***
Волька не любил яриловичского лебедя, никогда не понимал, почему Головы выбрали эту птицу в качестве тотемного животного его Двора. Если она была оскорбленным воином, что наполнен смиренностью и благодушием, то сам Дьячихин не находил в себе этих черт. Что во время учебы в Мариборе, мужчина не понимал этого, что сейчас, когда прошло уже много лет с момента ухода из лицея. Однако стены Гнезда давили на него, давили не только иссиня-черными панелями и посеревшими от времени лепнинами с изысканной отделкой, сколько неприятными воспоминаниями. Слух об убийстве братьев и сестер достиг в самый не подходящий момент. Тогда Владимир думал, как ему отомстить за такое бесчеловечие. Долго откладывалось, не было лазейки. Наверное, если бы не этот паренек Николай, назвавший Анастасию дивергентом, то Дьячихин и чахлил дальше в Самаре. Наверное, если бы не тот злополучный день в Самаре, когда хорсовичи заявились в мастерскую, а магическая полиция не вскрыла ячейку лессепситов, то мужчина продолжал бы заниматься сбором «обезьянок». Наверное, ему следовало поблагодарить ту ребятню-первогодок. Пару из них – двух парней – он видел на Задушнице. Те перетирали с хорсовичами из прибора их Двора. Один был лысый, с неприятным лицом, а второй, если говор выдавал верно, родом, похоже, откуда-то из Полтавы. Они ничего не знали, судя по всему. Но вот третий – его лицо Володя знал хорошо, за столько лет даже не поменялся. Такой же мягкий на вид, малость женственный, но злобен этот выродок, что хоть сам придушись, лишь бы не видеть его. Калач... Насколько же хорсовичи бесчеловечны, раз так легко закрыли глаза на убийство детей? Мольфар не понимал, но ему и не надо было. Решение им было принято как раз тогда, когда ветер утихомирил слухи о появлении разъяренного перевертыша. Мальчуган был побочкой, средством, крайней мерой. Да, сердечко ныло за него, но что поделать, паренек заслужил действительно лучшей участи, хотя он и так умирал. Со стариной Емельяновичем разработали они план по проявлению яриловичей. Следовало вернуть Двор в лоно бытия. – Для этого нужно добраться до алатырь-камня, – сказал старик после облавы на Санктум. – Крепость охраняют слишком хорошо, – Дьячихин не согласно закачал головой. – Мы сможем лишь на Медном бульваре тусоваться. – А как же старые ходы? – осведомился с глубоким акцентом немца Лингг. – Карты добудешь? – Дьячихин вопросительно изогнул брови. – Эх, молодежь, – тяжко вздохнул Емельянович, – всему вас надо учить. Ты еще скажи, что надо бы какой-нибудь отвлекающий маневр. – Лишним он не будет, – задумчиво молвил на это Володя. Потребовался весь остаток сентября, чтобы вызнать нужное. Нынешний выпускной год Марибора вообще не желал готовиться к Задушнице, делал все из-под палки, а она казалась Дьячихину хорошей возможностью. А когда мужчина заслышал про некую Настю Коробкову и то, что ее активно буллят хорсовичи, то сперва ему показалось не плохой мыслью заманить ее. – И что тебе мешает? – осведомился после этих новостей Кастор. – Включи свое обаяние и эту… Was ist mit dem Wort in deiner Sprache?.. Психологию! – Она встречается с комендантом сварожичей, – мотнул головой Савватьевич. – Опасно к ней лезть, Кастор. Но можешь быть спокоен, друг мой, я уже припас одну запасную идейку. – Was ist das für eine Idee? О, да, идейка была хороша. Елизар Манилов был не плохим подспорьем, сломанным, предоставленным самому себе среди всех призраков прошлого, которые тучей грехов повисли на его плечах. А какого же было удивление Дьячихина, когда вызналось, что Алкидович еще и был тем самым засланцем, из-за которого перебили однодворцев мужчины. Бедные детишки… Манипулировать этим простофилей было легче легкого. В первую встречу с ним в одном из уютненьких кафе на Медном бульваре он сидел словно забитый котенок, весь трясся и заикался, вспоминая шестнадцатый год. – Твоей вины в том нет, – говорил ему Дьячихин с сочувствием, – другие хорсовичи сподвигли тебя. Они… – мужчина помедлил, якобы подбирая верное слово, – угрожали тебе? – Они сказали, что, если я не соглашусь… Манилов почти захныкал. – Успокойтесь, Елизар, – Дьячихин потрепал парня в очках по плечу. – Порой мы не можем сказать, правильный мы делаем выбор или же нет. Остается лишь его сделать, чтобы потом столкнуться с последствиями. – Но не такими же тяжелыми. – Тяжелые или нет, но даже чувство вины мы в состоянии пересилить, – Владимир демонстративно сжал кулаки, – чтобы искупить грехи, только тогда мы сможем прийти к пониманию умиротворения. – Это же как система? Я смогу ее сломать? – Любая система – колесо, – проговорил Савватьевич весомо, – а колесо склонно ломаться. – Тогда что потребуется от меня? Вольке требовалось время и информация, ею Алкидович делился охотно. Рассказ про Анастасию Коробкову и Павла Чижа был одним из самых интересных. Безответная любовь, наполненная обещаниями и ложью, что вылилась в измену и убийство. Деталей Манилов не знал, а Дьячихину они были не нужны. Картина виделась ему простой – Павел, один из убийц яриловичей, поиграл с однокурсницей Анастасией, бросил ее. А та, бедная и привязанная к нему, нашла утешение в коменданте сварожичей, который и подтолкнул ее к убийству. Сварожичи ненавидят хорсовичей, а те их. И Родион Векшин ненавидел Павла. – Некоторые вещи никогда не меняются, – заметил Дьячихин, мозгуя план вместе с Тереховой. – Как эти двое грызлись в мою учебу, так грызутся по сей. – Я слышала, между этими Дворами перемирие, – задумчиво произнесла девушка. – Это весьма необычно. Твой мир странен, Володь. – Наш мир, – поправил Волька, сурово подняв палец. Прошло время, а девушка до сих пор не могла привыкнуть, что она такой же полноправный мольфар, член этой системы, этого сообщества, а не аномалия – простец без магического таланта, способный к формированию самого простого набора кат. – Марибор не столько учит магии, сколько учит выживать. Так говорили Головы всегда, и эта догма все еще лежит в основе. Если перемирие есть, – рассуждал Савватьевич, – оно шаткое – держится на паре людей. – Коробкова бежала к сварожичам, – сообщил Манилов, чем привлек внимание Дьячихина. У мужчины глаза округлились до размера черных дыр, вылетали из глазниц от этих слов. Нонсенс! На своей памяти Дьячихин не упомнил ни единого случая, когда хоть один мольфар менял решение алатырь-камня, сделанное однажды. Аномалия? – Убийца одного из своих в стане врага, – Владимир чиркнул ногтем по гладкому подбородку, – его можно ненавидеть еще сильнее. Анастасии ваши, Елизар, устраивали темную? – Нет, – покачал головой Манилов. – Отчего же? Что их удерживает? – Я слышала по улицам от ребят в красном, что этих… хорсовичей в узде держит их комендант, – заявила Терехова. – Константин Владиславович, – согласился Манилов, – он пресекал и продолжает на корню любые мысли о Коробковой. – Анастасии, – поправил Дьячихин, глянув на Манилова исподлобья, – имена даны нам не спроста, Елизар. Норны не шутки ради защищают наши мирские дарованными, а обращение в Мариборе по фамилии – верх не уважения. – Она ведь убила Павлика, – Алкидович понурился, – и потеряла всякое уважение. Даже самых младших. Дьячихин проигнорировал это. – Я слышал про этого Константина Демирева, – начал было Володя, – якобы он – Сильнейший, следующий Хозяин Медной горы. Ему в самом деле пророчат место Екатерины Андреевны? – Никто из наших не сомневается в нем. – Значит, он представляет угрозу. Не то, чтобы Волька боялся коменданта хорсовичей, но одним Развеивающим наказом смести две Территории? Этот мужчина представлял интерес еще больший. Дьячихину хотелось с ним пообщаться, как-нибудь подобраться к нему. Но появится ли возможность? Владимир думал, что одного взгляда на коменданта хорсовичей на Задушнице ему хватило. Аура вокруг него была действительно мощной, постоянно активной, с таким условием к нему не приблизиться – он моментально почувствует тебя, даже если ты будешь подавлять проявление своей ауры. Конечно, когда покаянник пробудился, Савватьевич малясь выпал с картины, которую увидел. Он не ставил, что Навь и обратная магия так извращают в посмертии, но этот Павел оказался, что твой подкроватный монстр. Он так мутузил эту Анастасию, что за девушку невольно набухнул бутон страха. План подразумевал, что сбитый с толку убиенный хорсович бежит в место, откуда был собран субстрат – Места Силы притягивают существ, если они чувствуют эфирную связь с ним. А с этим брошенным Кругом связь была сильная – сосуд собирали там же. Больше всего во всей этой ситуации Дьячихин поражался Тереховой – она быстро адаптировалась к сложным магическим формулам. Ритуалам особенно. План с призывом покаянника сработал не в последнюю очередь благодаря ей, а куда в большей – Манилову. Дьячихин прибыл на Задушницу, когда шла поминальная панихида, тогда ощущение блокировки бытовых чар было сильнее. – Кости расставлены в трех углах плато, – сообщил Елизар Вольке. – Я сниму обереги. – Оставь активным один, – шепнул ему Савватьевич в не малой толчее мольфаров, – чтобы приборы ничего не заподозрили. Нам осложнения не нужны. Елизар, похоже, остался глух к словам Дьячихина. Очень малый процент мольфаров способен чувствовать препоны из-за расставленных оберегов. Дьячихин был из тех, кто ощущал даже тонюсенькое изменение в дозволении черпать магию. И когда обереги были сняты, Володя моментально понял, что этот очкастый дурень убрал все три. Отступать нельзя было никак – Терехова к тому моменту отписалась, что ждет на нужном месте, а сосуд размещен. Ритуальная формула прочтена. Мир содрогнулся, Явь сошлась с Навью, на какой-то жалкий миг окно в сонме духов над головой Пряхи стало больше. Покаянник пробудился тем не менее иначе, чем описывалось в книгах. Гравюры показывали вспышки света и яркое заупокойное пламя, из него явственным фениксом должно было вылезти нечто аморфное, ни на что не похожее создание и лишь спустя мгновение оно начало бы приобретать черты покаянника. На деле же Павел Чиж возродился как какой-то обычный вурдалак. Бледный, ссушенный и с вздутыми венами, да еще и с белыми волосами. Подумать только! Дьячихин словно попал в дешевую фантастику! Но какой бы фантастичной не была обстановка, все шло гладко до момента, когда началась драка. Покаянник должен был находиться в стадии ошеломленности, едва ли понимать, где для него заканчивается реальность, а где исток посмертия. Это явно не затронуло Павла, тот будто сразу бы сообразил все. – Все же Елизар был прав на его счет, – рассудил Владимир, встретившись с Тереховой в толпе, когда поднялась кутерьма, – мольфаром он был не обычным. И жажда расправы была у него, куда выше. Покаянник преследует другие цели по возвращении в бренную Явь, а агрессия подобная свойственна ератнику. Может быть, Волька где-то ошибся? Или промах допустила Анастасия? Он размышлял об этом позже… Но когда повылезали костомахи, ситуация вышла конкретно из-под контроля. Они бросались на всех. Небось сам Ярило углядел одного из своих детей, раз Дьячихин успел схватить девушку и трансгрессировать на пару с ней. Отделалась Анастасия легким шоком и длинным рубленным шрамом на локте, но осталась жива. Потом еще отходила от рыгачки – не мудрено, у нее внутренности от первой аппарации должны были быть в фарш. Манилов пришел следом за ними. – Как это понимать? – вопросил Дьячихин с расстановкой. – Костомахи не входили в план, Елизар. – Я не з-знаю, как т-так получилось, – заикаясь, молвил семикурсник хорсовичей. – Не надо – лгать – мне, – процедил Дьячихин. – Я почувствовал, когда ты снял третий оберег. Мы договаривались так??? Хорсович весь сжался из себя, задрожал. Он прикрылся руками, стоило Савватьевичу шагнуть к пареньку вплотную. Выглядело со стороны комично – Манилов все равно, что взрослый мужик, с бородой, выглядит куда старше самого Дьячихина, но ведет себя словно забитый и униженный ребенок. Ему очень не доставало уверенности в себе, в любом своем действии, и Дьячихину было удивительно жалко его. Этого парня, по чьей вине оказалось возможным убийство Двора Ярило. – Забудь, Елизар, – Дьячихин потрепал очкарика по плечу, – главное, что все закончилось для нас успешно. – Да уж… – прокряхтела Терехова, прижимая рубленную рану на локте. – Мы смогли призвать Павла Чижа, – рассудил Владимир, – правда, он похоже, больше ератник, чем покаянник. – А есть разница? – осведомилась кряхтящая над раной Терехова. – Существенная, Анастасия, – кивнул Волька. – Ератник – все равно, что мольфар-вурдалак, восставший из могилы. Покаянник же дух, его убили гнусно и нещадно, без чести. С таким справиться не менее тяжело, но способ есть. Дьячихин медленно провел взглядом в сторону горизонта, где небольшой дужкой прослеживалось плато с каменными остецами. Едва заметная радуга всполохов прыскала на фоне хмурого серого дня. Надо было дождаться, когда ератник Павла Чижа поймет, что сил ему еще не достает. Тогда он отправится в единственное место, где потенциал сможет восстановиться у только-только возвратившегося к не-жизни существа. Сюда. В ближайшее Место Силы. Брошенный Круг, наполненный нестройными рядами мухоморов, над которыми возвышались обветшалые и замшелые каменные громадины. С их барельефов на тройку мольфаров смотрели вырезанные лики, которые едва-едва можно было бы разглядеть за стеной выветривания. Времени прошло немного, радужные отблески магических формул вдалеке стихли. Комендант Демирев развеял Территории. В вихревом потоке, взметая остатки палой листвы и снег, показался ератник. Он жадно вдыхал каждую каплю воздуха, страшно тянулся к Кругу. На загривке Владимира отдаленно кололо – энергия Силы дала о себе знать. Затем пробился родник драгоценной магии, он теплыми щупальцами обволакивал всех здесь. Рог изобилия, что приятен нутру, пылал и цвел. И Павел наслаждался им. Формы его наполнялись, становились естественнее и живее, если состояние этого мертвеца можно было назвать таковым. Манилов в открытую пялился на Чижа, а сам ератник поглядывал на мольфаров перед ним с негодованием. – Павлик… жив… – Не обманывайся, Елизар, – покачал пальцем Савватьевич, – это не твой бывший знакомец… – …А посмертие, извращенное Навью и магией, – докончил Павел. Анастасия удивленно присвистнула. – Приятно разговаривать с умным человеком, – улыбнулся Дьячихин, – пускай и убийцей. – Ты на что намеки кидаешь, франт? – Лиза Ноздрякова, Соня Мицкевич, Дамирушка Кононов, Зарема Мамжиева, Темочка Шимистяк… – Волька выдержал паузу, – Тебе ни о чем не говорят эти имена? – Яриловичи, – кивнул будто бы в забвении Чиж. – Которых убил ты и твоя компашка друзей-хорсовичей. – А-а, – Павел окинул Манилова замутненным взглядом. На какой-то миг ератник, казалось, впал в транс – чистые эфирные потоки магии лились ключом, наполняли нарастающие мышцы на всем теле. Кожа переставала лосниться, а вены выпирать. Все укладывалось, утюжилось и становилось человечнее. – Не ты ли это, Елизарушка? – осведомился ератник. – Ты же сочувствовал яриловичам, был к ним близок. Решил отомстить своему Двору? По одиночке будешь вылавливать? Костеньку врасплох не застанешь… – Я н-не ищу м-мести, – шмыгнул носом Алкидович. – Я хочу спастись, меня терзают мучения и угрызения совести… – У хорсовичей нет совести, – покачал головой Павел. – Есть лишь вера в себя. И в близких. – Поэтому ты здесь, – тут же сказал Дьячихин с полуулыбкой, – близкие ранят больнее всего, Павел. Не так ли? Его лицо осунулось, пришло осознание. Ератник выпучил глаза, челюсть задергалась, и Чиж противно заржал. Словно обезумевши. Терехова не понимала. Владимир знал, что это. – Значит, твоя работа, – изрек Павел, всхлипывая, – кем ты будешь? – Норны нарекли Владимиром, а по батюшке – Савватьевич я. Дьячихин. – Какое тебе дело до яриловичей? И до меня? Он держался как бы в стороне. Его душа, если она существовала в этом новом, мертвом, теле, отгородилась от прошлого, которое было когда-то. Остаток сущности мольфара вращался вокруг последнего события – решившего всю его дальнейшую судьбу. – Я имею к яриловичам непосредственное отношение, – ответил ему Дьячихин без обиняков, – ты был одним из тех, кто вырезал мой Двор. – Это уже такая история, – хмыкнул Павел. – Для тебя – может быть, – не без улыбки пожал плечами Володя, – но для меня – это движение до конца. Моя собственная свобода, то, что я хочу предложить тебе. – Ты – основной катализатор призыва, – заявил Чиж. Брови Вольки взметнулись вверх. Не уж-то он, Павел Чиж, тоже чувствителен к подобному? – Я повинуюсь своему желанию в посмертии, – произнес ератник, – о какой свободе ты говоришь? Мое существование зависит в частности от тебя, Владимир Савватьевич. – Ты ведь хочешь отомстить? Чиж замер на мгновение, скрежетнул зубами. – Да-а, – протянул Дьячихин, – Анастасия Коробкова – человек, убивший тебя. – Она – Настасья, – буркнул Павел, – и шлюха. Терехова осторожно выгнулась, чтобы всмотреться в серо-зеленые глаза ератника. Ее несколько приятное личико исказилось в суровой гримасе. – Сексит, – процедила девушка. – А кем будет человек, которого ты искренне любил, но он, зная об этом, отвечая тебе взаимностью, – Чиж выпрямился, – обещая тебе быть с тобой всегда, безо всякого объяснения швыряет тебя об стену, не интересующую более игрушку? – А ты не пробовал искать причины в себе?.. Дьячихин выставил руку, прерывая готовящуюся к продолжению тираду Тереховой. – Анастасия, – мягко молвил он, – бессмысленно спорить с посмертием. В своих словах он руководствуется не логикой, а эмоциями. Причем эмоциями, бывшими в последние секунды жизни. – И извращенными, – поднял палец Павел. – Почему она об этом не знает? – Она – не-маг. – Дивергент, – вставил свои три копейки Манилов, чем получил осуждающий взгляд Дьячихина. – Потенциальный ярилович, – рассудил мертвец, прищурив взгляд, – если бы ваш Двор мог быть. – В том моя цель, – повел рукой Савватьевич. – Сделать так, чтобы Двор вернулся. Обезумевший вид Чижа мгновенно спал, преобразился в некую заинтересованность. Хотя Владимир видел скромное удивление и озабоченность – остатки былой человечности. Все же не все естество извращает бытие в Нави… – Амбициозный план, – произнес Павел, – для реализации нужен алатырь-камень. Его восприятие характеров изменили после того, как мы вырезали твой Двор. Ты хочешь изменить восприятие на прежнее? Зрел в корень, знал и понимал. Этот парень действительно был одареным, каким его описывал Манилов. Ни больше и ни меньше. Талант и изумруд, способный к постижению тончайших слоев магии, что даже Могилевский обзавидуется. Ярилович чистой воды, но прозябавший у хорсовичей, где и окончил свою никчемную жизнь. Лишь яриловичи не помирали мухами во время Войн Дворов – они были сильнее прочих. Достойнее. – А дальше-то, что будешь делать? – вопросил ератник, осклабившись, развел руками. – Твой Двор уничтожен и забыт. Головы и носами не повели, когда сообщили о решении комендантов. Даже волхвы не возмущались, представляешь? – Никто не позволит яриловичам появиться снова, – согласно кивнул Дьячихин. О, да, Володя прекрасно понимал это. И Емельянович тоже. Но любую систему можно изменить, стоит лишь раскрыть глаза на ее закостенелую, гнилую сущность. Тогда поймут многие. А где не поймут, можно насадить и заставить. Избавиться от неугодных. Понимание и сострадание не обязательны. Волхвы тоже насаждают свою политику, даже Головы мирятся с их позицией. – Но там, – продолжил Владимир через мгновение, – где не пролезем прямо, пройдем бочком. Уловки и лазейки есть всегда, Павел. – Можешь не раскрывать свои планы касательно твоего Двора, – отмахнулся ератник. – Мне не интересно. – А я не стану мешать тебе в восстановлении справедливости, – сказал Чижу Дьячихин. – Только попридержал бы тебя, мир малясь поменялся, пока ты… кормил червей у черта на куличиках. – Предлагаешь мне заняться актуализацией своих знаний о мире? – Именно. Владимир выдержал паузу, как бы размышляя, а следует ему добавлять еще кое-что. – И дождаться подходящего момента, Павел, – все же добавил мольфар. – Твоя Настасья под постоянным присмотром сварожичей. И ее молодого человека. – День, когда Родя в состоянии будет мне противопоставить хоть что-то, – заявил на это ератник, – вряд ли наступит, даже после моей смерти. – Он всегда был таким уверенным? Дьячихин перевел взгляд на Манилова. – Талант умер молодым, – осторожно пожал плечами семикурсник хорсовичей. Как бы то ни было, а Павел Чиж последовал совету Дьячихина, ведь иначе ератник не мог. Мольфары перенеслись на Медный бульвар, где у Емельяновича была квартира. Да еще какая! С видом на Фонтан Основателей и весь проспект с заснеженными аллеями. Павел засел за предоставленный ему ноутбук и не отрывался от него вплоть до момента, пока Вольке не потребовалось встретиться с Маниловым. Терехову после ритуала замучили мигрени, она отлеживалась несколько суток. На следующее же утро после Задушницы по Медному бульвару расползлись слушки, мол, в общежитиях трех Дворов повылезали какие-то полтергейсты. Это заинтересовало Дьячихина, посему он решил отправиться в единственное место, где мог узнать больше. Занимавший первый этаж многоквартирного дома кабак «Далекое близкое» был аккурат таким местом, там можно было подслушать, чего же в общежитиях стряслось. Савватьевич наслаждался окрошкой на квасе. Оливковая жидкость идеально играла в полутемном свете стареньких ламп. Закусывал же мужчина томленой свиной грудинкой, качественно сдобренной соусом и приправленной крохотными кубиками морковки. На той же широкоохватной тарелочке пылал виньетками пара булгур, перемешанный с тонко нарезанными маринованными огурчиками. – У Емели были на тебя свои планы, – пропел низко Павел, удерживая на уровне глаз обжаренное в масле филе щуки. – Посмертиям ведь не требуется еда, – заметил Владимир, подобрав глубокой ложкой очередную порцию, смело закинул ту в рот. – И это самое обидное, – взгрустнул Чиж наигранно, – ведь, что есть кушанье, как не наслаждение самим процессом? – Вкус, – ответил Владимир, не согласно дернув ложкой. Кабак утопал в изогнутых парусах нервюрных сводов, отделанных под скромную штукатурку. Стены были обнесены деревянными панелями, а все ряды резных столиков и длинных скамеек с ламбрекенами на спинках выстроились идеальными линиями в крошечных альковах. Большую часть помещения занимал длиннющий стол для торжественных пиршеств. Стучали медные стаканы и столовые приборы. Скрипели подливаемые напитки. Атмосфера вокруг в целом царила умиротворяющая, Дьячихину нравилось. Особенно отдельные элементы декора, уже отдаленно напоминавшие, что скоро Велесова ночь – идеальный момент для реализации плана. Савватьевич пристально вслушивался в разговоры, что блуждали от столика к столику. От гостя к гостю. От подавальщицы к подавальщице. – Говорят, заведующий Вторым Управлением, сударь Отрадных, отправляется с инспекционным агентством разбираться с ситуациями на казахстанско-туркменистанских территориях. – Этот олух? Как ему вообще такую работу доверили? – Наследница Ренева вышла из комы, но поговаривают, у нее раздвоение личности теперь. Бедная девочка… – Да уж, солидарен с Вами. За что только Реневых не любят? Ладно отца бедняжки сбросили бы с крыши, но ее-то за что? – Мариборичи в последнее время шепчутся – в Гвардейке, СИМПе и Дне призраки повадились шастать. – Да-да, и я то же слышал. – Не призраки то! Я слышал, что там ератник завелся. – Не тот, который на Задушнице появился? – Который напал на мольфарку из сварожичей, да. Он небось и был. – Да я популярен, – не без улыбки хмыкнул Павел. – Какой там ератник? Маньяк это был. – Я слышал, будто вытьянки это были. – Ноющие кости? – Верно говорят, я тоже такое слышал. – Я на той стороне Гвардейской живу, видел, каким ходуном общага хорсовичская ходила – верно, вытьянки там были. Вытьянки были самым распространенным вариантом событий, о них говорили чаще всего. Даже забредавшие в «Далекое близкое» дажьбожичи и сварожичи подтверждали это. И если это действительно было правдой, то Дьячихин был уверен на все сто, чьи вытьянки это были. Но как они появились? – Твоя работа, Павел? – поинтересовался Волька, когда мольфар и ератник были в квартире. Сперва посмертие не понял сути вопроса, и Дьячихин пояснил: – Вытьянки моих однодворцев в общагах. – Кто знает? – пожал плечами на это Чиж. – На Задушице много чего случилось, Владимир Савватьевич. Глядишь, какие духи умудрились посбегать из Нави следом за мной. По-настоящему уверенным в ответе на свой вопрос Дьячихин все же не был. Оставался последний вариант узнать. Разговор с Маниловым планировался на месте резни, в Гнезде – общежитии яриловичей. Только вот располагалось оно в курдонере крепости, а пройти через Велесовы ворота Дьячихин бы не смог. Не смог бы он и трансгрессировать в дворы Марибора – Изолирующие чары не пропустили бы, Могилевский в свое время бытности Хозяином Медной горы постарался над ними. Карт старых подземных путей практически не было, а потому потеряться в этих бесконечных лабиринтах было легче легкого. Оставалось еще одна пара вариантов. Первый – Летучее пламя – Дьячихин отмел тоже по понятным причинам. Недостаточно одной возженной точки, нужна была вторая такая же в нужном месте. Да и к тому же не любил мужчина это неприятное покалывание, когда тебя с головой охватывает огонь. Вторым вариантом было дверехождение, единственный выигрышный вариант. Перекресток миров вел в любую часть известного мира за исключением самого дворца и каждого общежития, опять же – великая и необъятная магия Могилевского постаралась. Как ни как Кощей был крайне талантливым мольфаром. Порой Дьячихину думалось, что даже Хозяйка стоит ниже него по своим возможностям… – Далече собрался, Владимир Савватьевич? – поинтересовался Чиж, релаксирующе покачивая ногой и вникая за смартфоном в актуальные новостные сводки. – В Гнездо. – Удачи. Волька навел палочкой на входную дверь в прихожей – подумал о тех «станциях», где расположились Двери. Внутри палочки замурчало. Дьячихин взялся за ручку, медленно отворил дверь. Вместо подъезда за ней оказалась металлическая лестница, водоворотом и скелетом железа она уходила вверх. Ощущение, когда ступаешь по Перекрестку миров нельзя передать простыми словами. Пространство вокруг было герметичным и пограничным. Оно словно древняя хтонь, существовавшая задолго до Старых Богов, непостижимое. В каком-то смысле чужеродное. Синкретические пути в виде возвышающихся «станций», представляющих собой каменные карамоны с протяжным арочным нефом. Венчающий вход старинные часы с каждым щелчком стрелки отчеканивали минуту за минутой, которые были геометрической бесконечностью. Над головой Владимира возвышался кованный десюдепорт с цифрой. По воздуху вокруг носился шепот далеких звезд в этом бездонном небесном симулякре. МольфарПРОШЕСТВОВАЛ
через коротенькую Виа Долоросу под нефом, ВЫХОДЯ в знакомой зале общежития яриловичей, где царил полумрак, что развеивали тонюсенькие ленты света, сквозь запыленные двойные окна с колонкой между ними, переходящей в стрельчатый вид. Вокруг на Савватьевича поглядывал знакомый лебедь Двора, которого он никогда не любил. Ну не мог он понять, почему Головы выбрали его в качестве тотемного животного яриловичей. А засохшие пятна крови и брошенные кости, столь разновозрастных, что к горлу поступали невольные слезы, подтверждали, что эта птица не могла соперничать с вороном или медведем, не говоря уж о василиске. В Гнезде стоял холод вечности и смертельный исход. Нет, убиенные не простят, им плевать на искупления, а грешники запутались в паутине сотен смертей, своей ошибки. Вытьянки выглянут из зеркал, сквозь пыль, свербящей даже в носу. Убийцам лишь нужен гистерезис лезвия по запястью, их единственное спасение от тернового венца эволюции. Даже стонущая кость, теряющаяся в глубокой индиговой тени, сквозь которую поблескивали ленты грудной клетки, была согласна с Дьячихиным. Возможно, эта некогда четырнадцатилетняя девчушка из яриловичей могла бы прожить достойную жизнь, стать кем-нибудь в этой развращенной системе. Но теперь от нее осталось лишь эхо призрачного естества, жаждущее упокоения. – …Я ЗНАЮ ТЕБЯ?.. …ЧУВСТВУЮ, ТЫ ТАКОЙ ЖЕ КАК И Я… – Да, малышка, – кивнул Володя с давящими с той стороны жизни слезами, – наш Двор еще жив – я один из немногих остатков на этой ленте Мебиуса. – …Я СОНЯ ИЗ МИЦКЕВИЧЕЙ, А КЕМ БУДЕШЬ ТЫ?.. …ИМЯ ИМЕЕТ ВАЖНОЕ ЗНАЧЕНИЕ, ОНО ДОЛЖНО ЗАЩИЩАТЬ… – Норны назвали Владимиром, – ответствовал вытьянке Дьячихин, – но в миру и для тебя, Софья, я – Гаврила. – …БЛАГА ТЕБЕ, ГАВРИЛА… …Я РАДА ВСТРЕТИТЬ ЯРИЛОВИЧА, ЕЩЕ НЕ УВЯЗНУВШЕГО В ЗАБЫТОЙ ГЛУШИ… Рассвет развеял нависший туман в ногах Дьячихина и вытьянки. Они оба ждали Манилова, но лишь один из них ждал человека, который предал ее друзей, братьев и сестер. Все лишь для того, чтобы страх одиночества от потери развеялся, а последняя вытьянка яриловича поднялась над этим.***
Перепелицына, Добрынич-Рюрикович и Асмодей наблюдали за происходящим через щель. Винницкий чувствовал некое беспокойство от затхлого запаха смерти, а довершали ее виды брошенные скелеты и следы запекшейся крови. Обстановка в этом месте была крайне гнетущая, а промелькавший виток застоявшегося трупного запашка заставлял выпрыгивать из штанов. В той зале за прикрытыми дверьми с позолоченной резьбой и виньетками были двое. Манилов и Дьячихин, уверенность была непоколебимой. Однокурсник на Касперском его признал сразу же, даже в этом малость развеянном мраке. – Они выпытали из меня все, – признался Елизар Алкидович, жадно щемясь, лишь бы его придушили. Но этот хмырь из Самары удивительным образом сохранял спокойствие, даже какое-то умиротворение. Он с каким-то приятным трепетом поглядывал на обстановку вокруг него, заброшенную и мертвую. – Но я не раскрыл Ваших планов, Владимир Савватьевич, – тут же спохватился семикурсник, – они думают, что все кроется в Павлике. – Хорошо, если так, – произнес Дьячихин несколько отстраненно. – Они тебя избили. – Только Калач, – Манилов жадно сжал кулак, должно быть, представив, как стискивает глотку блондинчику с шестого курса. – Но Дарьяна всячески пыталась его успокоить, чтобы он перестал. Я даже не мог представить, что она может материться на кого-то. – Она твоя старшина? – Д-да, а к чему Вы спрашиваете? – Есть такие старшины, которым плевать на своих студентов, – пожал плечами Дьячихин, – они пекутся лишь о своем положении и своей эмоциональной стабильности. А про вас они вспомнят только, когда нагрянет сессия. – Дарьяна не такая, ей не плевать. Алкидович закачал головой. – Даже на меня, – сокрушенно добавил он. – Никогда не мог подумать… – Ты просто не мог увидеть этого раньше, Елизар, – проговорил Дьячихин медленно. – Застряв однажды в болотах забытой глуши, останешься там без поддержки. Особенно если не будешь звать на помощь. – Думаете, мне стоило пойти к ней за поддержкой раньше? – Почему бы и нет? Даже убийца может помочь чем-то. Добрынич-Рюрикович отвернулся от щели дверного приема. Набрал в телефоне, показывая Асмодею, – «урод знает про старших и яриловичей». Винницкий согласно кивнул. Перепелицына дернула Антивирусного за ухо, потянув его вниз, тот почти что завизжал, но скоропостижно умолк. Эхо разлетится быстро. – Возможно, комендант был прав, – Манилов понуро вздохнул, – мне надо было раньше обратиться за помощью. Или к Дарьяне, или к нему. – Он умный человек. – Но я был заперт в коридорах собственных переживаний. – Поэт затраханный, – тихим шепотом сплюнула Шпингалетка. Винницкий отвесил ей тихую затрещину, та пригрозила ему кулаком. …Ну она в чем-то права, друг мой Асмодеюшка… – Любой человек способен выбраться из такого коридора, – Дьячихин положил руку на плечо хорсовича. – Он способен спастись. – Комендант сказал, что нам некого и нечего спасать, – пробурчал парень. …Все же наш комендант знает, что говорит… На миг повисла тишина. – Он так сказал? Интересно… Дьячихин задумчиво провел пальцем по подбородку. – Знаешь, Елизар, я раздумывал над похожей фразой, пока ждал тебя, – кучерявый франт обошел Манилова, – выводы меня совсем не прельщают. Спасти ведь можно, кого угодно разными способами. Телефон Добрынич-Рюриковича мигнул, пришло оповещение. Тот осторожно нажал на боковую блокировочную, экран осветился тусклым отображением Бурейко, сидящей на одной из скамеек кофейной площадки и мило улыбающейся в камеру. В тот день срывался первый снег, судя по тонюсенькому слою пушистого одеяльца на брусчатке. Асмодей при виде этого вопросительно изогнул бровь, но Каспер его проигнорировал. Он всматривался в сообщение от старшего брата: @АБВГДа_на_хер [30.10.2021 12:04] Ничего не предпринимайте! Я уже лечу C= C= C= C=┌( `ー´)┘ – Не лезем, – тихо произнес Добрынич-Рюрикович. – Но скажи мне, Елизар, – продолжил Дьячихин в неком сомнении, – как ты думаешь… мертвые, они способны к прощению? – Ну, – как бы осторожно ответил Алкидович, – не зря же в Задушницу мы постоянно ищем возможности разговора с ними. – Никак не зря, – кивнул Дьячихин, – но ведь того ждем мы. Что нас простят. То есть мы по факту бежим от собственных проблем. – Ну… да… в-возможно… Дьячихин резво обернулся к хорсовичу. – Тогда умершие не способны простить, наверное! – озарился самарчанин. – Это мы додумываем всякое, лишь бы потешить собственное эго. Мы такие жалкие… Дьячихин воздел голову к потолку, положил на лицо руку и тихо запорскал да закряхтел от подступающего смеха. Перепелицына недоуменно глянула на однокурсников и повела пальцем у виска. Те согласно закивали. – Не понимаю Вас, Владимир Савватьевич, – произнес Манилов еще более осторожно. – Ох, прости, должно быть, я изъясняюсь по-своему, – мужчина спешно и как бы извинительно замахал руками. – Видишь ли, Елизар, мертвецы не болтливы, а потому им должно быть плевать на наши переживания. Им ведь в посмертии важны собственные эмоции. – И желания, – согласно кивнул Манилов. – Не даром же Павлик ведомый последними эмоциями, извращенными в Нави. – Да! Теперь ты понимаешь, о чем я, – воскликнул мольфар. – Вернувшиеся не закончили что-то в своей бренной жизни, а потому ведомые эмоцией незаконченности они третируют живых, чтобы те посодействовали им в исполнении всех незаконченных планов. Даже в некромантии стоит возвратить мертвеца к не-жизни, так он будет пытаться косвенно решить незаконченное дело. – Вытьянки ведомы желанием быть правильно упокоенными, – нехотя подхватил Манилов. – Именно! Тебе очень повезло встретиться с ними, – произнес Дьячихин необычайно странным тоном. Он двинул сквозь залу. Добрынич-Рюрикович занервничал. – Где ты, брат? Этот пидор может смыться… Перепелицына сжала пальцы однокурсника, не сводя взгляда с щели дверного проема. – Вытьянки, помимо всего, ведомы поиском причин своей смерти. – Да… – …И Я ВСЕ ЕЩЕ ПЫТАЮСЬ ПОНЯТЬ, ПОЧЕМУ ТЫ ПРЕДАЛ НАС… Манилов резко развернулся, отупело уставился на глубокую индиговую тень, сквозь которую светлели бледные кости грудной клетки. Вытьянка Сони Мицкевич появилась из зеркала. Добрынич-Рюрикович моментально схватился за палочку, но Перепелицына перехватила однокурсника, замотала головой. – Ты не вывезешь, – зашикала она. – …Я НАСМОТРЕЛАСЬ НА ДОРОГУ ИЗ СЛЕЗ, ПО КОТОРОЙ ТЫ ШЕЛ И САМ ПРОЛИВАЛ СЛЕЗЫ… Манилов рухнул на колени перед вытьянкой. – Софьюшка, маленькая, п-прости меня, п-пожалуйста, – Алкидович схватился руками, воздел над собой, – я совершил о-ошибку и п-пытался ее и-исправить. – …МНЕ БОЛЬНО ОТ ТВОИХ СЛОВ… – А мне с-страшно, – захныкал Манилов, – что я так и не уйду упокоения. – …КАЖДЫЙ БЫВАЕТ ЗАВИСИМ ОТ ЧЕГО-ТО, ТЫ ЖЕ ЗАВИСИМ ОТ СОБСТВЕННОЙ ОШИБКИ, ЭГОИСТ… – Н-нет, я н-не такой! – выл мольфар. – …А ТЫ УВЕРЕН, ЧТО РАЗОБРАЛСЯ В СЕБЕ?.. БОЛЬ ВСЕ РАВНО НИКУДА НЕ ДЕЛАСЬ… Семикурсник выпал в осадок, отказался отрезан от бытия, оставшись наедине с непоколебимой истиной – вытьянка давила на него своим словами, потому что для него она была права. Винницкий видел это отчетливо. Он ее понять не мог, потому что как и сказал сам Дьячихин – вытьянки ведомы причиной понять смысл их убийства. Они все равно что безвольные куколки на веревочках, не способные сами разобраться в себе. Как их там называли? Этих яриловичей старшие? Терновым венцом эволюции? Они – один большой прикол этого мира. Самое смешное в вытьянках этих детей было то, что они словно искали соломенко среди тысячи иголок, где она будет причиной, по которой их убили. А Елизар Алкидович в свою очередь искал иголку в стоге сена, свое спасение. …Но хорсовичам нечего и некого спасать, друг мой Асмодеюшка… Он помнил об этом. Но каким бы ты ни был не пришей кобыле хвост, что иголка, что соломинка станут твоим ошейником – приходом к одному-единственному исходу. Отказаться от цели. Манилов почти отказался от нее, ведь он сам говорил – духи тех детишек не простили его. И не простят. А если они не простят… Асмодей выхватил Ивонну и равнул дверь на себя, влетая в залу. Глубокая тень цвета предрассветного неба окутывала Манилова и выжигала его. Он не кричал. Он не вопил. Он молча поддался сжиганию, словно в мертвом пламени было упокоение. Хитрюга смерти с занесенной косой сносила жизнь Алкидовича. В тот момент внутри первокурсника проклюнулось чувство – забитый Манилов этой участи не заслуживал. Он виделся Асмодею обыкновенным хиккой-чмырем, которого шпыняют все по чем зря. Возможно, он даже был чудовищем в глазах каких-нибудь яриловичей, раз предал их, пошел на поводу у прочих хорсовичей. Он искренне старался быть хорошим, пытался исправить свою ошибку. Безуспешно. И с той безуспешностью жизни рухнул на паркет безжизненной тушей. – Ой, что ты здесь забыл, хорсович? – театрально подивился Дьячихин. – Сука, – изрек остолбеневший Добрынич-Рюрикович. Ажитация прошла лезвием по груди у обоих первокурсников, узелком стянулась на шее. Они набросились на Дьячихина, а Перепелицына, осыпая парней проклятиями, метнулась в сторону вытьянки и трупа Манилова. Глаза его вытекали из глазниц, а челюсть непропорционально сдвинулась. – Стои столпомъ! Ивонна обежевела, выплюнула струю. Дьячихин замер, не в силах шевельнуться. – Раѯрѫбъ! Перед Добрынич-Рюриковичем промелькнула изогнутая линия стекловых трещин, замельтешивших калейдоскопом. Разрубающий наказ понесся прямиком в самарчанина. Сейчас парни его и прикончат! Мольфар отшагнул в сторону, косой излом пространства просвистел мимо него. Следом Дьячихин крутанулся через правое плечо и припустил вперед. Винницкий оказался первым на его пути, – он схватил хорсовича за руку, обошел, уводя руку следом. Кости защемило. Парень вскрикнул. Затем Дьячихин необъяснимым образом перепрыгнул через парня, тянул Асмодея следом. Следующее, что первокурсник смог осознать – его впечатали в соседнюю стену. В глазах поплыли кляксы. Антивирусный не медлил, наскочил на врага, рубя палочкой. Пол пошел трещинами от формулы – полетели щепки. Дьячихин выгнулся, ушел в финте, разворачиваясь на полусогнутых, сделал подсечку Добрынич-Рюриковичу. Тот закрутился в пируэте, отрывая дистанцию. …Ты в порядке, друг мой Асмодеюшка?.. – спохватился Бегемот. – Жив. Он различил Перепелицыну, отшатнувшуюся от вытьянки. Дух Сони Мицкевич блаженно улыбалась, растворяясь в пространстве. Если это был сгусток призрачной энергии, облаченной в эфир, то он долговязой ниточкой улетел в соседний коридор. Однокурсники встретились взглядами, и по осевшему лицу Шпингалетки Асмодею стало понятно все – Манилов мертв без поворотно. Возможно, он этого и заслуживал. В подобной гибели он мог ощутить нежность, которую смело потянул. Алкидович не мог себя спасти, как не мог никто спасти его. Комендант говорил, в такой ситуации остается лишь один выход – отказаться двигаться вперед. И этот семикурсник смог это сделать, отказал своей жизни и себе. Легче принять такой исход, чем в последствии столкнуться с тем, что приготовил ему Калач и прочие старшие. Вот только смерть трахала в рот культуру отмены. Она зовет пустотой и песней, которую не сможет услышать никто, только в своем гниении, проливая слезы на тропе скорби. – Иось, Асмодей! Помощь бы не помешала… Первокурсники бросились вперед, выкидывая палочки с формулами. – Какая же прелестная картина! – захохотал Дьячихин, раскинув руки. Его глаза прикрыл иней, стоило ему выровнять голову. Тонкие губы прорезала скромная улыбонька. Асмодей затормозил, попытался уйти в сторону, но мольфар в моменте юркнул под Добрынич-Рюриковича, взял его в захват, сжав локтем шею. Он метнул того в Перепелицыну. Шпингалетка рискнула уклониться, но не получилось. Винницкий проделал пируэт, почти что запутался в ногах, случайно открылся. Дьячихин подгадал момент, проник в отсутствующую защиту. Хватило одного прикосновения ладонью, и хорсович упал скорченным эмбрионом. – Вы очень не опытны, – проговорил Дьячихин, оглядев лежащих в его ногах первогодок, – среди вас троих над Богом возвышаюсь только я. – Хватит пиздеть, – проскрежетал Касперский, медленно вставая с колен. – Раз ты настаиваешь, – хмыкнул мужчина, – я тебе покажу настоящую магию, а не то, чем пытался пользоваться ты. Воѯбдноутись… Он обвел своей палочкой полукруг, оставляя следом фосфоресцирующий след. Глаза его загорелись живым адом, если бы он был реален. Потом мир разразился колоссальным падением. Винницкого накрыл с головой тайфун, уносящий вьюгой все силы. Чеширский оказался в этой метафизичной метели жалким котенком, прижимающим к лапкам замерзший хвост. Асмодей не мог встать, сколько не напрягал мышцы. Перепелицыну просто впечатало в паркетный пол, почти что сплющило. Крепче всех оказался Добрынич-Рюрикович, умудрившийся через силу справляться с Магическим Давлением. Затем Дьячихин шагнул вперед, и первокурсники оцепенели. Словно молния прошила насквозь. Казалось, что любое, даже самое мало-мальское движение вызовет неотвратимую боль, а хорсовичи закончат подобно Елизару Манилову. Добрынич-Рюрикович умудрился поднять голову, и в зрачках его лопнула тяга к сопротивлению. Винницкий стрельнул глазами – прямо на плечах мольфара притаилось нечто. Ветвистые рога вились чернотой и сплетались дымными паучьими тенетами. Ни черт лица, ни мышц, лишь лоснящаяся тьма, клубящаяся сеточками паутины. А редуцированные глаза пялились на тройку первокурсников бездонным светом. – Надо же, – не без шелеста удивления цокнул самарчанин, – ты можешь двигаться. Ты силен. Дьячихин безмолвно шевельнул палочкой. Добрынич-Рюрикович взмыл вверх, распластавшись звездочкой по воздуху. Неведомая херня накинулась на парня, хватая того за лоб когтистой лапкой, удивительно тонкой. Парень протяжно взвыл. – Не… трогай… его!.. – прокряхтела Шпингалетка. – У тебя есть силы говорить? Дьячихин вытянул палочку в сторону Перепелицыной, рука той вывернулась под неестественным углом. Зала наполнилась истошным и болезненным воплем. Надо что-то делать… Где этот сучий фамильяр, когда его возможности так нужны? Где Иммануилович? Сказал же, что спешит… Асмодей шевельнул пальцем, попытался крепче перехватить Ивонну, рискуя встать, но ноги словно оватнели. – Можешь не пытаться, – сказал ему Дьячихин, – ты не на том Дворе, чтобы сопротивляться этой технике. – Как раз на том. Этот голос… – Брысь! Стрела волшебного эфира тронула руку мольфара, его палочка моментально отлетела куда-то в сторону. Николай Добрынич-Рюрикович медленно вышагивал вперед. Мирай и Деордиев резво встали по обе стороны, беря преступника в кольцо. Из-за спины шестикурсника показались Русик Ласка и Ромчик Гончаров. Не сводя глаз с Дьячихина, те подбежали к Перепелицыной и Асмодею. Помогли подняться. Старшие живо стрельнули глазами на безжизненное тело Манилова. – Какая трогательная картина, – промурлыкал Дьячихин не без сарказма. – Опусти моего непутевого братца, – медленно проговорил Добрынич-Рюрикович. – Только мне и нашей кузине дозволено его шпынять. – Классический хорсович, – хмыкнул самарчанин. – Кто-то из нашего Двора допытывал тебя когда-то? – улыбнулся Деордиев. – Ох, я уже и не помню, – проговорил мужчина, – как я встретил вашу маму. Но не люблю я ваших лишь за одно… – Он знает… – осторожно выдохнул Винницкий, – про вас и… яриловичей. Хорсовичи вопросительно переглянулись. Пришло осознание, но слишком поздно. Дьячихин наскочил на поляка, выбив палочку из руки, изломил ему руку. Ловко перестроился, обошел в выпрямленных, чтобы схватить из-за головы. Мирай понесся в стену. Добрынич-Рюрикович рухнул на пол, старший брат кинулся вперед. Коренастый Деордиев выплюнул формулу. Клубящийся чертенок вернулся на плечи Дьячихина, небрежно махнул рукой – формулярный всполох развеяло. Николай сделал выпад. Дьячихин юркнул вниз. Мольфар провел ответную подсечку, ушел в пируэте. Проделал обманный финт – самарчанин согнулся от удара левого. Исчез. Появился за спиной, сделал выпад ногой. Добрынич-Рюрикович врезался в Деордиева, но моментально перестроился – крутанулся на одной ноге, выкинул наказ. Пригнулся, подставив спину. Деордиев ушел в крученом, проделал вертикальную вертушку. Дьячихин дернулся в сторону, отвел первый удар, затем второй. – Давай, Русь, старое доброе ультранасилие! Третьекурсники передали повисшую Перепелицыну Асмодею, кинулись в самую гущу в наскоке. Они рубили и кричали формулы, но каждая едва достигала Дьячихина. Клубящийся чертенок на его плечах защищал. Ублюдок взбежал по стене, ушел в сальто, рубя овеянной магией рукой. Мощная энергия раскидала хорсовичей по сторонам, Добрынич-Рюрикович затормозил, подхваченный Потоком. Он снова накинулся на Дьячихина. – Продвинь мѧ сквоѯь миръ! Мужчина ушел в Ближней телепортации, свернувшись лоскутной трубочкой. Появился он под потолком, щелкнув пальцами в сторону Добрынич-Рюриковича. – Вѯорвись! Перед лицом Иммануиловича подорвался атом, поднялся гриб. Хорсович вынырнул из пыли с лицом, покрытым ссадинами. – А ты достойный соперник, – произнес шестикурсник. – Не зазнавайся, хорсович. Овеянный вихрями Потока, Дьячихин ринулся вперед, сразу же ушел в полуобороте, но Добрынич-Рюрикович последовал за ним, изворачиваясь корпусом, выставил блок. Мольфары обменялись катами кулачных ударов. Хорсович ловко перехватил палочку тупым концом, выкидывая вперед. – Maetaczrainn, – приказал Добрынич-Рюрикович. – Esþaczaj! Волна хладной кинетики развеялась по ветру. Шестикурсник ошалело выдохнул, лицо осунулось. Он отупело уставился на Дьячихина. – Как?.. – выдохнул хорсович. – Ваше прекрасное далеко с Павлом жестоко, – ответствовал ему Дьячихин. – Он весьма полезен с созданными им формулами. Ко мнѣ, Марицїѩ! Палочка с легким свистом легла в вытянутую руку мольфара, и тот рубанул наказом. По щеке Добрынич-Рюриковича заалел рубленный шрам. Тот отступил назад, утирая кровь. Его взгляд ожесточился, еще бы – перед ним стоял сейчас не просто соперник, но враг. Он медленно опускал палочку, входя расслабленную нижнюю стойку. В голове у Винницкого еще пульсировала глухая боль. Чеширского он чувствовал с трудом. Но отчетливо видел, как Добрынич-Рюрикович готовился смести со своего пути этого нахала. Победа виделась ему единственной платой за неудачу в Самаре. Иммануилович сжал палочку кулаком, коснулся им раскрытой ладони, прочел формулу, шепнув «Kajþolumfa!». Вокруг моментально сгустился туман. Дьячихин выдержал расстояние. – Вань, давай. – Вежды покачиваютсѧ, – Деордиев провел палочкой по ладони – капля крови окропила паркет, – двьри ворѧютсѧ; і гыгантъ пробѫдилсѧ! Подул ветер, унося за собой стелющийся вокруг туман. За спиной Деордиева промелькнула щель в пространстве, озаренная изнутри мандариновым светом. В щели показались тонюсенькие длинные пальцы, раздвинувшие границы бытия. Материя отворилась. Герменевтичная асклепия приподняла вуаль, показывая хтонь небытие, царящее вне гламей возможной однородности. Эссенциальное существо с зорким глазом, исхудалое, теряющееся в бесконечном вихре возникающих и истухающих сверхновых с черной лоснящейся кожей, неспешно пробиралось в бренный мир вокруг Асмодея. Добрынич-Рюрикович воздел палочку кверху. – Воѯбдноутись… Космическое существо вытянуло руки, едва ли покинув пределы сингулярных границ, и занесла их над головой шестикурсника. Тот дернулся словно какая-то марионетка и оказался подобен ей. Творение из Вне стало тем самым манипулятором-кукольником. Оно шевелило пальцами, руководя каждым движением хорсовича, который будто превзошел возможные пределы своего уровня магии. Что это за область их малой науки такая? – Запретные знания, – медленно понял Дьячихин, оцепенев. – Но не вы одни способны призывать арканов из сефир. Самарчанин перехватил палочку, сжимая ее сплетающимися пальцами. Указательные он вытянул, соединив подобно приложенным большим. – Вежды покачиваютсѧ, – прочел мольфар, – двьри ворѧютсѧ; і Скованныи Върьколакъ ѯавыти на лоуноу! Чертенок на плечах Дьячихина поплыл, затем взорвался, являя за место себя громадное волкоподобное создание. Его враная шерсть вставала дыбом, утопала в космическом мраке, создавая раздирающий тело образ. Громадные клыки из раззявленной пасти поблескивали в отсветах, а редуцированные глаза больше не блестели, но пылали солнечной аккрецией. Чем бы это существо, аркана из сефир, не было, оно принадлежало к очень могущественной магии, которая была к тому же запретной. И Иоанн Алексеевич, и Дьячихин владели ею… – Ты можешь Видеть их? – вопросил мужчина у Винницкого, завидев выражение его лица. – Но об этом лучше потом… – Хватит разговоров, – сплюнул Добрынич-Рюрикович, – пора сражаться. Гигант вытянул палец, и Добрынич-Рюрикович, ведомый его кукловодскими нитями кинулся вперед, накидываясь на Дьячихина. Тот ушел в сторону. Мирай юркнул с другой стороны, рубя заговором. Самарчанин выкинул руку – громадный волк тявкнул на гиганта и напрыгнул на него. Николай рухнул навзничь, последовав за своим кукольником. Деордиев рухнул на колени, лицо осунулось, а на лбу проступил пот. Из носа водопадом текла кровь. – Ромуальд, поддержи Янку, иначе он помрет следом за Маниловым! – крикнул поляк. Третьекурсники моментально схватили окольничего за плечи, наведя на него палочки. Они принялись тараторить Исцеляющие наказы снова и снова. Волколак без устали грыз гиганта. Добрынич-Рюрикович никак не мог подняться. Мирай вступил в схватку с Дьячихиным, тот ловкими движениями перехватывал каждый выпад. Каждый финт долговязого поляка прерывался Дьячихинскими обманными маневрами. Он вывернул хорсовичу руку, ударил по сгибу в ноге и принялся дубасить по лицу. Винницкий попытался выпрямиться, но был едва ли в состоянии помочь. – Не пытайся встать, хорсович, – процедил Дьячихин с удивительным спокойствием в голосе. – Пламя яриловичей для меня ориентир, а моя ярость – их эфир, что поддерживает меня. – Это безумие, – сплюнул Мирай кровью. – Нет, – Дьячихин схватил Витольда за квадратное лицо, – это война, которая сжигает до тла всю боль. Вы ее породили, уничтожив мой Двор! – Если они грешники, – заговорил низкий голос, и Асмодей обернулся на него, – тогда мой Двор будет их Ватиканом. В залу неспешно входил Медведев, слишком уж самодовольно склабясь, а позади него алели кафтаны небольшой толпы сварожичей. Бугаевский с Львовичеч и Лошкомоевым из его компашки. Рядом высилась низенькая армяночка Паруйрян, подружка старосты Олеси Валерьевны. Следом зашел долговязый и курносый сварожич в очках, ведомый Илларионовым. Рядом с ними стоял низенький пухляш и немногим высокий, но крепкий паренек. Последним в помещение шагнул комендант Векшин в сопровождении Маглиновского. – Я привел кавалерию, – сообщил Мишутка. – Как ты вовремя, Борода, – озарился Ромка. – Молоток, Никитич! – Призваны арканы, – оценил курносый очкарик. – Сварожичи, – Векшин вскинул руку, – захватить этого типа. Красные кафтаны замельтешили по сторонам, выкидывая палочки и формулу за формулой. Дьячихин отступил назад и сложил руки в печати, сплетя средние и безымянные пальцы. Указательные и мизинцы он соединил. – Въ ширъ мѣсто моѥ! Паркет в моменте утонул в жидких тенях, которые клубились и бурлились ядовитыми пузырями. Десятки теней цепкими эфирными пальцами ухватывали сварожичей за ноги, утягивали за собой в зыбучие пески жидких теней, ходящих морскими волнами. – Мое положение становится не выигрышным, – весомо приценился Дьячихин. – В такой ситуации вынужден откланяться. Если с василиском я еще могу справиться, то теперь тут еще и медведь заявился. Куда тяжелее… Нахмуренный вид в моменте преобразился. На лице заплясало несколько шокированное удивление. С той стороны, где вниз уходила лестница, по которой Асмодей поднимался в воспоминаниях вытьянки, промелькнула черная юката с серебристой цаплей. Поверх комендант Демирев надел хлопковую хаори с множеством вееров и японскими кандзи. Волосы Константин Владиславович заплел в затылке в неопрятный пучок, какой частенько видел у Разумихиной в выходной день, стоило той выйти из душа, такой непричесанный и неглаженный. Дьячихин при виде хорсовича зашелся каким-то вожделенным трепетом. – Так это ты Дьячихин? – Приятно познакомиться с тем, кого зовут Сильнейшим. Самарчанин медленно убрал палочку в карман.