И так мы пылали

Дориан/м! Тревельян Ох уж это решение судеб мира! Встреча сильных мира сего… Дворянство Ферелдена и Орлея собирается решить участь Инквизиции. Решить, будет ли и дальше мозолить глаза организация, которая стала непомерно большой и влиятельной за последние два года. Дориан всегда считал, что любые собрания подобного толка нужны только для соревнования в длине, хм, связей. На его родине в Тевинтере правящая элита частенько собиралась в Магистериуме, чтобы среди древних стен под проблески старинной магии решить, как будет жить вся остальная часть империи. Дворянство везде одинаково — вместо помощи в настоящих проблемах они предпочтут до хрипоты спорить, кто какими землями должен владеть, и применять оружие или магию, потому что оппонент не оценил третье по счету справа перышко в их шляпе. На фоне всего этого раззолоченного общества еще приятнее увидеть старых знакомых. Ради такого события приехал даже Варрик — впрочем, доблестный новоиспеченный наместник Киркволла, скорее всего, просто на время сбежал от своих обязанностей и радуется глотку вольного воздуха. Дориан понимал гнома, как никто иной. Молодая партия, созданная им и Мэйварис в пику традиционному тевинтерскому укладу, только зарождалась, и пока среди юных альтусов и магистров было больше шума, чем дела. Но сколько же проблем и хлопот уже свалилось на плечи Павуса! Бесконечные визиты к потенциальным союзникам, встречи и переговоры, грядущие заседания в Магистериуме… И постоянная проверка всех будущих членов партии на лояльность, ведь каждый из них мог оказаться подосланным агентом кого-то из противоборствующего лагеря! Будущий революционер закосневшего Тевинтера безусловно радовался только одному: встрече с Инквизитором. Максвелл за прошедшие два года обзавелся парочкой новых тревожных морщинок в уголках глаз и слегка высокомерным выражением на лице. Впрочем, это выражение тут же исчезает, стоит ему только оказаться в компании друзей — или, как сейчас, заметить Дориана. — Аматус! — маг улыбнулся, распахивая объятия, чтобы Тревельян мог обхватить ладонями его плечи. — Я вижу, ты еще не увяз в помпезных церемониях. — Это вечером, — Макс наконец-то совсем близко, обнял его так, будто не виделись они годами. — Проклятье, я месяц провел без тебя! Ты понимаешь, как провинился, оставив меня в одиночку закрывать оставшиеся разрывы и общаться со знатью? — Извинюсь немедленно, — охотно согласился Дориан, приникая к губам Инквизитора, пахнувшим чем-то терпким, винным, притягательным донельзя. Тот слегка приоткрыл рот, обнял крепче, и Дориана снова, уже в который раз, окатило жаркой волной от сознания, что они целуются на глазах всех желающих. Ох, Макс, никогда не заботится о своей репутации… Эта встреча — определенно единственное положительное событие на фоне многочисленных трудностей. Вечером начнется Совет, и Максвеллу придется сидеть перед всей этой шакальей стаей дворян, будто он не на совещании с якобы союзниками, а на суде. Дориан доверял леди Монтилье и новой Верховной жрице Виктории, они не позволят сожрать Инквизицию заживо. Да и Макс вроде бы твердо был намерен не сдаваться без боя. И все же с каким удовольствием Дориан бы стал личным адвокатом Тревельяна и заставил бы господ орлесианцев и ферелденцев отказаться даже от намеков на роспуск Инквизиции! У них было еще время до Совета. Солнце стояло в зените над Зимним дворцом, и хотя вся знать уже собралась, никто из них и не подумает прийти вовремя даже на важнейшее событие. Это же, в конце концов, Орлей, здесь опоздание — признак утомленного изящества и изысканности. Так что после столь приятного приветствия Дориан и Максвелл отправились отмечать встречу с друзьями. И вот тут-то добрейший друг Варрик, сам того не зная, подложил свинью, упомянув о скором отбытии Дориана в Тевинтер. Проклятье! У Макса сделалось такое выражение лица, будто Павус его ножом в сердце ударил, а не уезжать собрался. Разговор наедине как будто помог. Дориан признался, что уезжать не хотел бы, но раз уж его батюшка приказал долго жить, а молодая партия находится в рассвете своей деятельности… — Боюсь, без меня они заявятся в Магистериум прискорбно невежественными в вопросах политики и без единой обновки в гардеробе, — подытожил он. — Это никак нельзя допустить, аматус, ты ведь и сам понимаешь. — Я понимаю, почему тебе надо уезжать, — Максвелл криво улыбнулся. — Но от этого ничуть не легче. Прости. Мне очень жаль, что так получилось с твоим отцом. У вас не все было гладко, но это был по-своему очень достойный человек. Я так и не успел познакомиться с ним поближе и как следует поговорить. — Он все равно не слишком одобрял Инквизицию и тебя лично, — Дориан пожал плечами. — С другой стороны, теперь у меня есть повод отомстить его убийцам и заодно убрать тех, кто слишком активно поддерживает образ Тевинтера как империи Зла. — Зная тебя, через несколько лет весь Тедас будет посыпать головы пеплом и сокрушаться, как они были неправы, ведь Тевинтер теперь спасает мир, — Макс вроде бы шутит, но он так ужасно серьезен, что не понять. — Ты умаляешь мои способности, аматус, — невозмутимо ответил Дориан, — это случится не позднее чем через пару лет. Он никогда не признался бы, но у Дориана буквально сердце сжимается при виде того, как Тревельян старается улыбаться, вешая на шею цепочку с его прощальным подарком. — С помощью этого кристалла ты всегда сможешь связаться со мной, если вдруг возникнут проблемы или, ну не знаю, соскучишься по моему бархатному голосу, — предположил тевинтерец. — У меня уже есть пара идей по применению этой штучки, — проворчал Максвелл. — Кроме того, мы пока еще рядом друг с другом. И мне предоставили довольно просторные покои в Зимнем дворце, где есть совершенно потрясающая огромная кровать. Когда я сплю там один, то боюсь потеряться, до того она большая. Конечно же, потерянного Инквизитора требовалось немедленно спасать — и заодно отвлечься от неумолимо накатывающих дурных предчувствий. Так что Дориан позволил себе совершить поистине злодейский поступок и похитить милорда Тревельяна из-под благородных носов орлейской знати. Перебьются и без его присутствия какое-то время. Покои у Макса и правда оказались шикарные. Чисто орлейская роскошь помпезно бросалась в глаза, но за задернутыми шторами, в полумраке, была не такой кричащей. Тусклый блеск золотых подсвечников, крохотные язычки затухающего пламени в камине, быстрые нетерпеливые поцелуи, пара взглядов из-под полуопущенных ресниц. Симфония их встречи, последние мощные аккорды перед долгой разлукой. У Дориана кошмарное подозрение, что Макс вот-вот заплачет. То есть, на самом деле у Инквизитора нет ни слезинки в глазах, он выглядит нетерпеливо возбужденным и желанным — и все же… Будто некая пружина натянулась внутри, в его груди, и вот-вот лопнет, выпуская наружу бездну горя и забот. Они оба ужасно устали — дорога, дела, грядущий Совет, — поэтому ограничились коротким принятием ванны перед тем, как оказаться под теплым одеялом. — Не забыл еще, как я выгляжу? — улыбнулся Макс, обнимая Дориана за бедра и притягивая поближе. — Если бы это случилось, ты имел бы право меня казнить, — торопливо уверил тевинтерец и приник к теплому крепкому горлу любовника, слегка втягивая в рот кожу. Макса хотелось любить, пока он не сорвет голос от долгих стонов, обнимать и нежить, пока он не забудет о тревогах. Дориан совершенно не понимал, как в нем могли уживаться все эти желания — защитить, присвоить, измучить, поддержать, успокоить и одновременно свести с ума так, чтобы Тревельян помнил только его имя и повторял одними губами «Дориан, Дориан» в мучительном наслаждении. Это похоже на тяжкую болезнь, и исцеление от нее — лишь целовать Макса, сжимая в ладонях его плечи, вновь и вновь входя в упругий податливый жар, слыша хрипы чужого дыхания. Сладкая панацея, что заражает его лишь новыми порциями желанной болезни. Даже вытираться и приводить себя в порядок не было сил. Влажные от пота и обессиленные, они лежали рядом, не расцепляя рук. — Знаю, ты не особенно любишь всякие нежности, — начал Максвелл. Дориан возвел очи горе и приложил к губам любовника палец. — Терпеть не могу, — подтвердил он. — Я каждый раз некрасиво краснею, когда ты пытаешься сказать милую банальность. Ты знаешь, как лучше всего выразить восхищение моей несравненной персоной. Момент, увы, был испорчен, и Дориан даже самому себе не мог признаться, что боялся слов любви не потому, что не любил в ответ. И не потому, что не хотел этого. На самом деле где-то очень глубоко в душе он жаждал, чтобы Инквизитор снова и снова шептал ему признания, целовал его руки и смотрел тем самым искренне страстным взглядом. Но не теперь, не перед отъездом, не накануне долгого расставания. Не надо лишних надежд, они лишь будут поводом для большей боли в разлуке. Чуть позже, когда в дальних комнатах дворца нашли мертвого кунари и Инквизитор с головой ввязался в расследование проникновения вражеских агентов, Дориан порадовался, что не позволил ему сказать о любви. Для них обоих, несмотря на глубокую привязанность друг к другу, дело всегда было на первом месте. Древние зеркала-элювианы, злокозненные агенты кунари с их вредоносным взрывчатым гаатлоком, даже старинные эльфийские руины — все это неплохо отвлекало и заставляло вспомнить старые не слишком добрые времена, когда против Инквизиции стояла грозная сила, способная уничтожить мир. И за новыми сражениями, расследованием и краткими часами отдыха Дориан не сразу понял, что Макс теряет силы. Все началось с того, что Инквизитор кривился от судорог в левой ладони — той самой, с проклятой меткой от сферы Корифея. На все вопросы он неизменно отвечал: «Нормально, я в порядке», но ничего не было в порядке, и Дориан отлично это понимал. Когда они вернулись с Глубинных троп, маг буквально силой заставил любовника стянуть перчатки и показать ему левую ладонь. И обмер от ужаса. Зеленая отметина, уродливым шрамом рассекавшая руку Макса прежде, увеличилась. Вся ладонь была оплетена сеткой взбухших сосудов — не алых от крови, а зеленых, бурых, местами даже черных. У основания пальцев кожа слегка отслаивалась, но крови не было — все та же зеленая мерзость, слегка сияющая приглушенным мерцанием. И вся эта дрянь обхватила руку Макса до самого запястья, отдельными жилками перекрывая тонкие синие вены под кожей. Дориан даже представить не мог, насколько же разбойнику больно натягивать тетиву лука. Или вообще сжимать пальцы в кулак. — Все нормально, — повторил Максвелл. — У нас слишком мало времени, а я пока что понятия не имею, что у кунари за планы с этим «Дыханием дракона» и где они еще могли заложить свои бомбы. Вот закончим расследование — и тогда можешь привязать меня к кровати и звать целителей. — Думаешь, найдется кто-то, способный совладать с разрастанием метки? — нахмурился Дориан. — Аматус, через день-другой… Боюсь, может быть уже слишком поздно. — Если мы спасем Тедас от насильственного обращения в Кун, разве это не стоит того? — Макс улыбался — беспечная скотина! — Уж ты-то, как тевинтерец, должен понимать, насколько опасны противники-кунари. И он запретил говорить о своей болезни. Запретил говорить о том, что, вероятно, умирает. Дориан видел, как метка начинает просвечивать даже через перчатку, и когда они не были заняты боем в странном междумирье элювианов, Максвелл украдкой кривился и хватался за запястье. Потом он таиться перестал. Боль стала такой сильной, что Инквизитор кричал в голос. Каждый из криков ощущался так, словно Дориан и сам умирал. И он ничем, ничем не мог помочь тому, кого любил. — Что бы ни случилось, я люблю тебя, — сказал Макс, прежде чем исчезнуть в последнем зеркале, прежде чем отправиться в неизвестность за тем, кого кунари назвали «агентом Фен’Харела». И у Дориана как будто открылась такая же метка прямо внутри, так же рвет на части. — Так и знал, что ты разобьешь мне сердце, засранец! — в сердцах бросил он. Голос все же дрогнул, сорвался в конце, проклятье! Макс улыбнулся и шагнул в зеркало. На примятой и окровавленной после боя траве эльфийских руин остался лежать испачканный плащ — слишком рваный, чтобы Тревельян и дальше оскорблял тонкий вкус любимого ношением такой тряпки. Дориан поднял плащ и скомкал его в руках. Друзья молчали — и маг был им даже благодарен, что не пытаются его поддержать или утешить. Это все равно бы не помогло. Он мял рваный плащ, и вдруг его пальцы наткнулись на что-то жесткое. Макс забыл артефакт или… Ладонь скользнула в карман плаща, извлекла на свет бархатную коробочку. Инквизитор таскал ее с собой все эти дни, то ли забыв, то ли отложив на потом все, что эта коробочка значила. Дориан медленно щелкнул крохотным замочком на бархатной ткани. У него еще теплилась глупая надежда на то, что он ошибся. Но нет, внутри гарлоковой коробочки лежало кольцо — ободок в виде переплетенных змеек с черными обсидиановыми глазками. Символ Тевинтера, ну надо же, Макс, ты никогда не умел быть оригинальным, любовь моя. Дориан долго смотрел в глазки змеек. А потом закрыл коробочку, сунул ее в рваный плащ Инквизитора и зашвырнул подальше в колючие, чрезмерно разросшиеся кусты. Он так хотел бы разозлиться на Макса, если б только суметь сглотнуть проклятый ком в горле! Неважно. Все равно было уже слишком поздно.