…Полночь. Газолин. До утра на счете числа
Складываю. Газолин. Нас так учили
«Эй, чего там режут?»
Чего там режут? Я иду
Сколько помню этот движ
Не считал за наркоту…[1]
– О, Коля подключился к колонкам, – оценил Ласка. – Рома! Рус! Винницкий обернулся на голос. По лестнице у ближайшей стены спускался самую малость тучный парень с коротко остриженными волосами, которых было немногим больше, чем у Гончарова. У него было квадратное лицо – угрожающее, Винницкого от него бросило в дрожь. С этим парнем явно шутки были плохи. Карие глаза. Утиный нос. Одет он был в черный кафтан с красивейшим серебряным узором на груди и рукавах, которые были самую малость укорочены, а туника под ним была явного белого цвета. – Николай Сергеевич, – Гончаров сдержанно поприветствовал мага, но в следующий момент парни обнялись как старые приятели и загоготали. – Коля. – Здорово, – Ласка и маг, названный Ромой Николаем, пожали руки, – чего вы, пацанчики, готовы? – Были рождены готовыми, – Гончаров улыбнулся. – А что, планируется что-то серьезное? – Да, мы же нашей компанией организовывали посвящение… – Николай осекся, заприметив Винницкого и Маглиновского. – А эти у нас кто? Первокурсники? – Да, познакомились с ними на Соловцах, – кивнул Ласка. – Классные ребятки. – Николай. – Мариборец одернул кафтан и протянул руку, напустив серьезности. – Значится, Николай Добрынич-Рюрикович. Можно просто Коля. – Маглиновский, а этот хмурый Винницкий. – Он всегда чем-то недоволен? – спросил Добрынич-Рюрикович. – Это его стандартное выражение лица, – отмахнулся Маглиновский, – не обращай внимания. – Добрынич-Рюрикович? – Да, – кивнул маг, глянув на Винницкого, – никогда разве не слышал? Мы – потомки того самого, – он демонстративно поднял палец, – Добрыни Никитича. – Я из не-магов. – Оу, прости, братик, – Добрынич-Рюрикович выставил руки в извиняющемся жесте, – не знал же. Не обессудь, если что. А ты из… Маглиновские – это который кубанский род? – Они самые, – не без гордости кивнул Маглиновский. – Немного, но слышал о вас. Этих чистокровных родов, что сракой жуй, – хохотнул Добрынич-Рюрикович, – потеряться в них можно. – Коль, а что по планам? – Гончаров хлопнул Добрынича-Рюриковича по плечу. – После окончания вечернего пира мы Двором собираемся, чтобы встретить первогодок? – Ой, братик, честно, никто не обсуждал это, – покачал головой Добрынич-Рюрикович. – У нас ведь еще и старосту не выбрали, чтобы согласовать все с ним. – А разве не Иванушка остается? – Сложил полномочия, – улыбнулся Добрынич-Рюрикович. – Но, скажу вам, мы нашей компанией собираемся точно – у меня же младший братик поступает в этом году на первый курс. Поэтому если захотите, подваливайте. Будем рады. – Младший? – Да, а вот и он. Винницкий проследил за рукой Добрынич-Рюриковича. В арочном проходе за воротами появился одногодка Винницкого и Маглиновского. Карие глаза и вьющиеся каштановые волосы полностью копировали Николаевские, а вот лицом он был совершенно на него не похож. Треугольное с высокими скулами. Прямой нос с небольшой горбинкой. Музыка сменилась, и теперь ото всюду звучал Макс Корж со своим:Тут другая атмосфера,
Лучший вайб – это лучший вайб!..[2]
– Мои кенты не знают тоски, – оба Добрынич-Рюриковича пересеклись взглядами и стали подпевать, – буря началась, подавай рожки… – Молодой человек, а хера вы тут забыли? – тактично осведомился старший Добрынич-Рюрикович. – Простецам здесь не место. – Иди в сраку, долбоклюй, – улыбнулся младший и хлопнул брата по плечу. – Лучше бы спросил у брата, как он добрался. – Я же знаю, что ты отлично добралась, – старший развел руками. – Родители же везли тебя. – А вот и он. – Твою мать… – Добрынич-Рюрикович косо сплюнул, стоило его родителям появиться под аркой с сумками младшего сына. – Ни хера не отлично, – шепнул младший брат. – Николай, – отец нахмурился и кивнул на мать, – хватит стоять остолопом. Эй, прислуга! Заберите вещи! – Ох, что за музыка? Как вы это слушаете? – вопросила мать. – Не надо тут начинать, – поморщился Добрынич-Рюрикович и осторожно обнялся с матерью. – Не оговаривайся с матерью, – рявкнул отец, и Добрынич-Рюрикович вздохнул с раздражением. – Отвали, а? – Ты как с отцом разговариваешь? – мужчина подбоченился. – Считаешь, что раз съехал из семейного гнезда, так все? Возымел привилегии? Может тебе напомнить, кто содержит это твое пузо? – Напомни, – Добрынич-Рюрикович вплотную приблизился к отцу, – а то мнится мне, что я сам содержу это – как ты выразился – пузо. – Коль, перестань. Пожалуйста… – Твое счастье, старый ублюдок, – выплюнул Добрынич-Рюрикович, – что у меня до манды и других дел. Иначе твою рожу я бы почистил. – Ты как с отцом разговариваешь? – С отчимом, – поправил с ехидной улыбкой Добрынич-Рюрикович, уходя к младшему брату, и кинул родителям через плечо: – Вы тут не потеряетесь. А тебе, братик, туда… Добрынич-Рюрикович указал на дверь сразу напротив лестницы, по которой он спустился, и удалился назад по ней. Подоспела прислуга, приняв вещи младшего Добрынич-Рюриковича и Винницкого с Маглиновским. – Аккуратнее с собакой, – строго предупредил Маглиновский. – Знакомая стать, – произнес отец Добрынич-Рюриковича, и его сын тихо скрежетнул зубами. – Вы из чистокровных, да? – Вроде как, – Маглиновский неопределенно кивнул, забирая сумку с парадной формой. – Вы тоже первокурсники, молодой человек? – Я и мой друг, – Маглиновский хлопнул Винницкого по плечу. Парень вздрогнул. – Маглиновский… – Лучше бы ты молчал, – шепнул младший Добрынич-Рюрикович и продолжил уже более громко: – Нам, наверное, уже надо бы переодеваться в форму. – Да, верно, – его мать кивнула и сверилась с карманными часами на цепочке. Винницкий при виде этого закатил глаза. – Время уже почти семь часов. Шагом марш, молодые люди. – Мы вас проведем, – сказал Гончаров и повел первокурсников вперед. – Наконец-то избавился от них, – Добрынич-Рюрикович вздохнул с явным облегчением. – Лучше бы ты молчал, брат. – Я обратил внимание, что батя у тебя… с прибабахом, – Маглиновский сделал неопределенный жест, мол, больной на голову. – Это еще мягко сказано, – прыснул Добрынич-Рюрикович. – Понимаешь, он сам из Салтыковых, а они там все такие. От этого мы с ними особо не контактируем. – Твой отец взял фамилию твоей матери? – Винницкий глянул на Добрынич-Рюриковича. – Да, это очень сложная система традиций и прочей лабуды. – Добрынич-Рюрикович помахал рукой. – Предлагаю познакомиться должным образом. Мою фамилию вы уже слышали. Ты – Маглиновский, а ты? – Винницкий. – Ого, ты представился нормально, – Маглиновский усмехнулся, подняв брови. – Это прогресс, брат. – Иди в жопу. – А вы знакомы? – спросил Добрынич-Рюрикович. – Или просто так, попутчики? – Одноклассники, – ответил Маглиновский, – одиннадцать лет вместе. – А это сейчас прозвучало очень многозначительно, – улыбнулся Гончаров и представился Добрынич-Рюриковичу. – Коля о тебе рассказывал, а ты Рус, да? – Да, – Ласка кивнул, прикрыв глаза. Гончаров и Ласка вывели трех первокурсников в просторный холл, где стены были отделаны светлым деревом. Сказать, что холл был просторным, не сказать ничего. Винницкому на мгновение показалось, что повторяется ситуация с библиотечным фондом в буяне… но лишь показалось. Переодевающихся в форму лицеистов тут было не меряно. И цвета синих мундиров и черных рубашек ярко выделялись на фоне полупустующего интерьера холла, где разве что были кресла да диванчики. Все переговаривались друг с другом, смеялись или обсуждали что-то. Многие, похоже, были друг с другом нет-нет да знакомы. – В общем, – Гончаров и Ласка обернулись, – чуть позже за вами подойдут коменданты всех трех Дворов и поведут в главный зал, где состоится обряд имянаречения. – Да, а потом вас, первокурсников, отправят на поиски алатырь-камня, – добавил Рус. – Тропу в этом году, как сказал Коля, готовила его компания, так что даже представить не могу, что вас будет там ждать. – Понятно, – Маглиновский опустил сумку, – спасибо вам большое, парни. Вы сами-то на обряде будете? – Да, это мариборская традиция, – сказал Ласка, – чтобы вы могли скрывать настоящее имя от чужих мыслей, а другие маги спокойно могли обращаться к вам не по фамилии. – Обращение по фамилии в Мариборе – верх неуважения. – То есть ты меня, получается, не уважаешь, Винник, – Маглиновский противно улыбнулся. – Отвали, идиот. – Веселые у вас, ребята, взаимоотношения, – заметил Добрынич-Рюрикович. Гончаров и Ласка пожелали первогодкам удачи и скрылись в коридоре, по которому привели их. Винницкий раскрыл сумку и принялся разгребать парадную форму. По сути, его форма мало чем отличалась от той, что носила преимущественная часть. Черные рубашки и красные галстуки были идентичны в основе своей. Синие мундиры с рядами пуговиц и кутасами. На рукавах обшлаги. На руках у каждого белые перчатки. Вышагивали парни в строгих брюках и высоких сапогах. Девушки, все как одна, тоже в черных рубашках с воротниками, похожими на жабо. В пышных красных юбках с высокими поясами. Многие уже были одеты в свои синие болеро, которые были похожи на помесь плаща, пальто и жакета, пошитых на манер пончо, а облик довершался кутасом, соединяющим пару пуговиц. Чувствовал Винницкий себя не совсем комфортно в мариборской форме, хотя на Маглиновском она отлично сидела. Была ему даже к лицу. Из обычного прощелыги-бабника форма сделала одноклассника кавалером, сказал бы Винницкий, но он этого не сказал, но позволил себе мысленно усмехнуться. – У тебя изменилось выражение лица, – заметил Маглиновский, ткнув в одноклассника пальцем. – Отвали. – А форма тебе идет, Винник, – заявил Маглиновский, садясь на ближайшее свободное кресло. – Ты не похож сам на себя. Больше смахиваешь на какого-нибудь молодого поручика. – Угу. Винницкий присел рядом, ожидая, когда явятся коменданты Дворов.***
Маглиновский за минувшие пару часов сходил в кофейню Райкина и купил пару горячих напитков. Винницкому он принес «Платину и шоколад[3]» – это было такое мягкое кофе с добавкой темного рома, экстрактом винограда и клубничного сиропа, а поверх светлая, едва-едва платиновая пенка с посыпкой сахарной пудры. Себе же он взял «Близнецов Фрай[4]» – мягкий пшеничный эль с черникой, ежевикой и черной смородиной, который – со слов меню – был дозированными порциями смешан с индийским чаем и добавлением палочки корицы. Холл вскоре оказался полностью забит первокурсниками, которых оказалось во много раз больше. Все едва ли помещались в и так очень просторном помещении, шум стоял страшный. Винницкого даже не спасали наушники. Парень уже успел стать каким-то подавленным, наверное, эффект от выпитого накануне кофе начал спадать. К тому же Винницкого безудержно клонило в сон – перестроить часы к другому поясу было очень не по сильной задачей. Парень еще кое-как удерживал себя, но носом все же мало-по-малу клевал, пока не раздался звонок на «Телеграмм». Это была Дина Тимофеевна: – Как вы там? – спросила бабушка. – Нормально. – А подробности? – Марибор немного… я представлял его иначе. – Ожидания не оправдались? – Скорее превзошли, – ответил Винницкий после минуты раздумий. – Ого, это точно мой внук говорит? Его что-то смогло поразить настолько? Ну-ну будет тебе – я слышу, как ты хмуришься. Я же шучу. Что вы там делаете? – Ждем. Скоро должен начаться обряд имянаречения. – Звучит по-старорусски, что это? – Там какие-то магические заморочки с именем, – ответил Винницкий. – Нельзя выдавать свое настоящее имя магу, а в Мариборе обращаются только по именам, поэтому проводят этот обряд – новое имя и все такое. – О, очень тяжело для восприятия, – Дина Тимофеевна тяжело вздохнула. – И как это будет проходить? – Пока не знаю. – Двери в дальнем конце холла открылись, и в них появилось три мага. – Но сейчас узнаю – нас, наверное, сейчас будут вести. – Тогда не буду названивать, – проговорила Дина Тимофеевна расторопно и с легким трепетом, – как все закончится, сам наберешь, хорошо? – Угу. – На связи… Вошедшие коменданты Дворов были одеты в соответствующие цвета. На одном был черный кафтан с красивой вышивкой из серебряных нитей – в похожем был Николай Добрынич-Рюрикович. Второй маг был одет в кафтан красного цвета, а вышивка на груди и рукавах в свете отливала медью. Третий же маг был одет в зеленый кафтан, а узоры были вышиты нитями самого ослепительного золота. К воротникам кафтанов были пришиты петлички с гербовыми животными дворов. Своим появлением коменданты сразу обратили на себя внимание всех первокурсников, которые словно по команде обернулись к вошедшим. – Первокурсники, – объявил мариборец в черном кафтане, – мы коменданты трех мариборских Дворов – Хорс… – Сварог… – Дажбог… – Сейчас в главном зале начнется, – продолжил комендант Хорса, – обряд имянаречения, после которого каждый из вас получит свое новое имя. – Этим именем, – шаг вперед сделал комендант Сварога, – к вам будут обращаться профессора и ваши будущие однодворцы. – Первокурсники, – с первыми двумя комендантами поравнялся представитель дажбожичей, – обряд имянаречения это сакральная традиция Марибора. Он скрывает ваше настоящее имя от магов, которые могут использовать его против вас. Новое имя – ваш щит, не менее прочный, чем магия. По толпе первогодок пронеслись шепотки, которые оборвал комендант Хорса, властно подняв руку. – Вы проследуете за нами, – сказал он. – Фамилия каждого из вас будет названа лишь единожды, и вы обязаны будете подойти к норнам, что проведут обряд. На этом коменданты вышли в двери, из которых появились. Первокурсники гурьбой повалили следом за ними, стараясь не толкаться, хотя толчея у входа образовалась та еще. Винницкий старался не отходить от Маглиновского, потому что он был единственным человеком среди всей это толпы, чье лицо могло вызвать доверие. Хотя Винницкий вообще не был склонен кому бы то ни было доверять, Маглиновского он не мог не держаться. Рядом с ним сейчас он чувствовал себя спокойнее, однако толпа почти неизвестных ему людей давила на него. Коменданты вели первокурсников по коридорам и переходам, по лестницам и залам, которым не было ни конца, ни края. Марибор был многим больше, чем Винницкий мог себе представить. Пока они шли парень нет-нет да поглядывал на контингент, окружавший его со всех сторон. Отличить русских от украинцев было очень сложно, как и казахов от якутов, которых здесь было ничуть не меньше. Пару раз на глаз попались армяне. Где-то среди толпы промелькнул черный, но Винницкий подумал, что ему показалось. В Краснодаре он, конечно, встречал африканских студентов, но вряд ли они могли быть здесь, в Мариборе. Главный зал встретил первокурсников высокими дверьми с медными ручками. Двери отворила прислуга, и Винницкий, следуя за толпой, вошел в огромную столовую, в которой все ощущалось равновесным. Стены были обнесены черными шелковыми обоями с множеством геометрических мотивом, разукрашенных позолотой. В ногах стелился паркет из каштанового дерева, в котором Винницкий разглядел свое размытое отражение. Сводов потолка не было видно из-за громаднейшей иллюзии настолько реалистичной, что Винницкий сперва подумал, будто главный зал расположен под открытым небом. По лазури небес проплывали белоснежные перины облаков, а возле аркбутанов в углах стен под неощутимым ветром покачивались деревья. – Где-то я уже это видел… – шепнул Маглиновский, кивнув на «природные» своды главного зала, и многозначительно ухмыльнулся. – Кажется, в книге «Хогвартс. История». – Молодец, что знаешь цитату из фильма, – буркнул Винницкий. Столов всего было три – по одному на каждый Двор – но длинна их поражала всякое воображение. Сосчитать количество сидящих лицеистов было невозможно, в глазах страшно рябило от такого количества синих мундиров и болеро, но Винницкий был уверен, что учащихся ничуть не меньше тысячи, если не больше. Напротив двух столов, за которыми сидели дажбожичи и сварожичи, – Винницкий распознал это по заколкам в виде их гербовых животных, – в стенах растянулись длинные камины. Они были сложены из чистейшего мрамора с резными изразцами. Столы были строги и черны с красивой резьбой по бокам и на причудливых ножках. Коменданты подвели первокурсников к преподавательскому столу, который находился на некотором возвышении от ученических. Но тем не менее несколько выше преподавателей находился трон с синими подушками на фоне огромного герба Марибора – рыси, от которой исходили лучи, а по ним неслись застывшие изваяния змеи на куриных лапах, медведь и ворон. Весь преподавательский стол был занят профессорами, которые переговаривались друг с другом. На вид все как один опытные маги – одни в возрасте, другие относительно молодые. И только огромный кот среди них выделялся, с бездонными желтыми глазами. Первокурсников остановили шагах в десяти от преподавательского стола. Центр стола занимали головы Дворов – Винницкий это понял по свесившимся со стола перед ними гобеленам в их цветах и гербовым животным. Двое мужчин и женщина встали – остальные преподаватели переговаривались вполголоса, едва ли их можно было расслышать. При взгляде на голов Дворов Винницкий понял, что двое из них были вырезаны в качестве статуи, которую он и Маглиновский видели в начале. А вот третий, стоявший по центру… Он был другим. В сравнении с остальными его выделяли голубые глаза, которые змеиными щелками глядели на первокурсников. – Приветствую вас в Мариборе, юные лицеисты, – сказал мужчина со змеиными глазами. – Меня зовут Полозов Дементий Павлович. Я занимаю должность заместителя директора и по совместительству являюсь головой Двора Хорс. Это Бабкина Аграфена Ягевна – голова Двора Дажбог, а это Могилевский Виктор Александрович – голова Двора Сварог. Мужчина и женщина, стоявшие по бокам от Полозова, чинно кивнули первокурсникам, но не более того. Вокруг почему-то стало подозрительно тихо, звеняще тихо. Винницкому от этой тишины даже стало не по себе. – Коменданты наших Дворов, – продолжал Полозов, – уже сообщили вам о том, что сейчас произойдет. Многие из вас слышали об этом обряде в своих семьях, но даже этим… избранным, – Полозов буквально в презрении выплюнул это слово, – должно знать, что относиться к имени, которое дадут вам норны, вы должны с не меньшим уважением, чем к собственной матери. Имя, – громогласно объявил Полозов, выдержав паузу, – мощный источник власти, а посему любой маг, прознавший ваше настоящее имя, сокрытое от чужих глаз имя, имеет над вами, вашей волей, вашей судьбой власть. Вы не более чем марионетки в чужих руках. Новое имя защит вас и вашу волю. Слушайте норн, дети, и не перечьте им. Полозов щелкнул пальцами, и коменданты Дворов отошли в сторону. Они вынули свои палочки и провели ими по воздуху. Сперва пространство между преподавателями и первокурсниками изломилось, а потом наполнилось формой. Через мгновение Винницкий понял, что перед ним появилось зеркало без краев и граней. Где-то сзади заиграла тоненькая мелодия скрипки с как будто расстроенными струнами, но тем не менее мелодия не казалась противной. Она была таинственной… немного деревенской. Как будто шла из старости… Камины по бокам полыхнули, и в огне показались две неясные фигуры, покрытые призрачной вуалью. Голову первой венчал венок из сжатой пшеницы, а второй венок из вербы. Из-под вуали показались бледные руки, несшие плоды рябины, которую девы в вуалях ссыпали на пол. Ни одна из появившихся девушек не вымолвила ни слова. Они тихой поступью преодолели расстояние до зеркала, вокруг которого закружились. Вуаль так и взметалась вверх, а паркета тихо касались в причудливом танце бледные голые ножки. На секунду Винницкому показалось, что в отражении, между двумя норнами, стоит третья, но стоило парню моргнуть, как наваждение пропало. До того момента, пока девушки не провальсировали в разные стороны, открыв первокурсникам свою сестру, стоявшую в центре. Подобно двум другим норнам эта была облачена в полупрозрачную белую вуаль, а голову ее венчал венок из терний. – Чужие чада явились в обитель, избранную землей, – скрипучим голосом старухи проговорила норна в центре. – И ныне пришло время их омовению да наречению именем защитным. – Магистр Йода, вы ли это, – шепнул Маглиновский на ухо Винницкому, но тот лишь смерил одноклассника взглядом. – Они готовые к познанию таинств, – подала рослый голос вторая норна, что была с венком из пшеницы, – ибо волшба кроется в крови каждого из них. – Увидим прошлое, что чада скрывают в воспоминаниях их, – заговорила третья норна, что носила венок из вербы, девичьим голосом – Винницкому она показалась очень молодой, – равно как видим их ныне в стати своей. И узрим будущее, что только готовится… – Да будет так, сестры! – норна с терновым венком протянула бледные руки, все в пятнах с темнеющими венами. – Пусть подойдет же первый… – Паутова, – назвал комендант Двора Хорс. Среди первокурсников и среди остальных мариборцев пронеслись шепотки и тихие переговоры, что было неудивительно. Паутова на всю Россию была известна только одна, и та была младшей дочерью известного эстрадного певца Олега Паутова, о котором не слышал только ленивый. Дина Тимофеевна обожала его песни и частенько под Новый год включала пару-тройку его работ. Но Винницкий и помыслить не мог, что его дочь – магичка. Вперед вышла девушка с рыжими волосами, которая на вкус Винницкого была мало, чем примечательна. Но пресса уверяла, что Паутова-младшая новая писанная красавица российского шоу-бизнеса. Но эта квадратная мордашка, короткий носик, серо-зеленые глаза и скулы, плавно перетекающие в хомячьи щечки, не были чем-то сверхъестественно красивым. Паутова робко остановилась перед норнами, и старшая из них, та, что с терновым венком, подошла к ней, вытягивая из-под вуали красную нить. – Первой будет глаголить Пряха, – изрекли две другие норны. Пряха взяла Паутову за руку и, стянув перчатку, обвязала нить на запястье у девушки. Она вложила свою немощную руку ей в ладонь и сквозь вуаль глядела Паутовой в глаза. Глядела долго, пока не изрекла: – Богатая девушка, в достатке живущая. Не знающая ни горя, ни страха, ни бедности. Счастлива с семьей, но обделенная отцовским вниманием. Лишь любящий сводный брат да матушка спасают тебя. Ныне я сказала свое слово. – Пряха взяла ножницы, которые ей поднес комендант Дажбога, и разрезала нить. – Следующей будет глаголить Петка. Пряха и Петка поменялись местами, и подобно своей старшей сестре норна с венком из пшеницы обвязала вокруг запястья девушки красную нить. Долго всматриваться девушке в глаза Петка не стала, а начала говорить сразу, едва затянула узелок. – Ты считаешь, что отличаешься от прочих. Считаешь, что стоишь на равных с чистокровными, хотя сама ею не являешься. Ты жаждешь внимания к себе того же, что окружало тебя и твой Род. Не мне решать, возымеешь ли этого, но мне решать, что за имя будет дано. Петка умолкла, но лишь на мгновение в прочем, будто задумалась на чем-то. – Марианна. – Норна обрезала нить. – Ныне я сказала свое слово. Следующей будет глаголить Неделька. Место средней сестры заняла младшая, которая несла венок из вербы. Как и обе сестры, она обвязала красную нить на запястье Паутовой и будто с сестринской нежностью взяла ее руку в свою, бледную, но девственно чистую. Из-за вуали было сложно распознать выражение лица Недельки, но Винницкий смог распознать, что глаза ее беспрерывно двигаются, будто она старается заглянуть куда-то глубоко. – Мне нечего тебе сказать, дитя, – сказала, наконец, Неделька и, разрезав нить, промокнула веничек водой, которые держал комендант Сварога, – кроме как утвердить имя, названное сестрой. Впредь для всех будешь ты Марианной. – Норна помазала Паутову влажным веничком. – Ныне я сказала свое слово. Можешь быть свободна… Неделька вернулась к сестрам, а Паутова резво развернулась и нервным шагом зашагала к другим первокурсникам. Кое-как она пыталась натянуть перчатку на руку, а меж тем комендант Двора Хорс объявил следующую фамилию – некая Великая. Это была миниатюрная такая девушка с квадратным личиком, на котором блестели детские голубые глазки. У нее был маленький ровный носик и длинные, красиво уложенные, волосы опалового цвета. На подбородке была ямочка. Великая демонстративно задела плечом Паутову. – Отребье, – сказала Великая Паутовой тихо, но в тишине главного зала даже этот шепот оказался подобен крику. Услышали это все, но зашептались на этот счет не многие. Норны по очереди провели с этой девушкой все те же действа, которые провели с Паутовой, оставив за ней имя Елисавета. Как и в случае с Паутовой, Недельке было нечего сказать Великой. Комендант хорсовичей продолжал вызывать и вызывать первокурсников, и все как один становились на место предыдущего. Ломакина… Захарченко… Стадник… Митькин… Бурейко… Кажлаева… Хорошилов… Семиокин… Ромченко… Гречишкина… Лицеисты выходили один за другим. Пару раз Неделька задержалась и говорила разное. Захарченко она сказала, что та будет стоять на распутье между любовью и дружбой, дескать, это будет самый тяжелый в жизни этой девушки выбор, что, выбрав одно, она, быть может, потеряет другое. А Бурейко заявила, что в ее жизни будут тяжелые испытания, наполненные слезами и болью, но в конечном счете – рано или поздно – все придет к счастливому исходу. Добрынич-Рюриковича назвали Каспером, и Маглиновский невольно припомнил одно знакомое ему привидение, чего Винницкий не оценил. А вот когда самого Маглиновского вызвали, то ему Петка дала имя Гвенаэль, а Неделька подтвердила это решение, заявив: – Только белому ангелу под силу будет справиться с испытаниями, которые ждут его в будущем, а испытания ждут тебя тяжелые и страшные. Ты будешь предан и не один раз, но много. Любовь и дружба смешаются для тебя воедино, а свою судьбу ты упустишь, потому что ей ты будешь не нужен. Но покрытый этим пеплом ты сможешь воспрять, белый ангел. Неделька взяла паузу и, кивнув, обрезала нить. – Имя тебе Гвенаэль. Ныне я сказала свое слово. Можешь быть свободен… После омовения Маглиновский вернулся и встал рядом с Винницким. Лица на однокласснике не было, норны будто сбили с него всю спесь. – Что случилось? – Когда Пряха взяла меня руку, – осторожно ответил Маглиновский, – я увидел… это были самые темные пятна, какие только были в моей жизни. Многие из них я даже не помню. А когда меня коснулась Неделька… как думаешь, провидцы существуют? – Если в магическом обществе это является нормой, – Винницкий пожал плечами, – то почему и нет. Спустя еще десяток человек комендант Двора Хорс назвал фамилию Винницкого, и он вышел вперед, поменявшись местами с Гнутовой, которую норны нарекли Татьяной. Многие, становясь на место предшественника, сразу снимали перчатки, что и сделал Винницкий. Пряха неспешно подошла к нему и обвязала красную нить на запястье. Она провела немощными пальцами по ладони и заглянула в яшмовые глаза. Винницкий почувствовал, что ему смотрят в самую душу, а через миг в зеркале за спинами норн он увидел Милану Эдуардовну и себя, еще маленького. Маленький Винницкий несся с рисунком к Милане Эдуардовне, прося мамочку посмотреть, что он нарисовал. Но мать лишь в ужасе отшатнулась от ребенка и словно испугавшаяся кошка зашипела на него. «Уйди от меня, тварь!» – завопила она и с яростью запустила в Винницкого кружкой. Изображение сменилось. Теперь Винницкого забирали органы опеки от Дины Тимофеевны и Эдуарда Андреевича. Мигнуло… Один из тех работников, которые забирали Винницкого, хватается за сердце, а через пару мгновение падает замертво, слегка подергиваясь в конвульсиях. Мигнуло… Милана Эдуардовна матом кричит на Винницкого, забившегося в угол и умоляющего маму перестать. Она требует это исчадие исчезнуть из ее жизни. Мигнуло… Дедловский, Пашков, Маглиновский и еще парочка одноклассников забирает учебные принадлежности Винницкого и, улюлюкая, уносят их куда глаза глядят, а Винницкий тщетно бежит за ними. Мигнуло… Пашков избивает Винницкого, потому что тот посмел спросить что-то. «Ты, мля, осмелел, говнюк?» Мигнуло… Сочилина и Пашков в окружении одноклассников и одиннадцатиклассников. Все смеются над ним. Дедловский выходит вперед, прямо к сжавшемуся Винницкому – «Мне кажется, что ты мне нравишься, Жень», прочел Дедловский и отвесил Винницкому оплеуху. «Идиот». «Винник, запомни раз и навсегда, я бы никогда в жизни не запала на такое ничтожество как ты!» – Сочилина хохотала со слезами на глазах и глядела на парня во все презрение. Винницкий пытается удрать от этого, но его просто так не оставят, его буду преследовать. Мигнуло… «И почему ты тут сидишь?» – Милана Эдуардовна смотрит на Винницкого с ненавистью и раздражением. «Я только закончил домашку…». «НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ СО МНОЙ, ТВАРЬ!». Удар ногой, конечно, у Миланы Эдуардовны был сильный, не зря мать – полицейский. «Без тебя мне было намного легче, лучше бы я вовремя опомнилась и сделала аборт…». Мигнуло… Дедловский плюется бумажными шариками. Мигнуло… Сочилина демонстративно садится прямо перед носом. Мигнуло… Винницкий на похоронах Эдуарда Андреевича – «Ты не имеешь права находиться здесь, тварь», говорит Милана Эдуардовна. Мигнуло… Мигнуло… Мигнуло… – Бедный мальчик… – Пряха склонила голову на бок и коснулась лица Винницкого. Он заметно вздрогнул. – Ты пережил слишком много боли. За века своей жизни я видела множество детей и у каждого была не сладкая жизнь, но мне почти никогда не встречался настолько сломленный ребенок. Прости, дорогой, что тебе пришлось пережить все эти ужасы снова… По главному залу пронеслись громкие переговоры, потому что услышали это все. Пряха обрезала красную нить. – Ныне я сказала свое слово. Следующей будет Петка. – Да, слишком много замков на душе, – Петка кивнула про себя, заняв место Пряхи и обвязав запястье Винницкого красной нитью. – Замки закрывают любовь, доверие… дружбу. Ты стараешься быть изгоем, каким тебя заклеймили окружающие. Ты придерживаешься мысли, что ты чудовище, каким тебя называла собственная мать. Но ты хочешь другого, ты веришь в другое. Мне это нравится. Какое имя ты дал своей палочке? Ивонна? Зал вновь наполнился громким шепотом пересудов. – Угу. – Она лучница, бьющая точно в цель, – произнесла Петка, – и мнится мне, что она будет прекрасной спутницей для того, кого должны боятся, а не унижать. Асмодей – вот мое решение. Петка обрезала нить и положила ножницы на поднос. – Ныне я сказала свое слово. Следующей будет Неделька. Младшая норна вышла вперед и повязала нить на запястье Винницкого. Девушка робко взяла руку парня и резко дернула головой. Даже сквозь вуаль Винницкий увидел, как округлились глаза Недельки. В зеркале он не видел норн. Не увидел первокурсников. Не увидел остальных мариборцев. Винницкий видел себя, который был куда взрослее и куда злее. Он видел женщину – статную, гордую и холодную. «Ты ничего не сделала!» – «А ты думаешь, что я не хотела сделать, Асмодей? Но преступление не было доказано, а вот твои намерения убить ученицу были» – «Знаешь, Полоз в чем-то прав… ты строишь из себя сильную, но ты слаба, а твою главную слабость я очень хорошо уже знаю» – «Нет!..». Дальше Винницкий видел только крики, смерть и кровь, но его, а чужие. Неделька в ужасе дернула руками и отшатнулась к сестрам. Зеркало за спинами норн задрожало и на мгновение стало прозрачным. Винницкий увидел, как вскочил с места Полозов, обеспокоенный происходящим. Преподаватели шептались, поглядывая на норн и Винницкого. – Кем она была? – спросил Винницкий у Недельки. – Эта женщина? – Не должно ребенку знать будущего, – покачала головой Неделька. – Особенного такого. – Скажи. Зал ахнул. Глаза округлили даже коменданты, а хорсович даже одобрительно ухмыльнулся, будто до подобной наглости сам когда-то опускался, чего – Винницкий был уверен – никогда не было. – Мне нечего тебе сказать, Асмодей, – осторожно произнесла Неделька и, обрезав нить, быстро омыла Винницкого. – Ныне я сказала свое слово, Асмодей. Можешь быть свободен… Неделька наступила на вуаль и чуть было не упала, но сестры успели ее подхватить, и норна удержалась на ногах. Винницкий вернулся к первокурсникам, под их пристальными взглядами, а на его место встала девушка с фамилией Перепилицына. Маглиновский встретил одноклассника ошарашенным взглядом идиота и глупой улыбочкой, но ничего так ему и не сказал. Как не сказал ему ничего и Винницкий, который получил свое новое имя… имя, в котором было что-то, что ему нравилось.