Квинтет

женщина ласково глядит на аккермана, поправляя съезжающий с шелковистых волос темно-бордовый атласный платок, прогретый весенним солнцем. она одета слишком громоздко для теплой погоды. леви думает, что слишком уж радостно все вокруг для вот-вот готовой начаться вылазки разведотряда. обычно каждое такое мероприятие сопровождается отвратительным самочувствием природы и цепочкой не очень благих вестей: капрал с самого утра запинается о самые ровнейшие поверхности и собирает все плохие приметы, с иронией отмечая бинго. возможно это связано с тем, что его в первый раз провожает она. очевидно, в первый и последний. она была его соседкой в подземном городе. они не особо общались, но после произошедшего для аккермана встретить кого-то из того места было предзнаменованием вереницы незыблемых с каждым годом воспоминаний. они встретились в городе, когда у капрала выкроилось пару часов для похода по лавкам с целью закупки уборочного инвентаря — тряпки, многоразово использованные, совсем прохудились, а химозный раствор для чистки мебели и мытья окон подозрительно быстро закончился, и тут он не знал, на что думать: настолько ли были чистоплотны его рекруты? в наплечном рюкзаке булькали плотно закупоренные бутыли, обложенные глянцевыми упаковками тряпок. маршрут проходил через квартал сечения каменных улиц, прямиком приводя к штабу. окинув взглядом довольно оживленную площадь, леви замедлил шаг, с толикой интереса и непроницаемым выражением лица разглядывая играющих в салки детей и окутанных платками матерей, которых перетягивали массивные плетеные корзины с изумрудными мелкими яблоками и пышнеющими пучками зелени. сначала лица мелькали слишком быстро, не давая запомнить широкие улыбки, но вдруг один силуэт словно засветился, выделяясь в общей гамме горожан. что-то в этих движениях было отдаленно знакомым. а точнее — походка. возможно большинство и не обращали внимания на то, как люди ходят, с каким темпом, разворотом стопы и шириной шага, но капрал часто запоминал в других именно походку. ее походка отчетливо запомнилась капралу еще в тот день выживающего подземного мрачного города. то омерзительное безнравственное место страдальчески обвенчала троица близких товарищей по лезвию и соседская девочка, с которой они даже ни разу не заговорили. он запомнил ее образ еще мальчишкой, до кочевнического выживания, становившимся непредсказуемым с каждым новым днем. она всегда над чем-то хлопотала. девушка была старше аккермана на пару-тройку лет, но выглядела настолько худо, занося явно нелегкий для нее топор для колки бревен, что неосознанно вызывала жалость. ее стан, снующий между бельем на прохудившихся веревках рано утром изредка улавливался среди потрепанных и запятнанных полотен. шаги девушки были осторожными, но в то же время легкими, небрежными. носок мягко опускался первее пятки, обволакивая светлым неоспоримым изяществом ее фигуру, походив на складную походку танцовщицы. он различал разные виды шагов, все они были ощутимо тяжелы, будто продавлены загноенной жизнью подземелья, но, он уверен, ее шаги не остались бы не замечены им. ее шаг был все так же порхающ и плавен — так не характерен вечной шумихе городских улиц. ступни неторопливо сменяли друг друга, совсем без спешки и с размеренным расстоянием. именно это совершенство вырывалось из неловкой, прыгающей походки других. говорить было о чем, но все вопросы и в целом слова заторможенно застряли где-то под языком, за рядом сомкнутых зубов. встретить кого-то оттуда было знамением. он до последнего не понял, каким именно, но совершенно точно знамением. хотя, в противовес окольцованному безымянному пальцу, крепко обхватившему плетение корзины, оно должно считаться благим. поначалу диалог был нервным, досильно натянутым, скрипящим, под стать ржавой цепи велосипеда, но когда время незаметно и неумолимо ускользнуло из-под внимания обоих, стало не хватать воздуха из-за потока слов. им стольким нужно было поделиться, что и пары лет не хватило бы. вторая их встреча прошла на сеновале. в полумраке и тишине обоим вдруг пришлось по душе — сказывалось продолжительное проживание без солнечного света. она говорила, капрал больше слушал. ее голос слишком сильно лег на душу, приятно и с родным теплом оживляя задремавшее чувствами сердце. это было похоже на ритуалы — вдали от всех хлопот и проблем по спасению человечества. она говорила про мужа, про детей, про то, как приятно пахнут сорняки, про то, как слезятся глаза от солнца и обгорает кожа, про то, что до сих пор боится ночи. их страхи подземного города, так отчаянно хватающие и не выпускающие на праздные кварталы, наконец-то ослабевают, развеянные в душном пыльном воздухе амбара. они наконец-то понимают, что такое умиротворение. хотя бы на те пару часов уединения. капрал вглядывается в ее прожженные лучами радужки, со страхом сверкающие из-под платка, невесомо роняя громоздкий в этом тесном безмолвии вздох и сжимая костяшки хрупких плеч. она боится ложной надежды, а он взамен ничего не обещает. женщина поджимает губы, пряча выступающую влагу на глазах кроткой улыбкой. сухие дрожащие губы мужчины прижимаются к терпко пахнущей разбавленным порошком ткани, скрывающую бархатный лоб. аккерман завершает обряд, выходя к отряду из укрытия. оборачиваясь в последний раз, вытягивая ногу, окольцованную стременем, он бранится на то, что сегодня слишком хороший день, чтобы не увидеть вновь ее улыбку.