меня деткой ещё раз — и я выпну тебя на пол. — Я просто предупреждаю! — Тома аккуратно разворачивает его лицом к себе. Ему нужно глаза в глаза получить ответ на очень серьёзный вопрос. — Что вообще думаешь? Вы поладите? В смысле, я говорил, что они чудесные, но вдруг ты… — О, — Аято едва улыбается, — оказывается, после моей семьи у меня довольно низкие стандарты. Думаю… всё будет хорошо. Тома от души пинает его под бок, потому что называть его родителей «низкими стандартами» — это последняя грань неуважения, но… это короткое «всё будет хорошо» не на шутку успокаивает. После той ссоры он всерьёз переживает каждый раз, когда в голове рядом появляются родители и Аято. В британские гены Томы кто-то забыл добавить старомодность, он не воспринимает знакомство с родителями как ту официальную стадию, когда вы на полпути к законному браку; родители для Томы — это ещё одни друзья, а с его друзьями Аято сходится спокойно и легко. Тома всё равно старается разговаривать об этом аккуратно, прощупывая почву, чтобы не разбередить больную тему… но Аято сначала смиряется, потом маскирует лёгкую обиду за шутками, а потом, кажется, начинает проникаться. Звучит и выглядит он, во всяком случае, искренне, и Томе этого достаточно. — Так… — Аято садится на кровати, снова переключаясь на японский. Хорошо, а то его хрипловатый баритон почти без акцента Тома едва переносит с сухими штанами. Вспоминая, на чём их прервал мамин звонок, он набирает в грудь побольше воздуха, но, кажется, момент упущен. — Какие у тебя планы? Тебя похищают на все выходные? Тома пожимает плечами. Если бы он знал. — Провожу их до квартиры, а там посмотрим. Нужно время отойти от джетлага — помню, как меня мотало, поверь, после смены сразу восьми часовых поясов все выходные уйдут только на то, чтобы отоспаться… — Поедешь отсюда? Тебе же вставать чуть ли не в четыре утра. Тома кусает губу. Аято спрашивает как будто ничего не обязывающим тоном, но для себя Тома уже решил, как будет удобнее им обоим. — Я уеду вечером к себе, хорошо? Мне проще вообще не ложиться, заскочу в магазин за дурацкими щётками… Аято кивает — так легко, словно успел смириться. Тома тянется к его губам по привычке, скорее успокаивая себя, чем пытаясь нивелировать его сквозящую во взгляде обиду: приезд родителей ничего не меняет, говорит себе Тома, живущие в одном городе парочки как-то ведь справляются с их постоянным незримым присутствием. И они справятся. Это ерунда. Которая всего лишь постоянно задевает Аято за живое. — Эй, — улыбается Тома в поцелуй, — я дам тебе столько времени, сколько нужно. Не хочу, чтобы ты себя заставлял через силу или… В смысле, не надо приносить благородную жертву, лишь бы я не обижался. Аято глуховато фыркает: — Вот только не надо тут, никто меня не заставляет. Это не благородная жертва, это работа над характером. Просто, если у тебя появятся новые родители, которым ты тоже будешь рассказывать, что я классный, предупреди меня заранее, а не ставь перед фактом, хорошо? Он звучит и вполовину не так обвинительно, как чувствует Тома, но вина всё равно умудряется просочиться в мозг. Он тушуется и опускает взгляд, открывая рот, чтобы выдать ещё одно импровизированное извинение, но… — Ладно тебе, — вздыхает Аято. — Я тоже хорош. Иногда я забываю, что мир не вращается вокруг меня и у других людей тоже могут быть проблемы. С таким количеством фанаток это сложно, сам понимаешь… Тома против воли давит смешок. Он знает, что Аято изо всех сил пытается сгладить свою жёсткость шутками, и, наверное, самое меньшее, что он может сделать, — это подыграть в ответ. — Не понимаю. Меня эта участь обошла стороной. — Незаслуженно, но для нас очень удачно, — ладонь Аято замирает у Томы на щеке, большой палец оглаживает скулу, взгляд снова почему-то возвращается к его губам. — Так… что ты скажешь, если мы вернёмся к тому, на чём нас прервали? …о том, что он так легко ломается, Тома крупно жалеет спустя пару часов, когда возвращается в общежитие на последнем поезде, успевая забежать в единственный работающий в районе магазин за щётками и парой энергетиков на ночь. Тома уже чувствует, как протестующе ноет всё тело — он-то искренне думал, что это как с тренировками в зале: если ходить регулярно, мышцы перестанут отваливаться. Но Аято, кажется, поставил себе целью доказать, что с сексом так не работает. Правда, с энергетиками Тома старался зря. Во-первых, спать ему и так не хочется: волнение делает своё дело, он не виделся с родителями полгода. Во-вторых, как только он перешагивает порог комнаты, Аято ему просто звонит. — Знаешь, о чём я подумал? — обыденно делится он, будто они продолжают какой-то прерванный диалог. — Мы ни разу не разговаривали до самого утра. Засовывая ноги в домашние тапочки, Тома смеётся: — У тебя там где-то свой собственный чек-лист? Краткая Инструкция К Романтической Хрени Из Фильмов? — Почти. Раз уж тебе до четырёх не спать, могу составить компанию. — Просто признайся, что уже скучаешь. — Может быть, — Аято трагически вздыхает. — Сижу у окна, грустно пялюсь в темноту, а потом пойду нюхать твои вещи и плакать в подушку, потому что она пахнет твоим шампунем. — Ужасно. Как ты вообще выдержал без меня целую неделю? — Предпочитаю об этом не думать. Это уже тянет на нездоровую одержимость, или всё ещё можно спасти?.. Прогноз погоды в виде собственного отца не обманывает: часам к трём, когда у Томы заканчиваются энергетики и он сидит на кровати в максимально неудобной позе, уже всерьёз жалея о своём решении не ложиться, по окну начинают барабанить первые капли дождя. Под него спать хочется ещё больше, но голос Аято в динамике отвлекает, заставляя снова и снова тереть глаза. Тома обещает себе: он проводит родителей, вернётся к Аято, чтобы тот не перешёл к стадии изучения запаха его белья, и отоспится за все свои ночные страдания. Июль в принципе выдался не особенно капризным на погоду, но август начинается как-то слишком гадко. Проверяя зонт и натягивая джинсовку, Тома злобно бубнит в динамик что-то про то, как он ненавидит, когда ему в четыре утра, не выспавшись и особо не поев, надо ехать в аэропорт, и именно тогда погода решает подкинуть ему такую несправедливость… Аято, у которого на фоне что-то тихо гудит (и Томе он так и не сказал, что), в этот момент как бы невзначай роняет: — О, ты уже выходишь? Отлично, дай мне ещё пять минут. Тома подвисает над кроссовками. — Пять минут? — а потом до него доходит, что это за звук был на фоне и почему Аято полчаса назад отключался, чтобы якобы поставить телефон на зарядку. — Ты что, в машине? — Ты думал, я отпущу тебя одного в аэропорт? В четыре утра? Под дождём? — Аято! — Что? Тома глубоко вдыхает и выдыхает. А потом неожиданно для себя самого начинает смеяться. — Ты же понимаешь, — давится он в телефон, даже не пытаясь трясущимися пальцами завязать шнурки по-человечески, — что тогда с моими родителями придётся знакомиться… ну… прямо сейчас? — Я взвесил все риски ещё неделю назад, — ворчит Аято как будто обиженно. — Это мой первый шаг на пути к созданию репутации хорошего парня. — Забрать их из аэропорта? С твоим личным водителем? — Он не против. Надеюсь, ты тоже, потому что мы уже заворачиваем на твою улицу и мне будет немного обидно… — О господи. — Но ты, конечно, ещё можешь отказаться. Заболеешь под дождём и будешь долго обвинять меня в том, что я тебя не подхватил. — Так теперь это ты меня подхватываешь? Мы точно едем встречать моих родителей? — А, то есть всё-таки едем? — Аято переключает голос на невозмутимо-официозный тон. — Тогда пять минут ожидания, господин Тома, и такси бизнес-класса будет ждать вас у дверей. Тома откладывает завязывание шнурков на тот момент, когда у него в груди перестанет твориться что-то за гранью его понимания собственных эмоций. Давайте взвесим ситуацию ещё раз: Аято, отвлекая его болтовнёй по телефону, просто взял. Просто сел в машину к своему личному водителю. И просто поехал к Томе в четыре утра, чтобы вместе забрать его родителей из аэропорта. Тех самых родителей, от одного упоминания которых он ещё две недели назад злобно скрежетал зубами и плевался ядом. Стоит отдать ему должное, арку исправления книжного антигероя Аято проходит поразительно быстро. Тома берёт себя в руки, только когда Аято говорит, что можно выходить. К этому моменту дождь усиливается до самого настоящего ливня, и Тома, конечно, состроит для проформы недовольное лицо, потому что ему не нравятся такие сюрпризы… но на самом деле он жутко благодарен за то, что на свете существует такая штука, как машина Аято. Пусть даже с его чёртовым личным водителем. Кое-как Тома справляется с кроссовками, подхватывает зонт и вылетает из общежития. Чтобы второй раз в жизни увидеть эту картину прямиком из влажных фантазий. Аято, который распахивает дверцу знакомого чёрного мерседеса и за руку утаскивает его в теплоту и сухость салона. Аято, который тянется поцеловать, но в последний момент бросает взгляд на водительское и вместо этого украдкой сжимает ладонь, будто они не виделись месяц, а не пару несчастных часов. Аято, который улыбается так довольно, что становится понятно: никаких первых шагов к созданию какой-то там репутации, ему просто нравится выделываться. Пусть так. Этот его маленький грешок можно принять. — Люблю тебя, — шепчет Тома благодарно. Аято усмехается самым краешком губ: — Знаю. Я тебя тоже, только поэтому я и здесь, — и с блаженным выдохом откидывается на сиденье. — Поехали, пока я достаточно смелый. Отчаянно работая дворниками, машина трогается с места. Тома пару долгих секунд разглядывает профиль Аято на соседнем сиденье, прикидывая, сколько минут по дороге к собственной смерти он выдержит и не высадят ли Тому посреди улицы, если он всё-таки передумает. А потом успокаивается и закрывает глаза, полный намерения урвать себе немного сна хотя бы до аэропорта.