«Ой, да брось. Ты ведь и сам не против присоединиться»
«Хм» Переглядки с братом ничем не заканчиваются, и Кайа, оторвав от старшего свой взор, находит искомое. Он наклоняется, чтобы сорвать лилию, вдыхает её освежающий аромат, которого ему так не хватало в последние дни, и чуть прикрывает глаз. По телу разливается приятная усталость, боль притупляется и отступает на третий план. Он сам не понимает, как руки тянутся к следующему цветку и к следующему, а уже через минуту в руках оказывается букет. – Ты, кажется, увлёкся, – говорит Дилюк, оторвавшийся от приготовлений ко сну и заметивший в руках брата семь лилий калла. – Ага, – беззаботно, – они такие красивые и чарующие, что сам не понял, как собрал букет. Это тебе, кстати. Смуглые руки протягивают брату цветы, а лицо выражает нечто, что даже Рагнвиндр сперва не может прочитать полностью. – Спасибо, – срывается с языка. Он забирает мокрые лилии, кладёт их на бёдра и пристально рассматривает, будто на них написана тайна этого мира. Кайа присаживается рядом, надевает обувь прямо на мокрые ноги, пока Дилюк не видит, и начинает смотреть на застывшего брата. Забавно. – Хэй, ты чего? – рыцарь машет ладонью перед глазами Дилюка, выводя того из транса. Рагнвиндр зажмуривает глаза, после открывает их и начинает часто моргать, прогоняя подступающие слёзы. – Дилюк? У тебя что, аллергия на лилии? – Знаешь, – почти перебивает винодел. – Когда весной я вернулся в Мондштадт, то сразу же как увидел тебя, пошёл на кладбище к отцу. – Оу, – лишь отвечает Кайа. – Забавно, что я ассоциируюсь у тебя с кладбищем. – Я не об этом. Ты моя семья, и отец тоже был и остаётся моей семьёй. Я смотрел на тебя, но видел его образ позади, словно он всё ещё здесь. Словно все эти годы он оберегал тебя. Ты навещал его могилу, а я бросил семейный бизнес, бросил тебя, наследие, а поместье и дом в городе вообще продал. – Какие глупости, – тон голоса Кайа пытается сделать как можно более непринуждённым, но не выходит. Всё же разговоры о семье и для него тяжелы. – Самое главное, что ты вернулся и мы снова вместе. – Ты такой легкомысленный, – шепчет винодел, откладывая букет в сторону и поворачивая голову к младшему брату. – Вовсе нет. Не ты ли сказал, что одному из нас нужно оставаться взрослым, м? Этим я сейчас и занимаюсь. Загоняться из-за прошлого – не лучшее времяпровождение в таком… романтичном месте, не думаешь? – Опять ты переводишь тему, – без упрёка. – А ты хочешь поговорить об отце ещё? Я не против, просто это весьма щекотливая тема. – Я скажу кое-что перед тем, как закрыть её до лучших времён. Позволишь? – пока Дилюк говорит, он в очередной раз поправляет свой сюртук на теле брата, запахивая его плотнее: всё-таки у воды весьма прохладно. Кивок. Весьма красноречивый. – Конечно, – тихо отвечает Альберих. Ему не хочется, чтобы молчание Дилюк воспринял как слабость, поэтому решается таки подать голос, пусть и неуверенный. – Я должен был сказать это раньше. Передать тебе последние слова отца, – Рагнвиндр отрывается от своей одежды на чужом теле и зачёсывае густую чёлку пальцами, убирая её от повязки. Про себя он думает, что стоит заплести эти тёмные волосы в косу, чтобы не мешались. На самом деле коса на брате – его личная маленькая слабость, точно как и высокий хвост на Дилюке для Альбериха. Кайю потряхивает. Не от холода, ведь невозможно замёрзнуть рядом с Дилюком, который отогревает их своим Пиро Глазом Бога. – Он беспокоился о нас двоих в свои последние секунды жизни. Попросил меня заботиться о тебе и сказал, что кроме друг друга у нас никого больше нет. Суета ночного Тейвата перестаёт существовать. Лягушки не поют томные серенады, рыбы в озере вдруг решают вместо плескания застыть на месте и не издавать ни звука, а ветерок, праздно гуляющий по Мондштадту и играющийся с жухлыми красными и жёлтыми листьями, вдруг затихает, словно желает, чтобы братья слышали даже тяжёлое смущённое дыхание друг друга. Он прекращает заигрывать с любимой прядкой Кайи и кудрями Дилюка, оставляя юношей наедине. – Знаешь, Дилюк, почему я приносил на могилу отца именно лилии калла? – невпопад спрашивает капитан. – Потому что ты любишь эти цветы? – принимает игру старший из братьев, выдвигая предположение. – Верно мыслишь. А как думаешь, – Кайа садится поудобнее и опирается на руку, почти опустив голову на собственное выпирающее плечо, – почему я люблю их? На это у Дилюка нет ответа. У Кайи и озёрной лилии столько же общего, сколько у хиличурла и Ужаса Бури. Дилюку всю жизнь казалось, что братец больше похож на траву светяшку: невзрачный для большинства бутон, являющий свою истинную красоту лишь когда оказывается в конкретных условиях, благоприятных для него – во тьме. Активный в ночи цветок, помогающий заплутавшим путникам в густых лесах. Про родственность бледного синего свечения и невероятного по своим оттенкам глаза Альбериха Дилюку даже и вспоминать стыдно: настолько это очевидно. Но лилии калла?... Однако ж брат отдавал и отдаёт предпочтение именно им. В отличие от Дилюка. – У меня невероятно романтичное настроение, поэтому готовься, – Кайа прищуривает глаз в лисьей ухмылке. – Потому что они напоминают мне тебя. Их рыжие лепестки так похожи на оттенок твоих волос в лучах закатного солнца. А ты знал, что лилии следуют за солнцем и всегда тянутся к нему? Утром смотрят на восток, а к вечеру на запад, провожая своего лучшего друга в добрый сон. Иногда мне кажется, что стоит моему братишке появиться рядом с ними, и они путают тебя с солнышком и оборачиваются к тебе. – Опять выдумываешь? – краснеет Рагнвиндр. – Нет, это правда, – подмигивает рыцарь, но скоро игривая эмоция исчезает с его лица. – В прочем, если вернуться к значению калла для меня… Мне казалось правильным, что цветок, хранящий твой образ, находится рядом с отцом. Это так… как бы это сказать? Гармонично? Правильно? – А как же ты? – М? – Почему ты и светяшку тоже не рвал, чтобы отнести на могилу отца? – Светяшку? Ах, ты про ту никчёмную тра… – Кайа замолкает на полуслове. Ох уж этот болтливый язык Дилюка! Иногда кажется, что он живёт своей жизнью. Именно поэтому в обычных обстоятельствах Рагнвиндр предпочитает молчать, ведь ещё с детства не умеет держать мысли под контролем, которые то и дело срываются с уст. Кайа изгибает бровь в удивлении: – Ты ведь понимаешь, что сказал? – понимает ли Дилюк, что почти открыто признался Кайе в том, что его любимая трава светяшка ассоциируется у него с братом? Безусловно. – Я польщён. – Просто совпадение, – краснеет пуще прежнего Дилюк, чем выдаёт лживость слов. Кайа лишь посмеивается в кулак негромко, чтобы не обидеть старшего. – Светяшка так невзрачна в светлое время суток, а уж после того, как её сорвёшь, то вовсе гаснет. Потухший бутон совсем не вписался бы в общую картину семейной идиллии. Такие аллегории Дилюку не нравятся. И сколько он ещё может убеждать глупого рыцаря в том, что он нужен их семье? Нужен Дилюку? – Умеешь же ты языком плести, – с каждым словом голос становится тише. Невольно Рагнвиндр тянется к груди, но вовремя понимает, что не найдёт искомого, ведь его сюртук сейчас на Кайе. Маленькая засушенная светяшка лежит в грудном внутреннем кармане его верхней одежды, чтобы… чтобы просто всегда была рядом, у самого сердца. Кайе об этом знать не обязательно, а иначе плут надумает всякого и до конца жизни будет припоминать эту маленькую слабость брату. И этот крохотный бутончик светится, словно специально противореча недавним словам Кайи. Сахароза проделала по-настоящему колоссальную работу и сумела не только засушить растение в первозданном виде, но и сделала так, чтобы оно нескончаемо светилось тем родным бледно-голубым оттенком, а за невероятную по объёмам работу не взяла ни моры, объяснив тем, что сам ход экспиремента и его положительный результат – уже награда для биоалхимика. Это всяко лучше, чем было в трёхлетнем путешествии, когда от Кайи и светящейся диковины Мондштадта у Дилюка были лишь мнимые образы в воображении, которые из-за разлуки с Пиро артефактом меркли медленно, но верно. – Завтра мы начнём восхождение к лагерю у подножия горы. Тебе лучше выспаться, – Дилюк переводит тему разговора, предчувствуя скорую тупиковую неловкую ситуацию, которую ему всей душой хочет избежать. – Да ну? Это ты у нас почти неделю спишь по два часа в сутки, бережёшь меня и все ночи сторожишь, – падает на спину капитан, складывая руки на животе в замок. – Ты упрекаешь меня? – с вызовом и задорством. Дилюк ложится рядом, повторяя позу Альбериха, чем не на шутку почти пугает брата. Он смотрит на ночной небосвод, разглядывает звёзды, будто впервые их видит. «Хочу увидеть их твоими глазами»«Их?»
«Звёзды. В детстве ты налюбоваться ими не мог, а я всё никак не понимал, что в них такого невероятного»«Он прекрасны сами по себе, Дилюк. Просто взгляни»
«Обычные огоньки»«Ошибаешься. С дорогим сердцу человеком даже бесконечно удручающая Бездна будет казаться чудом света»
Дилюк закрывает глаза. Буквально на минуту, не больше. Придвигается ближе к капитану кавалерии, ощущает его тепло, чувствует шелковистые волосы, с которыми вновь недавно поигрался ветер и смиренно опустил их на бледное лицо Дилюка, будто бы дразня. Мастер прислушивается к окружающим звукам, честно хочет услышать живость природы: уханье совы; шуршание лисиц, вышедших на охоту; или хотя бы шелест листвы. А слышит соседнее умеренное дыхание и собственное сердцебиение, вошедшее в унисон с чужим. Обоняние так же обостряется, и запах Кайи, уже давно перемешавшийся с ароматом лечебной мази, стал таким необходимым. Где-то на периферии источают цветочный аромат лилии. Рубиновые глаза вновь распахиваются не в силах больше ощущать такую интимность. «Вот оно что» Светлые крохотные точки, коими Дилюк видел звёзды на протяжении двадцати двух лет, вдруг начинают словно плясать в его глазах, переливаясь перламутровым. Чёткий силуэт павлина, символа созвездия Павлиньего Пера, собирается воедино, восседая на троне ночного небосвода. Самое близкое к нему соседнее созвездие Мудрой Совы смотрится в сравнении блёкло и скромно, хоть и сияет ярче обычного. – Минуточку, – будит задремавшего Кайю винодел, резко разворачивая голову в его сторону. Рыцарь смотрит в ответ сонным взглядом, подтверждая своё участие в беседе. – Павлин. – Как грубо, – театрально обижается Кайа. – Давно меня так не называли. – Я не об этом! – наблюдать за тем, как оправдывается Дилюк – особое хобби Альбериха, которое осталось далеко в детстве. Рагнвиндр поднимает торс и смотрит на довольного Кайю сверху вниз, почти склонившись над лицом того. Рука его поднимается вверх, указывая на небо. – Павлинье Перо сейчас сияет. – Угу, – приподнимает уголки губ кавалерист. – Оно всегда сияет, это же скопление звёзд – колоссальных горящих огненных шаров, Дилюк. Подумаешь, сегодня чуть ярче блестят – ну и что? Рядовое же событие. Ложись обратно, – Кайа постукивает по траве слева от себя, – без тебя под боком совсем неуютно. Дилюк хмурится, но всё же опускает торс обратно на землю. – Рядовое событие, происходящее дважды в триста шестьдесят пять дней, Кайа. – Да-да, – незаинтересованно. – С днём рождения меня, ура. Что более важно – Совёнок сегодня тоже особенно яркий, отчего же ты об этом молчишь? Дни рождения давно перестали быть для братьев особенными датами. Последний раз Дилюк отмечал разве что своё восемнадцатилетие, но даже этот важный день прошёл не в кругу семьи: Кайа задержался на службе и не смог появиться на празднование в таверне, хоть и обещал явиться на застолье вечером в поместье. Но после нападения Урсы на повозку Крепуса и сопровождавшего его тогда Дилюка, ни о каком празднике не шло и речи. День рождения же Альбериха, а точнее лишь его совершеннолетие, Рагнвиндр и вовсе встретил во время путешествия по бескрайним территориям Снежной – цитадели Фатуи. О, нет, он конечно же не мог забыть о своём самом любимом с детства празднике, поэтому невзирая уже на почти притупившуюся и потухшую злость за полтора года странствий, тридцатого ноября ровно три года назад Дилюк решил побаловать себя и зайти на постоялый двор снежной страны и за дополнительную плату заказал у хозяйки излюбленные Кайей куриные шашлычки с фруктами, коих не было в меню заведения. А уже через полтора он вернулся домой, но так и не сумел попробовать авторское блюдо брата вновь. – Наши созвездия ежегодно блистают вместе, Кайа. Получение Глаза Бога не столь важно, как день рождения. Тебе сегодня двадцать один. – Спасибо что напомнил о том, какой я уже старый, – в шутку. – Я задолжал подарок, – винодел таки укладывается рядом, продолжая следить за звёздами. Точнее за одной конкретной, не той, которая на небе. – Пять подарков, если быть точнее, – довольствуется своей находчивостью капитан, улыбаясь чуть шире обычного и обнажая клычки. – За пять лет твоего отсутствия. – М-м-м, – Дилюк прижимает большой и указательный пальцы к своему подбородку, словно размышляет о чём-то, – и что бы ты хотел получить? Занятная у них выходит игра. Дилюк редко когда проявляет инициативу на самом деле. «Постойте-ка, – мгновенно проносится в мыслях рыцаря. – Редко? Да никогда, в общем-то. А вот эту возможность уж точно нельзя упустить». – Я приму всё, что Некоронованный король Мондштадта мне преподнесёт, – наглости и уверенности Кайи нет предела. Никогда не было. Вот и сейчас он рискует. Нарочно медленно и как можно более влажно облизывает собственные губы, не разрывая зрительный контакт с винным магнатом. Дилюк перестаёт понимать, что творится в голове его брата. В последние месяцы между ними произошло столько всего, однако ясно то, что в большинстве своём двигателем их налаживающихся отношений был Кайа. Но кавалерист так же был и тем, кто после сближения не так давно начал отталкивать брата, говорил, что происходящее между ними – ошибка. Но может ли быть ошибкой то, что Дилюк чувствует? Да, он и сам не понимает, кто для него Альберих и в роли кого он хочет видеть рыцаря рядом с собой, но разве это важно? Жизнь такая штука, которая в любом случае внесёт свои корректировки и не спросит, а были ли у тебя какие-то планы. Вот и Дилюк, кажется, впервые решает поддаться течению, понять реакцию самого себя на то, что планирует сделать. Тем более Кайа не так давно почти прямо дал понять, что любовь, о которой он распинался на Архипелаге да и позже – явно не братская. Дилюк приподнимает торс, опираясь на предплечье правой руки, расположенной на траве, а сам нависает над братом, перекидывая через него левое колено для устойчивости. Свободной рукой он нащупывает тонкие пальцы Альбериха и переплетает их со своими. Хитрый рыцарь даже бровью не ведёт, и Рагнвиндр понимает, что Кайа не против того, что вот-вот случится, ведь он этого и ждёт. Что ж, это прибавляет смелости и уверенности старшему. – Дилюк, что это ты делаешь? – глупый вопрос с настолько по-доброму издевательской интонацией, что вышеназванный почти воет от бессилия перед человеком, лежащим под ним. – Не знаю, – честный ответ заставляет Кайю негромко рассмеяться. – Ого, я-то думал, ты хочешь меня поцеловать, – уголок его губ приподнимается, что ещё больше дразнит Рагнвиндра, однако тот всё ещё держится. – Быть может именно это я и хочу. Не могу понять. Ты... – Дилюк на миг отводит взгляд, набирает в лёгкие побольше воздуха, а потом смотрит прямиком на лицо брата, выпаливая на одном дыхании, – ...ты позволишь мне тебя поцеловать? – О, Люк, ты можешь не спрашивать. Раньше Кайа крайне редко называл Дилюка ласковым сокращением, да почти никогда, если уж говорить откровенно. Сам Альберих однажды во время очередной попойки с Венти объяснил это просто: «Имя Дилюка прекрасно таким, какое оно есть, его не хочется коверкать и порочить». Если бы владелец имени услышал эту глупость, то только отмахнулся бы, удачно пряча заалевшие уши за длинными волосами. Кайа, конечно, говорит глупость, но то, как он это говорит – совершенное другой разговор. Конечно же, в тот вечер Дилюк всё слышал. Наверное, именно это почти стонущее «Люк» заставляет его преодолеть нерешительность и невесомо коснуться чужих губ своим дыханием. Однако совсем скоро воспоминания о вечере в подсобке заставляют Дилюка чуть приподняться: тогда они почти дошли до точки невозврата, но сейчас… вряд ли их действо зайдёт дальше поцелуев, что становится окончательной причиной сорваться. Дилюк медленно склоняет голову и прикрывает глаза то ли от смущения, то ли чтобы рассмотреть лежащего под ним получше. Вовремя Рагнвиндр вспоминает, что в прошлый момент их максимальной физической близости брат нагло рассматривал его покрасневшее и разомлевшее лицо, поэтому он моментально расцепляет левую руку и накрывает ей глаза кавалериста. – Ох, – от неожиданности хрипит Кайа, и Дилюк успевает поймать губами его выдох. Поцелуй выходит целомудренным, с горьким привкусом пилюль, коими Дилюк кормил Кайю, и с неповторимым собственным вкусом Альбериха. – Как старомодно, – улыбается в ответ на лишение его чувства видеть кавалерист, поддаваясь ласкам. Рагнвиндр отстраняется и убирает ладонь. Заглядывает в глаз напротив, любуется. Сам не замечает, как улыбается в ответ и вновь опускает голову, встречаясь губами, снова прикрывая глаза брата. Он продолжает держать тело на весу: боится навредить Кайе, на животе которого опасная рана. От внимательного рыцаря это не уходит, поэтому он обхватывает Дилюка за спину, прижимает к себе крепко-крепко, но мастер сопротивляется, хоть рука уже начинает дрожать. Он держится. Несносный капитан. – Кайа, – оторвавшись от шершавых обветренных губ в полусознательном состоянии лепечет Дилюк. – Да? – хитро и будто безучастно, словно они не лежат в обнимку, а сидят с чашкой чая в руках и обсуждают последние новости. Кайа притягивает Дилюка ещё ближе, и этот жест – чуть ли не единственное, что выдаёт в Альберихе заинтересованность в происходящем. – С днём рождения... брат, – Кайа почти стонет от того, как Дилюк запинается на последнем слове. Если раньше метания Рагнвиндра по поводу их братства вызывали в рыцаре горе и тоску, то сейчас он ясно осознаёт, почему Дилюк запнулся: с братьями не принято вытворять то, что они вытворяют, это уж точно. Целуя уже в третий (Кайа с удовольствием подмечает, что с каждым новым поцелуем брат становится всё уверенней) раз, Дилюк ловко меняется местами с рыцарем, и усаживает его на себя. Кайа гордо восседает в районе паха винодела, ехидно елозя задницей взад и вперёд. Обессиленная и затуманенная похотью голова Дилюка ударяется о ствол дерева, пока руки пытаются удержать неугомонное тело сверху от лишних движений. Альберих сам припадает к губам, сминая их как-то по-свойски нежно. Иногда он чувствует ответные движения языком со стороны Дилюка и это невероятно возбуждает и развязывает руки для исполнения всех своих самых сокровенных фантазий. Трудно сказать, о чём именно Кайа мечтал все эти годы: поцеловать Дилюка, оседлать или просто обнять, однако в одном он уверен наверняка – сейчас он счастлив как никогда. Кайа долго не оставляет чужие губы в покое, будто предчувствует, что если отстранится сейчас – вновь распробовать на вкус уже не сможет. В какой-то мере он прав. Кайа всегда мечтал довести Дилюка до такого состояния, чтобы тот сам не выдержал и набросился, выцеловывая каждый сантиметр тела капитана, вылизывая каждый шрам и синяк, но, увы, у Архонтов на Кайю другие планы. Выдержать взгляд Дилюка, коим он наблюдает за любимым человеком, для Альбериха кажется невозможным. Он сдаётся первый, поражаясь выдержке брата, и сам опускается к желанным губам, но встречает преграду в виде ладони в плотных перчатках. Кайа не успевает даже приподнять бровь в немом вопросе, как старший опережает его и поясняет свои действия: – Мы поцеловались четыре раза, остался последний. Уверен, что хочешь так просто его использовать? – Верно-верно. Это справедливо, – несколько кивает капитан, но торс не поднимает, продолжая греться на тёплой груди. Он льнёт холодным носом к ключицами, вылизывает шею, прикусывает кожу под ушками, а потом слегка дует влажные участи кожи, вызывая щекотку у винодела. – Я думал, ты потребуешь последний, – задыхаясь и всхлипывая. – Потребую, но хочется растянуть удовольствие, – чуть обиженно говорит рыцарь. – Тогда можешь не переживать. Последний подарок я запланировал немного иной. Поверил бы кто-нибудь из знакомых Дилюка, что он способен довести до пика наслаждения одним голосом? Ну разве что Донна, может быть Маргарита, Габи, Сигилд… Ах, в Бездну этих барышень-воздыхательниц. Пусть хоть затискают Дилюка, когда тот вернётся в Мондштадт – Кайа не будет против. Ну разве что может быть совсем капельку. Какая разница, если в конкретную ночь и в конкретную секунду Дилюк полностью его. Это не тех надоедливых потенциальных, как они сами считают, невест сейчас ублажает самый завидный холостяк Мондштадта, а капитана кавалерии. Рагнивндр почти впервые делает приятно не только своим присутствием, но и ласками, и от одной мысли о реальности происходящего Кайа улыбается только сильнее. Что же за последний подарок такой, Дилюк даёт знать почти сразу – ведёт руками вниз по талии, соскальзывает ими на бёдра, а потом резко между перемещает между ног, мнёт причинное место пальцами совсем небольно, но и не ласково, и наблюдает за каждой реакцией. Кажется, кто-то был уверен, что дальше поцелуев не зайдёт? Что ж, буквально только что, получив от Кайи положительный ответ в виде одобрительного стона на немую просьбу, Дилюк сам идёт вразрез своим ожиданиям. – Предупрежу, пока не поздно, – громче ожидаемого стонет Кайа, прогибаясь под приятные массажные движения пальцев. Надо же, удивляется Дилюк, как Кайа чётко держит голос под контролем, когда говорит. Укол ревности бьёт по сердцу: у брата есть опыт, поэтому он такой собранный? – Твой любимый холостояцкий девиз «возбудим, но не дадим» сейчас не пройдёт. Либо мы останавливаемся сейчас, либо идём до конца. О, это Дилюк прекрасно понимает. Пока не поздно, да? Поворачивать назад уже нельзя, не получится. Не хочется. Он добирается до корсета столь ненавистных и одновременно обожаемых им капитанских штанов. Долго водит пальцами по застёжкам в виде стрелочек и возится с заклёпками-ромбиками. А Кайа будто не замечает мучений, лишь умудряется добавлять новые, всё активнее и интенсивнее проезжаясь бёдрами по паху. О том, что он делает всё правильно, недвусмысленно говорит уплотнение в штанах лежащего под ним. – Бездна, – ругается Дилюк, который вот-вот сорвётся и порвёт эти несносные штаны даже не по шву. – Ну-ну, – лепечет капитан, хватая Дилюка за беспокойные пальцы. Он отводит руки брата от своего тела, плавно водит кончиком пальца по ладоням, кажется, рисует что-то, но Рагнвиндр не может разобрать буквы. Зная этого невыносимого кавалериста, скорее всего он либо пишет глупости вроде «Полуночный герой» или «Некоронованный король». Да, это было бы вполне в его духе. Внезапно холодные смуглые пальцы ныряют под плотную перчатку винокура, приспуская край. Реакция в виде полностью закрытых глаз и собственного имени, которое из столь желанных уст звучит скорее умоляюще, чем возбуждённо, однозначно нравится Кайе. Ого, а он и не догадывался, что у Дилюка такие чувствительные ладони. Что ж, это нужно запомнить. Наконец ловкие руки освобождают Рагнвиндра от грубой ткани на руках. Лишь тогда Альберих тянет мозолистые, но, вопреки догадкам многих горожан совсем не порытые шрамами бледные пальцы к своей талии. – Так будет удобнее, – поясняет он, а сам начинает снимать с себя ремни. Первым падает тот, на котором держится Глаз Бога. Кайа понимает, что Дилюк бездействует, поэтому поднимает на лицо того свой взгляд, пытаясь понять причину, а поняв её, не может не улыбнуться. – Да, я всё прекрасно понимаю – штаны ужасны и бла-бла-бла, но, пожалуйста, делай что-нибудь, иначе я усну от скуки. – Они действительно неподходящие для рыцаря. Как Джинн вообще одобрила твою форму? – М-м-м, – мычит Кайа, придумывая, как бы так ответить, чтобы вызвать больший отклик брата, – она не одобряла их, это сделал Варка. Наставник? Ну, подобное потакание прихотям одного из любимчиков вполне в духе магистра. Дилюку уже во второй раз становится обидно, что он покинул Орден, ведь будь он рыцарем, смог бы высказать своё негодование по поводу наряда нерадивого братца вышестоящему руководству. Впервые же обида и тоска обуяли его, когда полгода назад Кайа с очередной одиночной вылазки то ли на хребет, то ли в логово Ужаса Бури вернулся не в лучшем состоянии, повиснув на Хоффмане, подобравшем его полуживого на дороге во время патруля. О, нет, обида зародилась позже – сперва Дилюка обуял страх за чужую столь хрупкую жизнь, а уже после он начал неосознанно винить себя в том, что рядом с братом Хоффман, а не он. Будь он рыцарем – не позволил бы младшему брату ходить на задания в одиночестве и рисковать своей жизнью. И куда только смотрит Джинн?! – Это так похоже на магистра, – завершает диалог Дилюк, и Кайа уже радуется, что тот наконец-то займётся делом, но не тут-то было. – Да, штаны ужасны, но меня поразило не это. Твои действия. Дилюк отводит в смущении взгляд, надеясь, что кавалерист не услышал, как дёрнулся голос на последних словах. А ведь их можно трактовать по-разному, и когда Рагнвиндр понимает это, спешит дополнить. – Ты так уверенно направляешь меня, словно… словно у тебя есть опыт в обучении других тому, как тебя раздевать. Ох, этот сладкий смех. Тягучий. Глубокий. Искренний. Архонты, когда Дилюк в последний раз слышал, чтобы брат смеялся настолько искренне? Он готов жизнь отдать, чтобы Кайа смеялся так чаще. И даже обида обходит его стороной – подумаешь, над ним смеются, ну и что? Зато как это делают. – Обычно я предпочитаю слова действиям, но не с тобой и не сейчас, Дилюк. Давай я покажу, тогда ты сам всё поймёшь? Вопрос, не требующий ответа. Утверждение, которое лишь ради мнимого приличия приобрело вопросительную интонацию. Кайа берёт дело в свои руки, начав активней возиться с креплениями ремней. Когда они с глухим стуком встречаются с землёй, Альберих взглядом показывает на самую массивную застёжку своих штанов, которая гордо поблёскивает в районе солнечного сплетения. Дилюку дважды говорить не нужно, поэтому он быстро хватает её пальцами, нажимает сверху и снизу и слышит столь желанный для себя щелчок. Офицерские штаны окончательно ослабляются и почти сами приспускаются до тазовых косточек. Кайа вновь встречается со ступором братца, который даже не отрывает взгляда от его лица. Он решает немного поддразнить и раззадорить Дилюка, поэтому вновь направляет руки того, размещая их на резинке своего нижнего белья. Рагнвиндр медленно тянет вниз уже без помощи, но… Архонты, почему старший брат такой… такой! – Дилюк, – недовольно, – самое интересное сейчас происходит внизу, а ты всё пялишься на моё лицо. Горячие бледные руки останавливаются. – Раньше я никогда не занимался этим с мужчиной. Своим признанием, сказать честно, он Кайю не удивляет. Верно, братец ведь такой правильный и манерный, он наверняка впервые окунулся во взрослую жизнь лишь строго после восемнадцати, пока бродил по землям Архонтов. – Особых различий с девушками нет, – решает ободрить Кайа. – Но я и с девушками никогда… – а вот это признание даётся Рагнвиндру уже тяжелее. Он, наконец, отводит взгляд от глубокого глаза братца, но не вниз, как того хотел Альберих, а в бок, заинтересованно разглядывая какую-то корягу у берега. – Ого, – шёпотом и с нескрываемым восхищением. – Для кого ты себя берёг? – Кайе никогда не наскучит заигрывать с Дилюком, особенно так открыто. Ну коль рыцарь не сдерживается, то и мастер не будет. В конце концов ему давно нужно было взять дело в свои руки, а не позволять Кайе вертеть им так и этак. Да, сейчас он соберётся с силами окончательно и… «Нет, ещё минутку, пожалуйста, Кайа, пощади» И Кайа ждёт. Не без заигрывающих движений задницей по паху старшего, конечно, но он не был бы собой, если бы не вытворял нечто подобное. Молчание затягивается и кавалерист решается на последний шаг навстречу Дилюку сегодня. Если даже после этого брат будет медлить, то Альберих сам сорвётся и точно вытворит с Дилюком нечто такое, о чём даже подумать стыдно. Архонты свидетели, Кайа держался до последнего! – Я вот берёг себя для тебя. Бездна. Услышать это полустоны от Кайи – высшая степень наслаждения. Дилюк моментально разворачивает голову в сторону сладкого голоса, смотрит в глаз с прищуром, пытаясь найти в нём намёки на ложь. Не находит, и от этого легче не становится. А Альберих продолжает заигрывать уже лишь одним взглядом, улыбается, словно выиграл в лотерею. Хотя в какой-то степени так и есть. – Правда? – сам Дилюк не понимает, зачем спрашивает, ведь без этого ответ ему прекрасно известен. – Правда, Барбатос свидетель, – Дилюк усмехается этой фразе, ведь если Венти действительно является свидетелем невиновности его брата, то у Рагнвиндра к тому есть пара вопросов. – Ох, и кстати, – Кайа поднимает руки к своему затылку, возится недолго и спустя секунд пять одобрительно хмыкает. Тёмная повязка, которую Дилюк провожает взглядом вниз, падает на его живот, а два синих глаза смотрят чуть свысока, но без нотки насмешки или гордости. Просто… смотрят, изучают. – Какое наслаждение лицезреть тебя обоими глазами, ты бы знал. Теперь, в блаженном спокойствии, полного возбуждённого воздуха и желанного дыхания рядом, Дилюк может разглядеть главную тайну своего детства – скрытый от мира сего секрет Кайи. В Вольфендоме было не до этого, да и полностью залитый – как в темноте ночи казалось чёрной кровью – глаз было толком не рассмотреть. Неестественное свечение напугало Дилюка, но сейчас нет ни крови, ни недоброго света. Обычная белая склера, такая же, как и в левом глазу, лазурная радужка, и такой же звездовидный чёрный зрачок. Лишь ожог от искры его Пиро сил бросается в глаза, да только выглядит он гораздо лучше ожога, красующегося на торсе брата. Неестественный изъян, а всё равно ни капли не портит внешность Кайи. – Красивый, – вырывается из полуоткрытых уст. – Я рад, что ты смог довериться мне. – Давно смог, – Альберих вновь припадает грудью к груди, тыкается носом в линию челюсти и часто-часто дышит. Бродит шаловливыми пальцами по пуговкам чужой рубашки, медленно вынимает их из петель и будто невзначай задевает оголённую кожу груди. Сомнения Дилюка полностью отступают. Духовное единение с братом, как ему кажется, уже достигло своего пика, дело осталось за физической близостью, которое является не ключевым, но весьма приятным и важным. Как минимум для Кайи уж точно. Нет, им обоим это нужно. Отголоски страха испаряются с внезапными поцелуями в районе солнечного сплетения. И когда только успел? Останавливать Кайю так не хочется, но поддразнить в ответ – вполне себе. Вовремя Дилюк вспоминает, что возвышающийся над ним невероятно прекрасный парень уже давно сидит с приспущенным бельём, поэтому дотянутся до причинного места не составляет проблем. – О-о-ох… – кавалерист ощущает долгожданные прикосновения и отрывается от устланной шрамами груди, поднимая взор. Неужели разговоры и вправду закончились? Братья так долго томили в себе невысказанные обиды и чувства, что даже в столь интимный момент физической близости умудрились проговорить большую часть времени. Им действительно нужно обсудить многое. Словами. Составлять их в осмысленные предложения, которые не просто таят в себе глубинный смысл, беспокойство и любовь, а которые о них вещают прямо. Это кажется таким плёвым делом, особенно для братьев, но для нынешних Кайи и Дилюка задача непосильна. Однако беспроглядная тьма и туманность не могут нагнетать вечно, опечаливая заблудших юношей. Шаг за шагом они уже начали двигаться в направлении друг к другу, и то, что происходит между ними сегодня, они не считают ключевым и переломным моментом их жизней, но однозначно важным. Кайа как-то признался в своих «низменных» желаниях Дилюку, хоть и сделал это посредством письма, которое ещё даже не дошло до Рагнвиндра. Но совсем скоро оно достигнет своего читателя. Сказать честно, он писал его будучи полным уверенности в том, что происходящее между ними сейчас никогда, собственно, и не произойдёт, но что уж теперь поделать? Нездоровая зависимость Альбериха от Дилюка сделала его тем, кто действительно пожертвует даже собственной жизнью, лишь бы лишний раз прикоснуться к брату. К великому счастью столь крайние меры никогда не были необходимы, ведь сам Дилюк шёл на какой-никакой контакт. Да, держал Кайю на расстоянии, да, держался на расстоянии сам, но это всё во благо брата, так считал сам Дилюк. Сейчас же он думает, что всё это было бессмысленно, и лишь измучило их обоих. Глупые, глупые братья! Не будь Розария по жизни отстранённой от чужих проблем; будь у Джинн чуть побольше времени на то, чтобы углядеть, что происходит с её некогда товарищами; будь Итер немного свободнее от спасения мира и поисков сестры, а Паймон слегка умнее; будь Альбедо посмелее; будь Анемо Архонт помилостивее… ах, нет, будь Бог Свободы не столь легкомысленным – тогда бы всё сложилось иначе. Причиной братьев поговорить основательно, и не просто извиниться за произошедшее четыре года назад, а поговорить о том, что происходило после того, как старший покинул Мондштадт, а младший остался на его страже вместо потомственного защитника, тогда стало бы не неизвестное проклятье мёртвого народа, а чувства. Когда они начнут жить, как все? А может ну её, это обычную жизнь? Какая в конце концов может быть рутина у потомка Рагнвиндров и проклятого дитя Каэнри’ах, несущего в себе её наследие? Но почему бы и не помечтать хотя бы минутку. Внизу Кайа оказывается не таким, каким Дилюк себе его представлял. О, нет, он не думал об этой… части тела младшего брата часто или… вообще не думал. Точнее иногда размышлял, припоминал некоторые детали из детства, просто чтобы… просто так. Так вот, член оказывается не таким, каким запомнился. Хорошо ли это? Скорее да, чем нет, ведь невинное детство отпечаталось в памяти такими же невинными чувствами, не хотелось бы омрачать их похотью и развратом, которые разыгрываются между ними сейчас. Если коротко, то Кайа стал… изящнее? Ну там, внизу. Да, точно. Изящество. Дилюк уверен, что это слово придумали специально, чтобы можно было описать Альбериха коротко и ясно. Он всегда был таким: неуловимым, ловким, может даже немного неземным. Кайа прекрасен везде. Кайа на ощупь шикарен повсюду. «Кайа так мило краснеет, Архонты»«Приму за комплимент»
У Дилюка больше нет сил держаться. Пока рыцарь скрывает смущённое лицо в красных локонах брата, к которым склонился, чтобы шептать на ушко всякие глупости, Рагнвиндр начинает двигать кистью. Желание доставить удовольствие Альбериху не просто притупляет, а полностью заглушает собственное возбуждение. Кажется, что мир вот-вот схлопнется до размеров одного израненного, но в то же время такого непоколебимого тела, восседающего на нём. – Быстрее, – разбирает средь бесконечно тихого бормотания Дилюк. – Кайа, я не знаю… не знаю, как тебе нравится, – собственный всегда уверенный голос срывается, как у пубертатного подростка. – Делай так, как привык удовлетворять себя. – Ты даже сейчас не можешь говорить такие пошлости? – А что я такого сказал? – поднимает голову Кайа, соприкасаясь носами. По привычке он прикрывает правый глаз, а отросшие волосы чёлки лишь больше скрывают то, что и так слишком долго было спрятано. Дилюк свободной ладонью зачёсывает щекочущие собственные щёки тёмные прядки за ухо, нежно ведёт внешней стороной указательного пальца вдоль небольшой царапины на подбородке, которой совершенно точно не было до того, как Кайа отправился на задание в Вольфендом вместе с Беннетом. – Глупый рыцарь, – улыбка. – Не ведаешь, что творишь. Совсем не ведаешь, – копошение внизу возобновляется, но этого кажется недостаточно, как минимум для Рагнвиндра, который всё ещё в штанах, застёгнутых на все пуговицы и ремень. Дилюк убирает руку от губ Кайи и возится со своими брюками, благо те не изобилуют тем невероятным количеством замочков и заклёпок, которые были на офицерских штанах. Кайа быстро смекает, что Дилюк хочет сделать, и честно сказать, его это печалит, хоть и совсем немного. – Мы просто подрочим друг другу? – уточняет он на всякий случай. – Верно, – приглушённо, даже глухо. Спорить об откровенной пошлости со стороны Кайи нет никакого смысла: рыцарь останется на своём. Накопившееся возбуждение больно упирается в плотную ткань, и, освободившись от неё, Дилюк чуть было постыдно не стонет. – Скромный подарок по меркам мастера Рагнвинра, привыкшего жить на широкую ногу, – несмотря на недовольство планами брата, Кайа всё же привстаёт, чтобы спустить свои штаны ниже, дать Дилюку чуть больше свободы и не стеснять его движения. Винодел поднимает торс, двигается ещё ближе к дереву, чтобы иметь опору у себя за спиной, не забывая второй рукой держать братца, чтобы тот не свалился. Когда уставшая спина наконец соприкасается с жёсткой и немного заплесневелой – плевать – корой кедра, задница капитана опускается на бёдра брата, а пах приближается вплотную у чужому. Кавалерист в нетерпении опускает взгляд вниз, и теперь лицезреть всю картину становится тяжко не только Рагнвиндру, но и Альбериху. – Ну надо же. Сколько бы Кайа притворно не кривился, он всё же не откажется от любого вида физической близости с братом. Несколько месяцев назад он готов был даже сойтись с ним в битве, резво подставил бы голову на отсечение, лишь бы Дилюк обратил на него внимание. Мысли о сексе казались не просто несбыточными, они были недосягаемыми даже в параллельных мирах, коих можно насчитать бесконечное множество. Кайа свято верил, что в любом из миров Дилюк никогда и ни при каких обстоятельствах не согласится быть рядом с ним. Верил, но надеялся на обратное. Надежда не умирала и принесла свои плоды. Сладкие, сочные, патокой растекающиеся по телу. – Ощущения совсем иные, – с трудом удерживаясь слабыми пальцами за плечи Дилюка лепечет Кайа. Он всё ещё пристально смотрит вниз, туда, где тела их кротко соприкасаются неестественным для братьев, но желанным для двух любящих сердец способом. – Твоя рука и твой… – Кайа смотрит на Дилюка, неодобрительно, но без угрозы нахмурившего брови. Его выражения лица так и кричит «Ещё хоть слово, и…» И что – Кайа и сам не понимает, но не хочет лишний раз давать Дилюку повод подумать о том, что всё, что тот затеял – ошибка, поэтому затихает. Рагнвиндр понимает, что Кайа продолжать мысль не планирует, и это успокаивает. Молчание даёт время прийти в себя, собрать остатки здравого рассудка в кучу и просто отдаться ощущениям собственного тела. Дилюк двигает рукой, ощущая ей любое подрагивание Кайи. А ведь он был прав – ощущения действительно иные. Даже собственная шершавая ладонь чувствуется чужой, когда водит верх и вниз, когда член ощущает тепло не только руки, но и чужого члена рядом. Кайа не сдерживает себя в стонах, что Дилюку несомненно… нравится. Пусть кричит, пусть не стесняется. Пусть наслаждается. Приятно. Как же Дилюку приятно осознавать, что он единственный, кто посмел коснуться Кайи там. Никто во всём Тейвате, во всей Селестии и даже в Тёмном море не сможет стать для капитана кавалерии Ордо Фавониус тем, кем стал для него Дилюк. Тем, кем был всегда. Альберих не удерживается и решает помочь братцу, обхватив кисть того ладонями. Он не стесняется действий, да и соображает сейчас получше, чем разгорячённый и покрасневший Дилюк, действующий почти лишь на инстинктах и мысленно находящийся сейчас далеко-далеко за пределами видимого мира и Вселенной. Большие пальцы тёмной ладони накрывают головки и слегка надавливают, прокручивают, водят вперёд и назад. Дразнят. Кайа склоняется ниже, с каждой секундой дыша всё чаще и… – Зачем ты это делаешь? – вздрагивает Дилюк от дискомфортного, но такого приятного дуновения в ухо. – Чтобы привести тебя в чувство, – гордится успехом капитан. – С возвращением. Ты совсем расслабился, всем занимаюсь я. – Я думал, тебе нравится, – вопреки словам, Дилюк возобновляет движения. Отчего-то этот миг хочется растянуть на долгие, словно мёд тянущиеся, годы. Остатки здравого рассудка вынуждают понять, что это невозможно, из-за чего вторая рука невольно вжимает Кайю в себя так сильно, что вместо стонов Дилюк слышит кряхтение. Дышит Альберих через раз, однако Рагнвиндр с удивлением замечает, что это, братцу, кажется, нравится гораздо больше. – Мой младший брат извращенец? – дразнит Дилюк, сжимая руку поперёк торса ещё сильнее. Кайа полностью теряется в экстазе, подмахивая бёдрами навстречу руке винодела и сломано постанывая на ухо. В какофонии удовольствия от ласк и нездорового причинения дискомфорта путём сдавливания рёбер капитана, Дилюк совершенно забывается, а догадывается о том, что на самом деле натворил лишь когда оба изливаются в его руку, почти обжигая и без того горячую ладонь Пиро пользователя. Кайа не спешит отстраняться от Дилюка. Он наваливается на того всем телом, свесив руки вдоль тела, а лбом утыкается в плечо. Рагнвиндр всё так же придерживает брата, но лишь формально –без силы и страсти. – В следующий раз останови меня. – В следующий раз? – вымотанный Кайа находит остатки сил, чтобы поднять голову и хитро заглянуть в лицо напротив. Он уже успел нащупать на земле глазную повязку, и так быстро завязал её, что Дилюк опешил, увидев перед собой привычное лицо капитана кавалерии Ордо Фавониус. – Если я буду получать такой подарок ежегодно, то знай: не будет на свете человека счастливее меня, ну, кроме тебя, ведь тебе достался такой замечательный брат! – Ты прекрасно понимаешь, о чём я, – я, сказал не подумав, но суть то была не в этом. – Твои раны на груди могли открыться, а ты лишь молча терпел боль. – Я не терпел, Дилюк, я наслаждался, – Альберих плюхается спиной на землю, сложив руки на солнечном сплетении в замок. Руки неприятно холодит уже остывшее семя, а штаны и вовсе приспущены. Дилюк чуть было не давится слюной от беззаботности и неробкости собственного брата, накидывая на того собственный сюртук, который Кайа, между прочим, и так уже давненько облюбовал. О пристрастиях Кайи они ещё поговорят. Обязательно. Тем более Дилюку они не сказать, что не понравились…