Асмодей никогда не смеется

      На следующее утро Асмодей собирался не спешно, все еще пребывая в полусонном состоянии. Ночь выдалась для парня неспокойной – он постоянно ворочался, а уснул чуть ли не под утро. Мысли то и дело возвращались к двум вещам – к тридцать восьми единицам потенциала в магии и к телу Разумихиной. Каждый раз как парень закрывал глаза, воображение отчетливо рисовало картину заманчивого нежного тела, в котором он пробыл прошлые сутки. Руки постоянно чесались спуститься вниз, чтобы успокоить кровь и фантазию, но кое-как он себя удерживал.       Натягивая льняную белую рубашку, парень не мог избавиться от мысли по поводу своего потенциала в магии. Сегодня это может сказаться на нем, ведь табель с расписанием занятий показывал, что сегодня у Винницкого курс белых чар, сакральная геометрия и травничество. И первые два занятия потребует от него его магического потенциала, и Асмодей совершенно не знал, как ему быть. Вдобавок ему снова придется слушать тихие обсуждения однокурсников его ситуации.       Надев кафтан и взяв сумку, в которой лежали тетради и учебники на сегодняшний день, Асмодей вышел из общежития Хорса на завтрак. Хорсовичи, шедшие вместе с ним, обсуждали все, что только можно – от проведенного вечера до самого разнообразного бреда, связанного с поп-селебрити.       На улице поддувал слабенький ветерок, но все равно было прохладно – Винницкий даже закутался в свой кафтан. К местному климату, где бы Марибор не расположился, парню придется еще привыкнуть.       – Асмодей! – окликнули его, и парень обернулся. Русик и Гончаров нагнали его, и лысый хорсович в очках хлопнул Винницкого по плечу. – Привет, Винник.       – Доброго утра.       – Ты сегодня хмурее обычного, – заметил Ласка.       – Не выспался, – произнес Асмодей.       – А вот мы с хохлом знатно поспали, – не без хвастовства заявил Гончаров. – Дали вечерочком по пивку и кальянчику, вот и отрубило, что без задних ног.       – Угу.       – Я видел, как ты вчера вечером с Илоной Разумихиной возвращался в общагу, – сказал Русик. – Гуляли?       – Вроде как отмечали с Маглиновским поступление, – ответил Асмодей.       – О, тоже, значится, здраво отдохнули? – осведомился Гончаров.       – Они – да.       – А ты? – спросил Руслан.       – Не важно.       Обеденный зал снова полнился студентами и преподавателями, которые рассаживались по четырем столам. Коменданта Демирева Асмодей заприметил во главе стола хорсовичей, а девушка, с которой Константин Владиславович вчера вошел в кофейню, сидела по правую руку от него. Одета она была также в черный кафтан хорсовичей, какие носили почти все девушки-студентки, поэтому Асмодей сделал вывод, что она, скорее всего, одна из старшекурсниц.       Пройдя за стол к свободным местам, Асмодей спросил у Ласки:       – Русик, а что за девушка сидит справа от коменданта?       – Комендант, – прыснул Гончаров.       – Вон та? – уточнил Руслан, указав рукой в изголовье стола, занятое Демиревым, и Винницкий кивнул. – О, это Виктория Олеговна – председатель Дворового профбюро, шестой курс. А что?       – Я ее вчера видел вместе с комендантом в кофейне, – ответил Асмодей.       – Ах, это не удивительно, – отозвался Ласка, протягивая руки к объемным кускам шашлыка из вепря, который был обильно обложен маринованным луком и кусочками помидоров, завернутые в листики поджаренной тортильи, – она и Костя вместе же.       – Вместе они, – прыснул Гончаров, удерживая в руке резной поднос с пирогом, на котором обильно лежали кусочки яблока и манго, сдобренные сахарным песком, – ты большое его слушай, Винник. Костя и Пацура лишь трахаются, но они не вместе.       Асмодей приподнял брови в легком удивлении – Демирев ему представлялся мужчиной немного иного характера, но чтобы просто спать со студенткой…       – А сколько коменданту лет? – уточнил парень.       – Двадцать шесть? – Руслан глянул на Гончарова, задумчиво нахмурившись.       – А не двадцать восемь? – произнес Гончаров, кладя кусочек пирога на разукрашенную синими узорами фарфоровую тарелочку. – Хер его помнит, Асмодей, если честно. Если тебя смущает разница в четыре года, расслабься. Костя, было такое дело, в отношениях был с шаболдой из сварожичей – она на пять лет его младше. Та еще история, ептыть.       – Да, лучше не вспоминать, – кивнул Ласка, подливая из медного самовара горячего чая и кладя в фарфовую кружечку ягоды можжевельника. – Чтобы хорсовичи в одночасье возненавидили человека, такого не бывало по меньше мере… ну да, со времен Коробковой.       – Всего-то три года разница, – развел руками Гончаров.       – Давай не будем о плохом, – Руслан сделал жест рукой, мол, опусти тему, и глянул на Асмодея. – Чаю?       – А есть что покрепче? Чувствую, усну на сегодняшних занятиях.       – Никитушка, – окликнул Гончаров долговязого хорсовича с коротким бобриком темно-шоколадных волос, зачесанных на бок, – подай-ка, будь добр, «Сота».       – А нашего первоклашку не вштырит? – осведомился долговязый хорсович.       – Вштырит, – Гончаров кивнул, прикрыв глаза, – но это же для того, чтобы он был бодричком весь день.       – Что это? – спросил Асмодей, приняв от Гончарова глиянный стаканчик с указательный палец размером. В нем была странная темная жидкость.       – Замудренный эликсирчик, – осклабился Гончаров, скрестив руки на подбородке.       – Мы его называем «Зомби по имени Сот», – пояснил Руслан, отрезая кусочек от мяса вепря, – способен даже мертвого поднять из могилы. Два вида рома, абсент, коричный сироп, сок лимонный и грейпфрутовый.       Асмодей нехотя опустошил стаканчик, и тут по нутру растекся горячий напиток, отдавший по горлу терпкой корицей и кислинкой грейпфрута, смешанная с лимоном. Винницкий поморщился, и Гончаров расхохотался.       – Ну как ощущения? – спросил он.       – Ядрено, – выдохнул Асмодей, ощущая, что сонливость практически как рукой сняло.       – То-то же, – Гончаров кивнул и указал на одну из деревянных пинт рядом с Асмодеем, – будь добр, подай кваску.       Асмодей, откашливаясь от шота, осторожно протянул хорсовичу огромный стакан с резными узорами в виде сов, в которых пенился хмельной напиток. Напротив Асмодея села девушка с овальным милым личиком и ямочкой на подбородке. Карие миндалевидные глаза сразу глянули на Винницкого. Длинные дубовые волосы падали ей на плечи сандаловым оттенком. Ее длинный прямой нос резко контрастировал с округлыми щечками.       – Доброе утро, Асмодей, – сказала она.       – Прости? – смутился Винницкий.       – Ох, прости, – девушка усмехнулась и протянула ему руку, – вчера ты меня видел в другом теле. Антонина Малченкова.       – Старшина, – припомнил Асмодей и, как бы приветствуя ее, кивнул ей. Поняв, что рукопожатия старшина не дождется, она опустила руку.       – О, это же ты, которая Марципан в «Now»! – усмехнулся Гончаров.       – А вы вчера постоянно перебивали нас во время наших речей, когда старшину выбирали, – девушка улыбнулась.       – Не принимай близкой к сердцу, Тонечка, – молвил Гончаров, – мы с Бородой это по приколу делали.       – Сколько тут всего съестного, – протянула Малченкова завороженно. – Можете подать вон тот борщ с пампушками… Спасибо большое.       – Наслаждайся, – кивнул Гончаров, отдавая первокурснице горшочек с бордовым борщецом, в котором плавал уже пропитавшийся жидкость хлеб.       – Тебя не доставали после вчерашнего? – спросила Малченкова у Асмодея.       – Не понимаю, о чем ты.       – Я про вчерашнее занятие у Дементия Павловича, – осторожно произнесла старшина.       – Предлагаю не трогать эту тему, – подал голос Гончаров. – Пацанчику она явно неприятна.       – Не стоило, – произнес Асмодей.       – Забей, дружок, – отмахнулся хорсович.       – В моих интересах, чтобы тебя не доставали с этим наши однокурсники, Асмодей, – сказала Малченкова.       – Кроме обсуждений этого, которые я слышу порой, – ответил ей Асмодей, – меня с этим не достают.       – Люди любят судачить, – сказал Гончаров, делая глоток кваса.       – Если что, – произнесла девушка, – ты всегда можешь мне сказать.       – Благодарю, но я и сам в состоянии за себя постоять, – отозвался Асмодей.       – Больше слушайте его, сударыня, – хрюкнул Маглиновский и потрепал Винницкого по голове. – Рад тебя видеть в твоем теле, Винник.       – Сгинь, сука, – процедил Асмодей, вырываясь из рук сварожича.       – Руслан Юрьевич, – Маглиновский похлопал Ласку по плечу, и тот кивнул, занятый своим завтраком. – Роман Якович…       – Руки жирные, Гвенаэль, – улыбнулся Гончаров и тоже кивнул парню. – Доброго тебе утречка.       Асмодей покончил с обжаренным лососем, которого он бы еще малость подсолил, заев его мягкой питой и запив его черным чаем с ягодами можжевельника. Малченкова обтерла рот и пальцы столовым платочком и вновь глянула на Асмодея.       – Ты на занятиях сегодня будешь? – поинтересовалась она.       – Угу.       – Что у вас первой парой, молодые? – спросил Ласка, делая глоток чая.       – Курс белых чар, – ответила Малченкова.       – Оу, Елена Викторовна… – Руслан и Гончаров обменялись многозначительными взглядами, – хорошо вам будет.       – А кто она?       – Узнаете, Тонечка, – Гончаров положил руку на плечо девушке.       – Знаете, где кабинет ее находится? – спросил Руслан. – Вас проводить?       – Да, будем очень благодарны, – Малченкова улыбнулась и спросила у Асмодея: – Идешь? Или ждешь Илону?       – Идем, – буркнул Асмодей.       – Вам повезло, что у нас пара в кабинете рядом с кабинетом Елены Викторовны, – подметил Руслан, поднимаясь по лестницам.       Поток мариборцев шел по длинным коридорам с высокими потолками, которые фантастично изгибались дугами, переходя в нервюры с красивыми мозаиками. Вдоль нефа тянулись красивые резные лепнины, выполненные в виде необычных растений. Стены были причудливо отделаны деревянными панелями в горчичных тонах. Местами ввысь к нефу уносились полуколонны. Помимо множества картин российской классики в стенах рядками выстраивались ниши, в которых бдели мраморные бюсты. Некоторые мариборцы, проходя мимо них, здоровались и чинно кланялись, а бюсты, как то и подобало воспитанию деятелей, с которых их слепили, благородно отзывались им легкими, но высокими кивками, подчеркивающими их статус.       В двух соседствующих нишах наперебой спорили два бюста. Первый был лысоват, с короткой козлиной бородкой и пышными усами, в целом невзрачный, а выгравированная надпись на постаменте «В.И. Ленин» делала ситуацию до жути нелепой и комичной. Комичной ситуацию делало то, что второй бюст был с аккуратной вырезанной в камне прической, овальной бородкой и будто бы непроницаемыми глазами, а на постаменте было выгравировано «Николай II А. Романов».       – Приказать расстрелять меня! – сокрушался бюст императора Всероссийского, распугивая студентов, которые то и дело дергались в сторону от него. – И всю семью! Бедные мои девочки…       – Да кто тебе сказал, что я этот приказ отдал? – процедил бюст Ленина.       – Лжец!       – На Свердлова то бишь ты совсем не думаешь, царь-батюшка? – едко усмехнулся Ленин, и Николай II зашевелил плечами в ярости.       – Эх, не обращай внимания, Асмодей, – Гончаров махнул рукой на оба бюста, – они всегда спорят из-за этого. Все никак не придут к соглашению, что козел Свердлов.       – А козел Свердлов? – осведомилась Малченкова.       – Да кто же его знает, – развел руками Гончаров.       Стоило только Асмодею отвернуться от двух дискутирующих бюстов, как он тут же наткнулся на огромное полотно в позолоченной раме с вензелями. Юная девушка, изображенная на полотне, была в похоронную грязную белую сорочку, а сама она была очень красивой, так и ворожила. Ее черные глаза гипнотизировали. Она медленно гладила свою темно-ореховую косу своими бледными, практически белыми, ручонками. В дальнем углу картины возле стола в начерченном круге на старом деревянном полу ютился непримечательный священнослужитель в черной робе, курносый, с черными волосами, стриженными «под горшок».       – Панночка! – рявкнул длинноносый бюст с каре в нише возле огромной картины. – Хватит ворожить мариборичей! Не сносная девчонка… За каким лядом я тебя такой писал?..       – Чудно, – буркнул Асмодей себе под нос и поспешил дальше за Гончаровым, Русланом и Малченковой.       – Малый не далеко от нас с тобой ушел, Руся, – сказал Гончаров не без улыбки, – тоже под чары Панночки попал.       – Вмять, я ненавижу эту картину, – сплюнул Руслан, – каждый раз как прохожу мимо нее, эта сучка глазками хлопает.       Мимо Асмодея, Малченковой и третьекурсников пробежали в припрыжку шестеро студенток в зеленых кафтанах, задорно кружась и посмеиваясь. Вместе с ними по коридорам неслась музыка, похожая чем-то на ритмичное биение сердца.

…Сколько лет тебе, мой странник?

Если ты сгубил всех дев,

Ты придёшь к ней утром ранним,

О своей любви пропев.

А-а-а-а, спишь бездыханно.

А-а-а-а, нагрянет нежданно…[1]

      Так эти девушки и унеслись по коридору, задорно приплясывая и прикруживаясь в такт этой странной мрачной песне, в которой тем не менее было что-то завораживающее. Гончаров проводил девушек хмурым взглядом и презрительно сплюнул.       – Дажбожичи, – пробурчал он, – чтоб их…       – Да, странненькие они какие-то, – согласилась Малченкова, подняв бровь и поглядывая на удаляющихся студенток из Дажбога как на дурных.       – Вы еще привыкнете их выходкам, – сказал Руслан и указал вход в кабинет в виде высоких двустворчатых деревянных дверей. – Вам сюда.       – Спасибо вам большое, – Малченкова мило улыбнулась третьекурсникам и вошла в кабинет.       – Ну давай, удачи тебе, Асмодей, – Руслан махнул рукой и вместе с Гончаровым пошел дальше по коридору.       Асмодей вошел через раскрытые двери в полумрачный кабинет. Высокое стрельчатое окно выходило на Сумеречье, а по бокам свесились портьеры сливочного цвета, подвязанные черными лентами, на которые была необычная пошивка из серебряных нитей. Вдоль стен выстроились высокие стеллажи с книгами и светильниками. Не было никакого намека на учебную доску, а большую часть места занимали мягкие кресла с коралловыми подушками. На столике расцветали бутоны белокрыльника, фантастично похожие на сердце. Никакого амфитеатра для студентов не было вовсе – хорсовичи занимали множество свободных кресел с пуфиками и низенькими столиками.       Асмодей присел в кресло, которое расположилось возле большой картины в позолоченной раме с завитушками. На картине было изображено множество скалистых уступов, лежащих среди спокойной глади реки, а вдали темнел своей зеленью лес. В углу картины была подпись художника «Александр Афонин»[2]. Асмодей оставил сумку у ножек кресла, положив на стол тетрадь и ручку.       Курс Винницкого уже успел разбиться на какие-то свои группки, которые умудрялись придерживаться себя, и Асмодей вновь почувствовал себя вороной среди голубей, как бывало в бытность в школе. Несколько раз парень заметил, как на него косятся, и следом до него долетали обрывки фраз, оброненные в его сторону.       – Какой-то он нелюдимый, – шептались хорсовичи.       – Еще бы, с таким-то потенциалом, – поддерживали кивками другие.       – Я видел, как старшина с ним говорила, – тихо произносил кто-то третий, – и как Антонина только этот его взгляд выдерживала?       Асмодей хмыкнул про себя, и в этот момент над ним возвысился хорсович со знакомо вьющимися каштановыми волосами. Это треугольное лицо с высокими скулами Винницкий точно где-то видел, но вот только где – этого он не мог вспомнить. Но однокурсник был парню знаком до жути, явно он его видел не так давно.       Рубашка небрежно была на выпуск. Верхняя пуговица расстегнута, а галстук с вышитой змеей Двора был распущен и не завязан.       – Я упаду рядом с тобой? – осведомился он, стягивая кафтан.       – Можешь рискнуть, – Асмодей пожал плечами.       Со всей возможной вальяжностью хорсович рухнул в кресло рядом, бросив сумку с тетрадями у ножек. Парень вытянул ноги и потянулся, позевывая. Перешептывания однокурсников со всех сторон он игнорировал, отдавшись полностью экрану телефона и происходящему там.       – А почему Каспер сел с ним? – шепнул кто-то кому-то еще, и в голове Асмодея будто вспыхнула лампочка. Каспер!.. Также назвали Добрынич-Рюриковича норны на обряде имянаречения.       – Я обязан садиться только с кем-то определенным? – громко вопросил Добрынич-Рюрикович, ставя телефон на блокировку. – Как бабки сранные, ей-богу… хватит пиздеть. Не обращай на них внимания, Асмодей, – сказал он Винницкому, – люди любят обсуждать других людей. Подчас в негативном ключе.       – Учту.       – Посылай всех и каждого на хер…       – Я игнорирую их, – отозвался Асмодей.       – Хорошее решение, – Добрынич-Рюрикович улыбнулся и прикрыл на мгновение глаза. – Твой друг, с которым ты был на обряде, он же к сварожичам попал?       – Угу.       – Небось тяжко без кореша рядом.       – Маглиновский – долбоклюй, а не друг.       Добрынич-Рюрикович загоготал, чуть не рухнув спиной назад и не повалив кресло. Он наклонился вперед, утирая слезы, и глянул на Асмодея. Со стороны коридора ударил колокол – занятие началось.       – Все хорошие друзья так отзываются друг о друге, – сказал он. – Я и Коля так тоже порой обращаемся друг другу. Конечно, когда он умудряется появиться… Но я так думаю, – продолжил Добрынич-Рюрикович, заведя руки за голову, – у Двора Хорс есть еще один друг в стане Двора Сварог.       – Их мало?       – По пальцам пересчитать, – заявил Добрынич-Рюрикович. – Нас же не любят и херососят постоянно.       – Эй! – шикнула девушка-хорсович, обернувшись к однокурсникам. – Может, вы оба замолчите? Занятие так-то началось.       – А ты с хера ли мне рот затыкаешь, подружка? Пара начинается с приходом препода, а Кощеева опаздывает всегда. Рот ставлю, – Добрынич-Рюрикович пересел в кресле, закинув на локоть ногу, – на полпары опоздает.       – Откуда бы тебе это знать?       – Ну, дай подумать… – Добрынич-Рюрикович задумчиво почесал подбородок. – Вряд ли это связано с тем, что мой старший брат учится на шестом курсе и знает о Мариборе больше, чем каждый из нас вместе взятых.       – Выебываешься?       – Разумеется, – осклабился Добрынич-Рюрикович и перевел взгляд на двери, выходящие в коридор. – О, ты погляди-ка, Асмодей.       Разумихина заглядывала в кабинет, стоя в дверях, и, убедившись, что преподавателя – кем бы эта Елена Викторовна Кощеева ни была – нет, вбежала в аудиторию, опрометью кинувшись к свободному креслу, которое с громким шумом пододвинула к Асмодею и села рядом. Ее светло-русые волосы были растрепаны.       – Доброе утро, Асмодей, – шепнула она и принялась рыться в шоппере. В нем она отыскала гребень и принялась расчесывать свои прелестные локоны. – Я просто офигела, как умудрилась проспать все на свете. И завтрак, и возможность сходить в душ. Я даже ночной топ не переодела, ты представляешь?       – Какая трагедия, – буркнул Асмодей.       – Да! – воскликнула Разумихина и убрала расческу, вынув вместо нее ручное зеркальце с пудрой. – Ты посмотри на меня – без галстука, не накрашена. Писец… Я еще в коридоре с кем-то столкнулась, пока бежала сюда.       – Нам бы твои проблемы, Илона, – хохотнул Добрынич-Рюрикович, положив голову на руку, которую поставил на локоть кресла.       – А ты кто?.. – Разумихина нахмурилась, глянув на однокурсника.       – Каспер из Добрынич-Рюриковичей, – улыбнулся он.       – Ах, у тебя же, кажется, старший брат учится курсами старше, – произнесла Разумихина, подняв палец.       – Коля, – Добрынич-Рюрикович кивнул, – он один из верхушки Студсовета Двора Хорс.       – А может ты не будешь так нагло врать? – поинтересовалась девушка-хорсович, сидящая по правую руку от Добрынич-Рюриковича. – Я видела председателя Студенческого совета, и она не особо на парня похожа.       – А может ты не будешь лезть в чужие разговоры? – спросил Добрынич-Рюрикович в ответ. – Я и не сказал, что он – председ, но один из приближенных председа. И коменданта.       – Показушник, – фыркнула девушка.       – Отъебись.       – Ох уж эти люди, вечно лезут, – заметила Разумихина.       – И не говори.       – Простите за опоздание! Столкнулась с какой-то студенткой в коридоре и пришлось собирать заново всю эту не всравшуюся мне кипу бумаг и пособий, но Полоз считает, что мне полезно к ним обращаться. Послала бы его на хер, но не могу.       Женщина – а точнее девушка – вошедшая в кабинет была одета в белоснежную рубашку, которая обтягивала и без этого не уступающую Разумихиной грудь. Причем, как заметил Асмодей, и похоже не только он один, женщина – а точнее девушка – побрезговала надеть лифчик, поэтому манящие прелести все могли лицезреть с разной степенью интереса. Черные брюки в клетку обтягивали стройные ножки и попу, а с пояса свисали подтяжки. На ногах были белые кроссовки.       Ее васильковые глаза были по-детски наивны, а светлые волосы колыхались от каждого шага.       – Твою мать, – прошептала Разумихина, сжавшись в кресле.       – Что? – Асмодей глянула на однокурсницу.       – Я с ней столкнулась в коридоре, – отозвалась девушка, прикрыв лицо ладонью в надежде, что преподавательница не обратит на Разумихину внимания.       – Думаешь, что тебя отчитают? – тихо поинтересовался Добрынич-Рюрикович не без улыбки.       – Так я же просто слиняла сюда, не помогла ей, – заявила Разумихина, – опаздывала. Мне писец…       – Итак, – проговорила женщина – а точнее девушка – подворачивая рукава своей белой рубашки, – здесь у нас первый курс. Меня зовут Елена Викторовна Кощеева, и я буду вести у вас курс белых чар. Будем знакомы, – она улыбнулась, прикрыв глаза и подняв два пальца.       – Ты… – выдохнул Асмодей, распознав в Елене Викторовне девушку, которая после поиска алатырь-камня чмокнула его в щеку и здоровалась с ним прошлым утром, которую звали… Еленой…       – Я, Асмодей, – искристо хихикнула Елена Викторовна и подмигнула ему, – здравствуй.       – Ты ее знаешь? – Разумихина со странным взглядом глянула на Винницкого.       – Не то, чтобы… Она была на поляне, когда алатырь переместил меня и тебя, – ответил Асмодей Разумихиной.       – Ах, припоминаю что-то такое… она же еще… – девушка осеклась и медленно перевела взгляд серо-зеленых глаз сперва на Асмодея, а затем резво метнула их на Кощееву, округлив их. Она пыталась что-то сказать, но слов так и не нашла, поэтому сжала губы в тонкую ниточку и отвела взгляд. Несколько прядей упали ей на глаза. Елена Викторовна хлопнула в ладони, встав рядом со своим кресла, возле которого бросила какие-то книги, бумажки и свитки.       – У кого-нибудь из вас есть предположения, чем мы будем заниматься? – поинтересовалась Кощеева с улыбкой.       – По логике будем изучать белые чары?       – Хорошая теория, Альберт, – ответила Елена Викторовна, – но ты немного промахнулся от яблочка. Еще предположения? Асмодей?       – Не знаю.       – Курс белых чар, Асмодей, – начала Елена Викторовна несколько томно, выдержав паузу, и неспешно шагнула в сторону Винницкого, – изучает практически любое магическое воздействие посредством ваших палочек.       Она вынула из кармана свою палочку – с красивыми резными переплетениями позолоченных лиан и маленьким кристаллом. Все первокурсники уставились на нее.       – Маришка, – представила Елена Викторовна, шевельнув рукой, в которой держала палочку. – Виноградная лоза, волос русалки, пять и семь вершков. Темпераментная, но верная – люблю ее очень. Но я отвлеклась, – Елена Викторовна коснулась концом Маришки подбородка Асмодея, подойдя к нему, и тот нахмурился, – принципы работы магии ты изучишь на занятиях у папы, а на моих уроках я научу тебя высчитывать энтропию магии, читать по-старославянски, формируя словесный образ формул. Ты и я рассмотрим ведичество во всех народных проявлениях, Асмодей.       – Елена… Викторовна… он тут не один, как бы, – подала голос Малченкова, и Кощеева прикрыла на мгновение глаза, поморщившись, но в следующую секунду одарила старшину первого курса натянутой улыбкой.       – Мы с вами будем все это изучать, ребятки, – исправилась она и двинулась обратно к своему креслу, пройдя мимо сжавшейся Разумихиной, не обратив на ту никакого внимания. – Вы брали какие-нибудь учебники по магическим формулам в Библиотеке Иванушки? Асмодей?       Однокурсники общей массой глянули на парня.       – Пособие по формулам.       – Косма Верхотурский? – Елена Викторовна нагнулась, выставив на показ попу, и Разумихина отвела взгляд, возведя очи горя. – «Магия и алтайское ведичество: пороговые мосты»?       – Угу.       – На помойку этот кирпич, – бросила Кощеева через плечо, – писать ни хера не умел, да еще и предлагал таким молодым сразу изучать алтайскую магию. А хер вам… Вот, – Елена Викторовна выпрямилась, держа в руке две книги, – они тебе… кхм, вам понадобятся на моих уроках. Запиши себе где-нибудь – Филарет Гумилевский, «Собрание сочинений по основным постулатам магии, дополненное формулярным содержанием». Длинное название, знаю, но это лучший вариант. А это просто – «Старославянский язык: основная и углубленная позиция в изучении магических формул». На первом уроке мы обойдемся без использования палочек и практики с формулами. Обратимся пока к теории…       Вверх взметнулась рука старшины, и Елена Викторовна вновь поморщилась. Она положила книги на свое кресло и кивнула Малченковой.       – Да, Томочка? Какой вопрос?       – Зачет, – коротко пояснила девушка, – как нам его получить?       – Ой, фе, зачет, – Елена Викторовна сделала вид, будто ее тошнит, – не люблю обсуждать это. Студенты каждый раз нервничают перед ними.       – Но нам же надо знать, что нас будет ждать, – развела руками Малченкова, и Елена Викторовна цокнула, возведя очи горя.       – Ладно-ладно, Тонь, лишь бы ты не нудила. Хочешь зачет? – Елена Викторовна выдержала паузу, ожидая, что старшина первокурсников кивнет. – Перескажи мне двенадцать основных магических законов, которые папа даст вам. Правильно прочти мне текст о собрании волхвов на старославянском. О, и перед зачетом тебе еще потребуется в верной последовательности расположить жестовую составляющую формулы и, естественно, прочесть ее так, чтобы чары сработали. Все очень легко, – Кощеева не без энтузиазма пожала плечами. – Довольна? Может, теперь, когда мы покончим с нудятиной о зачете, перейдем к интересному?       Малченкова ничего не сказала, и Елена Викторовна, усмехнувшись, вынула из кармана свою палочку. Взмахнув ей, она произнесла «Покажи имъ, что написано ѯдѣсь!», наведя Маришку на «Собрание сочинений по основным постулатам магии, дополненное формулярным содержанием». Книга распахнулась на первых страницах, и отдельные слова заблестели. В следующий момент золотистые буквы вспыхнули в воздухе, полностью копируя структуру из работы Гумилевского.       Елена Викторовна скрестила руки на груди.       – Начну, пожалуй, с принципа работы магии, – сказала Кощеева. – Каждое заклинание и любые чары читаются по формуле, которая строится по сложной системе. Объяснять вам смысл этих систем нет вообще никакого резона – ни вы, ни я, никто вообще не пользуется этим. Если, конечно, вы не решите построить свою свою собственную формулу, тогда да, вам придется посидеть с рекомендательными пособиями и учебниками, которые писались на церковно-славянском… та еще баламуть, если честно.       – Но мы же должны знать хотя бы минимальный принцип работы системы? – вопросила Малченкова.       – Ох, да что же ты занудствуешь… – Елена Викторовна коснулась пальцами переносицы, вновь поморщившись. – Ты ее поймешь? Я могу показать. Покажи имъ следоующоую страницоу[3], – добавила она, вновь взмахнув палочкой.       Часть букв начала перестраиваться, а на месте других стояли появляться новые символы старославянского языка. Вспыхивали магические зарисовки малопонятных схем с символами из математики или физики из раздела кинематики движения или силы давления. Разумихина, сидящая рядом с Асмодеем, тихо чертыхнулась при виде всего этого, а Добрынич-Рюрикович наклонился к однокурснику, шепнув ему на ухо:       – Теперь я понимаю, что она имела в виду.       – Угу.       – Это схема системы самой легкой формулы – «Свѣти»[4], – Елена Викторовна указала на появившийся комплект букв и изображений, – самое простое заклинание, призывающее на конце палочки пучок магического света. Штука полезная, но ты, Тоня, попробуй разобраться во всех этих указаниях и замечаниях – охереешь от этого. Поэтому я и опускаю эти детали, вам они не всруться. Но важны кое-какие другие детали.       Елена Викторовна взмахнула палочкой в сторону штор, бросив резко «Поусть ст҃ры ѯакроютъ намъ свѣтъ!»[5] Помещение мгновенно погрузилось во мрак благодаря шторам, которые развязались и моментально затянули высокие окна. Мрак развевался мерцающим проекциям в воздухе. Елена Викторовна проделала круговое движение палочкой, произнеся:       – Свѣти. – На конце Маришки вспыхнул пучок белесого света, озаривший часть кабинета и ухмыляющуюся Кощееву. – Сейчас были как раз эти две детали, – заявила она, – у кого-нибудь есть идеи, что это за детали?       – Заговор и наказ, – прошептала Разумихина Асмодею, – она использовала два разных вида ведичества для чтения формул.       – Хоть кто-нибудь? Асмодей?       – Скажи ты.       – Я боюсь… – тихо пискнула Разумихина.       – Боже… – Асмодей тяжело вздохнул. – Заговор и наказ?       – Оу, ты знаешь? – Елена Викторовна одобрительно похлопала в ладоши. – Твоя соседочка, столкнувшаяся со мной в коридоре, подсказала, да?       – Вмять… – Разумихина поморщилась.       – Ничего, это хорошо, что вы подсказываете друг другу, – сказала Елена Викторовна, улыбаясь, – работа в команде важна, хех. Но не на моих уроках, Илона, – добавила Елена Викторовна несколько суровее. – Никаких подсказок я не потерплю, особенно от бестактных девиц! Пискнешь хоть раз, вылетишь из моего кабинета, уяснила? Разумихина проглотила застрявший в горле ком и робко кивнула, а Асмодей подивился, с какой потрясающей скоростью доброта и расположенность Кощеевой сменилось тоном, так страшно похожим на Полозовские.       – Заговор и наказ, – повторила Кощеева, вновь вернувшись в стезю веселенькой девчушки, – ты, Асмодей, верно сказал, но разницу едва ли поймешь. Ничего страшного, – промурлыкала Елена Викторовна, глядя на парня, – я объясню. Наказ – это вид коротких заклинаний… как правило. Мы, маги, их часто используем. На этом курсе наказы со мной ты будешь изучать постоянно. Возможно, – добавила Елена Викторовна многозначительно растягивая слоги, – наказы, связанные не только с воздействием на элементы природы, но и с предметами личного имения… кто знает, хи-хи.       Добрынич-Рюрикович и Разумихина глянули на Асмодея. Первый с удивлением и легкой завистью, что такая преподавательница практически в открытую заигрывает с Винницким, а Разумихина с неодобрением. Ее вид выражал отторжение и недовольство Кощеевой. И было в ее взгляде что-то еще, что Асмодей не мог распознать, но было это что-то знакомое… до жути знакомое.       – Для элементарных формул принцип работы наказа крайне прост, Асмодей, – продолжала меж тем Елена Викторовна, – маг вкладывает свой потенциал в простой и понятный «приказ». И – вуаля! – магия исполняет желаемое. Просто, грубо – как я люблю… – добавила как бы между делом Кощеева, прикрыв на мгновение глаза, – …эффективно, подчас безотказно и, главное, моментально. Заговор же – это сложносоставные формулы, предложение или цепочка предложений. Молитвы, стихи, белые стихи, песнопения – все это можно обратить в формулы. «Сверхъестественное» смотрели?       Нестройное «да» пары голосов прокатилось по кабинету.       – Значит, там вы могли видеть банальный пример экзорцизма – обычная молитва, но наложенная как заговор. И в этом случае всегда требуется больше практики, больше мастерства. Как насчет практического примера на деле? Асмодей, поможешь?       – Э-э…       – Ну же, – Елена Викторовна в припрыжку подскочила к Винницкому и взяла его за руку – та задрожала мгновенно, и Асмодей сглотнул подступивший ком. Тридцать восемь единиц потенциала ему ничем не помогут, а Кощеева прекрасно знает о его потенциале. Она наклонилась к нему и шепнула на ухо: – Я знаю, но доверься мне, прошу…       – Угу.       – Расчудесненько! – воскликнула Елена Викторовна и потянула Асмодея следом за собой к своему креслу. Асмодей окинул взглядом Добрынич-Рюриковича и Разумихину, которая отвела взгляд от Винницкого и Кощеевой, упорно делая вид, что на своих ноготках увидела что-то интересное. – Ох, но нам нужна еще жертва… ой, точнее доброволец. Илоночка, – протянула Елена Викторовна, привлекая внимание девушки, – не хочешь помочь Асмодеюшке, – она взяла его под руку, – и мне?       – У меня есть выбор?       – Нет, – Елена Викторовна улыбнулась. Слишком гадко, как подметил для себя Асмодей.       Разумихина, прикрыв глаза и вздохнув, встала с кресла и подошла к Асмодею и Елене Викторовне, которая поставила парня и Разумихину друг напротив друга, распорядившись достать палочки. Асмодей осторожно выдохнул и вытащил Ивонну из внутреннего кармана кафтана, а Разумихина достала свою палочку из кармана брюк. Палочка ее была тонкой и черной с навершием перламутра и завитушкой как у ракушки ее узоры.       – Красивая, – оценила Елена Викторовна без этого особого энтузиазма и хмуро, – как назвала?       – Фалерия – розовое дерево, волос единорога, четыре с половиной вершка, – сухо отчеканила Разумихина.       – Похвально, а ты, Асмодей, как назвал? – Елена Викторовна осторожно провела пальчиками по палочке Винницкого.       – Ивонна – граб, шерсть волколака. Длину не знаю.       – Хмм… – Елена Викторовна задумчиво провела пальцами по подбородку. – Я бы дала ей около пяти с половиной вершков, может чуть больше. Ну ладно, познакомились и будет нам.       Елена Викторовна встала позади Асмодея и положила руки ему на плечи, парня вновь взяла дрожь.       – Палочки на изготовку, Асмодей, – сказала она, и Винницкий встретился взглядом с Разумихиной, которая недовольным выражением лица смотрела на Кощееву. Нехотя девушка подняла палочку на уровень подбородка, вытянув ее, – Асмодей сделал то же. – Не волнуйся, у тебя получится, – сказала Елена Викторовна ему на ухо и что-то шепнула, чего Винницкий не смог разобрать.       Елена Викторовна подошла к Разумихиной и что-то шепнула на ухо ей. Девушка сперва нахмурилась, взглянула на Кощееву, которая невинно улыбалась от уха до уха. В следующий момент глаза Разумихиной округлились, и девушка выронила Фалерию, рухнув на пол и истошно завереща, отчего многие первокурсники закрыли уши. Разумихина вопила, будто ее резали, она отползла в дальний угол, где ее начала бить дрожь. Она ногтями схватилась за лицо, чуть ли не царапая его.       – Ты видишь яркий пример сглаза, Асмодей, – сказала Елена Викторовна Винницкому, – вызванный шепотком. Этот легкий вид заговора обычно произносится очень быстрым бормотанием формулы на ухо жертвы.       – А что за сглаз?       – Ах, – Елена Викторовна отмахнулась, – обыкновенная истерия, но она может принять не слыханные обороты, если вовремя не спохватиться. Видишь, как Илона уже готова одежду рвать на себе? Надо бы этот сглаз снять, не так ли?       – Что я должен делать?       – Бози, какой зе ти лапочка, – промурлыкала Елена Викторовна, проведя пальцем по подбородку Асмодея, – заботишься о подружечке. Наведи Ивонну на Илоночку и прикажи – «какъ на мнѣ нѣтъ, такъ поусть i҃ на нѣмъ нѥ бѫдетъ».       Разумихина извернулась в своем углу и принялась биться головой о стену, попутно хватая себя за волосы и пытаясь их вырвать. Асмодей поморщился, подходя к девушке, и вытянул руку с Ивонной. Он громко повторил формулу заговора, которую ему озвучила Кощеева, и Ивонна на мгновение дрогнула в его руке, но ничего не произошло. Асмодей глянул на Елену Викторовну, которая нахмурилась. Со стороны однокурсников послышались смешки, но Кощеева вопросительно подняла брови на аудиторию студентов, и в кабинете вновь единственным звуком стал рев Разумихиной, погруженной в истерию.       – Давай вместе, Асмодей, – предложила Елена Викторовна и, подойдя к Винницкому, прижалась к нему. Взяла его руку, сжимающую Ивонну, в свою. – От тебя вкусно пахнет,       – тихо произнесла она и добавила: – Сосредоточься на том, что я тебе шептала – там то же был заговор-шепоток…       – Я ничего не разобрал.       – Нет, ты разобрал, просто еще не понял, – улыбнулась Елена Викторовна. – Представь, что ты зачерпываешь сахар ложкой, где сахар – это магия, а ложка – твой потенциал. Повторяй за мной – какъ на мнѣ нѣтъ…       – Какъ на мнѣ нѣтъ…       – …такъ поусть i҃ на нѣмъ нѥ бѫдетъ.       – …такъ поусть i҃ на нѣмъ нѥ бѫдетъ.       Разумихина потянула ногтями кожу под глазами и замерла. Через мгновение она расслабилась, и руки ее рухнули ей на колени. Девушка проморгалась, и ее глаза округлились в очередной раз – Елена Викторовна прижалась носиком и щекой к щеке Асмодея и улыбалась Разумихиной. Та вскочила с места, подхватив Фалерию, и, отряхнув кафтан, резвым шагом ретировалась к своему месту. Кощеева проводила Разумихину взглядом и, извернувшись на носках, глянула на Асмодея.       – Отличная работа, мальчик мой, – прощебетала она и чмокнула его в щеку. – Можешь сесть рядом со своей подружкой.       Асмодей быстро сел в кресло, и Добрынич-Рюрикович склонился к нему.       – Викторовну, похоже, вовсе не волнует, что она с тобой так открыто заигрывает, Асмодей, – произнес он.       – Шаболда… – тихо пробурчала Разумихина.       Асмодей ничего не сказал на это, но понял, что с этой женщиной – точнее девушкой – придется быть осторожнее. Это было практически схоже с тем, что было в начале общения Винницкого и Сочилиной. Та тоже временами прижималась к нему, невольно ложила руку на его или подбородок ему на плечо, томно дыша ему в ухо или что-то говоря. Также невольно чмокала его в щеку, когда он ей помогал с чем-нибудь.